Текст книги "Василёк Тевтонский Бантик. Серия «Бессмертный полк»"

Смертником был стрелок, однако.

Основным пулемётом был башенный, спаренный с орудием, из него стрелял командир.

А в специальную дырочку в броне танковый начальник мог вволю пулять из своего нагана.

Да, да, мы не ошиблись. В специальную маленькую ды-роч-ку в броне и бах-бах-бах из табельного офицерского нагана!

Раций в танках никогда не было. Иногда только, да и то в редких частях конца войны между командиром роты и взводными (только на приём). Обычным делом становилось ручное управление боем.

Было принято, что в грохоте и шуме боя командир показывал колонне танков ладошкой направление движения (мы это видели в кино). И всё. А дальше бронированные монстры двигались вперёд, куда глаза глядят, и видит механик-водитель. Главное вперёд и как можно быстрее.

При любом раскладе танковым переговорным устройством (ТПУ) не пользовались, уж очень он был плох и не надёжен.

Поэтому, когда командир пинал каблуком своего керзача механика в левое плечо, значит, езжай налево.

В правое, то гони направо.

Если удар каблуком сапога приходился в спину, мчись вперёд, очертя голову.

Но, ежели удар приходился в голову, то стой, не мешкая, экстренно.

Если команда заряжающему поступала пятернёй, готовь осколочный фугас.

А ежели кулаком, валяй бронебойный.

Командир и механик-водитель должны были пользоваться перископическими приборами наблюдения. Однако через них было ничего не видно, только размытые крупные объекты.

Вне сомнений, у Т-34 была худшая танковая оптика на этой войне.

В результате, механик двигался можно сказать вслепую, а командир мог видеть только в прицел. Поэтому передний лобовой люк чуть-чуть, на ширину ладошки приоткрывали. Но это была верная смерть водителю при залёте осколка или пули. А немецкая пушечка 37 мм при прямом попадании в закрытый люк всё равно его выламывала, практически вбивала прямо в лоб механику.

Прицел ТОД-6 был отвратительным. Механику надо было крутить ручку тремя пальчиками (в бою пальчиками!), а стрелять прицельно только при углах возвышения 4—4,5 и 9—12 градусов (!).

Вращение башни по горизонту производилось вслепую (!), так как необходимо было отклонить голову от налобника прибора углов местности ПТ-6.

И ещё надо было до крови изодрать ладони о рукоятку, чтобы довернуть башню при горизонтальной наводке.

Герметичной переборки между двигателем и снарядной загрузкой на днище не было. Масло, соляра, а то и бензин из несовершенного тракторного двигателя подтекали прямо под снаряды. В течение всего боя вся эта гремучая смесь смазывала сапоги заряжающему. Малейшей искры, раскалённой гильзы хватало, чтобы танку воспламениться от горючей взвеси и её паров.

«Несгораемый» дизельный Т-34 загорался в 2,5 раза быстрее, нежели бензиновые довоенные танки.

Но, когда отсутствовали дизельные двигатели, на штатное место ставили авиационные бензиновые моторы М-17, которые стояли на лёгких танках БТ.

В открытые люки хлестал дождь, забортная стужа продирала насквозь, маломальской печки, или отопителя не было. А преодоление лужи более 40 см становилось критическим. Попадавшая вовнутрь вода заливала размещённую на дне снарядную загрузку, а сам заряжающий бродил в маслянисто-слякотном водостое по щиколотку.

Механику очки были не положены. Перчаток и рукавиц тоже. Зимой у водителя систематическими были обморожения. А летом внутри танка жара от дизеля стояла за сорок. Плюсом в кромешном аду были ядовитые газы. Повезёт, если не откинешься в таких условиях.

Немцы тогда шлёмов не использовали. У них в танке всё обшивалось негорючими мягкими прокладками. У нас же броня была с заусенцами, сколами. Сварка не качественная, трещала по швам, обнажая острые, как бритвы края. Если ударишься головой без защиты, вынесут вперёд ногами.

От скошенной лобовой брони немецкий снарядик 37 мм залетал встык башни и корпуса, при этом гарантированно заклинивал саму башню.

Этот махонький немецкий подкалиберный снаряд попадая в ведущее колесо, каток, ленивец, трак надолго обездвиживал танк. От рикошета подвески он пробивал подкрылок и воспламенял топливный бак.

Борт пробивался им же с расстояния более 1500 метров, а люк механика вминался в голову водителя с 1000 метров, лобовая броня пробивалась с 400 м.

Проще говоря, Т-34 могла без проблем поразить любая противотанковая пушка противника, даже самая маленькая 37 мм!

Детонация снарядов, с фейерверком и отрывом башни случалась только у советских танков. Потому что у немцев, как и у наших союзников, был иной состав взрывчатых средств в танковых снарядах.

Одно слово, Т-34 был зажигалкой на гусеницах.

Никто и не оспаривал сей факт. Заживо сгоревших танкистов тут же заменяло новое пополнение. Ротация их состава была сродни лётчикам.

У союзного «Шермана» всё было сделано для удобства танкистов. Даже был внутренний туалет (!).

Представьте ожидание перед боем. Проходит час, два, три… По сигналу ракеты танк обязан сразу же рвануть вперёд. За минуту это уже полкилометра хода. Задержишься, потом разбор «полётов». Запросто могут «пришить» паникёрство и, даже, дезертирство! В таком случае прощай, мама и верный расстрел.

Но, каково, если «приспичит», и выскочишь за кустик. Попробуй-ка натянуть штаны и вскочить в командирский люк за 5—10 секунд. Попросту невозможно. Поэтому, под страхом смерти все давились, но были на местах.

А если сослуживца разорвёт подкалиберным, куда куски человечьего мяса выбросить?

Или при ранении от боли моча попрёт не в голову, а в положенное отходное место? Или того хуже, перед смертью дристалище одолеет? Сами понимаете, вариантов никаких, кроме как в штаны пропердониться.

А куски мяса, кишки, что там ещё оставалось от члена экипажа при разрыве брони, куда девать было? Естественно, всё это отбрасывалось под снарядную загрузку на днище. Заряжающий за время боя всё приминал, утрясывал, утаптывал. Так что легче было соскребать с днища брони человеческую лепёшку, бывшего сотоварища. Если сам в живых оставался. («Человеколюбию» наших отцов-командиров можно позавидовать! Даже в наше время у Т-90 нет ни отопителя, ни компактного кондиционера, ни биотуалета!).

В пылу сражения о тактике, танковых засадах, групповых манёврах не могло быть и речи. Основа основ танкового сражения РККА, стремительное выдвижение вперёд!

25—27 тонн малоприспособленного для защиты экипажа, легко сгораемого металла для боя жертвенно и обречённо рвались к своему плачевному финалу.

Не правда ли, что танкисты были настоящими смертниками? Впрочем, как и лётчики, миномётчики, истребители тех же немецких танков на прямой наводке. Война…

Фабула танкового боя такова, что тот кто первым увидел противника, прицелился и выстрелил, у того было больше шансов остаться в живых. Но, раз уж экипаж Т-34 не мог хорошо видеть, метко прицеливаться, стрелять сходу, а в бою двигался только на 2-й передаче и ломался каждые 50 километров, при этом страшно рычал, как сумасшедший его стали использовать в качестве штурмовой затычки.

Суть была в следующем. Согласно устава, в обороне противника пробивалась брешь и в неё устремлялись все танки атакующего подразделения, не давя противнику очухаться и прийти в себя.

Одни машины уже горели, другие вертелись на разорванных гусеницах, у третьих от внутреннего взрыва напрочь сносило башню. Но из-за «спин» первой линии бронированной атаки вырывались следующие и следующие боевые единицы, а после них ещё и ещё желающие «хотимчики» за смертью. Вернее будет сказать, подталкиваемые вперёд начальством.

Почему?

Да всё потому, что по технологии боя расстояние в цепи между танками должно было быть не менее 100 метров. Уменьшение до 50 метров влечёт за собой увеличение боевых потерь в 3 раза.

Но где вы видели степи, поля и равнины при устройстве обороны противником? Любой форпост сопряжён с активным использованием складок местности и естественных преград. Какие там 100 метров?

Вся, какая только была, броня неслась на противника сплошной массой. Бок обок. Затылок в затылок. В лучшем случае в шахматном порядке, но это тоже нельзя было делать категорически, ни в коем случае.

Кому-то и нельзя, а для наших чудо-богатырей танкистов технологии танковых атак, возможно, были не известны. А у командиров от вышестоящих, как всегда, был единственный приказ «любой ценой». Да, чуть не позабыл, в обязательном порядке присутствовала угроза «за неисполнение, расстрел». А как же без братского кровопускания? Вся большевистская власть держалась на тотальном терроре.

Вот и представьте себе, какие мы несли закономерные потери. Массовые.

Но всё равно и естественно, что по пути хода броневого клина внутри обороны противника, в конце-концов, расширялся свой отвоёванный плацдарм, который была обязана осваивать уже пехота. Правда, достигалось это преимущество путём несоизмеримых боевых потерь.

При необходимости быстрого передвижения красноармейцы взбиралась на броню, либо садились на металлические жестяные листы, прицепленные за проволоку позади танка.

И то и другое было смертельно опасно для простых солдат. Пыль, грязь, снег коромыслом. Дизельный выхлоп прямо в лицо. Видимости совершенно никакой. Страховки, специальных ручек, скоб для удержания бойцов на броне не предусматривалось. А лист железа, упавшему под него человеку, мог запросто оторвать голову, ногу, да чего хотите.

Учтите, что «гонки» производились по пересечённой местности.

Но всё равно: «Ур-ра-а-а! Вперёд, товарищи! За Родину! За Сталина! Ур-ра-а-а!»

Образ танкиста у нас всегда перед глазами.

Невысокого роста, очень сильный, выносливый, вечно в грязном и засаленном чёрном комбинезоне, чтобы не цепляться внутри за стальные заусенцы.

Шлемофон, как обычно бывало, был небрежно закинут на макушку.

Этакий былинный герой. Правда, в стоптанных сапогах. Но, зато с сильными, мозолистыми, пропитанными маслом руками.

И непременно грязный, чумазый, с оторванными по недосмотру лоскутами комбинезона.

Немного глуховатый.

Особо отличало танкиста амбрэ, идущее от него. После боя он был пропитан кислым, удушающим запахом от пушечных выстрелов. Но это не мешало ему постоянно вонять смесью солярки, масла и солидола.

Но при всех своих недостатках танк Т-34 был самый простой, подвижный, технологичный и ремонтно пригодный танк. Всего было изготовлено 80 000 машин.

Одно бесспорно. Танк Т-34 задумывался и был самым массовым по своей сути в течение всей войны.

Он, по определению, не мог быть хорошим, удобным, безопасным, надёжным и долговечным. Смею лишь заметить, что во всех армиях мира массовому изделию технологами заранее определяется незавидная судьба.

Поэтому, танк Т-34 был просто одноразового применения. А срок его жизни в бою исчислялся 10—20 минутами. Чего же вы хотели при использовании одноразового оружия? Здесь, как уж повезёт.

Конструктором Т-34 принято считать Кошкина. Он в гражданской жизни был кондитером-пекарем и политработником. Но, партия ему поручила, а он в свою очередь сконструировал самый простой танк, слизнув всё передовое у зарубежных обрацов и аналогов.

Но, как мог знать булочник, что при рикошете от расположенной под углом лобовой брони подкалиберная болванка на 100% будеть клинить башню? Он же был всего лишь хлебопёком-тестомесом.

Переняв всё лучшее в танкостроении, мы стали активно пропагандировать свой танк. Ведь, для уровня нашей промышленности и экономики той поры получилось изделие, превосходящее по некоторым своим характеристикам зарубежные аналоги.

Лучше мы сделать всё равно не могли, в принципе. Настоящие специалисты и конструктора, технологи были отправлены в лагеря ГУЛАГа, как враги народа.

А что до выживаемости в бою экипажей, удобства в эксплуатации, надёжности, то это не к создателю и разработчику, а к заказчику. Но у кукловода была своя шкала ценностей загубленных душ, сами знаете какая.

Тем не менее танк Т-34 принял участие во всех крупных танковых сражениях 20-го века.

В сражении на Витебщине при Сенно в 1941 году участвовало более 2000 машин с обеих сторон. Тимошенко потерял там 1414 боевые машины.

Лично Жуковым было проиграно крупнейшее в мировой истории танковое сражение в районе Луцка, Дубно, Ровно. Именно там было загублено 2648 советских танков против 260 немецких, большую часть которых после ремонта вывели на передовую. Ко всему прочему наш Генерал армии в том бою бросил поле боя и сбежал в Москву на самолёте, его армия разбежалась, а корпусной комиссар, Член военного совета фронта Вашугин застрелился.

В битве под Прохоровкой в 1943 году друг другу противостояло более 1500 танков. Выжившие в бою советские экипажи в авральном порядке меняли по 4—5 боевых машин. Поэтому статистика того сражения была просто удручающая. У немцев безвозвратно утеряно 5 единиц, 43 танка и 12 САУ было повреждено. Мы потеряли безвозвратно 354 танка, а общее количество подбитых машин составляло 900 единиц.

Причём пропорция убитых душераздирающая. На 3330 убитых фашистов пришлось 73892 советских воина.

Под Берлином и в самом городе сгорело до 2500 советских танков.

В Египте в Суэцкой битве в 1973 году сражались примерно 1100 танков.

Во всех перечисленных масштабных сражениях 20-го столетия танк Т-34 не одержал сколько-нибудь внушительных побед. Можно даже сказать, что вообще никаких.

В «танковом» смысле, это были высокожертвенные проигранные битвы столетия. Но именно самому массовому танку Второй мировой войны выпала завидная участь быть назначенным партией символом Победы.

Как говорится: «Т-34 хромой, кривой, косой, но зато родной».

…Судьба к моему дяде Мише была благосклонна. С осколками в голове он прожил в Перми долгую и счастливую жизнь. Отдав своё существо бронетанковым войскам, он честно и преданно служил своей Родине. Почёт, слава и уважение полковника запаса сопровождали всю его жизнь. Он был уважаемым фронтовиком и замечательным человеком.

Бывший танкист, мой дядя Краснопёров Михаил Алексеевич ушёл из жизни, едва не дожив до 91 года.

Трагически закончил своё бытиё на земле Андрей Павлович Бызгин. Всеми забытый и брошенный влачил он в одиночестве своё старческое существование. Может быть, и полагалось ему, что-либо от Родины, как ветерану, только он об этом не ведал. А самому что-либо выпрашивать было против его фронтовой сущности.

Когда соседка обратила внимание на приоткрытые двери покосившейся избы, было уже поздно.

Я приехал на похороны Андрея Павловича в знойный летний день 1974 года. В его неухоженной холостяцкой избе густо пахло трупным смрадом. Чтобы как-то пригасить смердящий запах, деревенские бабы развесили по стенам банные веники. Но это не помогало. Дышать всё равно было не чем. На улицу же, под солнцепёк тело всё равно не вынесешь, расползётся и лопнет.

В гробу лежало нечто, даже отдалённо не напоминающее человека, а тем более друга моего отца. Оно ничем не смахивало на существо героя-фронтовика. Пролежавшее в одиночестве на жаре незнамо сколько времени оно было раздутым и серо-бурого цвета. По гигантской голове из-под лохмотьев кожи стекал плавящийся от зноя человеческий жир. Через разложившиеся губы все присутствующие могли наблюдать прекрасно сохранившиеся зубы.

Лишь по одежде, да стоящим в углу под образами белым чёсанкам, обутым в чёрные лакированные галоши можно было признать папиного друга.

Мне вспомнились воспоминания из детства о том, как Андрей Павлович вытаскивал из раскалённого на солнце подбитого танка своих сгоревших брошенных всеми друзей и говорил, что не дай бог в жизни так же быть брошенным и забытым.

Однако, у него самого получилось почти то же самое. Только ещё гораздо драматичнее, хуже и циничнее, чем у его боевых товарищей на войне.

Там хоть были солдатские жалость и сострадание, обязательства перед уставом, страх перед командирами за невыполнение приказа.

А здесь, уже в мирной жизни в полной мере проявились по отношению к ветерану безразличие со стороны властей, равнодушие соседей и отстранённость, граничащая со старческой брезгливостью от родни.

Ветеран фронтовик ушёл от нас брошенным, одиноким и всеми забытым уже в мирной жизни и среди людей, чей покой, благоденствие и счастье он защищал.

Бросив в могилку Андрея Павловича прощальную горсть сырой земли, я от безысходности плакал.

Следом за моим отцом, бывшим командиром миномётной роты теперь и его друг, бывший танкист ушёл из мирной земной жизни.

Совершенно неожиданно для окружающих обывателей они оба выпустили живительную составляющую естества из своих рук. Полностью потеряли прерогативу на жизнь, хотя льготу и право иметь её они заслужили сполна и до скончания веков.

Верьте совести. Право слово, жизнь должна была бы принадлежать им вечно! Но…

Так и покоятся они неподалёку друг от друга на Кечёвском погосте.

Два друга, два воина фронтовика Андрей Павлович Бызгин и мой отец, Иван Петрович Щербаков.

Земля им будет пухом.

…………………………….

Если наших воинов, защитников Отечества погибших в Великой войне положить плечом к плечу рядами, то будут лежать они аккурат от Москвы до Владивостока.

Но их уже никогда не вернуть.

Загубили великие кукловоды их души. Оборвали нить эволюции.

Поэтому, ещё в те времена надобно было бы всех прямо или косвенно причастных и виновных в общечеловеческой трагедии прогнать вдоль этого «строя». Без права отдыха и привала. Без звона орденов и кутежей за одержанные любой ценой кровавые победы.

В назидание, так сказать.

А на миллионы погибших были ещё другие миллионы калек.

Говорят, что о достоинстве цивилизации судят по её отношению к малоимущим и инвалидам. Это точно.

Как говорится, без комментариев.

У нас вся страна наблюдала глухих и слепых, безруких и безногих, обожжённых и обмороженных, контуженных и сумасшедших. Все пригородные электрички, вокзалы, площади, базары, кладбища, парки, центральные улицы были забиты нищими инвалидами, получившими увечья на войне.

В той или иной степени, но абсолютно все калеки были повреждёнными в уме, одержимые маниакальными фронтовыми синдромами, прибабахнутыми своей яростью в мозгах и «протекающей крышей» в головах.

У них не было ни жилья, ни продовольствия, ни одежды, ни денег, ни медицинской помощи. Все они были грязными, вшивыми, гниющими, в струпьях и незаживающих язвах. Опустившимися донельзя.

Они не ведали, что такое рак. Но, почти все, в той или иной мере были причастны к гангренам, ампутациям и кровяным переливаниям.

Вечно пьяные люди были одеты во фронтовую одежду, вернее в то, что от неё оставалось и называлось по месту лохмотьями. В жару и стужу на головах у них были пилотки, офицерские фуражки с поломанными козырьками, шлёмы танковые и лётные, бескозырки, суконные солдатские треухи.

Зимой на руках, в лучшем случае, были бабьи варежки. А в общей массе с обмороженными грязными, мозолистыми руками, засунутыми в рукава, либо за обшлага потрёпанных ватников.

Промёрзшие красные руки были не способны поднять за Великую Победу даже гранёную стопку водки.

Но и здесь инвалиды наловчились. Стакан с сорокоградусной беленькой брали зубами, без применения рук ловко запрокидывали к небу и в два глотка осушали его до дна. А дальше выплёвывали его в снег и всеми ноздрями вдыхали в себя морозный воздух.

Потому что закусить им было нечем.

На драных, засалённых гимнастёрках у них висели поцарапанные ордена и обмызганные ленточки медалей. Других регалий, знаков отличия при них не водилось. Погоны сорваны, документы утеряны. «Кто таков? Солдат Петров? Или майор Иванцов?»

Обществу было совершенно безразлично, а восстановлением бумаг заниматься было совершенно некому. Других проблем хватало.

А тут ещё эти уроды.

Калеки, обухом по башке долбанутые.

Вот перенесут им очередь в Собес на месяц. А сколько в живых останется? Чем больше «откинется», тем Родине расходов меньше.

Значит, закрома богаче будут.

Фронтовики – инвалиды рассказывали жуткие истории о войне, свирепо пытались кому – то доказывать, что вот если бы не их рота, то… А по пути выпрашивали милостыню, которую тут же пропивали.

Они пили всё: денатурат, политуру, растворители, нитроклей, эфиры и даже ацетон.

После попоек они дрались между собой врукопашную, с применением всех навыков ожесточённого штурмового боя.

И было не понять, какой фронт, против какой армии «буром» прёт. А какая гвардейская на привокзальном дебаркадерном плацдарме оборону держит?

Покалеченные фронтовики дрались страшно, с исступлением и беспощадностью.

Словно в последнем своём беспощадном и кровавом бою.

После «махалова», размазывая сопли и кровь, выплёвывая выбитые зубы все калеки дружно братались и горланили фронтовые песни.

Сломанные рёбра, носы и челюсти, это было, само собой. Издержки пьяной вакханалии.

А поутру, некоторые из них, с отбитыми почками, проломленными черепами так и оставались, неподвижно лежать, на родной земельке, за которую они кровь проливали.

Никто из властьимущих внимания на эту смерть не обращал.

Много ли инвалиду надо, буквально ткни пальцем и смертушка сама придёт.

Но куда им идти, куда деваться?

Так и сидели калеки-товарищи рядышком с покойниками. Пили дальше горькую.

Милиция на эти «разборки» внимания не обращала. Всех не пересадишь, да и кормить их вшивых надо. А так сами, на подножном корму перебиваются «прусаки-обглодыши». Быстрее сами сдохнут, скорее проблему человеческую с собой унесут.

И на улицах без инвалидов поприличнее, поспокойнее и веселее станет.

Они же грусть, тревогу, страх перед прошедшими испытаниями с собою заберут.

На еду и лекарства у них просто не было денег. Впрочем, как и не было никакой перспективы на достойную и счастливую жизнь солдата– победителя.

Эти маргинальные личности вызывали страх у обывателей. Тыловые, мирные люди не понимали внутреннюю сущность калек-фронтовиков.

Мамочки пугали ими своих детей.

На глазах социалистического общества ходила-бродила, ползала, пьянствовала, хулиганила, попрошайничала, дралась, воровала, материлась, гадила и горланила фронтовые песни совсем другая и чужая для обывателей цивилизация.

Хотя, она своей кровушкой заслужила своё существование на наших с вами улицах. Но…

Но к великому сожалению, не всё в этом мире вершится по справедливости.

Между прочим, эта цивилизация нам с вами обеспечила процветание.

Умерших от болезней и в драках, замёрзших по пьяни и от слабости, утонувших по беспределу и по причине паскудной жизни, отравившихся от суррогатов, повесившихся от невыносимых проблем, бросившихся под поезд от безысходности, спрыгнувших с моста и шагнувших под колёса автомобиля не сразу, но брезгливо подбирали и свозили на безымянные поля.

Подальше от глаз людских.

Без гробов и траурных церемоний, умерших на улицах инвалидов быстренько закапывали и присваивали могилке порядковый номер. И всё.

А что, собственно, было церемониться? Был человек, и нет человека.

На памятниках братских кладбищ можно было хоть фамилию родственника увидеть.

Кто-нибудь, когда-либо видел книги с расшифровками порядковых номеров могил бесславно закопанных фронтовиков?

А если по жизни, то у нас живых и беспамятных так бывает: нет документов, нет вопроса.

Да кого, собственно, их жизнь, искалеченная судьба интересовала?

Вот и сгинули миллионы покалеченных страхолюдин. Ладно ещё сами. Власть всё сделала, чтобы выкинуть их с глаз долой-из сердца вон.

Разве можно было видеть жалостливую картину: грудь в орденах, а он возле булочной милостыню просит. Никуда такое зрелище не годилось. Уродины на тележках никак не вписывались в осваиваемый страной соцреализм.

И потянулись караваны, автомашины, поезда, пароходы с калеками на изолированные территории в Кирилло-Белозёрском, Горицком, Александро-Свирском, Валаамском и других монастырях.

На Соловки…

В бывший женский монастырь со всего Северо-запада были свезены полные обрубки войны, лишённые рук и ног. В народе их называли просто-«самоварами».

Другие, шебутные орёлики собранные со всей округи, вроде бы выезжали по месту назначения, но никто и никогда от них веточки уже не получал. Вроде был инвалид-герой, а сейчас вот не стало.

Поговаривали, что в пересыльных лагерях были специальные расстрельные команды из отмороженных вертухаев. Кто ж это на зоне за инвалидом ухаживать будет? Проще было закрыть вопрос раз и навсегда, чохом и никогда к нему больше не возвращаться.

Власть, видимо, так и поступила.

Я хорошо по своему детству в 60-х годах двадцатого столетия помню, что уроды-инвалиды войны были везде: в райцентре Малая Пурга, в посёлке Центральный, на железнодорожном вокзале в Агрызах. Были и шебутились что-то. Для меня, пацана лицезреть на них было не просто отвратительно, а чудовищно страшно. Все показывали на них пальцем и презирали за скотский уровень существования. И, вдруг, в какой-то момент они все исчезли. Не стало их. Вопрос замяли и с годами потихонечку забыли.

Для простых людей, живущих в мирные дни и счастливую пору, инвалиды были уже никто и звать никак.

Краше только в гроб клали.

Правда, в своей душе и многострадальном, израненном сердце они навечно оставались героями. Но так и ушли потихонечку пугалища, уродины фронтовики, инвалиды в безвестность.

Бывшие Победители.

Обществу мирового Социализма было стыдно признать, что героям сполна одаренным лихолетием и бедою у Родины просто не хватило денег, чтобы обеспечить их достойным существованием.

Отечеству надо было строить новые танки, самолёты, аэродромы.

На судьбу фронтовиков – инвалидов всем и вся уже было глубоко наплевать. Лелеять их и возюкаться с ними было абсолютно некому и некогда.

Слишком много славных дел предстояло выполнить советскому народу.

Так и уходили ветераны-инвалиды и калеки фронтовики в безвестность…

Зато на улицах и площадях советских городов и сёл красивее стало.

Сразу же дышать без этих «недочеловеков», страшил и образин безродных стало легче.

А то маячили без дела, или по пьяни перед глазами, на красивых и нарядных победителей мешали смотреть и любоваться.

Своим мерзким видом калеки портили весь праздник победившему народу. А новые поколения и не вспоминали уже о существовавшей после войны проблеме. Радость победы от этого никак не умалялась, а тем более не могла омрачиться праздником жизни.

Из воспоминаний моего отца.

7-я гвардейская Краснознамённая Режицкая стрелковая дивизия, 14-й гвардейский стрелковый полк.

Командир 1 миномётной роты, гвардии капитан Иван Петрович Щербаков (1923 г.р.) приказом по Ленинградскому военному округу №01012 трижды раненный был уволен в запас 18 декабря 1945 года.