Текст книги "Введение в отладку"

Глава 1. Определение понятия «чародейство»

Люди слишком часто используют слова, вкладывая в них собственное значение. Из этого рождаются споры, которые вовсе не ведут к истине. Поскольку меня интересует психологическое содержание чародейства, я должен найти такое понятие о нем, которое делает возможным мое исследование. Начну с простого языковедческого определения.

Ожегов и Шведова в 2006 году без лишних сомнений считают, что «чародей – то же, что волшебник», а чаровать – «колдовать, наводить чары на кого-нибудь, волшебство».

Это как раз пример того, как из-за неопределенности понятий и небрежности к собственному языку рождаются мифы. Чаровать – это не колдовать и не волшебство. Очевидно, что волшебство происходит от того же корня, что и волхование. Но и волхв – это не колдун. Как не шаман и не поп. Все это совершенно разные виды деятельности, понимание которых мы утеряли, поскольку свет для нас только с Запада.

Чаровать – это только наводить чары. Ожегов чуть ниже позволяет себе даже языковую безграмотность: «чародейство – то же, что чары». Делание чар не может быть чарами, как языковедение не может быть языком. Стыдно. Но показательно. Тема явно запретная не только по требованиям правящей Церкви, но и государственной морали. Чтобы не раздражать Церковь, даже языковеды готовы стать невеждами!

Думаю, даже для Церкви гораздо полезней точно понимать, о чем идет речь, когда ее деятели поминают подобные вещи.

Как бы там ни было, для языковедов «чары – волшебство, колдовство». К счастью, поминается и второе значение – «обаяние, пленительность. Чары любви».

Вот это понятие и является предметом моего психологического исследования.

Словарь Евгеньевой в 1988 году поминает и чару – «старинный сосуд для питья вина. Вообще сосуд для питья вина. Выпьешь чару, отуманишься. Отуманишься, сердцем всплачешься. А. К. Толстой. Уж ты мать-тоска, горе-гореванное! – Ну-с, господа… Выпьем же первую чару за здоровье нашей прекрасной хозяйки и дорогой именинницы. Куприн».

Как ни странно, но именно это старинное понятие чары, как сосуда для вина, оказывается психологичным, поскольку это не просто сосуд для питья, а сосуд для утешения сердца и ослабления горя. Но при этом он еще и должен давать здоровье! Вряд ли созвучность чары для утешения с чарой чародейства случайна.

Собственно говоря, и само определение понятия чаровать у Евгеньевой разительно отличается от определения Ожегова:

«Чаровать – 1. по суеверным представлениям: воздействовать на кого-либо, что-либо с помощью чар.

2. Подчинять своему обаянию, вызывать чувство восхищения; обвораживать, пленять. Средиземное море плещет; померанцы благоухают; пальмы, олеандры, лавровые деревья чаруют взоры. Салтыков-Щедрин. Тогда перед нами и встанет великий русский народный поэт, создатель чарующих красотой и умом сказок. Горький».

Последний пример – слова Горького о Пушкине – особенно важен для меня. В сущности, Горький говорит, что Пушкин был чародеем. Мы даже можем условно сказать, что его волшебное творчество было колдовством, но опять же имея в виду под колдовством и волшебством именно способность чаровать, то есть воздействовать на других людей силой своего обаяния.

Однако как психолог я не могу остановиться там, где для языковеда все ясно. Что значит: воздействовать на кого-либо? Языковед не договаривает, но мы прекрасно понимаем, что воздействие шло не на тело. А на что?

Самое простое и почти естественнонаучное объяснение – на сознание. Но верное ли оно? Думаю, Пушкин так не считал. Он безусловно был уверен, что воздействует на души. Да и само понятие сознания в его время еще было далеко не таким распространенным, чтобы использовать его в бытовых случаях. А чародейство поэтов тогда было именно бытовым и повсеместным.

Если двигаться в то время, когда понятие чародейства было еще относительно живым в нашем народе, то в словарях русского языка вскрываются дополнительные значения этого понятия.

Стоян в 1913 году пишет:

«Чародей – волшебник, кудесник.

Чары – волшебное влияние, колдовская мара; обаяние (женщины)».

Как раз Пушкин в «Песни о вещем Олеге» использует понятие «кудесник», прося его предсказать будущее: «Скажи мне, кудесник, любимец богов, что сбудется в жизни со мною». Это неверное использование понятия «кудесник» Пушкиным. Кудесник – волхв, использующий для своей работы кудес, то есть бубен. Он не ворожит, то есть не гадает о будущем.

Соответственно, не верно и объяснять чародея через волшебника и кудесника. Зато очень верно объяснять его действия, то есть чары, через волшебное влияние, обаяние и даже колдовскую мару. Но в таком случае придется искать, что такое мара и, наверное, морок. Думаю, это стоит особого исследования.

В 1901 году Чудинов объясняет чаровать как «поражать красотою». Это тоже неожиданно. И означает нечто очень важное, а именно то, что красота входит составной частью в чары! А мы, либо наши души, в состоянии приходить от соприкосновения с красотой в измененное состояние. Очевидно, сознания.

Я еще не в силах охватить мыслью то, что открывается за этими двумя словами, но я предчувствую нечто очень важное, потому что красота, как и мудрость, это собственность богов. Мы не можем быть их хозяевами, а можем быть только любителями. И быть очарованным красотой означает, быть немножко приобщенным к миру богов!

Даль в середине девятнадцатого века использует выражение «творить чары». Не надо понимать его современно, это выражение ближе к народному творить или затворить опару, откуда происходит и творог. Он же говорит о том, что, чаруя, можно «знахарить, наводить обаяние, мар, мороку». А «чаровник – очарователь, любезник, красавец, прелестник». Чаровать же – «прельщать, очаровывать собою, своею красотой».

Как много понятий потребуют своего определения, если я хочу понять, что такое чародейство. Явно видно, что его не понять без обаяния, прелести, любезности, красоты. Да и такое понятие, как «очаровывать собою», требует глубокого исследования, в первую очередь, чтобы стало ясно: а чем это мы можем чаровать, когда уверены, что чаруем именно собою?!

Глава 2. Этимология чародейства

У слов, производных от корня чар-, должно быть происхождение и история. Слова, связанные с народной магией, обычно являются древними и существующими у всех родственных народов. Поэтому сделаю обзор этимологических словарей. Отмечу сразу: не все наши словари имеют статью, посвященную чародейству.

Начну с изданного в 2002 году «Этимологического словаря русского языка» А. Семенова. Словарь этот страдает некоторой «популярностью», в смысле облегченности от науки. Поэтому Семенов не приводит источников, зато статья его дает хороший обзорный очерк понятия «чары».

«Чары. Древнерусское – чаръ (колдовство, заклинание).

Общеславянское – carъ.

Индоевропейское – karoti (совершает, делает).

Древнерусское слово, известное с XI века, употребляется в современной форме с начала XII века. Встречается во всех славянских языках в значении «колдовство», «обаяние», «прелесть».

Предполагается, что слово «чары» пришло в наш язык из древнеиндийского и этимологически восходит к глаголу karoti, означающему «делать», «творить», «создавать».

Родственными являются:

Украинское – чара.

Белорусское – чары.

Словацкое – carovnik (зверобой).

Польское – czar».

Предположение о заимствовании в наш язык общеславянского и даже индоевропейского слова из древнеиндийского звучит, мягко говоря, непрофессионально. Никаких языковых контактов у Руси с Древней Индией не было. Как, скорее всего, не было и никакого заимствования. А было общее индоевропейское происхождение этого слова, сохранившегося в языках многих индоевропейских народов.

Чрезвычайно важна связь чародейства с понятиями «делать», «творить», «создавать». Слова в своем историческом бытовании меняют значения, обретая что-то новое, а что-то утрачивая. Сейчас я предпочитаю ограничиваться исключительно психологической составляющей понятия «чародейство», то есть теми его значениями, которые родственны «обаянию» и «прелести». Но они, вероятно, как раз поздний этап развития понятия.

И, что гораздо важней, не могут быть поняты без той древней основы, на которую когда-то накладывались. Прижиться к основе могло лишь родственное понятие. И это родство должно жить определенным смысловым содержанием и в современном психологическом понятии чародейства.

«Краткий этимологический словарь русского языка» Шанского, Иванова и Шанской немногословен:

«Чары. Общеславянское. По происхождению является формой множественного числа от чаръ, засвидетельствованного в памятниках с XI века в значении «колдовство» и сохранившегося в некоторых славянских языках… Форма чаръ имеет соответствия в некоторых индоевропейских языках (сравни, например, литовское keras – «волшебство»).

Первоначальное значение – «волшебное средство»».

Чара во времена индоевропейских древностей – это волшебное средство. Но какое? Вряд ли можно считать чарой волшебную палочку или магический кристалл. Современный русский язык сопротивляется такому пониманию.

Рядом с этой статьей помещена статья, посвященная чаре как сосуду. Этимологи не видят связи между этими двумя словами, хотя по смыслу как раз чара-сосуд, безусловно, является «волшебным средством» для чародейства. Приведу и эту статью:

«Чара. Восточнославянское (в польском языке – из русского). В памятниках встречается с XII века. Вероятно, восходит к *kera, родственному санскритскому carus – «котел», греческому kernos – «жертвенный сосуд»…»

Все исследователи отмечают поразительное родство санскрита и литовского языка. Поэтому не обращать внимания на сходство индоевропейского или санскритского *kera и литовского keras – «волшебство», думаю, неверно. Да и то, что сказано про чару, как про жертвенный сосуд, тоже вызывает ощущение не случайной связи обеих чар.

По мере того, как углубляешься в этимологию слова «чара», возникает ощущение все большей древности этого индоевропейского понятия, что означает, что оно существует далеко не одну тысячу лет и относится к одному из самых древних слов нашего языка. В силу этого, как любое долгоживущее слово, чара обретает много дополнительных значений и смыслов, обогащаясь за их счет.

А. Преображенский в своем словаре начала прошлого века приводит еще несколько таких значений.

«Чара. Волшебство, обаяние, мара, морока; чаровать, обыкновенно очаровать – заворожить, восхитить; чарующий, очаровательный – прелестный, прекрасный, приводящий в восхищение…

чародей, чаротворец, чары деяти, – творити…

славянское cara – волшебство…

Зендское иara – средство, вспомогательное средство. Новоперсидское иar – средство; иara средство, помощь, хитрость.

Значение корня в санскритском karoti делает, приводит в исполнение… литовское kurti, kuriu строить; keriu – глазить, портить, чаровать…

Следовательно, первоначальное значение действие, действо (волшебное). Сравни обаяти заговаривать, обаяние слово (волшебное)».

Первоначальное значение – волшебное действо или действие. И им, как это ни поразительно, оказывается восхищение, как, очевидно, и лесть!..

Фасмер добавляет к этому:

«…болгарское чарувам «гадаю»…

Праславянское *иarъ родственно авестийскому иara «средство»…

Ввиду большого числа семантических параллелей для развития значения «делать» – «колдовать» менее перспективными представляются попытки связать *иarъ с… латинским carmen «песня», древне-индийским kirtis «слава, весть»…».

Болгарское использование чары для обозначения гадания оправданно русским понятием ворожба, которое постоянно используется для объяснения чародейства. А сближение чарования с латинским понятием песни и древнеиндийским славы и вести, хоть и представляется языковедам менее перспективным, но все же существует. И вовсе не кажется невозможным, если попытаться задуматься о том, как творятся, к примеру, заздравные чары.

Черных начинает свою статью с определений, которые прямо подтверждают такую возможность, по крайней мере, с психологической точки зрения:

«Чары. «Волшебство», «колдовство», «завораживающая, пленяющая воображение сила»…»

В действительности, это очень важная подсказка, потому что она не просто показывает, что и песня, и слава или весть, молва, идущие о человеке, очень привлекательны и обладают силой, управляющей нашим поведением. Это определение позволяет задаться вопросом: а в силу чего действует «пленяющая воображение сила»? Вопрос этот уже не языковедческий, а чисто психологический, поскольку появилось понятие воображения.

И тот же Черных дает языковедческое подтверждение верности такого подхода:

«…литовское kerai (keras) – «чары», kereti – «колдовать», «чаровать»; kurti – «разводить огонь», «создавать», «творить»…

древне-ирландское cruth (основа k-r-t-u) – «образ»…»

Волшебное действие оказывается вполне психологическим воздействием на воображение с помощью образов. Далее Черных приводит еще и значения «вид», «способ помочь», «лекарство» и даже «время»!…

От разведения огня до времени – огромное пространство значений, наводящее на мысль об огромной древности слова. Возможно, оно возникало именно тогда, когда воображение первобытного человека было поражено видом огня, который ему удалось вызвать к жизни действием с первыми волшебными палочками человечества…

Но я не в силах исследовать на такой глубине. Пока мне гораздо важнее, к примеру, что в хинди слово с родственным корнем используется для обозначения наваждения.

Очевидно, исходно чародеянием обозначался любой способ оказать волшебное воздействие. Те действия, которые оказывались на вещество, на природу, ушли в колдовство. Те же, что были связаны с воздействием на сознание человека, стали собственно чародейством или искусством очарования.

Этим чародейством я и займусь.

Глава 3. Обаяние

Чтобы понятие очарования стало полноценным, необходимо прояснить все те понятия, с помощью которых русский язык говорит об очаровании. Начну с обаяния. Оно присутствует почти во всех определениях чародейства.

Преображенский в статье о чарах дал такое определение: обаяти заговаривать, обаяние слово (волшебное).

Несколько невнятно, но очевидно, что он связывает обаяние с речью, с воздействием словом. Однако жизненный опыт подсказывает, что это вряд ли полное определение, поскольку обаяние может исходить и от молчаливого человека. Поэтому начну с толковых словарей.

Словари же эти чаще всего определяют очарование как обаяние, а обаяние – как очарование. Например, Ожегов в 1952-м году:

«Обаяние. Очарование, притягательная сила. Находиться под обаянием кого-чего-нибудь. Обаяние молодости».

Обаяние молодости вряд ли связано с силой слова. А притягательная сила как-то плохо укладывается в понятие очарования. Похоже, Ожегов тут следовал за словарем Ушакова, в 1938 году дававшем такое определение:

«Обаяние. 1. Очарование, покоряющее влияние, притягательная сила; колдовская сила. Обаяние таланта. Быть под обаянием музыки. В этом молодом свежем чувстве есть какая-то прелесть… 2. Состояние человека, очарованного чем-нибудь, находящегося под влиянием чего-нибудь… Но только сонным обаяньем он позабылся, уж сосед в безмолвный входит кабинет. Пушкин».

Очевидно, что быть под обаянием, значит, находиться под влиянием чего-нибудь. Не обязательно человека. Тем не менее, человек может оказывать подобное влияние или воздействие, если хочет быть обаятельным. И в этом, похоже, сходство обаяния с очарованием. Очарование – это тоже воздействие или влияние, оказываемое на кого-то. Вот только природа этих влияний, видимо, различается.

Другое имя для притягательной силы – привлекательность. Но все, что можно почерпнуть из этих понятий, – то что в обаянии, а значит, и в очаровании заключается некая сила, которая тянет или влечет. Как можно влечь, и что именно влечется, остается загадкой. Впрочем, русский язык дает подсказки и в этом отношении.

Стоян пишет:

«Обаяние – влияние наружностью, голосом в свою пользу, очарование, привлечение сердец».

В этом коротком определении неожиданно много ценного. Во-первых, похоже, Стоян подметил, что обаяние идет не словом или речью, а голосом. И это гораздо естественнее, если возможно обаяние наружностью, то есть телом, телесным видом. Если для обаяния важно, как выглядит твое тело, то в отношении речи важно не содержание, не смысл, а звучание. Это своего рода внешность речи.

Также важнейшей подсказкой является то, что привлекаются сердца. Тут, правда, надо сразу внести уточнение. Это, видимо, не физическое сердце, а то, о котором писали в середине девятнадцатого века наши богословы – сердце души или духовное сердце. Но если это сердце души, то обаяние действует на души. А это предмет психологии, что очевидно!

Даль расписывает некоторые подробности самого состояния обаяния:

«Обаянье – состоянье обаянного. Она в каком-то обаянии, ничего не видит».

Состояние это, похоже, сродни гипнозу или внушению. Человек оказывается как бы замкнут в неком искусственном пространстве, в своеобразной чаре, которая удерживает его внимание и не дает ему вырваться. Другое имя для подобных состояний – обмороченный.

Также Даль добавляет, что обаятельный – это знахарский, как если бы обаянье было когда-то частью целительства. Что-то вроде того искусства, с помощью которого шаман уводит души людей в путешествие по иным мирам, откуда и возвращает их здоровье.

Там же у Даля:

«Обаятель – чародей, колдун; умеющий овладеть умом и волею другого, очаровать его».

Тут уже не просто речь об обаянии, а и прямо об очаровании. Очаровать, значит, овладеть умом и волею другого человека. Овладеть волею, то есть свободою, значит, подчинить другого, обречь его на неволю. А что такое, овладеть умом? Заставить его думать о том, что нужно тебе? А как это? Если вспомнить этимологию, то поместив в его сознание нужные тебе образы?

«Обаять, обаивать кого – обмануть краснобайством, надуть россказнями, особенно при продаже или покупке. // Обаять, оговорить, оклеветать. Обаял да обошел, на кривых объехал.

…обавать… близко к обуять».

Что такое обавать Даль тоже рассказывает:

«Обавать церковное – очаровать, околдовать, обворожить… Обаватель – обаятель, чародей, колдун, ворожея, знахарь».

Оба слова явно связаны происхождением с ныне вышедшим из употребления словом баить. От него остались следы в словах, вроде краснобай, байки.

Даль:

«Баить, баять и байнать, баивать. Говорить, болтать, беседовать, рассказывать, разговаривать, толковать…

Местами баить употребляется в старинном значении шептать, знахатить, заговаривать; //

вабить, манить, скликать, подзывать, охотясь на птицу, в дудочку, на голос, на свисток: баить перепелов, подбаивать под сеть. //

баить ребенка, байкать, баюкать, убаюкивать, припевая укачивать, усыплять.//

байка – говор, речь… произношение, выговор, способ выражения, образ объяснения; побасенка, побаска, прибаска, сказочка, присказка…

баюн, баюня – говорун, рассказчик, краснобай… Балян – краснобай, байщик, рассказчик, знающий сказки, песни, духовные стихеры; это старинное баян, боян».

Сразу вспоминается «Слово о полку Игореве»: «Боян бо вещий, аще кому хотящее песнь творити… то растекашется мыслию по древу…»

Связь чарованья с латинским понятием песни в виду этих дополнений становится не такой уж надуманной. Как связь славы, которую именно так и пели на пирах в виде песен особо отличившимся героям или князьям гусляры. Собственно говоря, «слава» была именем одного из видов песен.

Но и связь с баюканьем не менее значима. Особенно в сочетании с охотничьей магией, которая откровенно просматривается во всех перечисленных приемах воздействия на дичь: вабить, манить, скликать, подзывать, охотясь на птицу, в дудочку, на голос, на свисток: баить перепелов, подбаивать под сеть.

«Баю или бау, бай, баюшки, припев для усыпления, укачивания ребенка…

Байка – колыбельная песенка, припев для усыпления дитяти».

Выглядит это так, как если бы на сон надо было охотиться, как на пугливого зверя. Этот образ, конечно, более поэзия, чем действительность. Но вот то, что на еще бессмысленное дитя приходится оказывать воздействие, сходное с воздействием на дикого зверя или птицу, это очевидно. И баинье действует!

Но нигде не звучит, что ребенка можно очаровывать. Как если бы баинье – это воздействие другого рода, скажем, не имеющее в своей основе образов, которыми питается ум взрослого человека. Оно, своего рода, воздействие на стихию, и в силу этого само стихиально. Чародейство же – явление культурное.

При этом все примеры говорят о том, что того, кого можно очаровать, можно и обаять. Но не наоборот.

Слово баять, очевидно, индоевропейское, поскольку встречается не только в славянских языках. Но гораздо любопытней утверждение Фасмера, что оно исконнородственно греческой фаме – речи, голосу, молве, а отсюда и славе. Английское fame – быть известным, того же происхождения.

При этом в сербохорватском баяти означает колдовать, в словенском заклинать, в древнерусском и церковнославянском – рассказывать, заговаривать и лечить.