Текст книги "Антропология дурака"

Скотина

Наверное, нулевым уровнем разума обладают люди, про которых говорят: «Овощ!» Но мы даже не умеем видеть проявления такого разума.

Поэтому самый малый разум для человека – это разум скотины, домашнего скота, или тех животных, которые являются пищей для зверей и людей. Даже дикий зверь по крестьянским понятиям обладает более высоким разумом, хотя медведя человек вполне может обозвать скотиной, когда он начинает вредить и что-то постоянно портит. И собаку может обозвать скотиной, если она, скажем, залезла в дом. Но может обозвать так и человека!

При этом человек ожидает, что у скотины определенно есть разум. Так бабушка в деревне разговаривает со своими козами или овцами, обращается к коровке с объяснениями и просьбами. Сами по себе эти ожидания понимания со стороны домашних животных выдают то, что человек видит их разумность. Но при этом скотина очень плохо поддается дрессуре, и поэтому от нее постоянно ожидаются не только понимание, но и какие-то опасные действия, вроде прорыва в огород.

Но с точки зрения разумности вопрос даже не в том, что собака понимает, что в дом входить нельзя, и сама останавливается у порога, а в необучаемости. Дети могут затащить щенка в дом и с ним там играть. Но, подрастая, пес перестает требовать, чтобы его пускали за порог. Хозяйка или хозяин несколько раз прикрикнут на него, и он все понял! Пес обучаем, и потому считается умным!

Никого из домашних животных, включая кур или уток, обучить не удается. Поэтому их не обучают, за ними постоянно следят и считают дураком того, кто не понимает, что за скотиной требуется глаз да глаз!

Однако даже состояние скотины имеет несколько градаций, потому что скотина – это общее название для всех домашних животных, снабжающих человека пищей. Однако может быть тупая скотина, а может – шкодливая или пакостливая. А это уже требует вполне определенной сообразительности!

Само слово «скот» известно на Руси с древности. Еще Велес назывался скотьим богом. Но при этом у него развились дополнительные значения, и, по крайней мере, с восемнадцатого века наши словари приводят не только значение: «четвероногие домашние животные – подъяремные волы, коровы, овцы, козы, кони», но и «скотен – подобен подъяремному скоту» (Словарь Академии Российской).

В этом определении подчеркнуто именно то, что делает человека быдлом, то есть скотом. Слово «быдло», видимо, заимствовано из польского. Причем, в отношении к людям это слово также подчеркивает «подъяремность»: «О тупых, безвольных людях, покорных насилию. В устах помещиков-крепостников – презрительное обозначение крестьянской массы, как безвольного, бессловесного и покорного стада, опекаемого помещиком» (Ушаков).

Однако эта «покорность» в отношении рабочего скота столь же условна, как и его «подъяремность». Быдло вовсе не бессловесно и не покорно. Это только у Пушкина народ безмолвствует, а вот в архивах Пыточного приказа сохранилась куча дел, возбужденных во времена самодержцев на тех, кто говорил.

Образ крестьян, как безвольной и покорной массы эксплуатируемых, был удобен советской идеологической машине, пока надо было ломать старый уклад и переманивать народ на сторону «хорошей советской власти». Поэтому в тридцатых годах Ушаков отражает официальное мнение на быдло. А вот Евгеньева в восьмидесятых полностью убирает эту статью из своего словаря. Почему?

Потому что при советской власти стало ясно, что гегемон, рабочий класс – это вовсе не покорное быдло, а быдло вполне разрушительное и неуправляемое. А поскольку булыжник по-прежнему оставался оружием пролетариата, то еще и опасное.

«Сознательных рабочих», то есть хозяев, разумных людей, среди этой «крестьянско-рабочей массы» оказалось на удивление мало. Впрочем, чему тут удивляться, если старшее поколение хозяев просто уничтожили, а процент разумных людей всегда низок!

И вот в языке начинают появляться изменения, они отражают общий поворот от воспевания рабочего человека к презрению и отвращению к его быдляческим чертам. И не к безволию и послушности, что приветствовалось бы властью. Нет, именно к скотской потребности гадить, вредить, лезть, куда не надо, воровать, напиваться.

Иными словами, идеалистически надуманная возможность каждому дать по способностям к развитию способностей не повела! Биология взяла свое, и процентовка разума осталась прежней! А процентовка скотства, похоже, даже возросла, поскольку править страной стали не помещики, а кухарки! И это еще усилилось после девяностых, когда страну начали разрушать…

Скотина – это, конечно, те, кто не трудится, а работает. Это рабочая сила, производная от раба. Но это нас интересует лишь косвенно, как выбор, чем добывать пищу: руками или умом.

Самое неприятное в скотине, что она вредоносна и неуправляема. И ее надо держать под постоянным контролем и наблюдением. Причем, держать жестко, и все равно не успеешь усмотреть, как скотина навредит.

Но все это – лишь следствие преобладания животного начала над разумом. И это невозможно исправить ни обучением, ни дрессурой. После появления разума, лишь собственное решение меняться может сделать из скотины человека. Но оно – не слова, оно должно рождаться из внутренней потребности стать иным и научиться думать!

А вот разум у скотины-человека работает не так, как у человека. В нем слишком много черт разума животного, причем, хитрого и вредного. Не поняв эти черты, мы никогда не поймем, как перейти в состояние человека. И лучший способ – это начать делать попытки продумывать и наблюдать, какие помехи это выявит.

Думание скотины

Мы не можем знать, как и что в действительности думает скотина, хотя можем строить об этом достаточно обоснованные предположения. Видя, как коза или корова тянутся к грядке капусты сквозь забор огорода, мы, как нам кажется, понимаем, что она думает. Соответственно, мы так же понимаем, что она думает, когда видим, как она глядит на ту же капусту, скажем, лежащую на подоконнике, куда дотянуться невозможно.

В действительности мы понимаем, что она хочет, и додумываем, что она и думает о том, чего хочет и как это получить.

Именно из таких домыслов и рождаются наши представления о разуме скотины. Видя ее желания, мы достраиваем их до мыслей о желаемом и о том, что надо сделать, чтобы получить желаемое. Иными словами, мы предполагаем, что мысли скотины, как и мысли человека, состоят из образов вещей: пищи или палки, которой скотину гонят. И из образов действий: дают – бери, бьют – беги! Точнее: успел – схватил, не успел – беги, пока хозяйка не схватила палку.

На самом деле мы не можем быть уверены, что мысли скотины текут именно так. Зато мы вполне можем отследить именно такие мысли у себя, а затем отчетливо разглядеть их в другом. Разглядеть, задать ему вопрос, что он думал, и убедиться, что мы правы. Вопросы эти почему-то всегда задают тем, кто попался. Люди болезненно привержены желанию выяснить, что же думал тот, кто попытался спереть или навредить.

– И что, ты думал, вот так схватишь чужое и просто выйдешь с ним? И как ты надеялся скрыть, что это ты сожрал? А как ты собирался с этим пройти мимо охраны? И вообще, о чем ты думал, когда пошел на это?

Когда попавшемуся на воровстве или наглости человеку принимаются задавать подобные вопросы, выглядит это внешне так, будто его расспрашивают о мотивах или хотят убедиться в преступных намерениях. Но зачем в этом убеждаться, когда человек пойман с поличным, то есть с тем, что схватил и пытался убежать? С точки зрения выяснения истины это бессмысленно.

Поэтому в глубине эти вопросы выглядят как издевательство над попавшимся или слабаком, как наслаждение властью: то есть ты хотел просто взять мою вещь и унести ее? Вот так тупо взять и выйти? Нагло пройти мимо меня с моим, а потом насмехаться надо мной, что я не смог защитить свою собственность?

Слово «собственность» не так уж давно существует в русском языке, всего несколько веков. Но само понятие о собственности существовало, можно сказать, изначально. Достаточно вспомнить, как Одиссей с товарищами забираются к Полифему, за что и оказываются пойманы и заперты в его пещере. Свое принято защищать с мифологических времен.

Поэтому похитителей ловят и наказывают. А издевательство – часть наказания, его прелюдия, подготовительная игра, которая завершится во второй части, когда начнется порка на колене с приговариванием:

– Так ты хотел просто войти ко мне? – удар. – Просто взять? – удар. – И просто унести? – удар. – Мою вещь! – много ударов. – Не бери чужого!

Объяснение через издевательство выглядит очень правдоподобным, и не менее правдоподобно, что так жестокие люди наслаждаются властью и возможностью безнаказанно сделать больно другому.

Однако если мы вдумаемся, итогом всех этих усилий оказывается вовсе не удовлетворение от причинения боли другому. Итогом будет воспитание. Можно сказать, воспитание в обществе осторожного или уважительного отношения к правам и к собственности других людей. Руки за воровство отрубали вовсе не из наслаждения причинением боли. Их рубили именно затем, чтобы в обществе не было воровства.

Так рождается определенная культура общественных отношений. Но что такое культура в своей сути? Понятие «культура» в исходном латинском значении ближе всего к культивированию пищевых растений, то есть означает создание чего-то, отличного от природы. Поэтому общее понятие культуры включает в себя все, что создано человеком, как среда его обитания в мире природы.

Но мы отчетливо различаем культуру материальную и культуру духовную, условно говоря. То есть культуру, воплощенную в вещи, и культуру невещественную. В чем может храниться невещественная культура? Безусловно, в образах сознания.

Образы сознания создаются и развиваются разумом.

Если исходное понятие предполагает, что, увидев вещь, которую хочешь иметь, ты думаешь о том, как ее взять телесно, то получив воспитание, ты думаешь о том, как ее получить, попросив или купив. Это движение мысли говорит о воспитании или культуре, привитой человеку в ходе воспитания. Поэтому в русском языке для невещественной части культуры воспитание или воспитанность и были именем, в котором раскрывалась подлинная суть этого явления.

Но это еще не исчерпывающая глубина. То, что получивший хорошее воспитание человек ведет себя не так, как хам и, тем более, скотина, мы все видим и знаем. Но что определяет эти отличия?

С очевидностью образы действий в обществе, которые называются поведением.

Воспитанный человек умеет себя вести правильно и, как говорится в былинах, скажем, про Добрыню Никитича: поклоны кладет по-писанному, речи ведет по-ученому! Иными словами, воспитание – это накопление тех образов действия в обществе, то есть образов поведения, которые обществом одобряются.

Объем и сложность этих образов велики настолько, что овладеть ими можно только за годы учебы. Поэтому догнать человека, получившего хорошее воспитание, во владении образами вовсе не просто.

Именно наличием более сложных и сложно увязанных с мировоззрением образов и отличается человек от скотины. Но если мы будем до конца точны, то так отличается не человек, а разум человека от разума скотины.

И снова оговорка: мы не знаем, действительно ли такие простые образы, вроде: «Хочу, мое, сожрать!» – есть в сознании животного, хотя мы точно знаем, что у него есть такие желания. Зато мы точно знаем, что такие образы есть в сознании самых простых из людей, которых мы и называем скотами.

Этим мы как бы предполагаем, что такой человек живет только животными желаниями, и ничто более сложное с точки зрения работы разума ему не свойственно. Вероятно, это и есть исходный, нулевой уровень разума, как его видела народная культура.

Скотство как путь к человечности

Конечно, мы можем говорить как о нижнем уровне разумности о состоянии клинических идиотов и прочих больных людей. Однако говорить об этом я не считаю правильным, потому что к ним понятие «дурак», можно сказать, не применимо. Это люди больные и невольные в своем умственном развитии. А дурак в огромной мере – состояние добровольное и часто даже выгодное. По крайней мере, на взгляд дурака.

Человек не развивается относительно камня, растения или животного. Такое сравнение неуместно, и потому язык исключает возможность использования слова «дурак» применительно к неживому или к неразумным тварям. Даже когда мы обзываем дураком своего пса, это не о его собачьей природе, а о его подобии человеку.

Так что правильно было бы сказать псу не то, что он дурак, а то, что он ведет себя подобно дураку. Что значит, что мы не пса с дураком сравниваем, когда видим в нем дурацкие проявления, а дурака как бы вселяем в животное тело, почему он себя и проявляет или являет в животном.

И в этом, если вдуматься, присутствует комплимент псу – говоря, что он ведет себя, как дурак, мы как бы говорим, что в остальном он вел себя умно, гораздо умнее многих людей. Животных мы невольно уподобляем людям в нашем восприятии, а людей – животным. И это очень естественно. И когда мы говорим, что собака – лучший друг человека, мы неосознанно видим вселившегося в собаку друга человека, а потому ожидаем от пса человеческой разумности.

Видеть в животных людей для нас естественно, но в той же мере естественно видеть и в людях животных. Все первобытное общество тысячелетиями жило именно в этом состоянии, угадывая в людях черты их животных предков и духовных помощников. И даже создавая сложнейшие обряды поиска своих животных помощников, человек создавал технологию вселения их в себя. Но вот вопрос: почему это естественно?

Ответов для меня два: либо это и в самом деле так, и животные духи вселяются в людей, либо есть нечто, что у нас с животными общее, а потому распознается нами и даже хорошо видится, хоть и не осознается. И я предполагаю, что это общее как раз разум. Мы видим его как таковой, независимо от тела, а потому можем оценивать его проявления, и если они в животном человеческие, мы ощущаем, что в животном живет человек, а если они в человеке животные, то начинаем видеть животное, словно бы вселившееся в человека.

Но вот что в этом для меня особенно важно: в силу естественности для нас видеть разум и использовать его, видя в людях животные проявления, мы очень точны в своих высказываниях, даже если они неприличны, и лучше бы их попридержать. Но если у нас рвется сказать кому-то, что он скотина, мы точно видим проявления животного разума.

Иными словами, оценивая поступки кого-то как скотские, мы очень точно помещаем разум этого человека на шкалу разумности в той ее части, которая относится к животному уровню разума. При этом мы даже точнее видим, чем это выражается в наших оценках. Мы не сразу выставляем их, а лишь хорошенько убедившись, что не ошиблись. Если понаблюдать за собой в такой миг, то мы обнаружим, что позыв сказать человеку, что он ведет себя, как скотина, то есть, что он использует животный разум, появился раньше, чем мы эти слова высказали.

Сказать человеку, что он скотина, – значит оскорбить его. И поэтому мы долго сдерживаемся и не выпускаем это имя. Но если все же позволяем ему прозвучать, то лишь тогда, когда мера скотства превышает какой-то допустимый предел. Следовательно, мы видим проявления скотства гораздо тоньше. Мы видим их сразу, и язык наш сразу же готов их назвать. Но мы его сдерживаем, пока эти проявления не станут грубыми, чтобы оправдать обидные слова.

Наш разум способен чувствовать очень тонкие проявления скотства. А значит, различать его признаки. Причем скотство – это не одиночная отметка, а целая полоса шкалы разумности, или весь низ нашего разума, потому что оскотинившемуся человеку мы говорим: «Как низко ты пал!» Значит, пасть можно и не так низко. Как можно и не пасть, а падать или опускаться. Какие же признаки этого состояния разума?

Создать феноменологию скотства – значит описать ту среду, из которой рождается собственно человек, и, в сущности, описать путь становления человека.

Феноменология скотства

Скотство – не искусственный термин. Это слово давно существует в русском языке и уже с восемнадцатого века помещается в словарях. Но борьба со скотством, безусловно, была начата еще раньше – в рамках христианской борьбы с животным началом в человеке ради духовного роста. Правда в христианстве она велась с определенным перекосом в борьбу с животными желаниями, вроде похоти и обжорства, а общеязыковое понимание шире.

Понятие скотства вовсе не просто для языковедов. Они словно не знают, как его объяснять. «Словарь современного русского литературного языка» приводит весьма сомнительное определение скотства с примерами из русского словоупотребления:

«Скотство – скотский образ жизни, скотоподобное состояние. – Ты скот и не ищешь смысла в жизни. – Да я же нашел его, ежели сознание скотства моего не отягощает меня. М. Горький.

О грубости или бескультурье. Я живу сейчас в гостинице, а там настоящее, извините, скотство: все время шумят, хлопают дверьми.

О низости, подлости. Я человека зря не обижу. Человека обидеть – это есть природное скотство».

При всех слабостях понимания предмета, эта словарная статья очерчивает все поле феноменологии скотства. В ней скотство как низшая часть разума являет себя в основных своих проявлениях: животная жизнь, отказ от поиска смысла жизни, грубость, бескультурье, хамство, безразличие и даже неспособность заботиться о других людях, нечувствительность к обидам, низость и подлость.

Низость – это и есть проявления нижней части разума. Подлость, в сущности, то же самое, если смотреть исторически. Подлый люд – это те люди, что живут подле замка аристократа, владеющего ими, как скотом. Замок стоит на холме, вверху, а вокруг, подле, то есть ниже, живут подлые, черные, низкие людишки.

В чем их подлость? В том, что они легко предадут, когда начнется война, и будут так же спокойно жить под тем, кто зарежет их прежнего хозяина и станет хозяевами замка. Низость – это способ поведения людей, живущих внизу.

И словари, и наш языковой опыт предоставляют нам достаточно примеров того, как проявляет себя скотство в человеке. Но даже приведенного описания достаточно, чтобы понять: у скотства в пространстве разума есть достаточно большая вотчина, и оно вовсе не однообразно. Это не одна черта, значит, не одна отметка на шкале, а последовательность из отметок, охватывающая настолько большой объем разума, что его хватает, чтобы обеспечить полноценную жизнь огромного сообщества или даже класса людей.

Трудно сказать, природное скотство ниже полного скотства или нет, но очевидно, что полное скотство – это самое дно, а вот хлопать дверьми – это «уже скотство!» Но если человек сразу извинится и будет в дальнейшем стараться не мешать отдыхать другим, придерживая хлопающую дверь, он лишь заглянул в ту тупую часть своего разума, где не думают о других.

Таким образом мы вполне можем сами заполнить примерами это пространство разумных действий от «едва заглянул» до «природного скотства». Но для работы над обучением разума достаточно того, что мы так научимся распознавать скотские проявления в своем разуме. И этого распознавания хватит, чтобы вынести оценку: это скотство, я с этим борюсь и убираю из своего разума.

Вполне очевидно, что даже такого решения достаточно, чтобы очистить разум от низших проявлений и вырастить хороший инструмент для решения сложных задач, недоступных скотине, зато свойственных человеческому разуму.

Но начинать надо с выбора и решения.

Бездумность

Однако феноменология, то есть описание сущности через то, в чем она себя являет, не исчерпывается языковыми примерами. Мы должны заглянуть глубже, в то, что определяет такие проявления в поведении. И тогда мы обнаруживаем, что за этими проявлениями скотства стоит чаще всего не злой умысел и не намерение сделать плохо, а бездумность, свойственная скотине.

Слово «бездумность» в разных формах имеется в наших словарях, но обозначает оно не то понятие, которое нам нужно. Такое впечатление, что языковеды просто не успевают за развитием языка.

«Бездумье. Отсутствие ясных мыслей, сосредоточенности. Артем ничего не замечал вокруг себя. Он пребывал в том глубоком, до обморочности, состоянии тяжелого бездумья, которое бывает у человека, сраженного внезапным горем» (СРЯ, Евгеньева).

Само по себе описанное состояние интересно и может быть причиной глупых поступков, но вовсе не есть качество разума, от которого можно избавляться. Это «бездумье» – просто некоторая болезнь, от которой лучший доктор – время. Но переболев, разум человека вернется в обычное свое состояние. И тогда может проявиться иная бездумность.

А именно та, что человек, действуя или делая что-то, просто не думает ни о том, как это делать, ни о последствиях. К примеру, собирая сложный механизм и обнаружив, что какая-то деталь не вставляется, он без малейших колебаний берет молоток и загоняет ее в гнездо. То, что после этого механизм сломан, будет его как-то занимать только тогда, когда это выяснится.

Скоты бездумно ломают любую технику, просто потому что им трудно читать инструкции и не хочется тратить время на исследование, изучение и вообще обучение. Точно так же они постоянно делают что-то, что повредит или испортит не только вещи, но и жизнь всем вокруг или им самим. Но в миг, когда надо действовать, скотина действует, а не думает.

Вот это главное в бездумности скота: когда есть выбор делать или думать, скотина сделает.

При этом бездумность скотины характеризуется тем, что, делая, она не сомневается в себе, скотина словно всегда знает, как надо делать. Это значит, что бездумность скота для него равнозначна знанию.

Это порождает вопрос о том, что такое знание. И какие бы философские определения ни существовали, глядя на скотину, мы видим: знание – это образы. А наличие в сознании образов чего угодно – вещей, людей, действий – ощущается как обладание знаниями.

Так, для скотины нет сомнений, что она знает президента своей страны. Ни разу не встречаясь с ним, видя только на экране телевизора или смартфона, даже не будучи уверена, что это не двойник, скотина ЗНАЕТ этого человека и даже готова сражаться за свое знание, отстаивая те мнения, которые почерпнула из случайных источников.

Объяснить скотине, что даже ближнее окружение не уверено, что знает своего президента, да и он сам, возможно, сомневается, что знает себя, невозможно или, по крайней мере, вызывает у нее ступор: «Как не знаю, когда знаю?! Вы хотите меня убедить, чтобы я не верил своим глазам?»

Вот ведь вопрос: а как можно верить глазам? Это ведь всего лишь оптика. Верите ли вы биноклю, телескопу, лупе? Или вы ими всего лишь пользуетесь? Очевидно, что верить можно только человеку. А раз так, значит, само выражение «верить глазам» – иносказание, метафора, и говорит не о глазах, а о том, что ты сам увидел.

Но увидел ли ты президента, глядя на экран? А если видел его вживую на параде или приеме, был ли это действительно президент, или пройтись перед толпой выпустили похожего на него заместителя? А «твои глаза» теперь всегда знают, что ты видел, а потому знаешь своего президента?

Вот так и всё знание скотины. Она имеет образы и мнения. Она готова поспорить с теми мнениями, которые высказывает при ней другой человек, но лишь в том случае, когда у нее есть уже несколько «своих» мнений в запасниках. Если спорить не с кем, случайное мнение принимается без критики, просто потому, что мнения надо собирать и хранить, как орудия для споров. Чем больше мнений, тем больше шансов переспорить другого человека.

Поэтому чем случайнее мнение, тем большей убедительностью оно обладает для скотины, не потому что оно неоспоримо, а потому что она с ним не спорила. Но при взгляде глубже, мнения – это тоже всего лишь образы. Просто это образы, созданные другими.

И так мы выясняем, что знания – это образы. Образы, в которых хранятся знания, созданы теми, кто изучал или создавал предмет знаний. В этом они сходны с мнениями, то есть образами, которые созданы другими. И потому для скотины качественно совершенно единообразны, поэтому для нее мнение равно знанию.

Но с точки зрения образности любой образ схож и с мнением, и со знанием. Лишь бы он находился внутри, а не снаружи. То, что идет снаружи, может быть оспорено – то, что идет изнутри, это ЗНАНИЯ!

Поэтому, если у скотины мелькает какой-то образ того, как сделать дело, достаточно этот образ запомнить, как он обретает качество знания. Теперь скотина знает, как это сделать, потому что у нее рядом с образами мнений и образами знаний обнаруживается образ, происхождения которого скотина не помнит, но он вполне подходит для использования.

И скотина действует на основе собственного образа действия, которое считает знанием просто по ощущению, которое сходно с ощущением от всех прочих знаний. Вот это и есть важнейшая черта бездумности, поскольку этот образ не предполагает ни знаний, ни продумывания.

Но вот вопрос: почему же скотина не помнит, как создавала этот образ?