Текст книги "Единичные и множественные преступления"

Также самостоятельные группы создают оконченность или неоконченность преступления и соучастие в преступлении, которые мы подробно анализировать не станем в силу того, что наша позиция была высказана в соответствующих работах,[594]594
  Козлов А. П. Соучастие в преступлении: традиции и реальность. СПб., 2001; Он же. Учение о стадиях преступления. СПб., 2002, и др.


[Закрыть] и отразим их только при рассмотрении алгоритмов. Лишь два замечания по поводу квалификации соучастия. 1. В Общей части уголовного закона (ст. 35 УК) выделены четыре формы соучастия (группа лиц без предварительного сговора, группа лиц по предварительному сговору, организованная группа и преступное сообщество), так или иначе отраженные и в Особенной части УК либо в качестве квалифицирующих признаков, либо в качестве самостоятельных видов преступлений (например, предусмотренных ст. 209, 210 УК). Никаким другим образом соучастие в Особенной части УК не отражено. Отсюда естественным является признание форм соучастия единственным основанием квалификации соучастия. Однако в ч. 3 ст. 34 УК законодатель рекомендует квалифицировать содеянное в соучастии либо со ссылкой на ст. 33 УК, когда все соучастники выполняют свойственные им функции, либо по соответствующей диспозиции без ссылки на ст. 33 УК, когда все соучастники соисполнители, тем не менее в Особенной части соисполнительство не выделено, никто не рискует признать организованную группу или преступное сообщество только соисполнительством, да и группа лиц по предварительному сговору в законе не определена как соисполнительство. Очевидно, что базировать квалификацию соучастия на видах соучастия (соисполнительстве или соучастии с распределением ролей) нельзя. Основой квалификации выступают только формы соучастия, отраженные в Общей и Особенной частях УК. Возникшее в законе противоречие по правилам квалификации соучастия необходимо разрешить в пользу форм, а не видов соучастия. 2. На этой основе возникает еще одна проблема. Из ч. 3 ст. 34 УК следует одно действительно важное правило: действия соучастников квалифицируются либо со ссылкой на ст. 33 УК, либо без ссылки на таковую. По этому пути довольно давно идут судебная практика и теория уголовного права. Однако правила этой дуалистической квалификации не выработаны; предложенное законом правило, как мы видим, не годится, и не годится лишь потому, что не предложена традиционной теорией уголовного права форма соучастия, пригодная только для квалификации по ст. 33 УК. Мы вслед за другими авторами считаем, что существует еще соучастие, не являющееся групповым,[595]595
  Кудрин М. М. Правовая природа форм соучастия по советскому уголовному праву // Сов. государство и право. 1969. № 9. С. 147–148; Тельнов П. Ф. Понятие и квалификация групповых преступлений //Сов. юстиция, 1974. № 14. С. 13; Советское уголовное право. Общая часть / Под ред. Н. Д. Дурманова и Г. А. Кригера. М., 1974; Гузун В. Понятие группы лиц при совершении преступления// Соц. законность, 1975. № 4. С. 65–66; Бушуев Г. Группа лиц как квалифицирующий признак состава преступления // Сов. юстиция, 1976. № 3. С. 17, и др.


[Закрыть] именно при его наличии возникает квалификация соучастия со ссылкой на ст. 33 УК, предлагаем назвать его элементарным соучастием,[596]596
  Козлов А. П. Соучастие: традиции и реальность. СПб., 2001. С. 201–212.


[Закрыть] ввести его в ст. 35 УК как еще одну форму соучастия.

Прежде всего, исследователь толкует деяние, отраженное в уголовном законе, в соответствии с реальным деянием, установленным на первом этапе применения права. Рассмотрим это на одном примере. К. и Г. по предварительному сговору напали на Ц., нанесли ей не менее двух ударов руками и ногами по телу и голове. Суд констатирует, что потерпевшей причинены «телесные повреждения: кровоподтеки, ссадины, не повлекшие вреда здоровью», это насилие признано опасным для жизни и здоровья потерпевшей, действия виновных квалифицированы как разбой. Президиум Московского городского суда удовлетворил протест о неправильном применении уголовного закона, поскольку действия соответствуют грабежу.[597]597
  Бюллетень Верховного Суда РФ. 2004. № 2. С. 23.


[Закрыть] Действительно, побои, не повлекшие вреда здоровью, не могут быть признаны насилием, опасным для жизни и здоровья, по определению. Остается удивляться безграмотности судьи городского суда. Однако и надзорная инстанция не совсем права в аргументации, поскольку признает насилием, опасным для жизни и здоровья, причинение тяжкого, средней тяжести или легкого вреда здоровью; ведь уже в ч. 1 ст. 112 УК регламентируется в качестве средней тяжести вреда здоровью, вред, не опасный для жизни. Обобщенное отнесение к насилию, опасному для жизни и здоровья, вреда легкого и средней тяжести, запутывает судебную практику: есть вред, опасный для жизни – только тяжкий вред здоровью, и вред, опасный для здоровья – тяжкий, средней тяжести, легкий вред здоровью. Таким образом, видно, что даже при довольно жесткой законодательной регламентации ошибки по установлению модели деяния в диспозиции возникают в судебной практике.

На приведенном примере видна также и возможность соответствующих ошибок применительно к способу, поскольку насилие как деяние применительно к разбою становится способом относительно грабежа.

Исследователь вводит в сравниваемый массив способ совершения преступления, который в определенных случаях помогает уточнить норму закона (например, введение в сравниваемый массив, имеющийся в содеянном, тайного способа незаконного завладения чужим имуществом сразу сужает круг диспозиции уголовного закона – кражу, присвоение, растрату, хищение путем злоупотребления служебным положением, мошенничество). Углубленное рассмотрение способа совершения преступления и признание таковым обмана как способа завладения имуществом исключит кражу из круга требуемых норм. Иногда способ позволяет максимально точно квалифицировать содеянное. Например, умышленное убийство, совершенное общеопасным способом, сразу же приводит исследователя к п. «е» ч. 2 ст. 105 УК РФ, хотя полностью не решает проблемы квалификации, ведь остается неясной еще вина и поведение окружающих лиц. Довольно часто способ не решает конечной проблемы квалификации преступления. И тогда необходимо ввести следующий из имеющихся объективный признак – место совершения преступления. Иногда данный признак довольно жестко ограничивает необходимую для квалификации диспозицию (например, незаконная охота в заповеднике требует однозначной квалификации по ч. 1 ст. 258 УК РФ и т. д.). Но иногда и указанный признак однозначно не разрешает проблемы квалификации или влияния на квалификацию вообще не оказывает, и тогда следует обратиться ко времени совершения преступления, которое так же, как и место, способно в определенных случаях привести к однозначной в рамках требуемого поведения квалификации.

Ко второй группе элементов диспозиции относятся модели вины, мотива и цели. Это, пожалуй, самое сложное в квалификации, поскольку правоприменитель сталкивается с психологическими, в основе своей, категориями. Мало того, категориями, имеющими юридическую специфику. Отсюда и множественные ошибки в судебной практике. Прежде всего, речь идет о вине. К. осужден по приговору Мещанского районного суда г. Москвы по ст. 110 УК за доведение до самоубийства; кассационная инстанция оставила приговор без изменения. Надзорная инстанция постановила прекратить уголовное дело в указанной части, поскольку вменение данной нормы возможно только при наличии умысла, тогда как «ни органами следствия, ни судом не установлены доказательства наличия у К. прямого или косвенного умысла на доведение X. до самоубийства».[598]598
  Там же. 2003. № 4. С. 17.


[Закрыть] Парадоксальная ситуация: в ст. 73 УПК перечислены обстоятельства, в том числе виновность лица в совершении преступления, форма его вины (п. 2 ч. 1 ст. 73 УПК), подлежащие доказыванию; ст. 5 УК регламентирует наступление уголовной ответственности только при установлении вины; согласно ст. 24 УК формами вины признаются умысел и неосторожность; тем не менее суд первой и кассационной инстанций не приложили никаких усилий по установлению этого обязательного элемента диспозиции. Очень похоже на то, что судьи стоят над законом и ему не подчиняются. Интересно было бы узнать, какие меры применяются к тем судьям, которые по незнанию или сознательно игнорируют уголовное и уголовно-процессуальное законодательство. На этом фоне забавно выглядит надзорная инстанция, в своем решении повторяющая по толкованию умысла прописные истины, которые должны быть знакомы студентам второго и третьего курсов юридического факультета. Вообще ситуация вокруг вины просто ужасна; правоохранительным органам всегда проще идти по пути ее не доказывания. Автор знаком с одним уголовным делом, которое началось как самоубийство, что полностью устроило правоохранительные органы, несмотря на существенные аргументы потерпевшей стороны, выступающей против такого решения. И только упорство потерпевшей стороны, собирание ею по крупицам в течение трех лет определенных доказательств и предоставление их правоохранительным органам привело к осуждению лица за умышленное убийство. Если бы не это упорство, дело так и было бы прекращено как самоубийство. Но в таком случае, если государство не может гарантировать надлежащего расследования, если налогоплательщик остается незащищенным, зачем ему платить налоги, проще перейти на частный сыск, забыв о публичности государственного обвинения. Разумеется, нарушения законности будут и тогда, однако их будет значительно меньше, поскольку уменьшится число неприкосновенных лиц.

Влияние вины на квалификацию преступления усложняется еще и тем, что при квалификации нет однозначно прямолинейного соотношения причиненного вреда и вины. Это очевидно исходит из презумпции невиновности и запрещения объективного вменения, вытекающего из нее. В такой ситуации в квалификации различным образом отражается соотношение реально причиненного вреда и вины, которое может быть охарактеризовано различным образом. 1. При квалификации характер причиненного вреда и вина соответствуют друг другу (например, причинен тяжкий вред здоровью и умысел лица был направлен на причинение тяжкого вреда здоровью). Здесь мы имеем криминально нормальную ситуацию. 2. Однако довольно часто судебная практика сталкивается с дисбалансированной квалификацией, когда реально причиненный вред и вина по своему характеру не совпадают, выраженной в трех вариантах. В первом варианте вменяется лицу не фактически наступивший вред, а максимально возможный вред, исходящий из умысла лица. Подобное имеет место при альтернативном (прямом неопределенном) умысле, когда желание лица неопределенно (виновному стало известно, что в кассе предприятия в ночь должно остаться до 10 миллионов рублей, и он готов совершить хищение этих денег), однако реально он смог взять из сейфа только 10 тысяч рублей, имеющихся в нем. В таком случае виновному будет вменяться вся сумма, на которую он рассчитывал, как неоконченное преступление, а не фактически причиненный вред.

Во втором варианте, несмотря на реально причиненный вред, должен быть вменен в соответствии с виной меньший вред. Свердловским судом г. Красноярска рассмотрено уголовное дело, согласного которому во время драки-поединка несовершеннолетний Буркин ударил ногой в область паха и после этого несколько раз кулаком по голове несовершеннолетнего К. Тяжесть ударов по голове судмедэкспертами самостоятельно не оценивалась, удар в пах повлек за собой раздробление одного яичка, что потребовало хирургического вмешательства и было оценено актом экспертизы как средней тяжести вред здоровью. Мировой суд констатировал вину в виде косвенного умысла без развернутого его доказывания, лишь путем указания на признаки его, отраженные в законе. Соответственно, виновному была вменена ч. 1 ст. 112 УК. Суд апелляционной инстанции подтвердил данный приговор с дополнением анализа субъективной стороны преступления положением о том, что здесь имелся неопределенный умысел, когда «виновный предвидит и желает или сознательно допускает причинение вреда здоровью другого лица, но не представляет конкретно объем этого вреда и лишен возможности конкретизировать степень тяжести причиняемого вреда здоровью».[599]599
  Свердловский районный суд г. Красноярска. Приговор от 24 апреля 2006 г.


[Закрыть] Разумеется, данная квалификация полностью соответствовала фактически причиненному вреду, но противоречила вине Б. При этом ссылка судьи Ч. на неопределенный умысел выглядит убедительной и научной. Однако единственное, чего не сделал судья в данном случае, – не доказал наличие умысла на причинение средней тяжести вреда здоровью. Даже при осознании общественной опасности деяния (понимании того, что пинать человека нельзя), необходимо еще доказать, что Б. предвидел возможность наступления последствий, квалифицируемых как средней тяжести вред здоровью. Судья должен был помнить, что предвидение не возникает на пустом месте, что предвидение означает знание человека о механизме причинения вреда, знание человека о необходимом развитии ситуации от удара к результату. Именно этого судья не доказал, да и доказать не мог. Дело в том, что удар в пах случайно пришелся на яички, столь же вероятно он мог прийтись на бедра или низ живота (Б. не занимался никогда спортом и точно координировать удар не способен), случайность попадания ногой по яичкам констатировал сам судья в процессе судебного следствия; Б. не обладает достаточными медицинскими знаниями и не только не знал, но и не мог знать о последствиях такого удара, сам он никогда ничего подобного не испытывал; даже после нанесения удара в пах Б. не понял, что продолжение поединка бессмысленно, и продолжал наносить согнувшемуся К. удары по голове; на вопрос: «Какого результата они ожидали от поединка» – потерпевший и подсудимый не дали конкретного ответа. Все это свидетельствует об отсутствии у Б. знания о возможных последствиях удара, предвидения наступления средней тяжести вреда здоровью и даже возможности такого предвидения, т. е. об отсутствии вины в отношении инкриминируемого последствия, и о неоправданности вменения ч. 1 ст. 112 УК. Все эти доводы об отсутствии предвидения были высказаны стороной защиты, но судья, ничего не противопоставив взамен в качестве доказывания предвидения, ограничился лишь ссылкой на неопределенный умысел. Мало того, Б. являлся несовершеннолетним. Исходя из психики несовершеннолетних, сошедшихся в поединке и дерущихся кулаками, можно говорить о предвидении «расквашенных» носов и нескольких синяков, к которым, скорее всего, стремился Б. (о потерпевшем этого сказать нельзя, поскольку он несколько лет уже до данного случая занимался боевыми видами спорта и боксом и именно он был инициатором драки, о чем, конечно же, в приговоре нет ни слова). Отсюда в максимальном случае вина Б. распространялась на легкий вред здоровью, но и это еще нужно доказать. Достаточно очевидно наличие вины Б. в отношении побоев, но и здесь ее характер требует детального анализа. По данному делу ощущается обвинительный уклон судьи, поскольку он отбрасывал как несоответствующие его представлениям о сути дела не только показания свидетелей защиты в силу их якобы необъективности, но и даже свидетелей обвинения, которые противоречили выстроенной канве обвинения, забывая о непреложном правиле разрешения сомнений в пользу подсудимого. Таким образом, во втором варианте при фактически причиненном вреде здоровью средней тяжести можно говорить о вине Б. применительно к легкому вреду здоровью либо побоям с соответствующей квалификацией по ст. 115 или 116 УК.

В третьем варианте речь идет о вообще невиновном причинении вреда с соответствующим применением ст. 28 УК, когда характер фактически причиненного вреда значения не имеет; данный вариант общеизвестен, и особо останавливаться на нем мы не будем. Таким образом, при дисбалансированной квалификации виновному не вменяется реально причиненный вред, а вменяется вред, соответствующий вине лица.

Ничуть не лучше, а может быть даже хуже ситуация с мотивами. Во-первых, мотивы в законе не определены и, как правило, не урегулированы в Особенной части УК. Но даже и их урегулированность не снимает проблемы установления их. Так, в приведенном выше уголовном деле в отношении Буркина апелляционный суд вообще не коснулся мотивации совершения преступления, поскольку она была явно не в пользу обвинения: потерпевшая сторона неоднократно в течение сентября-октября 2003 г. в связи с тем, что Буга Н. перестала дружить с Кузьменко А. (другом потерпевшего Карсунцева) и начала встречаться с Буркиным, преследовала Буркина, угрожала ему, назначала встречи, избила 27 сентября Буркина возле кинотеатра «Луч» (ударил Буркина в ухо Карсунцев так, что потекла кровь из уха; возбужденное уголовное дело по данному факту было успешно прекращено по ст. 78 УК – как видно, у суда с апреля 2004 г. до марта 2005 г. не нашлось достаточных рычагов для вызова в суд свидетелей и обвиняемых) и в конце концов назначила «разборку» возле «Планеты Красноярск», где и произошло инкриминируемое Буркину событие. Как видим, по мотивации поведение Буркина очень мало походит на преступное; антисоциальными свойствами скорее обладает поведение Карсунцева и его друзей, которые спровоцировали Б. на соответствующее поведение (ужасает в этой ситуации еще и то, что провоцирующей стороне возмещен моральный вред). Но все это российского суда (не надо забывать, что приговоры выносят от имени Российской Федерации и именно она в ответе за все злоупотребления отдельных судей и судов) не касается; мотивы происшедшего в процессе не исследуются и на решение суда не влияют.

Это видно и по другим делам. Отменяя приговор Верховного Суда Мордовии по ряду лиц, Судебная коллегия Верховного Суда РФ в кассационном порядке указала, что по доказанным материалам дела убийство А. и 3. было предварительно обусловлено получением исполнителями денежного вознаграждения, тем не менее, отсутствие убийства по найму аргументировано отсутствием конкретизации вознаграждения; в качестве мотивов приведены: для заказчиков – освободиться от материальных претензий потерпевших, а для исполнителей – ложно понятые чувства товарищества.[600]600
  Бюллетень Верховного Суда РФ. 2001. № 7. С. 23–24.


[Закрыть] Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РФ не согласилась с приговором Волгоградского областного суда об осуждении Д. за убийство из хулиганских побуждений, поскольку потерпевшие пришли к Д. для разговора по поводу избиения их друга, желая прекратить неправомерное поведение Д. и других лиц.[601]601
  Там же. С. 23.


[Закрыть] Как видим, наличие в законе указания на корыстные или хулиганские побуждения не исключает вольного толкования мотивов судами и неточного их установления в конкретном случае. Во-вторых, суды, похоже, не могут точно сориентироваться в первичных и вторичных мотивационных сферах, не могут определить истинно криминальные побуждения. Не исключено, что в изложенных примерах имеются разные мотивы (например, исполнителям убийства были предложены деньги и в то же время существует с их стороны и ложно понятое чувство товарищества); суду просто необходимо было определиться с первичными (как правило, некриминальными) и вторичными (собственно криминальными) мотивами, аргументированно выделить только тот мотив, благодаря которому возникло криминальное поведение – собственно побуждение к убийству.

Похожая ситуация складывается и по поводу цели, но она усугубляется еще тем, что на практике, довольно часто и в теории, уголовного права сущностно не разделяются мотивы и цели (корыстные побуждения и корыстные цели, хулиганские побуждения и хулиганские цели и т. д.). Такой подход, нивелируя мотивы и цели, ведет к признанию ненужности одной из указанных категорий, маловажности ее. Реально мотивы и цели – совершенно разные категории: если мотивы суть побуждения к действию в определенном направлении, то цель – это модель того результата, к которому стремится лицо, модель вектора направления. Именно поэтому, прежде чем определить мотив, необходимо установить цель – вектор направления, по которому лицу необходимо действовать. Соответственно, следует в качестве цели указывать именно тот будущий результат, к которому виновный стремится, выделяя первичные и вторичные модели результата, которые существенно разнятся.

Точное установление субъективных элементов диспозиции даже в самых сложных случаях квалификации помогает жестко определить ту норму уголовного закона, которую следует применить при квалификации.

К третьей группе элементов, имеющих значение для определения соответствующей нормы уголовного закона, относятся характеристики потерпевшей стороны. Обычно данной группе элементов особого внимания в теории квалификации не уделяется. Но при этом много внимания уделено объекту преступления как элементу состава преступления; соответственно, за рамками восприятия и оценки остается тот факт, что здесь специалисты сталкиваются именно с жертвенной, потерпевшей стороной. Единственным упоминанием вскользь об этом феномене является указание на то, что вред причиняется общественным отношениям, т. е. объекту преступления. И все, тогда как ценность объекта и предмета преступления при квалификации и определяется тем, что они в той или иной степени характеризуют потерпевшую сторону.

Мы знаем, что Особенная часть в целом классифицирована по объекту преступления. При всех недостатках подобной классификации (наличии в одном разделе нескольких объектов, делении объектов на обязательные и факультативные) установление объекта посягательства помогает резко сократить круг соответствующих диспозиций. Например, обнаружен труп с множественными ножевыми ранениями, это может быть и умышленное убийство, и террористический акт, и действия, дезорганизующие работу ИТУ, и другие виды преступлений. Установление истинных общественных отношений, на которые посягает в конкретном случае лицо, сократит этот перечень видов преступлений.

Вполне понятно, что само последствие и деяние, его образующее, не всегда дают возможность конкретно и правильно определить объект посягательства. При установлении объекта посягательства в реальной жизни возможны две ситуации: а) последствие и деяние ясно и недвусмысленно выводят исследование на объект посягательства (сбыт наркотиков направлен на здоровье населения), последующая квалификация значительно упростится; б) последствия и деяние не позволяют четко сделать вывод об объекте посягательства и тогда исследователь должен подключить иные фактические обстоятельства, которые бы позволили установить объект: умысел лица на подрыв основ государственной власти выводит лишение жизни определенных лиц в ранг государственных (по действующему праву) преступлений; личностный мотив лишения жизни свидетельствует о преступлении против личности и т. д. Грамотный, знающий юрист умеет правильно подключить те или иные фактические обстоятельства дела для установления объекта.

По-видимому, без ясного и конкретного установления объекта посягательства нет смысла продолжать квалификацию, поскольку без объекта многие признаки норм Особенной части останутся двусмысленными. Желательно указанную необходимость первоначального доказывания объекта посягательства (первоначального в сравнении с довольно очевидным наличием последствия и деяния) закрепить в каком-то нормативном акте (предположим, в соответствующем постановлении Пленума Верховного Суда России) с указанием невозможности дальнейшей квалификации без его установления.

Конкретизация объекта преступления по родовому признаку может быть успешна только в том случае, когда закон предусматривает несколько объектов в одном разделе. Однако эти сложности относительны, поскольку каждый из родовых объектов специфичен и может быть при глубоком знании уголовного права достаточно быстро и просто обособлен.

Конкретизация объекта от родового к видовому более сложна. Она зависит от нескольких факторов: а) возможным различным содержанием родового и видового объектов (например, объем общественных отношений, нарушаемых преступлениями против здоровья личности вообще, и объем общественных отношений, нарушаемых средней тяжести телесными повреждениями, не совпадают, поскольку средней тяжести телесные повреждения исключают нарушения некоторых общественных отношений, свойственные тяжким телесным повреждениям, которые включаются в объем здоровья личности вообще); б) наличие двухобъектных преступлений, мало того – носящих двойственный характер: двухобъектные, когда оба объекта обязательны (например, при разбое должны быть в наличии и собственность, и личность как объекты посягательства; отсутствие одного из них хотя бы как реально возможного влечет за собой невозможность квалификации по норме, оформляющей разбой) и двухобъектные, когда только один из них обязателен, а другой – факультативный (например, при хулиганстве личность может быть объектом посягательства, а может и не быть, тогда как общественный порядок обязательно присутствует).

Определение обязательности объекта посягательства зависит еще от следующих факторов. Во-первых, обязательные могут быть основными и дополнительными признаками. Обязательный основной устанавливается на базе конечной цели поведения лица, т. е. того, к чему он стремился. При этом промежуточные цели могут показывать на другие объекты, которые становятся либо обязательными дополнительными, либо факультативными в зависимости от оформления их в законе. Во-вторых, обязательный основной должен своей сущностью соответствовать родовому объекту, отраженному в данном разделе закона, тогда как обязательно дополнительный этому родовому объекту не соответствует.

Четкое выделение родового объекта по существу предрешает конкретную квалификацию, поскольку выводит довольно часто на требуемую норму права, однако не всегда. Иногда видовой и родовой объекты полностью совпадают не только по своей сущности, но и по содержанию (весьма трудно разграничить объекты кражи и ненасильственного грабежа от собственности как родового объекта). При таком условии все преступления, посягающие на данный родовой объект, являются одинаковыми по видовому объекту, и потому установление объекта не может вывести на конкретную норму права. Однако мы должны отметить тот факт, что видовой и непосредственный объекты при квалификации не имеют особого значения, поскольку в законе они не смоделированы, соответственно, в квалификации участвовать могут только через родовые объекты обоих уровней.

Объект как жертвенная сторона квалификации преступлений характеризуется причиненным общественным отношениям вредом и внутренней ущербностью общественных отношений (его материализацией в ущербе). Относительно значения ущерба для квалификации преступлений высказано мнение, что «ущерб, наносимый объекту преступления, не может влиять на квалификацию».[602]602
  Благов Е. В. Указ. соч. С. 23.


[Закрыть] Едва ли это аксиоматично. Во-первых, непонятно, о каком объекте ведет речь автор: если о родовых первого или второго уровней, то автор совершенно не прав, поскольку от конкретизации ущерба зависит тот или иной видовой объект и, соответственно, выбор вида преступления из всей массы смежных видов преступлений; если о видовом и непосредственном объектах – то автор прав: ущерб, даже в определенных пределах различный, характеризует один и тот же объект и на квалификацию не влияет (любой ущерб в виде утраты трудоспособности от 33 % и выше – тяжкий вред здоровью), хотя влияет на назначение наказания. Во-вторых, ущерб не может быть наносим объекту, объекту причиняется вред; ущерб при этом – реакция общественных отношений на причинение вреда, это материализация ущемленности объекта. Таким образом, роль ущерба в квалификации неоднозначна, именно поэтому его всегда необходимо устанавливать на случай его возможного влияния на квалификацию.

Попутно здесь же возникает вопрос о влиянии на квалификацию предмета преступления. По данному вопросу также существует довольно странная, на наш взгляд, позиция Е. В. Благова: «Хотя преступление причиняет вред общественным отношениям, общественно опасные последствия как признак состава преступления – ущерб не общественным отношениям, а чему-то другому. На роль последнего способен претендовать лишь предмет преступления».[603]603
  Там же. С. 24.


[Закрыть] А. Автор констатирует (следовательно, согласен с тем), что преступление причиняет вред общественным отношениям, соответственно, преступление причиняет вред объекту всей своей структурой – деянием, последствием, способом и т. д., в противном случае следовало писать не о преступлении, а об общественно опасном деянии. Б. Если деяние причинило вред общественным отношениям, то это означает лишь одно: в результате деяния наступили определенные последствия (причинно-следственная связь в действии), т. е. последствия связаны с деянием. В. В то же время последствия – суть причиненный общественным отношениям вред, в противном случае становится неясным, откуда возник вред общественным отношениям. Г. Через данный вред материализуется ущербность общественных отношений (появляется ущерб). Д. Из всего сказанного следует, что ущерб ни в чем другом, кроме объекта, наступать не может; вся цепочка причинения направлена на объект и только на объект. Именно поэтому фраза автора «общественно опасные последствия – ущерб не общественным отношениям, а чему-то другому» не отвечает реалиям, ложна сама по себе, словно имеются из ничего возникающий вред общественным отношениям и общественно опасные последствия как ущерб чему-то иному.

При исследовании предмета преступления нужно отдавать отчет себе в том, что он представляет собой вещь материального мира, по поводу которой существуют общественные отношения. Вот эта неразрывная связь объекта и предмета преступления делает абсолютно ненужной дискуссию о том, причиняется ли вред самому предмету помимо причинения вреда объекту. Просто, причинение вреда объекту возможно без видимого материализованного вреда предмету, когда для закона вред предмету не важен, и с материализованным вредом предмету, который, по сути, является материализацией вреда объекту (ущербом объекта), что мы наблюдаем в преступлениях против личности в связи с причинением вреда жизни и здоровью лица, при уничтожении и повреждении имущества и т. д., когда законодатель специально обособляет данный вред, конкретизируя тем самым вред объекту и предмету преступления.

Но даже и при указании в законе на тот или иной предмет материального мира исследователь должен быть внимательным и уметь отличать предмет преступления как элемент жертвенной стороны преступления от предмета как элемента объективной стороны преступления. В свое время А. А. Пионтковский уже относил предмет преступления в целом к объективной стороне преступления, поскольку не был согласен с предложением о замене объекта предметом преступления.[604]604
  Курс советского уголовного права. Т. 2. М., 1970. С. 119.


[Закрыть] Правда, данная позиция А. А. Пионтковского была подвергнута критике: «В изложенных суждениях представляется несомненной подмена предмета преступления средствами совершения деяния (тем, с помощью чего оно может совершаться), которые действительно принадлежат объективной стороне состава преступления, и вероятной – объекта преступления (общественные отношения) предметом преступления».[605]605
  Благов Е. В. Указ. соч. С. 24.


[Закрыть] Е. В. Благов, по-видимому, не готов был согласиться с тем, что А. А. Пионтковский не признает возможным замену объекта предметом (вещью материального мира). Разумеется, А. А. Пионтковский был прав, не соглашаясь на замену объекта предметом, но был не прав относительно переноса предмета преступления в объективную сторону, поскольку признание объектом преступления общественных отношений[606]606
  Курс советского уголовного права. Т. 2. С. 112–113.


[Закрыть] требовало установления того, по поводу чего существуют эти общественные отношения, т. е. установления предмета преступления как материальной основы объекта преступления. Именно поэтому нельзя заменять объект преступления предметом и тем более выводить предмет в объективную сторону. В этом плане структура жертвенной стороны преступления является безукоризненной. Однако не прав и Е. В. Благов в своей критике, так как он не увидел особенности предмета, приведенного А. А. Пионтковским в качестве примеров – объект и предмет взяточничества и контрабанды,[607]607
  Там же. Т. 2. С. 119.


[Закрыть] в которых действительно объект и предмет приходят в рассогласование, друг другу не соответствуют, где предмет не составляет жертвенной стороны. А. А. Пионтковский это увидел, и сделал верный вывод о соотнесении предмета объективной стороне. Не осознал А. А. Пионтковский другого – в уголовном законе тот или иной предмет оформляется различным образом.