Текст книги "Гараж. Автобиография семьи"

Выезд из гаража

«Набери побольше дыма и скажи “аптека”»

Михаил Ширвиндт

Курить я начал, по-моему, лет в шесть. Летом на даче мы с двоюродным братом воровали у деда сигареты «Дымок» без фильтра, залезали под дом и кое-как дымили, слава богу, не понимая, что дым надо не просто пускать в небо, а втягивать в себя. Примерно в этом же возрасте у нас с папой возникла такая игра: когда мы ехали в машине, он доставал сигарету, вставлял ее в рот, а я должен был вдавить тугой «Победин» прикуриватель и, после того как он, раскалённый, выскочит с громким щелчком, вытащить его и дать папе прикурить. Нам обоим игра очень нравилась. Но это ещё не всё. Когда сигарета уже вовсю дымилась, я говорил: «Дай пыхнуть!» Папа протягивал её мне, и я со всех сил дул в фильтр. Шёл дым, сыпались искры – прелесть! Позже, уже повзрослев, я разобрался в технологии курения и стал, пыхнув, немного дыма втягивать в себя. Эта игра мне тоже очень нравилась. Прошло довольно много времени, пока простодушный папаша не просёк коварство ребёнка и не дал ему по шее! На этом игры в «пыхнуть» закончились.

Интересно, как происходит вербовка курильщиков сейчас, в период всемирной борьбы с курением, когда сигареты стоят больших денег и не продаются на каждом углу?

В моём отрочестве курили все и везде: в кафе и ресторанах, на стадионах и в аэропортах, даже в самолётах! Курили актёры на сценах театров и в кинофильмах. Сигареты стоили дёшево, табачные киоски стояли на всех оживлённых перекрёстках (помните, как герой фильма «Берегись автомобиля» Деточкин чуть не погорел, купив сигареты «Друг», потому что не было «Беломора»?).

Меня по классической схеме к курению приобщили мальчишки во дворе.

– Куришь? – спросил старший представитель дворового дворянства.

– Конечно! – небрежно сказал я (попробовал бы я ответить иначе!).

– На, – протянул он мне свою горящую сигарету, – покажи.

Я, 10-летний курильщик со стажем, взял её и начал курить, набирая в рот дым и шумно выпуская его.

– Подожди, – стал учить меня он. – Набери побольше дыма, а теперь громко скажи «а-а-а-птека».

Я так и сделал. Протянув это «а-а-а», я вдохнул, заполнив легкие дымом. И всё! Меня будто поленом по голове ударили! Я еле устоял на ногах. Под дружное ржание старших товарищей я жутко кашлял, меня шатало из стороны в сторону, потом рвало. В общем, урок был усвоен!

Вот объясните мне, как после такого кошмара человек может продолжить курить? Но я смог. Потихонечку, по ползатяжечки, после которой сразу же падал на траву, пережидал, потом ещё разок и ещё, и так втянулся и продымил 40 лет.

Первые сигареты, естественно, были украдены у папы. До того как окончательно перейти на трубку, папа курил кубинские сигареты – настолько крепкие, что неподготовленный курильщик, затянувшись один разок каким-нибудь Partagas, потом полдня кашлял. Если прохожий на улице стрелял у тебя сигарету и ты протягивал ему пачку кубинских, он брезгливо морщился, но говорил: «Ладно, давай!» – как будто делая тебе большое одолжение. И это притом что кубинский табак ни в какое сравнение не шёл с нашими «явами» и «беломорами». Кубинский – чистейший, без жутких добавок, из него получаются лучшие в мире и самые дорогие сигары, а сладковатый вкус бумаги сигарет – оттого, что она сделана из сахарного тростника без добавления селитры!

Неплохой панегирик я пропел кубинскому табаку, но рекламой его посчитать не получится, так как купить какие-нибудь сигареты Ligeros в нашей стране невозможно. А раньше – на каждом углу по 20 копеек пачка, 2 рубля блок!

И вот как-то, уже будучи профессиональным курильщиком, я поехал в гости к своему другу и бывшему однокурснику Саше Сергееву в США. В дорогу я взял несколько блоков кубинских сигарет – и на подарки, и для себя. Мой папа, да и все продвинутые путешественники, выезжая за границу, покупали в знаменитом магазине «Гавана», что на Комсомольском проспекте, коробку сигар Romeo y Julieta за несколько рублей, и это был царский подарок любому иностранному богатею – владельцу заводов, газет, пароходов. (У нас с «островом свободы» существовали свои экономические отношения: мы поставляли кубинцам всё – от школьных тетрадок до ракет, а они нам за это – сахар, ром и сигары.)

Что касается Америки, то там кубинские товары являлись контрабандой и, как следствие, стоили космических денег. И вот в один из солнечных калифорнийских дней (других там, в сущности, и не бывает) я еду, вернее ползу, по Лос-Анджелесу в серьёзной пробке на машине своего друга. Окна открыты, я дымлю Ligeros, поглядываю по сторонам и вдруг замечаю, что водитель соседней машины как-то странно принюхивается и крутит головой. Постепенно его нос и взгляд концентрируются на мне, и он удивлённо поднимает брови. Я показываю ему пачку сигарет. Его глаза расширяются. Я беру блок, лежащий на соседнем сиденье, и бросаю в открытое окно его машины. Этот ошалевший взгляд стоил тех двух рублей, что я заплатил в Москве за блок! Пробка рассосалась, машины поехали, но он ещё долго догонял меня на каждом перекрёстке, что-то кричал, махал руками, а я, не разбирая ни слова, благосклонно улыбался в ответ. Пустячок? Да, но, думаю, он, как и я, запомнил его на всю жизнь.

В 1990-е годы отношения Москвы и Гаваны стали ухудшаться, начались перебои с поставками кубинских сигарет. Я при возможности покупал их ящиками, иногда заказывая через знакомых в Казахстане или Армении (там они почему-то ещё оставались), но постепенно все ручейки этой полуконтрабанды иссякли, и начался кошмар! Я понял, что сдружиться с каким-нибудь товароведом в табачном магазине или договориться со стюардессой, чтобы добыть H. Upmann, я ещё в состоянии, но наладить отношения России с Кубой – не потяну! А курить обычные сигареты я уже не мог: попытки перейти на сопоставимые по крепости «Беломор» и «Приму» привели к сильнейшим приступам кашля и, как результат, к эмфиземе лёгких, последствия которой я ощущаю до сих пор, не куря уже 15 лет. Это чтобы вы не подумали, будто я пропагандирую табакокурение.

Галина Борисовна Волчек курила очень много, при этом была натурой, увлекающейся разными модными веяниями – то секретной диетой, то правильным иглоукалыванием. Одно время она практиковала такой метод: утром натощак съедаешь одну рисинку, запивая большим количеством воды, – и всё, болезни как рукой снимет!

Однажды я с сыном Галины Борисовны Денисом Евстигнеевым зашёл к ней днём в гости. Она усадила нас за стол, поставила закуски, заварила чай, при этом себе в чашку налила просто кипяток. Видя наши недоумённые взгляды, она очень серьёзно стала объяснять, что чай вреден, в нём какие-то танины, токсины и прочие гадости, поэтому лучше пить горячую воду.

Денис посмотрел на мать и говорит:

– Мам, вот ты выкуриваешь две пачки сигарет в день, и это нормально, а вред приносит чай! Это как?

Ответа не последовало, а я от смеха чуть не захлебнулся ядовитым напитком!

В итоге Галина Борисовна последние годы очень страдала от постоянного кашля.

Ближайший друг нашей семьи Зиновий Ефимович Гердт ушёл из жизни от рака лёгких, вызванного постоянным курением. У моего папы врачи диагностировали ХОБЛ (хроническую обструктивную болезнь лёгких). Мне удалось уговорить его бросить курить. Он продержался год, практически перестал кашлять, а потом оказался на приёме у какого-то светилы-академика.

– Вот, сын заставил завязать с курением! – пожаловался ему отец.

– Дорогой мой, в наши годы уже ничего нельзя менять, – вальяжно изрёк этот старый м…к, и окрыленный папаша тут же задымил по новой, и болячки вернулись на своё место!

Так что, начав за здравие, я заканчиваю за упокой: курение – зло!

Сам я бросил курить, когда врачи назвали ситуацию с моими лёгкими «последний звонок», причём помогла мне, как ни странно, книжка Аллена Карра «Лёгкий способ бросить курить». Книга, на мой взгляд, пустая и популистская, но в ней есть некий код, или, как говорят киношники, 25-й кадр. Смешно, что на первых страницах написано: «Пока вы читаете эту книгу, нет никакой необходимости сокращать или прекращать курение». В связи с этим я читал её год! Зато, когда закончил чтение, в тот же день бросил курить. Самое удивительное, что с тех пор я ни разу не вспомнил о радости глубокой утренней затяжки. Чудо!

Аллен Карр на волне своей славы написал ещё несколько бестселлеров: «Лёгкий способ бросить пить», «Лёгкий способ похудеть» и так далее. Не успев сочинить «Лёгкий способ бросить жить», он умер от рака лёгких.

Я не знаю статистики, но, думаю, мировая война, объявленная курению в последние годы, дала очень неплохие результаты. Могу сказать, что среди дымивших как паровозы моих друзей почти не осталось курильщиков. Слава богу, что никто из них не прочитал упомянутую выше брошюру «Лёгкий способ бросить пить», но, боюсь, и это не за горами.

Кстати, недавно я оказался на дачном ужине в одной компании, состоявшей в основном из молодых и очень популярных актёров и актрис. Всего за столом сидели человек двадцать. Было вкусно, весело, шумно – тосты, байки, шутки. И вдруг, спустя, наверное, час застолья, я, к своему ужасу, понял, что спиртные напитки пьют только двое – я и одна барышня. Остальные потягивают либо минералку, либо безалкогольное пиво, либо соки. И не потому, что они за рулём или утром важная съёмка. Нет, они просто не пьют.

Да минует меня сия чаша! Или, как говорил герой Папанова Лёлик в фильме «Бриллиантовая рука», «на это я пойтить не могу». Пока.

В гараже

«Ширванг, отъездился!»

А.Ш.: Когда в Москве на Бакунинской улице открыли первый автомагазин, в нём, как в музее, за толстой красной бархатной «змеёй» стояли удивительные экспонаты: автомобили ЗИМ, «Победа», «Москвич-401» – слепок с немецкого «Опеля». Мы ходили туда как на экскурсию и думали: неужели в этой стране есть человек, который за 40 тысяч может купить ЗИМ? Такие люди находились. Помню, как у нас на глазах со двора магазина на новеньком ЗИМе выехал актёр и режиссёр Игорь Ильинский, и мы ему аплодировали. В конце 1950-х я сам, заработав на фильме «Она вас любит», купил автомобиль. Родители обычно дарили мне необходимые вещи типа перелицованного папиного пиджака. Но потом мама решила, что мне нужна машина, и они надыбали половину суммы. Купили мы старенький автомобиль «Победа» у артиста МХАТа Виктора Станицына. Он мог претендовать на новенькую «Волгу», а для этого нужно было избавиться от имеющейся машины.

Мы тогда жили в Скатертном переулке в шикарной восьмикомнатной коммунальной квартире (и считались буржуями – у нас было две комнаты). Кроме нас там обитало ещё пять семей. На общей кухне всегда что-то шкварчало, у каждого – свой столик, своя плита. Туалет – один на всех.

М.Ш.: И телефон тоже один на всех. Аппарат висел в коридоре. Я до сих пор помню его номер: Г47481.

Н.Б.: Когда я в первый раз пришла к Шуре домой в коммуналку, он не знал, чем меня поразить, и встал на голову. На нём были клетчатые брюки, которые он потом ещё долго носил (они назывались у нас клоунскими). Больше на голове он не стоял. Во всяком случае, при мне.

А.Ш.: Дальше я уже иногда и на ногах не стоял, но сейчас не об этом.

Н.Б.: В общей сложности в квартире жили человек семнадцать: нас трое и родители Шуры, две интеллигентные дамы, женщина с сыном, семья геологов, семья истопника и художник с женой.

А.Ш.: Это был художник-пейзажист Липкин, непризнанный. Однажды я проник в его комнату. К окну вёл узкий проходик. У окна стоял мольберт, чуть левее – стол с незамысловатой едой, за которым сидела жена. Ещё была тоненькая коечка, где они как-то умещались вдвоём. Они занимали большую, 20-метровую, комнату, но жили на трёх квадратных метрах, а на остальных 17-ти жили его картины – огромные полотна – и библиотека с книгами по искусствоведению. Он говорил: «Мои работы – для будущего, потомки оценят». Хотя я потом ни в Лувре, ни в Музее Гуггенхайма не видел работ Липкина. Когда художник умер, вдова стала разгребать комнату. А у нас в сортире, как всегда в те времена, на большой гвоздь были нанизаны обрывки газет для известной процедуры. И вдруг она вышла из своей комнаты с альбомом «Итальянские художники эпохи Возрождения», изданным на тончайшей бумаге. Она сняла газеты, проткнула гвоздём обложку раскрытого альбома, и итальянское Возрождение повисло, как календарь. Человек приходил, отрывал Тинторетто, читал, употреблял и переходил к Боттичелли.

Н.Б.: Все наши соседи были мирными, и только Васька-истопник, вечно чёрный от угля, был пьяницей и антисемитом. Но его жена, работавшая уборщицей, нам помогала – водила Мишу на бульвар гулять. Моя свекровь платила ей за уборку всей нашей коммуналки, и поэтому никогда не было обид, что кто-то за собой не убрал.

А.Ш.: Интриги в коммуналке были, но в основном безобидные.

М.Ш.: Я из своего детства помню только одну разборку на национальной почве. Причём обозвали не меня, как можно было бы подумать, а, наоборот, оказывается, оскорбил я. Мама соседского мальчика привела меня со скандалом к родителям за то, что я её русскому сыну постоянно говорил «не жидись».

– Да вы на себя посмотрите! – орала она.

А я, не подозревая о происхождении этого слова, употреблял его в значении «не жадничай».

Никаких тягот, связанных с коммуналкой, я не испытывал. Никто у нас не запирал на замок от соседей кастрюли с борщом и не держал холодильник на велосипедной цепи. Я ходил к соседям в гости, играл в футбол в огромном коридоре.

А.Ш.: Когда мы в детстве, пропуская уроки в школе, играли в футбол во дворе, воротами служили два портфеля, а мячик был сделан из тряпок, сшитых суровыми нитками при помощи бабушек и родителей.

М.Ш.: При помощи суровых родителей.

А.Ш.: Суровых ниток вялых родителей.

М.Ш.: А мы в хоккей играли корягами и консервными банками летом и самодельными клюшками на льду зимой, на ужасных коньках, в которых нога подворачивалась при каждом движении.

А.Ш.: Почему вообще я вспомнил о квартире в Скатертном переулке? Я выруливал на «Победе» из своего переулка к Никитским Воротам. На углу находился «стакан» (стеклянная милицейская будка) с инспектором Селидренниковым, который всякий раз выбегал мне наперерез и останавливал машину.

– Ширванг, б…, всё! Отъездился! Снимай номера.

– Тебе надо – ты и снимай.

– Щас! Чем я тебе их отверну? Х…ем?

– Если он у тебя 10×12 – отвернёшь.

Но снять эти номера было физически невозможно: все болты давно проржавели. Он каждый раз минут пять мучился, после чего отпускал меня. Но мистика в том, что лет через четыреста после этого я свою «Победу» тому самому Селидренникову и продал. Он на ней ездил ещё лет четыреста. Однажды на какой-то заправке за мной встаёт джип. Из него выходит престарелый, но крепкий мужик.

– Шо, – говорит, – не узнаёшь? Селидренников я. У меня теперь автосервис. Если шо, заезжай.

Из бардачка Александра Ширвиндта

Автомашина ГАЗ-20 («Победа») представляла собой огромный ржавый сугроб в любое время года… Заводился мой сугроб зимой уникальным способом. Скатертный переулок имеет незначительный уклон в сторону Мерзляковского переулка. Задача состояла в том, чтобы столкнуть сугроб по наклону и завести его с ходу. Но сдвинуть его было невозможно даже буксиром, и если бы я жил в другом месте, то, конечно, не смог бы пользоваться этим транспортным средством в зимний период. Но я жил в доме 5а по Скатертному переулку, а в доме 4 (напротив) помещался в те годы Комитет по делам физкультуры и спорта. По каким делам он там помещался, для меня было загадкой, но около него всегда стояла кучка (или стайка, не знаю, как грамотнее) выдающихся советских спортсменов в ожидании высылки на очередные сборы. О допингах у нас в стране тогда ещё не знали, и чемпионы были грустными и вялыми. Рекордсмены любили меня и от безвыходности реагировали на мои шутки, которые я бросал им через переулок. Впрягались они в сугроб охотно и дружно, и у устья Скатертного переулка тот уже пыхтел, изображая из себя автомобиль. Тут, конечно, очень важно было, чтобы у подъезда стояли не Таль со Смысловым, а нечто более внушительное…

«Победа» прошла, наверное, 850 тысяч километров. Живого места на ней не оставалось. Но она продолжала верно служить. А когда она, извиняясь, отказала в езде и я понял, что пришло время её продавать, я призвал опытного друга-гаишника, который тогда руководил конторой по скручиванию километража со спидометров старых автомобилей. Он без анестезии скрутил с моей ржавой подруги почти весь километраж, и я нахально продал её как девственницу…

Александр Ширвиндт, «Склероз, рассеянный по жизни» и «Опережая некролог» («КоЛибри», «Азбука-Аттикус», 2014 и 2020)

А.Ш.: Вываливаясь из ресторана ВТО (Всероссийского театрального общества) на улицу Горького (ныне Тверская), наша компания садилась в мою ржавую «Победу». Из «стакана» всегда выбегал какой-нибудь дежуривший постовой, который только и ждал, когда пьяная актёрская банда полезет в машину. Но мы нашли способ избегать наказания. Наш друг-скульптор лепил вождей. В его мастерскую в огромном подвале на Таганке страшно было заходить. Идёшь – кругом Ленин, Ленин, Дзержинский, Дзержинский, опять Ленин, Ленин… Он лепил их по заказам разных городов. И у него был бракованный бюст Хрущёва – с отбитым носом. Мои друзья после ресторана набивались на заднее сиденье, а на переднем, рядом с водителем, то есть со мной, стоял этот бюст. Машина трогалась с места, постовой, выбежав из будки, махал полосатой палкой, я резко тормозил около него, и бюст падал вперёд.

– Ты понимаешь, что ты наделал? – спрашивал я гаишника, водружая Хрущёва на место и показывая на отбитый нос. – Наш скульптор везёт заказ в Кремль!

Испуганный милиционер, не задавая никаких вопросов, отпускал нас.

Из бардачка Александра Ширвиндта

После актёрского застолья нужно было развозить коллег по местам временного или постоянного проживания. В середине 1960-х годов у богемы для этого развоза имелся один аппарат – моя усталая «Победа», как сейчас помню, с номерным знаком ЭВ 44–51. С бензином всегда была напряжёнка, и кончался он в самых неожиданных местах и ситуациях. Помню, морозной январской ночью моё транспортное средство, полное пьяных коллег, пересекало Арбатскую площадь (тогда она ещё была площадью, а не витиеватыми подземными переходами) и из-за отсутствия горючего заглохло прямо около нашего Пентагона. Положение безвыходное. И вдруг мы увидели, что около Генштаба стоит чёрная «Волга» с военными номерами и за рулём маячит солдатик. Наиболее узнаваемые в народе Козаков и Миронов, выхватив из багажника канистру и обрубок шланга, во главе со мной бросились к этой военной технике. Подбежав, мы с ужасом обнаружили, что рядом с водителем сидит генерал. Сунув генералу лицо Миронова, мы слёзно попросили его дать нам возможность отсосать пару литров бензина из его бака, дабы добраться до колонки. Андрюша, чтобы лучше быть понятым, стал во фронт и громко сказал: «Товарищ генерал, разрешите отсосать?» Генерал внимательно посмотрел на знакомое лицо и мрачно ответил: «Отсасывайте. Только осторожно. Бензин – этилированный». Для непосвящённых: на таком бензине ходила военная техника, это был чистейший яд. Если при отсасывании он неожиданно попадал в пищевод, то с актёрской карьерой можно было завязывать. Грамотно отсосав в свою канистру пару литров и не пригубив ни грамма, мы поблагодарили генерала и умчались в ночь.

Александр Ширвиндт, «Опережая некролог» («КоЛибри», «Азбука-Аттикус», 2020)

А.Ш.: Иногда приходилось ездить и по делу. Об одной такой поездке – с Севой Ларионовым и Львом Лосевым – я однажды писал.

Из бардачка Александра Ширвиндта

Помню (действительно вспомнил), как в 1960-е годы мы (мы – это я и два моих ныне покойных друга-сослуживца по Театру имени Ленинского комсомола: Всеволод Ларионов и Лев Лосев) провели ночь с 31 декабря на 1 января. Костлявая рука голода гнала нас в половине первого ночи в город Наро-Фоминск, где в закрытом (в прямом и переносном смысле) бункере должен был начаться в два часа новогодний шабаш – предтеча нынешних корпоративов.

Снег шёл бесконечный, большими хлопьями, как в дорогом детском спектакле, и мы на моём ржавом транспортном средстве по кличке «Победа», или ГАЗ-20, пробивались по Киевскому шоссе к источнику благосостояния.

Ни ночного автомобильного движения, ни указателей в тот каменный век ещё не было, и ехать приходилось на ощупь с точным предупреждением, что Наро-Фоминск – это где-то километрах в восьмидесяти от столицы.

Через час езды мы стали сомневаться в верности выбранного нами пути в конкретном и философском смыслах. И вдруг метрах в двадцати пяти от обочины мелькнул огромный транспарант. Остановились, бросились, утопая в снегу по колено (а то и повыше – не знаю, как интеллигентно назвать это место), к указателю, дошкандыбали до подножия, а транспарант оказался на каких-то сваях, очень высоко и в темноте. Я мужественно доплыл обратно до шоссе, развернул транспортное средство фарами к транспаранту, и мы с умилением прочли: «Вперёд, к победе коммунизма!» Ура! Мы едем в Наро-Фоминск!

Александр Ширвиндт, «В промежутках между» («КоЛибри», «Азбука-Аттикус», 2017)

Н.Б.: Я вспомнила одну историю, связанную с прекрасным актёром Всеволодом Ларионовым, сыгравшим в фильме «Пятнадцатилетний капитан». У него были жена Галина, тоже актриса Театра имени Ленинского комсомола, и дочка Катя.

Как-то утром дочка одевается, мама смотрит на неё и говорит:

– Катя, ну как ты оделась? На тебе розовый лифчик и голубые трусики.

– Я иду в институт, потом вернусь домой, раздеваться нигде не буду, никто меня не увидит, – возражает та.

– А вдруг ты попадёшь под трамвай!

А.Ш.: Весёленькая история. Главное – тоже про транспорт.

Н.Б.: Если вспоминать «Победу», то надо сказать, что она была старой и всё время ломалась. Шуре приходилось её постоянно чинить. Когда родился Миша, мы год жили у моих родителей, и их замечательная домработница, родом с Волги, которая говорила, окая, однажды восхитилась:

– Вот ведь как хОрОшО! Шура и не гуляет-то, всё под машинОй лежит!

Из бардачка Александра Ширвиндта

Покупались в то время только подержанные машины. У «Победы» была фирменная болезнь: постоянно летела полуось – штырь в заднем мосту, за который цепляли колёса. Конец полуоси был слабым местом, обламывался. Когда это случалось, машину ставили на доску, то есть вместо колеса – доска, и на трех колёсах она ползла в сторону таксопарка, где её ремонтировали. Сейчас кругом станции техобслуживания. А тогда ремонтировали в таксопарках. Они находились под мостами, а рядом стояли стекляшки – чебуречные. Неважно, с какой поломкой приехал, – тариф одинаковый. Лампочку сменить – пол-литра и два чебурека, задний мост – пол-литра и два чебурека. Но лампочку легко вынести из таксопарка: положил в карман – и иди. А как полуось вынести? Объясняю: полуось вставлялась в штанину, и работник таксопарка, как Зямочка Гердт, шёл на несгибаемой ноге.

Если машину по блату загоняли прямо в таксопарк, чтобы что-то отремонтировать, то там застолье уже было совместным – клиента со слесарем.

Дальше ты выезжаешь на украденной новой полуоси и думаешь: «Ну слава богу!» В это время отказывает электрика. Пытаешься сначала сам найти искру: идёшь от аккумулятора ко всем датчикам и предохранителям, от них – к приборам и фарам. Когда понимаешь, что не получится, опять покупаешь чебуреки и пол-литра и едешь в таксопарк, где мужики сразу тебе говорят: «Ну что ты, б…, не видишь? Это же, б…, замкнуло эту х…ню. Видишь?» Размыкают. Опять весь пропахший чебуреком выезжаешь. И так бесконечно. Если отказывает то, что знаешь, это счастье.

Александр Ширвиндт, «В промежутках между» и «Отрывки из обрывков»

Н.Б.: Зяма Гердт говорил: «Что такое настоящий друг? Если у меня в 5 утра где-нибудь за городом спустит колесо, я позвоню Шуре. Он примчится и поможет».

А.Ш.: Я в основном чистил карбюраторы, латал текущие радиаторы и замазывал пробитые бездорожьем бензобаки.

Из бардачка Александра Ширвиндта

В свое время я был специалистом по карбюраторам. В кругу интеллигенции слыл очень опытным, чинил их всем. А потом появились первые робкие возможности у отдельных граждан купить какую-нибудь списанную иномарку. Один мой друг, используя свои связи с дипкорпусом, приобрёл себе «форд». Все мы пришли посмотреть на это чудо. «Форд» проездил несколько дней и встал. Начались муки с его восстановлением. Запчастей для него, естественно, было не достать. Дошло до того, что машину, опять же благодаря каким-то диким связям, перевезли на ЗИЛ. И местные умельцы, которые собирали правительственные автомобили, взялись вытачивать своими руками некую деталь для автоматической коробки передач. И «форд» с этой деталью поехал!

Проехал он километров десять – и накрылся карбюратор. Ну тут уже ко мне. Помню как сейчас: огромный двухкамерный карбюратор. Обычно-то я разбирал «Победу», «Москвич», немножко «Волгу» – это я делал буквально с закрытыми глазами. А тут – карбюратор сам размером с «Победу». Но я взялся. Разобрал его – а там миллиард деталей, винтиков, жиклёров. Я в панике: ну всё! Запомнить, что, как и где стояло, нереально. Но я его собрал. Правда, осталась гора лишнего. Разбирал я его на простыне, чтобы ничего не потерять, и под конец сложил за края эту простыню примерно с двумя килограммами железа. Но «форд» завёлся! И друг смог отъехать от моего дома. И даже метров двадцать проехал. И тут иномарка встала навсегда.

Александр Ширвиндт, «Склероз, рассеянный по жизни»

А.Ш.: Раньше, когда масло текло из всех машин, отъезжая, смотрели размер лужи на асфальте: имеет смысл доливать или так можно ехать.

Видеорегистратор

YouTube-«Гараж-2021»

Александр Ширвиндт: Какие ингредиенты необходимы для ремонта машины? Я насчитал четыре. Первый – сухая горчица, которая раньше засыпалась в радиатор, если он потёк, и заваривала лучше любой сварки. Правда, почти не было охлаждения, но не текло. Дальше – это, конечно, эпоксидка и хозяйственное мыло (заделывать дыры). Эпоксидка оставаласьна пальцах – ни отколупать, ни отмыть. И основное – это проволока: глушитель привинтить или задний мост.

Михаил Ширвиндт: Когда я был молодым и у нас потёк суппорт… Сейчас никто этого не поймет. Суппорт – элемент тормозной системы. Потёк, ехать нельзя. И мы с моим товарищем, великим архитектором современности Павлом Андреевым, поняв, что нужна резинка, пошли в аптеку. Это было время, когда попросить в аптеке презерватив считалось неудобным. Но если ты просишь его вместо суппорта, никакого стеснения! Мы заходим с грязными руками и, тыча ими в прилавок, говорим: «Нам вот таких презервативов штук восемь. А это что?» – «Женские». – «Их ещё штук шесть». В общем, мы взяли порядка 30 презервативов. На нас смотрели с таким уважением!

«Гараж-2021», YouTube-канал «Съедобное – Несъедобное», дата выхода: 31 декабря 2020

М.Ш.: В эпоху дефицита сфера обслуживания и все её представители – продавцы, автослесари, заправщицы – были неприкасаемы. Перед ними заискивали, с ними старались подружиться, и они милостиво принимали всеобщее поклонение.

Из бардачка Александра Ширвиндта

Если в те времена удавалось достать какой-то автомобиль, то проблемой всегда были бензин и резина. Бензин, правда, можно было купить ночью у знакомой заправщицы при помощи узнаваемости актёрского лица. У меня была такая заправщица – Соня, на колонке, которая до сих пор стоит, только модернизированная: на углу Новодевичьей набережной, около Новодевичьего монастыря. Нужно было подъехать туда, когда Соня менялась с другой заправщицей, которая не любила моего узнаваемого лица. Во время пересменки они отчитывались степенью недолива за свою смену, и, когда одна уходила, а другая заступала, нужно было успеть вклиниться и залить немножко бензина, потому что в этот момент не заправляли никакие машины, даже правительственные.

Вторая проблема – резина. Резина имеет свойство стираться. Если ездить на лысой резине, то, во-первых, это очень опасно, а во-вторых, нельзя пройти техосмотр. Когда протектора не было, а вместо него была только лысина, то это означало – снимай номера. Новая резина нигде не продавалась. Поэтому открывалось огромное количество контор по навариванию резины. Резину наваривали на лысину старой резины. Получалась прилепленная шапка из протектора. Но во время езды она обычно отклеивалась, и на проезжей части оставался длинный ошметок. А ты ехал дальше на по-прежнему лысой резине. Тогда умельцы придумали наваривание заподлицо. То есть это была не нашлёпка на лысину, а наваренная резина, которая сходила на нет по боковине покрышки и держалась дольше. Но эта резина очень плохо входила в диск, рассчитанный на заводскую резину, потому что наваренная была в два раза толще. При помощи кувалд, мата и пьяных криков всё-таки удавалось воткнуть это чудовище в диск, только невозможно было сбалансировать колесо. И когда ты ехал (а я ездил на «Победе» на двух задних наваренных колёсах), то возникало ощущение, что едешь по стиральной доске огромных размеров. Это всё – способы выживания в застойный период.

Александр Ширвиндт, «Опережая некролог»

В феврале месяце актёрская бригада Театра имени Ленинского комсомола вызвалась поехать в Кустанайскую область обслуживать целинников. Такой заявки не ожидали даже обезумевшие от призывов «Все на целину!» работники ЦК ВЛКСМ и мягко намекнули нашему предводителю (профсоюзную организацию театра в те годы возглавлял Борис Фёдорович Ульянов – человек безграничного патриотизма и наивной, но всепоглощающей тщеславности), что порыв сам по себе прекрасен, однако возможны неожиданности, поскольку в феврале там вьюга, снег, минус 30–40 °C и не пашут, а сидят в землянках и бараках и пытаются согреться чем бог послал. БФ, как его звали в кулуарах театра, был неумолим, и мы полетели в Кустанай.

Не буду подробно описывать гастрольный маршрут, скажу только, что два раза при перелётах мы были на краю гибели, а один раз, разминувшись со встречавшими нас тракторами, стали замерзать посреди степи. Газик, в котором коченел я, был населён тихо поскуливавшей актрисой Ириной Костровой, тенором Владимиром Трощинским, завернутым с ног до головы в огромный шарф и все время проверявшим голос, как будто он надеялся, что на том свете ему придётся петь «Ландыши» – пик его гастрольного репертуара. И был ещё водитель Лёша – рыжий гигант, комсомолец в драном меховом полушубке на голой рыжей волосатой груди. Матерился он мало, старался казаться спокойным, но, когда бензин кончился (а двигатель работал, чтобы не замерзла вода в радиаторе, и что-то типа теплого воздуха дуло в «салон»), он выполз на снег, спустил воду из радиатора, влез обратно и сказал: «Всё! П…дец!» Кострова зарыдала, Трощинский перестал петь «Ландыши», а я тихо спросил Лёшу, можно ли как-нибудь устроить мне комплект резины для «Победы», так как комбайны тех лет ходили на победовских колёсах, а комбайнов этих в замёрзшей степи стояло столько, сколько, очевидно, было подбитых танков после битвы на Курской дуге. Лёша внимательно посмотрел на меня, проверяя, не поехал ли я умом перед смертью, и сказал: «Александр! Клянусь тебе! Если случайно выживем, будешь иметь колёса».

Мы случайно выжили – на нас буквально натолкнулись два поисковых трактора, доволокли нас до Кустаная, где мы были встречены как папанинцы… Через полтора месяца я получил на Казанском вокзале маленький контейнер с пятью покрышками от самоходных комбайнов и ласковым письмом от Лёши с благодарностью за оптимизм и жизнелюбие.

Александр Ширвиндт, «Склероз, рассеянный по жизни»

А.Ш.: Когда мы продавали нашу «Победу», то общий эмоциональный накал был настолько силён, что Миша поцеловал на прощание руль.