Текст книги "Максимовна и гуманоиды"

Максимовна и гуманоиды
Александр Шляпин

© Александр Шляпин, 2016

© Александр Шляпин, дизайн обложки, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

О книге:  Это история о том, как деревня Горемыкино Бормотухинского района становится центром встречи землян с пришельцами с планеты «Нубира». Одинокой старухе по имени Мария Максимовна Балалайкина, бывшей партизанке, выпала честь стать свидетелем первой встречи с представителями иной цивилизации. По стечению обстоятельств разведывательный инопланетный корабль «НЛО» с планеты «Нубира» сталкивается с линией электропередач. В результате короткого замыкания «Тарелка» временно выходит из строя и падает на огород к Марии Балалайкиной. Максимовна, увидев непрошеных гостей, принимает их за воров своей сельхозпродукции. Еще мгновение и Земля полыхнет в пламени межгалактической войны. Во время штурма «захватчиков» Максимовна становится обладателем боевого трофея «нубирита».

Нубирит —это «символа вселенской власти»». Символ вселенской власти имеет чудодейственные свойства: Старым он дает молодость. Молодых сохраняет от старости, а его гипнотическая сила, может покорить целые цивилизации. Инопланетяне, столкнувшись с невиданной агрессией землян, спасаются бегством и улетают в космос, чтобы уже скоро вернуться и развязать космическую войну. До военных действий остаются считанные дни, но Марии Максимовне удается вовремя погасить еще не вспыхнувшее пламя военного пожара…

Глава первая
Как Максимовна встретилась с инопланетным разумом

Это случилась за несколько месяцев до того момента, когда все жители планеты Земля должны были встретить очередной Новый год. Героине этой запутанной истории в виду своего восьмидесяти шестилетия было не до праздников. То ли предчувствие конца света, то ли предчувствие собственной кончины, толкнуло Максимовну совершить безрассудную покупку, которая и стала той отправной точкой, с которой началась вся эта фантастическая история. Крытый лаком сосновый гроб, купленный у столяра Мирона, стал для Марии Максимовны Балалайкиной не вещью первой необходимости, а предметом, благодаря которому мы и узнаем о тех приключениях, которые выпали на долю всего человечества. Водружая покупку на чердак, старуха нашла старый и потрепанный журнал «Огонек—1961 года». На его обложке красовалась цветная фотография первого космонавта планеты Земля Юрий Гагарин. Максимовна присев у окна, и листая до боли знакомые страницы, отключилась от реальности и погрузилась в глубокий омут былых воспоминаний. Ходики на её стене уже давно отсчитывали двадцать первый век, а душа еще жила теми днями, когда она была здорова и крепка телом. В этот миг, непонятный треск и сноп искр, исходивший с улицы, заставил старуху отвлечься от любования картинками былой молодости. Старуха взглянула на улицу, и чуть ни лишилась дара речи, увидев начало конца света.

В проводах линии электропередач, проходившей невдалеке от деревни, запуталось нечто такое… Несколько секунд предмет больше похожий на оцинкованный таз колбасило разрядами тока. Он трещал и гудел как трансформатор электросварки. Ослепительные искры летели во все стороны, словно это был новогодний фейерверк. В какой—то миг «тазик» вырвался из объятий высокого напряжения, и, плюхнувшись на землю, покатился с горы прямо в сторону её дома. Казалось вот– вот и металлическая громадина снесет хату Балалайкиной, но «тарелка» подмяв под себя дощатый забор, завалилась на «брюхо», и замерла посреди огорода. Дым рассеялся. Максимовна сквозь грязные кухонные стекла увидела НЛО, которое потерпев катастрофу, лежало в огороде посреди капустных кочанов, испуская вокруг себя остатки сизого дыма. Люк инопланетного агрегата с шипением открылся, и старуха увидела, как два существа похожих на «людей» на карачках выползли из его недр на улицу. Немного полежав среди капусты, они оклемались после жесткой посадки, и приступили к осмотру своего «судна» на предмет поломок.

Внешне пришельцы вроде бы напоминали людей: те же руки, те же ноги и такая же голова просматривалась сквозь стекла скафандров натянутых на их хлипкие тельца. Стянув с себя шлемы, они предстали перед взором Максимовны в своем истинном обличии. Непрошеные гости были покрыты каким—то серебристым материалом и ярко сияли каким—то металлическим блеском. Несколько раз пришельцы обошли свой аппарат, заглядывая под него. Убедившись в его целостности, они осмотрелись, обратив взор на шарообразные диковинные растения, торчащие из земли в виде сгустков зеленовато—белой листвы.

– Во, Мурка, видала, – обратилась Максимовна к своей кошке, – сейчас они наш с тобой урожай тырить начнут! Чего только не придумают эти столичные супостаты, лишь бы у народа его кровное отобрать. Глянь, сегодня уже джедаями прикидываются. Сейчас я им устрою театральное шоу, – сказала Максимовна.

Вооружившись ухватом, старая партизанка через «черный ход» тихо вышла на улицу. Скрываясь в тени сарая, она короткими перебежками подкралась на дистанцию внезапного броска. Из сельского клуба как всегда, доносилась музыка, и разноголосие пьяной молодежи. Где—на другом конце села, играла гармонь, и эти звуки навивали Максимовне воспоминания о её молодых полных приключений годах. Ничего не предвещало о предстоящем межгалактическом конфликте. Прячась за сараем, Балалайкина, как опытная разведчица, подкралась вплотную к захватчикам и замерла в ожидании удобного случая. И вот настал час истины: пенсионерка вооруженная предметом для удержания чугунных изделий в условиях горения дров, внезапно выскочила перед незнакомцами, и что было мочи, завопила:

– За нашу советскую Родину! За товарища Сталина! Бей супостатов!

Внезапность, напор и бесстрашие старухи ввергли «захватчиков» в полный ступор. В пылу атаки, бабка подхватила одного из пришельцев на ухват, и слегка приподняла его над поверхностью матушки Земли. Гуманоид что—то кричал на непонятном языке, и болтал своими ножками. Все попытки вырваться из рук представителя Земли были тщетны. Старуха, окрыленная победой, не отпускала и крепко держала ухват до тех пор – пока…

Второй гуманоид появился из—за «чудо– блюда» внезапно. Бросив на землю сорванный кочан, он выхватил бластер и выстрелил в сторону старой партизанки. Голубая молния вылетела из инопланетного оружия и попала в черенок ухвата. Какое—то ослепительно синее пламя, словно змея, обвила его. Разбрасывая искры, плазма разрубила, ухват в нескольких местах и он тут же пришел в негодность. Пришелец пал без памяти. Словно мешок с картофелем он шмякнулся наземь, вытянув свои хилые ножки. На какое—то мгновение старуха, парализованная неземным оружием, окаменела среди своих кочанов. Она видела, как ошеломленные гуманоиды вползли в свой «тазик» и уже через мгновение, он поднялось над деревней, и исчез. Скованная, невиданной силой Максимовна, простояла среди своей капустной гряды до самого утра, пока вместе с восходом солнца оцепенение не покинуло ее тело.

– Ну ни хрена себе, – скала Балалайкина, очнувшись от шока. —Что это такое было, —пробубнила она под нос, разминая затекшие за ночь руки и ноги.

Подняв с земли металлическую часть ухвата, она увидело нечто такое, что окончательно перевернуло её жизнь. Там на одном железном «роге» висела золотистая цепочка которая переходила в ажурное обрамление. В нем покоился странный «камень» невиданной чистоты и внеземной лучезарности. Камень, словно говорил Максимовне: «надень меня детка и тебе будет великое счастье». Подчиняясь невиданной воли, старуха нацепила его на свою дряблую от времени шею и спрятала под льняную рубаху, которую она пошила по случаю празднования столетней годовщины отмены крепостного права. Подняв с земли обгоревшие остатки бытовой утвари, Максимовна с чувством победителя взглянула в утреннее небо, и, помахала кулаком, в сторону дальнего космоса.

Именно с этого странного «камня» под названием «нубирит» и начались в деревне Горемыкино невиданные межгалактические перемены и приключения.

Глава вторая
Как Максимовна внезапно омолодилась

Уже на следующий день после посещения пришельцами огорода пенсионерки Балалайкиной, у неё страшно заболел последний зуб. Боль донимала старуху всю ночь, и лишь забрезжил рассвет, подалась она через всю деревню прямиком до фельдшерского пункта.

– Что болит у вас Мария Максимовна? – спросила молоденькая фельдшерица, которую в деревне все называли «Светка —пипетка».

«Светка—пипетка» была не из местных. Каждый день она приезжала из города Бормотухин, чтобы оказать медицинскую помощь больным и страждущим медицинских услуг. Её упругие спортивные ноги, да приличный по меркам мужского пола бюст, конопатое, но не лишенное красоты лицо, привлекало взоры местных женихов. Механизаторы, дояры и прочие, кабелирующие личности, почуяв ее природную красоту и зрелость, ходили вокруг фельдшерского пункта, словно «щуки на нересте», в надежде завладеть сердцем и плотью новой медички.

– Жуб, жуб у меня болит – силы нет терпеть, – сказала Максимовна воя, словно волк в морозную стужу! —Ты бы мне, яго фыдрала! Жамучил ён меня, окаянный – спасу нет! – прошепелявила старуха, снимая свою повязку.

Фельдшерица, с видом профессора стоматологии, усадила бабку в гинекологическое кресло (которое стояло здесь с до перестроечных времен) и заглянула старухе в рот. Увиденное, сразило её наповал. Не удержавшись, она грохнулась на пол вместе со стулом. Там, в глубине ротовой полости старой партизанки, словно у ребенка прорезались молодые белые жемчужины зубов. Отойдя от шока «Пипетка», схватила телефон, и, не смотря на торчащие в разные стороны ноги старухи, бросилась звонить в районную больницу.

– Алло Валентина Аркадьевна, приезжайте скорее в Горемыкино. Ко мне на ФАП только что пришла бабушка. Ей восемьдесят шесть лет. У неё новые зубы растут, – сказала Светка, и, накапав сорок капель валерьянки, запила их рюмкой чистого медицинского спирта.

– Что ты там дочка, уфидела?! – спросила старуха, глядя, как фельдшерица закусывая соленым огурцом заходила по фельдшерскому пункту, ожидая районной комиссии.—Ты меня Шветка, будешь лечить, али будешь шпирт жрать? —спросила Максимовна. —Что ты там увидала?! Нявошь у меня там, какей рак?

– Да, не переживайте вы Мария Максимовна, нет у вас никакого рака. У вас зубы все новые, – сказала «Светка —пипетка». – Зубы у вас Максимовна, словно грибы в бору после дождя новые растут!

– Меньше пить надо – дурочка, – обиделась Балалайкина. —Ти совсем ты, умом тронулась? Мне уже шкоро девяносто годков стукнет. Какие на хрен, могут быть в моем роте жубы?! – прошипела старуха.– Я думала, ты дохтур, а ты так себе – коновал! Табе Светка, только собак да котов лечить, а к людям и подпускать нельзя, – сказала Максимовна. Обидевшись, она вышла из фельдшерского пункта и поковыляла в сторону «Сельпо» опираясь на свою трость.

Не доходя до магазина пару сотен метров, она швырнула свою палку со злостью за забор столяру деду Мирону. Звуки разбитого стекла, заставили Максимовну включить «пятую передачу», и она в тот же миг исчезла в облаке поднятой пыли.

– «Черт бы побрал, этого „коня“, – сказала Балалайкина про свою трость, которая верой и правдой отслужила ей больше пятнадцати лет.– Неловок стал, спасу нет! Наверное, кто подменил окаянного, пока „пипетка“ мне в рот смотрела», – сказала сама себе Максимовна, продолжая движение.

В тот миг Мария Балалайкина еще не осознавала, что в её организме начали протекать какие—то странные и необратимые процессы. Все её тело чесалось, а мышцы наливались какой—то приятной упругостью и силой. С каждым часом её поступь становилась все тверже и уверенней, а боль, которая раньше изводила старуху, куда—то стала исчезать. Ноги уже не заплетались. Они шли по земле, словно у молодухи, и бабка удивляясь своей прыти, почти летела.

Деревенские старухи стояли в магазине в очереди за хлебом (это так называлось). Каждый день они собирались в магазине с самого открытия. Только здесь можно было узнать все последние новости, которые произошли в деревне Горемыкино, за последние сутки. Это был деревенский «информационный центр». Здесь можно было узнать все: кто с кем гуляет, кто кому изменяет, и сколько было выпито самогона и съедено огурцов на поминках у конюха Семена.

Максимовна уверенной поступью ввалилась в магазин.

– Здрасте вам девочки! Ну что старые клячи, вам дома не сидится, – сказала Балалайкина, подзадоривая старух.– Хлебца свеженького захотелось, али по сто грамм?!

– Здоров «балалайка», – сказала Канониха. – А ты уже куда ходила, старая перхоть?!

– Да яс утра к Пипетке наведывалась.

– Ти, давление у тебя?! – опираясь на палку, спросила баба Клава, по кличке «Телескоп».

– Нет у меня никакого давления. Зубы болели спасу нет! Не видишь, мне все рыло на бок стянуло! – сказала Максимовна.

– За мной становись, – сказала ей Канониха, слегка потеснив очередь.

– А «коня» своего куда ты задевала —клизма старая? – спросила баба Таня, интересуясь где трость.

– Ты знаешь Тань, как —то стал неловок спасу нет! Я с самого утра к Пипетке пришкандыбала, да и говорю ей: «Света, у меня жуб страшно болит! Ты мне его быстрее тяни!» Светка меня на «вертолет усадила. Ноги мне как молодухе растопырила, а в рот глядит.

«Какой баба Маша, вам зуб тянуть?! Тут их столько – мама не горюй»! Вы впрямь как акула! Мне показалась, что фельдшерица умом тронулась. Девка, на мужиках совсем мозги потеряла! – сказала Максимовна.

Немного постояв, она стянула с головы натянутый под челюсть платок и, свернув его, положила в карман своей кротовой тужурки.

– Глянуть дай, – сказала ей Канониха, заглядывая ей в рот.

– А што рублей тебе на горелку не дать? Че зеньки свои зря пялить?! Не видишь горе у меня, а ты – глянуть дай!!!.

– Што рублей оставь себе. Водку чай уже по две шотенных давно продаю, – сказала Канониха, хвастаясь своими доходами.– Кто хочет пить, тот будет и по двести рублей её родимую куплять! Моя водка, чай не казенная– слеза ангела. Я её не с опилок делаю, как в нашей державе, а на ржаном солоде, собственного приготовления. И очищаю я свою горелку от сивухи не электролизом, а народным способом. Мою водку коли пьешь, то голова, светла, как лампочка Ильича. Не болит, и не требует опохмеления, – сказала Канониха, гордясь своим подпольным производством.

– Ой, бабы! У мене в роте опять что—то шевелится, – заверещала Максимовна, и, открыв рот, засунула туда палец.– Будто черваки меня грызут!!!

Баба Клава, по кличке «Телескоп», подошла к своей подруге и любопытства ради, заглянула сквозь линзы прямо старухе в рот. Любопытство было такое, что она возжелала лично удостовериться в наличии новых зубов.

– Ты, Максимовна, мялицу то свою шире разуй, да скажи мне «А», – сказал «Телескоп». —Глянуть хочу, может, брешешь ты нам, что у тебя новые зубы ёсь!

Максимовна, удовлетворив просьбу подруги, открыла рот, да как заорет на весь магазин:

– А—а—а—а—а—а—а—а—а!

Клавка почти вплотную навела свои очки, с фантастическими диоптриями. С умным видом, наполненным любопытством и состраданием, она заглянула Максимовне в рот. Увиденное настолько потрясло её сознание, что она не удержалась на ногах и упала на пол, завалив стопку оцинкованных ведер, которые стояли на витрине. Ведра загремели. Бабы, хватаясь, кто за валидол, кто за прилавок отпрянули от Клавки, посчитав, что у неё случился удар.

– Скончалась, – завопила Канониха. – Не уверовав в чудо, тут же представилась!

Клавка «Телескоп» промычала, приходя в себя.

Максимовна склонилась над телом старухи, и, приложив ухо к груди, послушала сердечные ритмы. После недолгой паузы выдала:

– Сердце ёйное стучить! Сердечные ритмы вроде бы в норме. Давление я так предполагаю сто тридцать на девяносто.

– Батюшки господние, что это такое делается, – запричитала Клава, приходя в себя?!

– Все из—за тебя, старая клизма! Что не могла рот свой не открывать. Клавке же нельзя волноваться, – сказала Канониха, накинувшись на Максимовну. – Караул, тащите «пипетку», пущай укол старухе делает, не ровен час – помрет.

Тут бабы загудели, словно шмели над цветочной лужайкой. Вытянув из карманов мобильные телефоны стали всем скопом набирать номер скорой помощи. Кто кричал, что надо набирать ноль один. Кто орал, что ноль три. Все попытки связаться с дежурным доктором приводили к полному фиаско и как результат, к полному ступору всей сотовой связи.

Тут виновница приключившегося конфуза Балалайкина Машка, вырвалась в лидеры. Плюнув на телефоны, она открыла двери, и дунула в сторону фельдшерского пункта, словно спринтер на короткую дистанцию. Бабы, увидев удаляющуюся спину Максимовны, оторопели от невиданной прыти.

– Гля, гля бабы, балалайка поперла! Во – дает старая!!! Максимовна реактивная! Нам за ней до смерти не угнаться, – сказала Семеновна, глубоко вздыхая.

– Ты, Клавдия Германовна, какого черта в обморок падала? Народ в округе весь переполошила. Максимовна глянь, как дунула, будто не пенсионерка, а пуля!

Клавка, достав из кармана таблетку валидола, положила её под язык, а баночку завязала в носовой платочек и сунула в карман своей «душегрейки». Слегка отдышавшись, она осмотрела переполошившихся старух и сказала:

– Видно не время мне еще помирать, погожу малость. Хочу глянуть, как Машка своими новыми зубами будет морковку грызть. Во же старая перхоть, наверное, себе протезы вставила, а нам тут на уши лапшу вешает, что будто у неё новые зубы выросли.

– Ты Клавочка дурочка, – сказала Канониха.– Какие в её годы могут расти зубы?

– Молочные, – кто—то крикнул из очереди, и старухи звонко засмеялись.

– Зубы я у балалайки лично видела, – сказала Клавочка, – вот только я не поняла, вставные они или и правда сами собой растут.

С этого дня Балалайкина, стала объектом пристального изучения.

С каждым часом морщин на лице Максимовны становилось все меньше и меньше, они будто разглаживались прижатые горячим утюгом. Седые, редкие волосы старухи наливались здоровьем и блеском, приобретая приятный золотистый оттенок, как когда—то в молодые годы. Все эти метаморфозы с телом настолько беспокоили старуху, что она начала бояться выйти из дома. На третий день после победы над внеземными захватчиками седина с головы вовсе исчезла. Рот Максимовны заблистал белоснежной голливудской улыбкой так, что глядя на себя в зеркало, «старуха» не узнавала себя. Её жизненный век по каким—то причинам начал свой стремительный отсчет в обратную сторону. Еще вчера кожа на её руках была дряблая и до ужаса тонка. А сегодня– сегодня она прямо дышала молодостью и первозданной красотой. Три ночи к ряду стали ей сниться удивительные сны, о которых она уже забыла лет сорок назад. Эти природные инстинкты еще больше стали донимать молодую женщину, стараясь разрывать ее сердце любовной страстью.

Как—то утром, после очередного эротического сна Максимовна, взглянула на себя в зеркало, и чуть не потеряла сознание. Там, напротив, в жалком и холодном куске стекла стояла красивая девушка лет двадцати пяти. Машка робко скинула с себя старую льняную самотканую рубаху и панталоны с начесом и, увидев свое обновлённое тело, потеряла дар речи. Груди, словно половинки наливного яблочка, высились на женской груди, придавая ей настоящую женскую аппетитность. Кожа стала упругой и бархатной, а ноги, несколько лет страдавшие подагрой, выправились так, что даже шишки на суставах рассосались, не оставив и следа от былой и мучительной болезни.

– «Боже, что это, – промолвила Максимовна. – Это как?!» – хотела спросить себя Балалайкина. В этот миг из ее рта вырвался на удивление чистейшей воды звук.

Собственный голос, обновленный вид настолько испугал старуху – молодуху, что она, закрылась в хате. Занавесив все окна старыми одеялами, чтобы из соседей никто её не видел, она спряталась за стенами, чтобы пережить свалившиеся на неё метаморфозы.

– «Боже мой! Стыд какой! Бабы глазам своим не поверят» – сказала она сама себе, расхаживая по дому в обнаженном виде. В этот миг она поняла, что нравится сама себе настолько, что ей не хочется возвращаться в старое и разбитое болезнями тело. Целый день она с удивлением любовалась своей фигурой, которое прямо на её глазах набирало необычайную сочность и привлекательность. Её ягодичный отдел приятно округлился, а все тело вытянулось, словно морковка сорта амстердамская.

Недельное отсутствие Максимовны в сельпо насторожило в округе всех местных жителей. Недобрый слушок о покупке гроба, который пустил столяр Мирон, прокатился по всей деревне и такими деталями, что народ понял – Максимовны больше нет. Не дожидаясь скорбных новостей, бабы порешили, всем пенсионным коллективом идти к Балалайкиной, чтобы достойно придать её тело матушке земле. Опираясь на палки, старухи, словно лыжная сборная по биатлону двинулась по улице в сторону дома возмутительницы спокойствия.

Канониха, как закадычная подруга Балалайкиной, вырвалась в лидеры и шла первая, увлекая за собой вереницу старух. Приблизившись к хате, она стала стучать своей клюкой по стенам, чтобы «пробудить» хозяйку или изгнать привидение Максимовны.

– Эй, старая! Ти жива ты, ти не? – орала Канониха, переходя местами на истерику. Она, что есть силы, грохотала в дверь дома. Каждый раз, прислушивалась к любым шорохам, которые должны были исходить из хаты. Но все было таинственно тихо…

Машка, отодвинув шторку, увидела, как к ней в гости идет толпа озабоченных её отсутствием старух и местных алкоголиков, которые любили подрабатывать рытьем могил и доставкой тел для упокоения. Что было делать, Балалайкина в эту секунду не могла себе представить. Была возможность спрятаться в подполье, но тогда было бы не понятно, каким образом дом закрыт изнутри и куда делась хозяйка. Вскрыв сундук, Машка влезла в него с головой, стараясь подобрать себе более носимые наряды, которые лежали еще со времен её молодости, но её гардероб был жалок и скуден. Схватив первое попавшее платье времен покорения целины, Машка надела его на свое обновленное тело и на скорую руку, накинув на плечи Павлово– Посадский платок, предстала перед зеркалом в образе деревенской простушки, изгнанной из столицы на сто первый километр. Теперь можно было не спешить. В таком виде её вряд ли бы кто узнал. Накрасив красным карандашом губы, Балалайкина улыбнувшись, подмигнула себе и, потрогав налившиеся соком груди, услышала крики и стуки в двери.

– Давай Прохор, ломай двери! Руби скорее, чай Максимовна, наверное, уже перед господом представилась! – орала Канониха, вытирая катившие по лицу слезы.

Прохор, держа топор наперевес, словно разбойник, поднялся на высокое крыльцо. Перекрестившись, он сказал, будто с трибуны мавзолея:

– Бабы! Бабы, да простит меня господь! Не ради любопытства праздного, а истины ради, творю я сие беззаконие! Не держите на меня зла! Участковому подтвердите, что не ради злого умысла, а ради спасения тела усопшей Марии Балалайкиной, пришлось мне портить частную собственность.

Только он замахнулся, чтобы ударить в дверь, как за ней послышался звук падающих ведер. Здоровый русский мат, перемешанный с проклятиями, послышались из дома. Прохор бросил топор и, крестясь, слетел с крыльца, будто собственными глазами увидел воскресшего покойника.

– Свят, свят, свят, – молился он, стоя на коленях.

За дверью кто—то зазвенел железным засовом. После небольшой паузы они распахнулись, и на пороге возникла молоденькая девушка. Она грызла яблоко, и ехидно улыбалась.

– Шлюха, – заорала Канониха, видя красный Павлово – посадский платок и алые, как ягоды клубники губы.

Бабы в страхе отпрянули назад.

– Это кто тут шлюха?! – заорала Машка, и швырнула в Канониха недоеденный огрызок. Это я что ли шлюха?! Чаго хату ломаете?! Не видите, сплю я, – сказала Балалайина. Может мне участковому вашему позвонить, да сообщить о погроме?

– А ты нас участковым не пугай! Пуганые мы! Ты откуда такая взялась, – завопила Канониха, переводя свои тощие руки в положение боксерской стойки.

Держа проверенный временем антигуманоидное оружие под названием ухват, Машка спустилась с крыльца и, стиснув от злости зубы, замахнулась на митингующих.

– Цыц – старые клячи! А ну—ка разбежались по норам! А то я вам сейчас устрою бойню под Фермопилами, – сказал Машка, – Эх, я сейчас, вас.…Уф!

Старухи крестясь, отпрянули от хаты, давая себе оперативный простор для бегства. Канониха, была не робкого десятка, и, закрыв баб своей грудью, пошла вперед, чтобы дать незнакомке достойный отпор.

– Ты, кто такая, чтоб нас тут допытывать?! – спросила она, подбоченясь.

– Я может быть, тут квартирую! – сказала Максимовна, видя, что ее никто не признает.

– А где Максимовна?! Где подруга наша Балалайкина?! – спросила Канониха, напирая на квартирантку.

– Максимовна ваша, два дня назад как укатила в Бормотухин. Навсегда от вас уехала. Нашла там какого—то деда и поехала, за него замуж выходить. Меня на свое хозяйство кинула, чтобы такой, как этот огузок с топором, ее хату не раскрал, – показала Балалайкина на Прохора, который сидел на земле, открыв рот от удивления.

– Ведь, брешешь же! – сказала Канониха, и топнула своей босой ногой.

Танька Канониха была из той породы русских баб, которые в целях экономии, всю жизнь ходят босиком. Обувь она одевала лишь по праздникам, или тогда, когда снег ложился на землю. Снимала, когда апрельское солнце своим теплом разгоняло зимние осадки, перетапливая их в воду. От того, в сундуках Канонихи всегда была новая обувь. Здоровье у неё было такое, что в свои восемьдесят лет, она ни разу не болела и даже не ведала, какие лекарства пьют от простуды.

– Я вам бабы, точно говорю, нашла Максимовна деда и уехала к нему в город. Там будет свой век доживать. Может, еще вернется за своим приданым, а может, и нет, – сказала девка, запирая хату изнутри.

Бабы, постояв еще пару минут, собирались с духом и не спеша стали расходится по домам. Не удавшиеся «похороны» подруги, совсем расстроили всеобщее настроение. Все старухи считали, что Балалайкина предала их. Что она не просто предала, она разрушила веру в бабскую солидарность.

Канониха была удручена. Как самая близкая подруга она знала о любовных пристрастиях Балалайкиной и почти не удивилась. Весть о её новом замужестве никого не трогала. Девка, квартирующая в ее хате, подозрений вызывать не могла. Мало ли Максимовна брала раньше квартирантов из числа студентов, приезжавших покорять сельхозугодия местного колхоза.

Как только бабы покинули двор, Машка перевела дух и заплакала. В этот миг вся её жизнь пролетела перед глазами и она вспомнила каждую из этих старушек с которыми бегала в сельский клуб на танцы. Вспомнила каждую. Теперь их судьбы разделились, и было непонятно, каким образом она должна жить. Сняв с груди «Нубирит» Машка пристально посмотрела на него и почувствовала его космическую силу, способную безмерно творить добро и дарить людям здоровье и вечную жизнь.

– «Ах, вот ты какой загадочный, «лунный камень», – сказала она сама себе и, потерев его вафельным полотенцем, опять повесила себе на грудь. Машка, уставилась в зеркало, и пристально рассмотрела свою похорошевшую физиономию. Она вновь была молода и желанна, как многие годы назад.

– «Эх, мужика бы», – сказала сама себе Максимовна, и потянулась до хруста шейных позвонков

В тот же день, истопив жарко баню, Максимовна чисто помылась, попарилась, как в былые годы. Испив горячего и крепкого чая, она устроилась на кровати, чтобы перебрать семейный архив. Она достала «гробовые», документы, награды, разложила все по мере надобности в дамскую сумочку времен Никиты Хрущева, и умчалась на велосипеде в город Бормотухин. Жизнь, выкинув подобный фортель, не могла продолжаться в том же русле. Надо было окончательно изменить свой образ до неузнаваемости и одеться в соответствии с реалиями современной жизни.

Как обычно в четверг, в районном городке Бормотухин был день большого базара. Народу на это мероприятие собиралось всегда великое множество. Яблоку упасть мне было некуда. За годы старости Машка отвыкла от подобных мест, и все ей было в диковинку. Она заметила, что никому не было дела до какой—то двадцатилетней девчонки, кроме местных молодых мужчин, которые не сводили с неё своих глаз. На данном этапе жизни Машку Балалайкину эта проблема вовсе не волновала. Она хотела жить. Хотела учиться, чтобы раз и навсегда покончить с деревенским образом мышления. Прожив на этом свете больше восьмидесяти лет, она была настолько искушенной в делах амурных, что знала все коварство русских мужиков. Кто бы мог подумать тогда, что пенсионерка Мария Балалайкина, так быстро сможет адаптироваться к своему новому образу, что это было похоже на какое—то сумасшествие.