Текст книги "Максимовна и гуманоиды"

Крюков увидев ухаживания участкового за Балалайкиной, набрал номер телефона жены Бубу и тонким женским голосом сказал:

– Алло Петровна, а участковый дома? Ах, на службе! А это не он часом возле клуба зажимает новенькую завклубом?

Через три минуты майор ворвался в кабинет и хватая полушубок, шапку и планшет с протоколами, исчез, ничего не говоря, словно его и не было.

Следом за ним на крыльцо клуба вышел Крюков. Инженеру предстала картина, которая могла стать достоянием кинематографистов. Жена майора бу– бу, вооруженная деревянной дубиной, гнала участкового домой. Она била его палкой то по голове, то а по ребрам с такой силой, что после каждого удара майор приседал, хватался за поясницу. А после, взбив облако снега, стартонул с такой скоростью, что в мгновение ока исчез в темноте новогодней ночи.

Глава шестая
Как Максимовна участвовала в эротической фотосессии

Зиновий Шнипельбаум был единственным в районе фотографом, способным разрешить Машкины проблемы. В эпоху всеобщей паспортизации населения, пропихнуть в паспортный стол фальшивку, а взамен получить новый документ, не составляло никакого труда. Если за дело брался хитрый парень по имени Зяма – успех был изначально гарантирован.

Новогодние каникулы подошли к концу. Деревня Горемыкино, как подобает российской глубинке, погрузилась в суету колхозных буден.

Максимовна, с нетерпением дождавшись конца праздников, помчалась с самого утра в район к фотографу.

– Что, девушка, желает? – спросил Зяма, вытирая руки вафельным полотенцем с пятнами от проявителя.

– Я к вам вот по какому делу. Мне нужны фотографии на паспорт, сказала Максимовна, просачиваясь внутрь фотоателье.

– Проходим, расчехляемся, готовимся, – сказал Зяма, доставая фотоаппарат.

Максимовна скинув с себя шубку, поправила перед зеркалом волосы и уселась на табурет, стоящий напротив белого фона.

– Как мимолетное ведение, как гений чистой красоты, – сказал Зяма, стараясь приподнять настроение Максимовне. – Так внимание, смотрим на этот пальчик, сейчас вылетит…

– Птичка, – сказала Максимовна

– Птеродактиль сударыня, – ответил Зяма, и нажал на кнопку фотоаппарата.

Сквозь объектив в тот самый миг он увидел на груди Максимовны камень невиданный чистоты и красоты. В его голове мгновенно образовался вакуум, и он подумал той частью мозга, которая не успела съежиться:

– «Бриллиант».

Он навел объектив прямо на «нубирит», стараясь как можно крупнее и подробнее снять это чудо вселенской власти. Камень сиял. Он завораживал. Он был такой чистоты и лучезарности, что сердце Зиновия замурлыкало, от навалившейся на него удачи. Несколько раз фотограф пыхал фотовспышкой стараясь найти нужный ракурс. В тот момент, когда Максимовне надоело, и она уже хотела встать, Зяма сказал:

– Все готово!

– А когда карточки, – спросила Балалайкина.

– Сейчас будут готовы, – ответил фотограф, и подключив фотоаппарат к компьютеру с головой ушел в монитор, редактируя и без того прекрасный образ Максимовны. Его трясло от увиденного как трясет на ветру рябину. Ему хотелось потрогать «нубирит». Хотелось дыхнуть на него и потереть о рукав. Хотелось покарябать ногтем, но он героически перенес этот соблазн, подавляя его в самом зародыше.

Распечатав на принтере фотографии, он подал их Балалайкиной и как бы ненавязчиво, сказал:

– Стразы от Сваровски?

Максимовна удивленно глянула на фотографа и, не поняв его, переспросила:

– Стразы от чего?

Зяма поняв всю глубину отсталости барышни, ответил:

– Девушка, я спросил вас – это у вас стразы от Сваровски? Это такая фирма, которая выпускает бижетерию.

– Нет, голубчик – это лунный камень от Дарта Вейдера, – ответила Максимовна, и рассчитавшись за фотографии, вышла на улицу.

Зяму в этот миг, как будто ударило током. Он выскочил следом за ней и прокричал, боясь упустить шанс:

– Девушка, вы забыли…

Балалайкина обернулась.

– Что я забыла?

Заикаясь и задыхаясь от волнения Зяма сказал:

– Сдачу!

– Вы ж мне сказали сто пятьдесят, я вам сто пятьдесят и подала.

– Я забыл, что сегодня у нас день «любимого клиента». Скидки на фотографии на паспорт пятьдесят процентов.

Балалайкина удивленно хмыкнула и вернулась в фотоателье. Зяма задыхаясь от возбуждения, закрыл входной замок и повесил табличку с надписью – «Технологический перерыв 20 минут».

Он достал из кассы деньги и подал их Максимовне.

– Может барышня эротическую фотосессию сбацаем?! Я могу вам бесплатно портфолио сделать, как на журнал «Плейбой» или еще круче?!

В эти секунду Максимовну озарило. Чудные современные иноземные слова «фотосессия, портфолио» завораживали и в тоже время пугали некогда бывшую партизанку. – А что это за хреновина такая, ваше портфелио? – спросила Машка, заинтригованная удивительным словом.

– Это солнце мое, альбом с фотографиями! Индивидуальные портреты невиданной красоты, отражающие вашу женскую стать! Неизменный, мадам, атрибут при приеме на работу в солидные фирмы Москвы и всей России!

– Это мне обязательно нужно, – ответила Максимовна, – Давай, касатик, трудись над своими портфелями, – сказала она и скинув шубку прошла в фотосалон.

Зиновий Шнипельбаум с трясущимися руками прыгнул к своим тайным закромам и достал дорогой японский фотоаппарат, который был его гордостью и его достоянием. Он включил все софиты и томным эротическим голосом, сказал:

– Раздевайся, детка, Зиновий Шнипельбаум будет из тебя богиню «Плейбоя» ваять!

Максимовна, ничего не поняв, влепила фотографу оплеуху. Тот отлетев в угол своей студии, чуть не заплакал от обиды.

– Я тебе покажу, раздевайся! – орала она, наступая на фотографа, – Ты у меня, так разденешься, что тебя ни мама, ни папа тебя не узнают!

Зяма, забившись в угол, прокричал:

– Стоп, стоп, стоп!

Максимовна замерла в тот момент, когда ее рука, схватив со стола бронзовый канделябр, занесла его над его головой тщедушного фотографа.

Впервые за долгие годы работы фотографом эротическая фотосессия стала для Зиновия настоящим кошмаром.

– Ты, что творишь, идиотка?! Ты фоткаться пришла, или меня хочешь тут уконтрапупить?! – заорал Зяма.– Я сейчас полицию вызову. Ответишь мне за нападение при исполнении служебного долга!

Максимовна поставила канделябр на место и заплакала:

– Я думала, ты, меня хочешь невинности лишить, – сказала она и присела на стул.

– Мне твоя невинность нужна, как корове парашют! Я же фоткать тебя собирался!

– А, а, а! Так ты бы мне так и сказал! А я, дура, думала, что ты меня силой решил взять, – сказала Максимовна и рассмеялась.

В какой—то миг, когда Маша успокоилась. Она обнажила свою грудь, и растянула в улыбке рот, видя, как отвисла челюсть Зиновия. Его взгляд вновь уперся в драгоценный «нубирит». Каким– то чутьем Шнипельбаум почувствовал, что от камня удивительная сила. Будто сам Моисей говорил ему: «Возьми меня Зяма, и тебе будет счастье! Ты станешь самым влиятельным, самым властительным евреем на всей планете Земля». Казалось, что глаза Зиновия в этот миг просто выпрыгнут наружу от удивления. Максимовна для него, словно растворилась в воздухе, оставив вместо себя огромный бриллиант. «Нубирит» удивительной красоты и чистоты приковал его взгляд. В своей голове Зяма просчитал его стоимость по ценам Нью—Йоркской алмазной биржи.

Зиновий Шнипельбаум не был бы русским фотографом Зямой Шнипельбаумом, если бы не любил подобные камни больше, чем божественные женские прелести. Он знал, что даже в целом борматухинском районе не хватит денег, чтобы выкупить у Максимовны сей драгоценный кулон. Правда, даже это отсутствие у него «резервных фондов» не могло остановить в достижении своей цели. Вот тут—то и началось самое интересное…

Фотограф Зиновий Шнипельбаум не знал удивительных свойств этого камушка – не знал и не ведал, что ни за какие деньги Максимовна не сможет я с ним расстаться. И даже не за его чистоту и красоту, а за то, что камень этот даровал ей новую, совсем иную жизнь и необыкновенную харизму, которая подавляла волю любого человека на этой планете.

– Занимательная безделушка, – как бы невзначай сказал Зяма, взяв кулон с драгоценным камушком крупным планом.

– От бабушки досталась, по—наследству, – соврала Мария, видя, как алчно заблестели глаза у местного фотографа.

– Продается? – спросил он, как бы намекая, – Хорошую дам цену! Ну, рублей, так тысяч пятьдесят! Пойдет?

– Нет, это, касатик, не продается, это же бабушкина память, – ответила Максимовна, чуя своим сердцем какой—то подвох в словах хитрого фотографа.

Зиновий, от слов сказанных Максимовной, был почти вне себя. Он прыгал перед ней, словно обезьяна по клетке зоопарка. Шнипельбаум старался изо всех сил угодить ей, чтобы поближе подобраться к вожделенному камню и завладеть тем, что так сильно будоражило внутренние струны его алчности.

– Сто тысяч, наверное, дам и ни копейкой больше, – сказал Шнипельбаум, в надежде, что, услышав столь значительную сумму, девчонка мгновенно сдастся, выкинув свои трусы, словно белый флаг капитуляции Германии.

– Не продается! – твердым голосом сказала Машка. Она косо взглянув на фотографа и тотв одно мгновение понял как она какой– то неведомой силой вдавливает его в землю делая его жалким рабом.

Сердце Зиновия заныло.

– «Переборщил» – сказал он сам себе где—то в мозгу, сделав лицо, выражающее полное равнодушие.

– А ваша стекляшка, барышня, и таких денег не стоит! Я просто так хотел купить для себя! Для коллекции, так сказать. Ей—то цена – тысяч тридцать, сорок в базарный день. Стразами не увлекаюсь!

– Когда прийти за портфелями? – спросила Балалайкина.

– Завтра, завтра ваше портфолио будет готово, – ответил Зиновий, скручивая свою аппаратуру.

– Ваше имя, фамилия, адрес жительства? – спросил он, заполняя квитанцию.

Максимовна назвала свою фамилию и имя, совсем не думая, что Зяма уже этой ночью посетит Горемыкино в поисках драгоценного кулона.

Глава седьмая
Как Максимовна Москву покоряла

Уже на следующее день Максимовна с самого утра стояла под дверью местного фотосалона. Ей не терпелось получить фотографии. Проблема паспорта, пудовой гирей тянула ее за ногу. Новая жизнь вносила свои коррективы, и Балалайкина в образе молоденькой красавицы не могла уже жить иначе. Ей не хотелось дожидаться в своем захолустном доме прихода смерти, как это делали её старинные деревенские подруги. Она прыгала, греясь около фотоателье Зиновия Шнипельбаума, дожидаясь, когда оно откроется. Ровно в девять утра двери фотосалона открылись. На пороге с «фонарем» под глазом, стоял удрученный ночными приключениями фотограф Зиновий. Он потягивался после бессонной ночи, прикладывая к подбитому глазу медный пятак петровских времен.

– Я за фото! – сказала Максимовна, широко открыв свой рот при виде фиолетово—лилового синяка.

– Проходите, – гордо ответил он.

Разве мог тогда Зиновий поведать Марии, как он ползал всю ночь по заснеженному огороду старухи. Как, переминаясь с ноги на ногу, стоял в январский мороз под ее окнами, всматриваясь в черноту дома, лелея надежду еще раз увидеть этот великолепный и вожделенный камень. Вот именно там он и встретился нос к носу с пьяным Николаем по кличке Шумахер. Тот шел в обнимку с пьяными ряжеными и на всю улицу горланил песню – «Эй мороз, мороз не морозь меня! Не морозь меня а—а—а, моего коня!»

Не мог Зяма, да и не хотел рассказывать, как колхозники вместе с трактористом Шумахером били его ногами и говорили при этом, что он домашний зверь с бородой и рогами и, что он лицо не традиционной сексуальной ориентации. Били Зяму за то, что он подсматривал за молоденькой девушкой в окно. А еще за то, что он никого из них он не уважил, когда они лица внеземной национальности попросили у него закурить.

– С портфолио придется вам подождать. Будет готово только завтра. Сами видите, в косяк головой врезался, жуть, как больно, – сказал фотограф, прикладывая к синяку огромный медный пятак еще петровских времен.

– Ладно, валяй! Завтра за портфелями вернусь! – сказала Максимовна, – А ты, касатик, можешь паспорт поменять?

– Могу, – ответил Зиновий, стараясь удержать около себя молодую и богатую клиентку.

– Тогда поменяй! Я тебе дам хорошую цену! На похороны себе собирала, – проговорилась Машка, как бы невзначай.

Зиновий, пропустив это мимо ушей. Озираясь по сторонам, он словно старый большевистский подпольщик, высматривал филерский хвост царской охранки.

Еще в недалекие годы застоя, Зиновий Шнипельбаум промышлял подделкой лотерейных билетов общества «Добровольного содействия армии, авиации и флоту». Звезд с неба он не хватал, богатства не нажил, да и за ценными выигрышами особо не стремился, дабы не уличить себя в преступном деянии. Благодаря умению своих золотых рук, на булку с маслом и икрой он имел почти систематически, и эта награда удовлетворяла его на сто процентов.

– Ты мне, соколик, замени карточку и год рождения, а остальное пусть будет как есть, – сказала Максимовна, подавая Зяме старый брежневский паспорт.

Зяма достал школьный микроскоп, приобретенный у школьного сторожа специально для таких дел, и взглянул в окуляр. Он положил на старое фото ватку, смоченную каким—то раствором и, выдержав несколько минут, довольно ловко, хитрым инструментом, изготовленным из женских заколок, подковырнул старое фото, отклеив его от паспорта. Приклеив другое фото, Зяма заламинировал его. Уже через полчаса Максимовна держала в руках документ с новым годом своего рождения. В эпоху всенародной паспортизации страны, вряд ли кто из работников паспортного стола местного РОВД стал бы присматриваться к документу старухи, надеясь обнаружить в нем фальшивку. Это как раз был именно тот случай, когда столь щепетильное массовое мероприятие в рамках всей страны притупляло бдительность органов внутренних дел.

Уже через три дня Максимовна, благодаря вмешательству в процесс майора Бубу, держала в руках абсолютно новый документ. Новый мандат, полученный «мошенническим» способом, открывал для неё новые жизненные горизонты. Это было поистине настоящее человеческое счастье, обрушившееся на нее так же нежданно, как и ее вторая молодость.

Уехала Максимовна из деревни на третий день, как получила документ, оставив несостоявшихся женихов в полном недоумении. Коля, узнав, что Машка покинула село, запил. Снегурка была не только его партнером по сцене, она была желанным партнером в его жизни.

Отойдя от двухнедельного запоя гуманоиды планеты «Нубира», в какой—то миг одумались и, прекратив пьянство, вернулись к нормальной жизни.

Пока инопланетяне отходили от новогоднего пьянства, Максимовна исчезла на просторах России вместе с символом вселенской власти.

Гуманоидам было невдомек, как всего лишь в одной деревне они лишились не только камня властителя, но и своего корабля, который пропал, словно его никогда и не было. Серия неудач свалившихся на их головы поверг внеземной разум к более активным действиям. Оценив обстановку, гуманоиды решили доказать дремучим землянам, что цивилизация «Нубира» является самой развитой цивилизацией во всей вселенной.

Глава восьмая
Как инопланетяне ввели в деревне сухой закон

Ни кто из колхозников не знал на, что способны представители соседней планеты, скрывающейся за Солнцем на одной орбите, что и Земля. После ярких зимних каникул они отошли от восхитительного земного гостеприимства. Деревенские мужики сочувственно относились к инопланетянам, стараясь любыми способами вывести из коматозного состояния. Как им казалось, гуманоиды были безобидны и наивны, как дети. И вот наступил тот январский день, когда в деревне случился нежданный апокалипсис. Об этом странном происшествии в одно мгновение отозвалась вся мировая пресса, но благодаря спецслужбам России удалось приостановить утечку информации. Ужас и хаос спустился на бренную землю колхоза имени «Карла Маркса», заставив землян пересмотреть свое отношение не только к себе, но и к самой матушке– природе.

Именно в тот день, когда Балалайкина укатила покорять Москву, во время очередного сеанса изготовления бальзама, её подруга детства Канониха обнаружила, что из ее самогонного аппарата вместо целебного напитка, который приносил ей хорошие деньги, течет не самогон. Из него текла какая– то гадкая и вонючая жидкость. Как ни старалась старуха выдавить из медного змеевика хоть каплю легендарного бальзама, у нее ничего не получалось. В ярости баба Таня сыпала в дрожжи сахар, мешала все деревянной лопатой, крутила брагу в стиральной машине, но все было тщетно. Вместо ароматной хлебной браги у нее получалась сладкая, гадко пахнущая патока, которая была пригодна не для приготовления водки, а для уничтожения колорадского жука методом глобального опрыскивания. Вся технология в один миг разладилась. Старуха на почве этого впала в полный ступор и уже приготовилась совершить над собой суицидальный акт.

Позже стало известно, что результатом мгновенной «порчи» алкогольной продукции стал не аномалия, и даже не авария на ликероводочном производстве, а инопланетный гипнотический ретранслятор. Это он гад, испускал волны низкой частоты, от которых в головах людей наступало всеобщее помутнение рассудка. Дабы пресечь над собой глумление гуманоиды решили эту проблему радикальным образом. На одной деревенской возвышенности, где стояло правление колхоза имени «Карла Маркса» на крыше где стояла антенна сотовой связи, они разместили небольшой приборчик. Результатом таинственных манипуляций стало то, что за одну секунду все источники алкоголя превратились в напиток, напоминавший по вкусу кошачьи фекальные массы. Эта эпидемия коснулась не только точек местных производителей, но и процветающее в плане продажи алкоголя государственное сельпо.

Первым, кто опробовал на себе инопланетные технологии, был кузнец Прохор. Еще с вечера в его тайных закромах пылилось полбутылки самогона, который он заработал по случаю халтурки, подвалившей ему накануне. С самого спросонья, когда в русской печи на сковороде млела глазунья из двенадцати яиц с салом и докторской колбасой, Прохор по—привычке, выработанной долгими годами, приложился к граненому стакану и…

Кирзовый сапог сорок седьмого размера вылетел из дома со скоростью и воем военного бомбардировщика. Следом за сапогом полетел чугунок с куриной мешанкой, да еще несколько других предметов русского деревенского быта. Следом за всем этим скарбом из дома, широко растопырив юбку, словно парашют, вылетела его престарелая маманя. Как заправский десантник, она выскочила прямо в открытые двери хаты, будто из рампы самолета.

Испуганная ревом Прохора, старуха крестилась в полете, полагая, что в душу сына вселился дьявол. После взрыва бешенства, далеко по селу пролетел раскатистый рык Прохора. Так только мог орать не кузнец, так орал в кино огромный Кинг—Конг, которому дверями прищемили яйца.

– У—у—у! Куда ты мою горелку подевала старая ведьма?

– Да не брала я твоёй горелки! – кричала бабка, топая вокруг хаты по снегу босыми ногами.

Что тут началось. Разве кто мог представить, что в радиусе десяти километров от села Горемыкино, ни в одной бутылке со спиртным не осталось традиционного русского напитка. Того напитка, который был не только средством общения и лечения от многих болезней, но и национальным достоянием России.

Закрадывалось такое ощущение, что кто—то неизвестный в одночасье по всему району подменил содержимое бутылок с водкой, вином и пивом. Вой больных на голову мужиков, стон страждущих исцеления, перемешанный с визгом свиней, домашней птицы и лаем собак, прокатились по селу со скоростью ударной волны от ядерного взрыва.

С самого утра, звеня мелочью и хрустя купюрами, к сельскому магазину потянулся, встревоженный таким явлением, народ.

– Нинка, выходи! Отворяй закрома! – кричал Коля «Шумахер» стоя на крыше своего трактора, словно монумент основателю компартии на башне броневика около Финского вокзала революционного Питера.

– Рано еще! – орала та в открытое окно.

– Дура! У меня трубы горять! – орал Шумахер.– Опохмелятор того и гляди сломается!

– К Канонихе вали – там зальешь свои трубы, – отвечала Нинка, абсолютно не зная, что и у легендарной Канонихи этой ночью так же, как и по всему району иссяк благодатный источник.

Коля, запрыгнув в кабину трактора, в нервах нажал на газ. Сорвавшись с места, он так полетел по деревне, что живность беспечно ходившая по улице, бросилась в рассыпную.

Ворвавшись в хату к «самогонщице», первое, что увидел Коля, была картинка из сказки Пушкина «О рыбаке и рыбке». Угрюмая, убитая горем старуха, подперев голову руками, сидела на лавке возле молочного бидона и заплаканными глазами смотрела в его черное пустое жерло.

– Давай, старая бальзаму мне на рану, – сказал Коля Шумахер, доставая деньги.

– А нету– ти! – ответила Канониха, и рукавом смахнула накатившую слезу.

– Как, как это, нету– ти? – переспросил Коля, сделав круглыми глаза.– У тебя всегда полные закрома и я это знаю…

– На во, попробуй! – сказала старуха, и налила в стакан сто грамм самогона.

Коля, придерживая одной рукой заячью шапку, зажмурив глаза, поднес граненый к своим губам и влил в рот то, что еще вчера называлось «бальзамом». Гадкая, противная, на вкус кошачьих какашек жидкость, ворвалось в нутро Николая. Колька, зажав рот рукой, выскочил из хаты и вернул природе все то, чем питался последние четыре часа. Его чистило так, что после десятого позыва рвоты он упал на крыльце, распластавшись, словно погибший в схватке с врагом.

– Что за дерьмо ты мне подсунула старая кляча, – заорал Коля. – самогонку делать разучилась? Он схватил со стола миску с квашеной капустой, и стал охапками засовывать её себе в рот, чтобы заглушить исходящее из кишок вонючее послевкусие.

– А вот такое, Коля, оно усё! Усё! Я сколько сегодня гоню – усё такое дерьмо идеть! Не идеть горелка! А идеть сплошное кошачье дерьмо! – сказала Канониха и зарыдала, всхлипывая, словно обиженный ребенок.

В этот миг в хату вошли кузнец Прохор и Семен по кличке «Гутенморген», которые, как и все деревенские мужики нуждались в срочном опохмелении.

– О, гляньте мужики, «Шумахер» уже тут как тут! Что Колян – трубы опять горят?! – спросил Прохор, подкалывая тракториста.

– Ага, горят! – сказал Шумахер, держа в руке миску с квашеной капустой. – Вот закусываю уже!

В этот миг «Шумахер» испытывал необычайную радость. Он видел, что за ним по этому пути «идут» другие и этот факт радовал его, что он не последний, кому сегодня доведется отведать зловонья.

– Прысни нам мать, по стаканчику! У нас после вчерашнего, головы лечить надо! – сказал Прохор и положил на стол три десятки.

– Седни бешплатно! – улыбаясь, сказала Канониха, подыгрывая Шумахеру. – Седни за счет фирмы! – сказала она и налила два граненых стакана.

– Удачно мы зашли, – сказал Сеня Гутенморген, —видно праздник сегодня какой– то…

Радуясь бесплатному угощению, Прохор и Сеня чокнулись. Широко открыв рты, они стали вливать в себя самогон, который дьявольски вонял какими– то непонятными испражнениями.

Увидев перекошенные лица своих односельчан, Коля Шумахер, залился громким смехом. Он смотрел на мужиков, как они давятся и во все стороны выплевывают напиток и держался от смеха за живот, опасаясь обмочить трусы.

Прохор вылетел их хаты первый.

Следом за ним Семен.

Их так тошнило, что они корчились на крыльце в приступах рвоты.

– Ну что Прошенька, халява прошла?! – спросил улыбаясь Шумахер, поднося тарелку с квашенной капустой. – Халява она штука жестокая!!!

– А что это было? – спросил Прохор, пихая в рот закуску. —У меня дома тоже водка протухла!

– Это же какое – то дерьмо! – сказал Семен Морозов, следом за кузнецом набивая рот бабкиными заготовками.– Кишки выворачивает! – Что за дрянь, ты, нам подсунула тетя Таня? Ти травить, ты, нас удумала старая клизма?! – спросил Семен Гутенморген.

– А что я! Аппарат видно шпортился! Не хочет ён зараза, гнать горелку! – ответила она и вновь залилась слезами. – Вы мужики, сходили бы до сельпо. Может вам там повезет!

– Айда, мужики, в сельпо! – сказал Шумахер, – там водка казенная авось не стухла!

Несмотря на раннее морозное утро, народу вокруг магазина собралось невиданное множество, словно это был митинг, посвященный «Дню Урожая» или выборам местного главы администрации. Мужики гудели, обсуждая сегодняшнюю новость, словно мохнатые шмели на лугу с цветущим клевером.

Нинка шла по утоптанному тракторами снегу в дорогой шубе и в сапожках на высоком каблуке, оставляя в дороге дырочки от железных набоек. Ее алые, цвета перезрелого помидора губы, были вытянуты в трубочку, через которые она выпускала густой пар, исходящий из горячей женской груди. Оренбургский пуховой платок по краям покрылся инеем, а ее щеки рдели от мороза, словно наливные яблочки.

– О, гля, краля идеть! – сказал Коля Шумахер, дымя папироской.– Давай, открывай свой лабаз. Смотри, как народ лечиться хочет!

– Ага, прямо сейчас! Глянь бегу уже растопырив крылья, – съехидничала Нинка, улыбаясь своим намалеванным «свистком».

Подойдя к магазину, Нинка сняла три амбарных замка, и открыла двери. По деревне прокатился вой подводной лодки. Это сработала сигнализация. Заткнув ладошками уши, Нинка исчезла за дверями ив тот же миг гудок умолк. Над деревней нависла звенящая тишина. Мужики, дымя самосадом, сгрудились около входа в магазин, ожидая условного сигнала. Традиций утреннего опохмеления ни кто не отменял и этот фактор подгонял финансовое положение местного «Райпищеторга».

Сигнал поступил и в этот самый миг, замерзшие на морозе мужики, гурьбой ломанулись в открытую дверь. Они, пихали друг друга в спины. Они перли на пролом лишь бы оказаться у прилавка в первых рядах. Но традиционно первым у прилавка оказался Шумахер. Не зря местный народ окрестил его такой кличкой. Люди знали: где бы Коля не был – он всегда будет первым. Шуми, словно скользкий угорь, проскакивал меж телами, оставляя позади всех тех, кто локтями работать не умел.

– Дай мне пузырь водки, – сказал Коля, бросив на прилавок деньги.

– Что пить изволите? Выбор у меня будет побогаче, чем у Канонихи! – ответила Нинка, страстно двигая накрашенными губами.

– «Пшеничную» хочу, – сказал Николай, устремив свой взор на эротические движения продавщицы. Она как бы ходила перед Шумахером по подиуму, и чувственно демонстрировало свое тело.

Достав бутылку водки, она плавными движениями поставила её на прилавок. Не спеша отсчитав сдачу, Нинка подала ему деньги и кокетливо улыбаясь, сказала.

– Шуми, сегодня вечером у меня небольшое рандеву – романтический вечер так сказать. Тебя ждать или я позову Кольку Крюкова?

– Жди меня и я приду, всем смертям назло, – ответил Шумахер, и выскочил на улицу.

– Следующий! – сказала Нинка нараспев, видя, что сегодня она будет с хорошей выручкой.

Через пятнадцать минут торговли очередь закончилась, а гул стоявший в помещении магазина стих.

В тот момент, когда продавщица отоваривала последнего покупателя, «больного на голову» в магазин с криком вновь ворвался Шумахер.

– Ты это, что Нинка, такое делаешь? Ты, почто рабочий люд травить изволишь!

Ты эту гадость сама пила?

– А ты мне не тычь! Купил – проваливай! Не хрен мне клиентуру распугивать, – сказала Нинка подбоченясь.

По физиономии Шумахера было видно, что сейчас он полезет на прилавок как Александр Матросов на амбразуру.

– Что, что ты мне эту бутылку в харю тычешь, – завопила Нинка, – сейчас, как возьму разновесы, да как стегану по твоей небритой роже! – заорала она, держа в руке двухкилограммовую гирю.

– Так стухла же!

– Что стухла– спросила продавщица.

– Водка твоя стухла, чуть не плача заверещал Шумахер, протягивая ей открытую посуду!

– Как это – стухла? Водка не тухнеть– идиот! Водка продукт вечный как вселенная!

– А ты откушай из этого пузыря своей вселенной! – ответил Шумахер.– мы с мужиками хотели накатить по—соточке, а там сплошная вонь и никакого тебе спирта!

– Да этого быть не может – заорала Нинка, и выхватив из рук Шумахера бутылку уже хотела влить себе в рот, но в магазин с открытой посудой вновь ворвались мужики.

Каждый тянул назад пузыри с водкой и вином, жалуясь продавщице, что продукт протух и не подлежит употреблению в виду его сильного зловония.

Нинка видя, что народ с минуты на минуту перейдет в атаку, ждать бунта не стала. а Она достала сотовый телефон и позвонила участковому Бубу. Не дожидаясь своего смертоубийства, она тут же закрылась в подсобке.

Участковый майор Александр Бухарский, был прозван народом за исключительный талант жевать свои же слова. Даже родная мать майора не всегда понимала сына, который никак не мог внятно связать и трех слов. Вместо нормальных звуков, передающих человеческие слова общения, изо рта участкового вырывалась какая– то привязка – Бубу.

– Что такое тут, бу, происходить? – спросил он, войдя в наполненный демонстрантами магазин.

– Михалыч – глянь! Казенная водка стухла! Это катаклизм какой—то? Аномальное явление! По всей деревне вся водка воняет кошачьими фекалиями! По нашему по народному дерьмом!!!

– Не может того, бу – быть! – сказал участковый, – Дай, я экспертизу – бу, сделаю!

– В район повезешь?! – спросила Нинка, держа руки на бедрах, – А деньги теперь алкашам возвращать? Не буду я без заключения эксперта возвращать выручку! Не за той мой дед на фронте свои крови проливал, чтоб я, его внучка, казенные деньги дарила!

Бубу достал деньги из кармана и положив их на прилавок попросил подать бутылку водки. Нинка, подчиняясь участковому, подала напиток, поставив его перед властью.

Майор прилюдно открыл новую бутылку водки и с умным видом стал махать своей ладошкой перед горлышком, словно веером, втягивая раздутыми ноздрями в себя запах алкоголя. Ничего не почувствовав, он поднес горлышко к носу и вновь, словно насосом втянул в себя «аромат».

В какой—то миг его глаза вылезли из орбит. Они, завернувшись так, что он увидел кончик своего носа. Вонь – то ли тухлых яиц, то ли кошачьего поноса, пробила его до самых пяток, как свежая горчица, пробивает любителя острых ощущений.

Майор Бубу, мужественно собрав в кулак все внутренние силы, напрягся так, что жилы проступили на его вспотевшем лбу.

– О, гля, гля, мужики, майор—то как тужится! Видать шандарахнуло его здорово, что он, как рак стал красен! – сказал Шумахер, глядя на страдания участкового.

– Цыц, Колька! Не мешай майору экшпертизу делать! – вмешался Прохор.—У него в носе прибор есть!

– Ну, что! Ну, что! – спросил Шумахер участкового. – Ти стухла майор, горелка?

Сделав умное лицо, участковый еле выдавил:

– Дерьмо!

– О, мужики, майор сказал, что это настоящее дерьмо! Пиши, Михалыч, протокол!

В магазине райпищеторга в бутылках с надписью «Водка» обнаружено кошачьи фекальные массы! – сказал Коля Шумахер, показывая свою эрудированность.