Текст книги "Максимовна и гуманоиды"

– «Ух, ты! Вау»! – только и вымолвил Семен, увидев свой двор сквозь этот купол.

Слегка надавив рукой на шар, Семен почувствовал, как «НЛО», плавно приподнялся над землей и слегка закачался, словно на водяном матраце. Гутенморген не был бы Гутенморгеном, если бы не испытал на своей шкуре все до конца.

Кличка Гутенморген приклеилась к нему лет десять назад.

В один из жарких майских дней, будучи еще молодым трактористом местного леспромхоза, работал он на трелевочном тракторе в лесу со своим напарником. По заданию директора леспромхоза пробивал Семен по окрестным лесам противопожарные просеки, дабы сберечь легкие планеты от губительного пожара. Все шло хорошо, пока в один из рабочих дней трелёвочник своим огромным плугом не зацепил деревянный накат старого немецкого блиндажа времен войны. Гонимый любопытством Семен Морозов влез в тот блиндаж и обнаружил древний немецкий трофейный склад с обмундированием и вином. Переодевшись тогда в фашистскую униформу, он с напарником, забросив работу, стал одну за другой опустошать трофейные бутылки, наполняя свой организм выдержанным со времен войны вином.

Три дня гулял Семен на лесной поляне, пока его жена Анька не заявила в полицию о пропаже мужа. На поиски бесследно исчезнувших селян бросились всем миром. На четвертые сутки, приехавший на место участковый с тремя полицейскийами, обнаружил около сгинувшего трелёвочника, двух пьяных «немцев», которые лежали пластом в груде пустых бутылок. Сквозь пьяный туман Семен вдруг увидел лицо майора Бубу, (так в народе звали местного участкового), приоткрыв свои опухшие от трехдневного пьянства глаза, он приветственно поднял свою руку, как в кино про немцев и пробубнил:

– Гутенморген, гер официр!!! Хайль Гильтер!!!

И туже в пьяном угаре свалился на траву, окончательно потеряв оставшееся в голове русское сознание. Так, с тех самых пор, Семен Морозов в одночасье стал для сельчан Семеном Гутенморгеном, а жители села Горемыкино настолько полюбили его новое прозвище, что уже через год собирались номинировать его на титул «национального героя России».

Утопив ладонь в панель серебристого шара, он почувствовал, как «тазик» приподнялся еще выше. Сердце его затрепетало в груди, словно это был приговоренный к смерти петух, попавший в руки вооруженного топором хозяина. Восхищаясь возможностям внеземной техники с высоты птичьего полета удивленный Семен созерцал все Горемыкино. Слегка провернув шар, он почувствовал, как «тазик» послушно стал набирать скорость, перемещаясь по воле его руки и мысли. Освоив технику пилотирования, Семен, словно Валерий Чкалов, начал выделывать в воздухе такие пируэты, что любой заслуженный летчик—испытатель в тот миг, поседел бы от страха, а находящийся в легком опьянении Гутенморген лишь радостно цокал языком, да крутил шар, то вправо, то влево, распевая себе под нос:

– Мы летим на последнем крыле. Мы летим, затерявшись во мгле. Хвост горит, нос разбит и тарелка горит. А мы летим на честном слове и на одном крыле!

«Тазик» то пикировал к земле, то свечей взмывал вверх, то несся над Горемыкином, словно угорелый, пока снова не плюхнулся в огород Канонихи, и именно на то самое место, откуда его трактором вытащил Коля Шумахер.

Как ни старался Семен вновь поднять неземную машину, ничего у него не получалось – «таз» словно прилип к земле. Стеклянный купол вновь закрылся, а все линии на нем и иероглифы ту же потухли.

Выполз Гутенморген из «таза» на четырех конечностях. От таких необычайно экстремальных полетов его настолько укачало, что казалось земля просто уходит из—под ног. Так и пополз Семен назад домой, на карачках, проклиная Колю Шумахера с его инопланетным Худолеевским «дирижаблем».

Тем временем, испив в клубе весь бальзам, Коля Шумахер также выполз на четвереньках в обратном направлении. Не желая «ударить лицом в грязь» перед братьями по разуму, Шумахер решил показать пришельцам все земное гостеприимство. Несмотря на опьянение, он полз, на «автопилоте» за новой порцией самогона. Так и столкнулись Семен Гутенморген и Коля Шумахер на одной из улиц прямо лоб в лоб…

– О! – воскликнул Шумахер, увидев своего кредитора, – Ты, это откуды?

– Я? Я от Канонихи, домой! – ответил Гутенморген, потирая лоб от столкновения.

– А я к Канонихе… Не спит еще старая? – спросил Шумахер.

– Я не знаю, – прошипел Гутенморген, – Я к ней не заходил…

– А ты, Семен, хочешь выпить? – спросил Шумахер.

В тот миг в голове «Гутенморгена» проскочила мысль: «Для восстановления устойчивости необходимо было испить бальзама».

Выдержав паузу, он сказал:

– Хочу!

– Тогда, тогда поползли со мной вместе параллельным курсом, мать его ети! Сейчас

разбудим бабу Таню, и нажремся бальзаму вволю от самого пуза, – сказал Коля, и провел ребром ладони по горлу.

Уже вдвоем, обнявшись, словно братья по разуму, Семен Гутенморген и Коля Шумахер направились к самогонщице:

– Земля в аккумуляторе, земля в аккумуляторе видна. Как сын грустит по матери….

Дойдя до дома бабки, Коля вновь увидел на ее огороде, сверкающий в свете луны холодным металлом, еще один инопланетный «таз», который точь в точь был похож на предыдущий.

– Во, Семен! Глянь еще один!

Гутенморген промолчал. Он не хотел, чтобы Шумахер узнал о тайне летающей тарелки.

– А этот купишь? – спросил Коля, потирая руки, предчувствуя прилив Сениных капиталовложений в новый звездно—молочный проект.

– Этот тоже куплю, – утвердительно сказал Гутенморген, – Только, ты, мне его на тракторе притащи, я же сам на себе не снесу, уж больно тяжек – гад!

– Сейчас, Семен, вмажем для куражу, и я тебе его прямо домой доставлю. Трактор мой возле клуба стоит под парами, словно бронепоезд на запасных рельсах коммунизма. А ты, Семен, катался на бронепоезде?

– Давай вмажем, а потом прокатимся, – сказал Гутенморген, надеясь, что за дозой бальзама Коля Шумахер утратит свою бдительность и не заметит, что это один и тот же звездолет.

Коля постучал бабе Тане в двери, и уже через мгновение исчез за ними. Семен весь сжался от холода и прислонился к забору, ожидая собутыльника. В его голове в тот миг поплыли радужные мысли о полетах в новые солнечные системы, о новых знакомствах, о славе, которую принесет ему этот агрегат. В мозгу он представил, как он на трассе обгонит шестисотый Мерседес, и покажет сквозь стеклянный купол своего аппарата какому—нибудь богатому олигарху или чиновнику средний палец.

Шумахер, покачиваясь, вышел из дома. Под подмышками и в каждой его руке было по бутылке самогона.

– Э, эй! Семен! Ты тут еще не околел?! – спросил он, видя, как тот подпирает забор, – Ща, ща, греться будем!

Шумахер, откупорив зубами бутылку, подал ее Семену. Тот, раскрутив в ней содержимое, влил себе в рот, жадно глотая напиток, будто это была последняя в его жизни выпивка.

– Э, эй, Семен, не гони каурых, не все сразу, оставь и мне! – проорал Шумахер.

Гутенморген оторвался, и почувствовал, как от желудка к его замерзшим конечностям потекло живительное тепло. На душе стало хорошо и божественно приятно, будто какая—то неземная благодать опустилась на него с небес и теперь растеклась по телу настоящей атомной энергией.

– Надо домой идти. Меня Анька искать будет. Я вроде по нужде пошел, – сказал Гутенморген.

– Правильно! Ты, Семен, давай иди домой. а я зацеплю этот тазик и притащу его. Вот только, я в толк никак не возьму, откуда у этой старой на огороде снова появился такой таз? Я же хорошо помню, Семен, что я тебе его продал! А этот тогда откуда?

– Это, брат, наверное, другой? – сказал Семен, прикидываясь дурачком.

– Тот, что ты раньше притащил вроде бы у меня дома за сараем стоит. Ты Коля, домой его не тащи, там ставить некуда. Я буду ждать тебя около фермы. Там спрячем. Я еще тот таз не уже успел оприходовать. Сам понимаешь, металл—то цветной, дорогой собака!

– С Новым годом тебя, брат! – сказал Коля Шумахер и обнял Семена, как родного брата.

– Ты, Семен, настоящий друг! Ты друзей в беде не бросаешь! Я с тобой в любую разведку пойду! Я пойду с тобой в разведку, там, в разведке трахнем Светку—Пипетку! – запел Шумахер, топая своими валенками.

Друзья, еще немного постояли и разошлись в разные стороны: Семен на ферму, а Шумахер за трактором.

Ждать Колю Шумахера пришлось не долго. Еще издали Семен услышал как его тюнингованный «Белорус», поднимая клубы снежной пыли, тащит за собой «звездолет» неизвестной инопланетной цивилизации. Подъехав к ферме, он увидел Семена. Тот, словно штырь, стоял возле кочегарки и нервно курил, пряча сигарету в кулак, опасаясь колхозного сторожа.

– Принимай, Семен, кастрюлю, – сказал Шумахер, выпрыгнув из трактора.

– Ох, и тяжек гад! Все кобыльи силы с моего трактора вытянул! – сказал он и похлопал по блестящему от снега колесу.

Семен вытащил из—за пазухи деньги. Трясущимися от холода руками он протянул их Шумахеру.

– Окончательный расчет, Коля, после праздников! Сейчас денег, сам понимаешь, нет!

– Заметано! Мне пока этих хватит, чтобы бальзамом душу и кишки побаловать всей деревне! Ну, давай Семен бывай! В клуб поеду, там сегодня, Машка, снегуркой выступает. Ох, и красивая зараза, – сказал Колька. Он запрыгнул в трактор и, газанув, покатил в сторону клуба.

Тем временем Семен, так был рад встрече со своим звездолетом, что не сдержал эмоций. Решение поцеловать «звездолет» пришло быстрее, чем сработал мозг. Не успел он сообразить, что на улице был мороз градусов двадцать пять. Его губы, словно намазанные суперклеем, так и прилипли к холодному инопланетному металлу. Что только ни делал Семен, а отклеиться не мог. Так и стоял он, вытянувшись в струнку, упираясь руками в межгалактический механизм.

– Что ты Семен тут стоишь? Народ, в клубе веселится, а ты какую —то выварку лобызаешь, – сказала доярка Нюрка, которая шла на утреннюю дойку, – А, что ты, её цалюешь, она же не твоя Анька?

Семен хотел что—то сказать, но лишь промычал, топая своими валенками на одном месте.

– Во, как тебя пробрало! Это ж надо – как?!

Нюрка подошла поближе и стала рассматривать посиневшие губы «Гутенморгена», которые в тот момент уже вытянулись в трубочку и покрылись инеем.

– О, как табе, паря, лихо! Ты, Семен, не боись, я сейчас принесу кипяточку и мы в момент отпарим твои лизуны!

Нюрка ушла. Семен сжался весь в комок, ожидая ее возвращения. Ему было настолько больно и обидно за себя, за свою дурь, что он, не скрывая чувств, заплакал. Хотелось выть по—волчьи, но проклятая железка держала его мертвой хваткой, делая сексуальней и без того его сексапильные губы. Долго ли, коротко ли, но Нюрка пришла в тот самый момент, когда Семен почти распрощался со своей жизнью, потеряв всякую надежду на спасение.

– Что, родимай, все стоишь? А куда ты на хрен с подводной лодки денешься? Вон, как рожа припаялась – хрен отодрать! Сейчас я, касатик, водичкой теплой полью, и ты оттаешь, соколик ты мой!

Нюрка из чайника стала лить воду на таз в то место, где крепились губы Семена с инопланетным «звездолетом». Он почувствовал, как теплая вода коснулась его «ротовых конечностей», и это нежное, словно материнское прикосновение живительной влаги, вселило в него потерянную полчаса назад надежду на жизнь. Рот Сени «Гутенморгена» под действием теплой воды постепенно отошел. Семен мгновенно отлип, и не удержав равновесие завалился задом в снег. Его губы, как два огромных украинских вареника, распухли и напоминали перезрелые сливы. Он хотел что—то сказать Нюрке в знак благодарности, но вместо звука голоса Семен услышал странные звуки. Звуки эти напоминали бьющийся об воду рыбий хвост. Его вытянутые губы странно прыгали перед его ртом, и от них исходило какое—то ранее ему неведанное губоплескание.

– О, соколик, как твои грибы занемели! Ты, Семен, теперь похож на того Поля Робсона! Тот тоже был на весть мир знаменитый губошлеп! Может и ты, апосля таких стрессов, станешь знаменитым, как сам Поль? Может в нашем деревенском хоре будешь петь? Ты же парень статный и, до безобразия красив. Губы у тебя щас, что станок для лобызания наших баб! Ты ж таперь своими грибами, всех девок деревенских зацелюешь до смерти, – сказала доярка и рассмеялась.

Семен осторожно трогал пальцами свой рот и удивлялся своему слабоумию. Он, раз от разу что—то хотел сказать Нюрке, но губы не слушались его. Они болтались, словно два связанных между собой детских надувных шара с налитой в них водой, и издавали такое шлепанье, что сквозь слезы Гутенморген даже засмеялся. Сейчас ему было просто смешно. Рот не хотел слушаться, будто это был не его любимый рот. Он был словно чужой. Будто это был не тот рот, который час тому назад прикладывался к бутылке с Канонихиным бальзамом. Будто бы это был не тот рот, который еще два часа назад целовал дома под елкой его жену Аньку, и ощущал ее нежные, теплые и влажные губы. Что теперь скажет она, когда увидит эти фиолетовые сливы? Что подумает? Тревожные мысли закрались в голову Гутенморгену. Он представил себе, как войдя в дом, получит удар скалкой по голове, а его Анька заорет на всю деревню, словно сирена гражданской обороны:

– «А, а, а!!! Где это ты шлялся, кобель занюханный? Кто это тебе так твои „грибы“ отсосал, что они на хобот стали похожи»?

Вряд ли Анька поверит, что вот так, в новогоднюю ночь, он, великий деревенский предприниматель Семен Гутенморген, прилип на ферме к инопланетному аппарату. Вряд ли поверит, что он не лобызался эти два часа в деревенском клубе с новенькой практиканткой, слух о которой пронесся по всей деревне, словно курьерский поезд.

Изрядно околев, Семен ввалился в деревенскую котельную. Нюрка к своему заработку доярки, еще прирабатывала там истопником. Усевшись на топчан напротив котла, он взглянул в запыленный осколок зеркала и, потрогав свои синие и вздувшиеся уста, застонал. Грудной рык вырвался из его нутра, напугав даже Нюрку, которая трижды перекрестилась.

– Ты мне, Нюрка, шправку напр—напр—напрши! Дря моей Анюты! Напр—напрши, что я к шалезяке швоей ха—харей прилипт!

– Да, Семен, Анюта ввалит тебе сегодня, как коню геранскому! На кой хрен ты полез целоваться с этой жалезякой? Нявошь ты забогатеть так хочешь, что харю свою в такой мороз суешь туда, куда мой кобель свой хвост не совал? – спросила Нюрка.

– Ничехо тшы, Нюрка, не понимашь. В этой жалезяке тонн двадцать чистого люминию. А може и еще какой хрени? Шла бы ты, к своим коровам, да начинала бы доить, а то молоко перегорит. Тогда тебе предшедатель тошно, как коню навалит. Тшы мне шпрафку будешь пишать?

– А что я тебе напишу? – спросила Нюрка, сворачивая «козью ножку» из собственного самосада.

– А напиши так – Я, Матренкина Нюрка, наштоящей шпрафкой жаверяю, что Шемен Морозофф, в шкобках Гутенморген, получил проижводственную травму в виде обморожения ротовых конешностей, то ешть губьев. Поштавь свою подпишь.

Нюрка, взяв тетрадный лист, посередине вывела:

Справка.

Ниже она написала:

«Настоящая справка дана Семену Морозову для предъявления жене Аньке, которая подтверждает, что он в Новогоднюю ночь получил обморожение рта в результате прилипания к металлическому предмету округлой формы неизвестного происхождения (предположительно НЛО)».

– Тшы что, дура? Какой НЛО? Это же корыто для молока ш Худолеффшского шыржавода. Мне так Шумахер шказал!

– Ты, Семен, сам дурак! Я же видала, как это корыто Худолеевского сыроваренного завода над деревней летало, пока не шмякнулось в огород к Канонихе! Я давеча вышла покурить на свежий воздух, гляжу это корыто без звуку в воздухе висить, а потом, как полетить – туды, сюды, туды, сюды! Я думала, померещилось мне, а оно во как…

– Тшы, Нюрка, никому не гофори! Я тебя денех дам, чтоб ты молчала. Народ, как прожнает про тарелку, понаедут к нам вшякие профессоры со швоими приборами. Шкажуть, радиация у наш! Жаберуть этот тазик, да ф Мошкву швою шволокут. Они, гады ученыя, фсе в швою Мошкву волокут, что крыши амбарные! А мы по вешне на этой тарелке жемлю пахать будем. Шолярки не надо, ГШМу вшякого не надо. Прифяжем ее к плухам, да айда мужички, жемлю пахать и шеять! Ты ж, Нюрка, перфая будешь картошки шажать? – прошепелявил Гутенморген, уговаривая доярку никому не говорить об инопланетном корабле.

– А как же, милек, без картошки—то? У меня пять ртов и все жрать хотят. Нет, мне без картошки никак нельзя! А коли к нам ее хозяева наведаютси? Та давай нашего брата швоими лазарями, да атомами палить, да люд земной изничтожать, как когда—то германец изничтожал? Что ты тогда скажешь?

– Какие, дура, лажари?! Какие, на хрен, атомы?! Видали мы их лажари! У наш такое оружие есть! Мы их вилами, да топорами, как наши деды германца шупоштата били! До Марса ихнего долетим и жнамя победы на Рейхштаг поштавим!

Долго ли, коротко ли Семен спорил с Нюркой, но все же уговорил ее никому ничего не говорить. Хотя сам Гутенморген знал наверняка, что уже сегодня все Горемыкино будет знать о нашествии инопланетного разума на российскую глубинку. Нюрка хоть и поклялась гвоздем, на котором висит портрет ее дедушки белогвардейца, только для нее эта клятва ничего не стоила. Нюрка имела настолько буйную фантазию, почерпанную из книг великих фантастов, что могла к уже свершившемуся факту добавить такое, что к вечеру из Горемыкино вполне могут потянуться в район толпы беженцев.

Неистовое мычанье коров на ферме оторвало Нюрку от общения с шепелявым Гутенморгеном.

– Во, завелись, будто рожають! Сейчас, сейчас уже иду! – сказала она сама себе и, включив доильный аппарат, вышла из котельной на дойку.

Семен, воспользовавшись, случаем отсутствия доярки, тихо вышел на улицу и приблизился к уже своему внеземному аппарату. Озираясь по сторонам, он приложил руку к пластинке. Когда межгалактическое судно распахнулось, Морозов влез в него.

– «Шваливать надо! Бабы шейчашь пойдут на дойку, да увидят мой аппарат и тогда жди гоштей иж штолицы», – сказал он сам себе, и уселся в кресло, как у себя дома перед телевизором.

Все произошло, как и прошлый раз. Аппарат приподнялся, и Семен волей своего разума направил его к себе домой. Тазик бесшумно заскользил над самым снегом, приподнимаясь только над заборами и кустами. Он, словно старался слиться с белоснежным покровом, лишь слегка поблескивая металлическими боками в холодном свете новогодней луны…

Глава пятая
Как Максимовна решила стать знаменитой и богатой

иже к трем часам ночи Машка собрала приближенных «к императору» в помещении «красного уголка». Новогодние торжества были закончены. Народ расходился по домам, а деньги отпущенные отделом культуры района – освоены. Атмосфера в доме культуры была переведена в состояние вялотекущего танцевального ритма.

Коля Шумахер вернулся в хранилище культуры нации с пятью бутылками самогона. Там, в «красном уголке» былых времен, на кумачовых скатертях коммунистического бытия, словно на свадьбу – был накрыт корпоративный стол. Каждый, кто приходил в клуб на празднование Нового года, приносил с собой закуску, которая складывалась на биллиардный стол под образами «Карла Маркса». Зеленого сукна на столе не было уже лет пять. Чтобы не пропадала добро, Галька гражданская жена Зека в одну из ночей аккуратно экспроприировала это сукно, очарованная его цветом и фактурой. С тех пор свиновод Сашка, с гордостью носил по деревне зеленые штаны, о «Дольче и Габаны», показывая народу потертые места былых сражений.

Зек был знаменит тем, что «на зоне», где он когда—то отбывал наказание, приобрел редкую специальность «кольщика». Благодаря его умелым рукам и художественному таланту половина деревенских мужиков ходила в наколках. Они украшали их тела в различных и даже интимных местах. Однажды по—пьянке, напоив свинью водкой, он наголо обрил ее опасной бритвой. Пока свинья валялась как «свинья» в состоянии алкогольного опьянения, Саша так разрисовал «машинкой» ее тело татуировками, что она стала похожа на настоящую Палехскую шкатулку. На работу свинаря, а по совместительству клубного художника, прибежала глядеть вся деревня. Народ каталась покатом, умирая от смеха. Наколотые на свиных боках картинки Сашка взял из старого журнала «Крокодил».

Выходка Зека вызвала гнев у председателя колхоза, но когда за шкуру свиньи сданной на бойню один из предпринимателей заплатил бешеные деньги, то профессия «свиного кольщика» стала для Сашки Зека основной.

С тех пор каждый рабочий день, он жужжал Зек машинкой, разрисовывая деревенских «пятачков» замысловатыми хохломскими узорами, которые он срисовал из книги «Узоры русских народов севера». Свиньи из села Горемыкино стали пользоваться огромным спросом и шли по тройной цене. Сумочки, кошельки из шкур местных хрюшек стали модными аксессуарами среди богатых дам Рублевского шоссе Москвы. С тех пор художественная «роспись» была поставлена председателем на широкую ногу. Вот так, благодаря Сашкиному умению расписывать хрюшек, словно пасхальные яйца, в Горемыкино потянулись всевозможные торговые дилеры известных кожгалантерейных фирм. Бюджет колхоза начал прирастать твердой валютой, а Сашка получил в народе широкую популярность и известность. Особое предпочтение получили молочные поросята на спине которых Зек каллиграфическим почерком цветной тушью выводил, словно на праздничных тортах – «Совет да любовь» или «Саньку от Вована».

Балалайкина закончив работу, восседала за столом в самом центре, в образе «Снегурочки». По правую руку в образе «Деда Мороза» сидел колхозный инженер и кандидат на ее сердце Колька Крюков. Сквозь свисающие пейсы белоснежной шевелюры, он косился на Максимовну, нежно и ласково называя ее Машенькой. Раз от разу он подливал ей «бальзам», в надежде разжечь в груди красавицы огонь бушующей страсти.

Максимовна, с полным равнодушием глядела на Колю Крюкова и в душе своей мечтала не о колхозном инженер, а о брутальном самце из высших слоев общества. В её планах как неделю сформировалась абсолютно иная, полная приключений жизнь, а Коля в этой жизни был той сухой постельной крошкой, которая мешала её планам. «Нубирит», висевший, на её полносочных грудях, открывал перед ней такие возможности, которые она не имела права упустить. Сдерживало Максимовну только одно: по паспорту она числилась, как глубокая и древняя старуха, а на вид выглядела, словно молодуха из танцевального ансамбля «Березка».

В углу под пологом из бархатного колхозного красного знамени, обняв своими лапками гипсовый бюст Ленина, который сохранился в клубе еще со времен правления коммунистов почивали пьяные пришельцы.

– Ша, – сказала Максимовна, и стукнула так кулаком по столу, что тарелки со звоном подпрыгнули и так же громко опустились.—Это кто такие будут?! – спросила она у Крюкова, предчувствуя, что гуманоиды прибыли по её душу.

– Ты, же сама наградила их за лучший карнавальный костюм, – ответил Крюков.

– А почему они тут лобызаются с вождем мирового пролетариата? – спросила Максимовна.

– Ну, так Шумахер их угостил «клюквянкой». Вот они и ослабли.

– Что Шумахер, – завопил Коля. – Я что знал, что они на убой так слабы. После второго стакана пришлось тащить их в самое теплое место, чтобы не околели на морозе. И так вон какой– то зеленью покрылись!

Максимовна встала из—за стола и подошла к бюсту Ильича, который обнимал один из пришельцев. То ли вид разгневанной Максимовны, то ли излучение «Нубирита», привели одного из гуманоидов в чувство. Он открыл свои бездонные глаза и что—то прочирикал на таком языке, который на Земле еще ни кто никогда не слышал.

Максимовна погладила его по лысой голове и как —то по матерински сказала:

– Спи родимый, когда оклемаешься, тогда и поговорим по душам. Твое пьяное чириканье в нашей деревне ни кто не поймет…

Гуманоид закрыл глаза и тут же отрубился.

– Что, будем делать мужики? – спросил Шумахер, рассматривая гуманоидов, которые от усталости прильнули к теплой батарее.

– Что —что очухаются, пусть валят на свою «Альфу—центарву» – сказал кузнец Прохор, кусая куриную ножку.– Погуляли на Земле, теперь пора и честь знать! Корми их дармоедов! Много таких по вселенной шляется и все хотят на Землю, на наши харчи!

Шумахер, выслушав кузнеца, засмеялся так, что стал икать.

– Ты что ржешь, придурок, – спросил Коля Крюков.

– Что – что! Вы тут все до последнего за их счет «горелку» пьете и новый год гуляете!

Присутствующие переглянулись.

– А ну—ка поясни нам Коля, за чей счет мы пьем, – спросила Максимовна, и за чей счет новый год гуляем?!

– За чей, за чей?! За ихний! Я же их инопланетный «тазик» «Гутенмогену» на металлолом сдал! А деньги мы всей деревней уже к двум часам ночи пропили почти все! Теперь чтобы им тарелку вернуть, нужно деньги назад у Канонихи забрать и отдать «Гутенморгену». А как Сеня, ту тарелку автогеном порезал? Что тоды?! Так что не видать им той Альфа—центарвы, как своих ушей! Долетались!

– У нас на ферме третий год баб на дойку не хватает, – пробурчал кузнец Прохор.

– Правильно! Туда и определим этих гуманоидов! Пусть они, коров за сиськи дергают, да на жизнь себе зарабатывают! Может они нам настоящий социализм построят?! – сказал Коля Крюков. Он налил в рюмку самогона и, запрокинув стакан в рот, сказал: – Поженим их на Нюрке! Она детей индиго наплодит. Хоть кто—то в колхозе головой работать будет!

– Правильно говорит Крюк! – крикнул Сашка Зек, – Я на свинарнике, как папа Карло навоз выгребаю. Пусть теперь пришельцы поработают. Нехрен на халяву водовку откушивать! Я хочу, как блатной сидеть, и жизни радоваться. Я что зря зону тапочками топтал?!

Максимовна сняла с головы кокошник и, положив его на сундук с театральным реквизитом сказала:

– После новогодних каникул мужики я в Москву поеду! Не могу я на ваши пьяные рожи смотреть. А тут еще и эти пожаловали. Нам своих пьяниц хватает, а тут еще эти понаехали.

Услышав неприятную для себя новость, Коля Крюков посмотрел на Балалайкину и сказал:

– О, ты, Машулька, не успела в нашей деревне корень пустить, а уже сматываешься?! Что так?! Может, среди нас достойных мужиков нет?

Максимовна откусила кусочек маринованного огурчика и похрустывая, сказала:

– Нет– Коля, среди вас достойных! Нет – и никогда не будет! Надоело, жуть как! Куда ни глянь – одна лишь пьянь! А я хочу жизни красивой и полноценной, как у Волочковой. Хочу на сцене петь и жить на полную катушку, чтобы аж дух захватывало!

– Какие парни в Москве? Дурочка, сиди уже! Там одна голубизна! – сказал инженер, видя, как не состоявшаяся любовь уплывает прямо из его объятий.

Макимовна посмотрела на Крюка с укором и сказала:

– Я поеду на «Лучший голос России»! Хочу петь! Хочу славы, хочу денег! Буду петь и на вас из телевизора глядеть!

– Машуля, а ты себе этих возьми в подтанцовку, – сказал Прохор. – Они в своих шмотках больше похожи на болерунов чем на инопланетян.

– Ты Прошка, что с головой не дружишь? Какая подтанцовка! Да их сразу ФСБ за жабры и в стойло, – сказал Шумахер.– Они же теперь как хлобкоробы из Таджикистана – гастарбайтеры! Им документы нужны.

– Не гастарбайтеры, а гости инопланетных цивилизаций! – поправила Максимовна. – Нам надо дружить с ними, а то они надумают нам войну объявить.

Участковый майор Бубу вошел в клуб в самый разгар общенародного гуляния. Отряхнувшись от снега, он снял свой форменный полушубок, и молча вытащив из планшета бутылку «горелки», сказал:

– Всех поздравляю Бубу с новым годом! Желаю, Бубу богатства и уважения к правопорядку.

Сашка Зек уважив участкового, подвинул ему табуретку и сказал:

– Господи, неужели, я дожил до таких счастливых дней! Начальник сам лично нам желает денег и счастья!

Майор Бухарцев по кличке Бубу осмотрелся, и, увидев спящих в углу инопланетян сказал:

– А это Мария Максимовна, кто такие Бубу будут?

– Да так, залетные какие—то, – сказала Балалайкина. – В клуб на новогоднюю дискотеку пожаловали с целью приобщения к культурным традициям российской глубинки.

– А документы у этих пришельцев есть, ил без документов они?!

– Судя по их костюмам, документов у них нет, – сказал Коля Крюков.– Тут и спрятать их некуда. Вон тряпки на них какие облиплые – как бабские лосины. Куда ни сунь все выпирает наружу!

– А что это они, Бубу зелененькие?! Не уж– то отравились чем?! – спросил майор, пристально рассматривая внеземной разум» сквозь лупу, словно Шерлок Холмс.

– Ну, так нашей «клюковки» наклюкались! Тут товарищ майор, такое дело, как наклюкаешься, так не только позеленеешь, но и серо– буро малиновым станешь! – сказал Коля Крюков, запихивая в рот соленый помидор.

Он в забытие как—то неловко надавил на него зубами и в этот миг помидор лопнул. Сидящий напротив Санька Зек, в мгновение ока покрылся зеленой помидорной массой.

– Во, майор глянь, Зек у нас тоже зеленый гуманоид! – сказал Крюков и заржал, как кастрированный мерин.

Не скрывая злобы, Зек вытер свою физиономию рукавом и влепил «деду морозу» прямо в красную пробку от заморских духов, которая болталась на резинке вместо носа Крюкова. «Дед мороз» не удержался на табуретке и упал на пол, запутавшись в театральных нарядах.

– Ты Крюков, скотина, – помидоры жрать не можешь! Да я таких как ты, – на зоне…

Майор Бубу, сидевший по левую руку от Зека, стеганул ладошкой по лысой голове Саши Зека, так что у того осыпались латунные фиксы, которые он надевал на народные тожества и гуляния.

– Цыц, урка, бу! Я на тебя, Бубу, сейчас протокол составлю, за нарушение бу, общественного порядка.

– Начальник! Век воли не видать! Крюк первый помидорами брызжется?! Я что ему какой поц, чтобы меня вот так можно изгадить. Вон, всю харю мне рассолом залил – конь германский!

Максимовна услышав от участкового про документы тут же смекнула. Участкового надо брать «за жабры» немедленно. С его помощью она могла решить свои паспортные проблемы и заменить паспорт на новый.

– Что—то мне жарко, – сказала она, скидывая с себя наряд Снегурочки.

Она выкатила перед участковым свои полные сока и любви груди, и томно вздохнула, привлекая к своим «охмуряторам» внимание участкового.

Бубу, искоса поглядывая на выпирающий бюст Максимовны, изначально старался всей душой сопротивляться соблазну, но его сопротивление было не долгим. «Набальзамировавшись», он после второго стакана окончательно сдался и был готов припасть к ее груди. Воспылав к ним любовью, участковый инстинктивно вытянул свои губы в трубочку в надежде коснуться этого великолепия. Максимовна, увидев неуемное желание майора добраться до ее плоти, решила флиртануть ради достижения своей цели.

Подмаргивая бархатными ресницами, она подала майору тайный знак. После чего встала из– за стола и вышла на улицу. Бубу мгновенно клюнул на ее уловки. Ничего не подозревая, через несколько минут, он вдруг возжелал освежиться и вышел следом за Максимовной.