Текст книги "Деревья падают в лесу"

Глава 3
«Все будет хорошо»

Следующий месяц был так же насыщен на события, как и прошедший день. Я переехал к Наташе. Сам переезд занял не больше дня. Устав от периодических перемещений по съемным квартирам, на этот раз я нанял двух грузчиков, которые за час освободили мою полупустую квартиру и перевезли все вещи на квартиру Наташи.

Это была уютная двушка с общим коридором и двумя раздельными комнатами. Наташа предложила мне комнату поменьше. Там располагался письменный стол, большой вместительный шкаф советского образца, но очень красивый. Видимо, бывшим обладателям этого шкафа пришлось серьезно попотеть, чтобы достать его в свое время. Еще несколько стеллажей и книжных полок по стенам, диван, стоящий напротив письменного стола.

Признаться, я не любил делить жилье, но с Наташей почему-то не переживал за неудобства. Тем более с девушкой. И как показал первый месяц, правильно делал. Поначалу это немного удивляло. Слишком легко и быстро мы привыкли к присутствию друг друга. Пусть и по разным закрытым комнатам.

Наташа не лукавила, когда говорила, что к ней не приходят гости. После учебы она несколько вечеров в неделю проводила в кафе, подрабатывая бариста, остальное время, свободное от учебы, просиживала в библиотеке, либо на различных встречах или дома, сидя за книгой. Всегда в тишине или с легкой негромкой музыкой. Несмотря на это, у нее было много друзей и знакомых, которых она, однако, не любила впускать в свой домашний уют.

Квартира располагалась на шестнадцатом, последнем, этаже, и выходила окнами на оживленное шоссе, вдоль которого тянулась линия железной дороги. Затем небольшая промышленная зона и уже совсем вдали другой жилой массив. Индустриальный пейзаж вдохновлял меня. Я смотрел в окно и чувствовал, как город живет. К тому же была уже середина ноября, и робко начинал выпадать первый снег. Желтые блики, которые я так любил в ночном городе, сменились белой шерсткой, и мне становилось невыносимо уютно в этом месте. На высоте. Я невольно ощущал странное успокоение, словно здесь меня никто не может достать, и я нахожусь под покровительством хозяйки берлоги на высоте.

С Наташей мы виделись только на лекциях и иногда на кухне, когда совпадал распорядок дня. Иногда она угощала меня завтраком, иногда я ее ужином. Но разговор никогда не заходил дальше обсуждений будничных ситуаций и каких-нибудь лекционных уточнений. На парах я также старался не уделять ей особого внимания, чтобы не было заметно, что нас что-то связывает. Первоначальная соседская неловкость быстро прошла, и осталась лишь тактическая вежливость. Наташа понимала, что я нахожусь в ее квартире в качестве гостя, хоть и оплачивающего аренду, и имею более высокий социальный статус. Вежливостью и отсутствием назойливости она показывала, что понимает это и относится уважительно. Вообще Наташа была чрезвычайно тактичной девушкой. Это подкупало.

В магазине дела шли более-менее гладко. Я с большой грустью проводил Ивана, который проработал у меня еще неделю с тех пор, и достаточно быстро нашел ему замену. Высокого, худого, рыжего паренька. Очень разговорчивого и простого. Он оказался знакомым моих знакомых и достаточно живо откликнулся на вакансию продавца. С такой же живостью и усердием принялся за изучение технических материалов, необходимых для консультаций и освоения работы с кассовым аппаратом. Учет по вечерам я проводил сам. Поэтому домой возвращался ближе к девяти. Уставший и опустошенный еще одним днем. Засыпать удавалось только к двенадцати часам. Хорошо, что ранних пар у меня было мало. В основном в университет нужно было ехать к десяти утра или к обеду.

Нового продавца звали Егор. Он только закончил строительный колледж, не смог с первого раза поступить в университет, поэтому на ближайший год ему была необходима работа. Магазин работал с двенадцати до восьми. Это его полностью устраивало. Да и заработная плата продавца у меня была чуть выше среднего по городу. По выходным я заменял его, потому что пока не мог позволить себе еще одного наемного работника.

Я порадовался, что удалось так быстро и так удачно найти замену Ивану. Егор был полон энтузиазма и ловил каждое мое слово. Я внутренне пожурил себя, что так сильно расстроился, когда Иван сказал об уходе, и что пал духом от этой новости. Все-таки обстоятельства были не так мрачны, как казалось.

Денег от магазина все так же хватало, чтобы покрыть все текущие расходы на жизнь. Но откладывать пока не получалось. Не получалось и гасить текущие кредиты, а их накопилось на триста тысяч. Я своевременно оплачивал ежемесячные платежи, но это были в основном проценты. От этого становилось досадно, потому что я понимал, что работаю только на банк. Я помнил предложение Марка, но не хотел им пользоваться. Все-таки долг перед обезличенным банком не так сильно давил на мое чувство вины. Невозможность погасить долг перед Марком приносила бы мне еще и нравственные страдания. Но знание, что у меня есть пути отхода, перекрывало досаду от финансовых дыр.

Я пытался перераспределить освободившиеся от аренды квартиры деньги, на постепенно погашение кредитов, но ничего не получалось. Словно в обветшалой лодке, как только была заткнута одна дыра, неизбежно появлялась новая. И сэкономленные деньги утекали в другую пробоину. То ли меня с детства не научили финансовой грамотности, то ли я был из того сорта людей, у которых деньги в принципе надолго не задерживаются, то ли деньги обладали подобной текучестью абсолютно у всех, но другие умели скрывать это, потому что изначально оказались в лучших условиях, не на посудине, а на яхте.

Так или иначе, я успокаивал себя словами Саши Соколова, что отсутствие денег делает меня хорошим буддистом.

И время неумолимо шло. Я не врал Марку, когда говорил, что не был в отпуске уже больше семи лет. Никуда не ездил, ничего не видел, не сменял обстановку. Жил и работал в одном и том же городе уже почти пять лет, только изредка сменяя арендованные квартиры. Это было единственным разнообразием в моей жизни. Я иногда задумывался, что бы было, если бы у меня была своя квартира и все эти пять лет я провел на одном месте. Возможно, мой локальный кочевой образ жизни был для меня маленьким спасением.

Как и у любого однообразного продолжительного действия у оседлости были побочные эффекты. Я не успевал за временем. Оно, как и деньги, было текучей субстанцией. А в условиях одной и той же обстановки память скользила по прошлому, как по накатанной, не имея возможности зацепиться за какие-то события. Даже самые яркие из них зачастую проходили в одном и том же месте, поэтому наслаиваясь друг на друга, смешивались, переплетались, теряли свою уникальность, а потому казались одним бесконечным днем, длиной в пять лет.

Другая проблема заключалась в том, что я никак не мог спрогнозировать будущее. У меня не было цели, не было задачи на ближайшие десять лет. Срабатывало привыкание и, как бы я не старался себя растормошить, понимал, что погряз в пучине собственного выработанного инфантилизма, когда всегда находишь повод для ленности, достаточно правдоподобный (ох как ленивый разум изобретателен в условиях угрозы повседневности), то нет денег, то нет времени, то нет желания. И все это были очень весомые аргументы. Весомые, потому что приносили страдание своей неизбежностью, к которой тоже, надо сказать, привыкаешь и свыкаешься.

Единственным успокоением для меня все-таки оставались лекции. Я хотя бы успокаивал себя тем, что приношу пользу обществу, человечеству, конкретно этим ребятам. И был рад, что те же самые однообразие и повседневность еще не успели отравить это спасительное чувство.

После одной из лекций меня позвала к себе заведующая кафедрой.

Инга Валерьевна, сухенькая приятная женщина, преподавала историю отечественной журналистики, заведовала кафедрой уже почти десять лет. Я сам когда-то был ее студентом. Она позвонила и попросила зайти после занятий. Дело было неотлагательное. Меня ждал разговор о студенте пятого курса, который защищал у меня дипломную работу.

– Здравствуйте, Инга Валерьевна.

Инга Валерьевна была занята своими делами. Она пространно смотрела в компьютер, медленно водила мышкой по столу. Было видно, с каким трудом даются ей эти движения, непривычные для людей ее возраста. Иногда она цокала и, полуприкрыв глаза, сотрясала головой, видимо, сокрушаясь от прочитанного. Я понял, что она проверяет работы студентов, и понимал отдельные проявления ее недоумения.

Во всяком случае, я знал, что она терпимая, мягкая и тактичная женщина. Обычно людям такого характера не удается добиваться высоких постов, пусть даже и заведующего кафедрой, но эти ее качества были настолько сильны и непробиваемы, что никакие интриги и подхалимаж отдельных коллег не могли противопоставиться этому.

– Здравствуйте, Максим Андреевич. Я сейчас закончу.

В кабинете больше никого не было.

– Вы сегодня видели, Артема? Старикова, – уточнила она. – С пятого курса.

– Нет еще, а что?

Я был дипломным руководителем у Артема. Он писал работу о средствах массовой информации Третьего Рейха и приёмах в манипуляции массовым сознанием немцев перед Второй мировой войной. Это был умный, спокойный и рассудительный молодой человек из того сорта студентов, которые мало говорят на занятиях, внимательно слушают и плодотворно занимаются с материалом вне университетских стен.

Артем практически с начала пятого курса изъявил желание писать у меня дипломную работу, а так как он увлекался еще и историей, тема пропаганды в нацистской Германии подошла ему очень кстати. Я не возражал.

– Мне сегодня с утра звонил декан, а ему звонили из пресс-службы областной администрации. Дело в том, что Артем опубликовал пост, точнее часть своей дипломной работы, с фотографиями из архивной съемки, как лидеры нацисткой Германии принимают участие в различных мероприятиях: пьют пиво в местных ресторанах, едят в полевой кухне, сажают деревья и многое другое.

– И? – немного недоумевал я.

– Все бы ничего, но Артем сделал, так сказать, сравнительный анализ с местными реалиями.

Я уже начал приблизительно понимать, о чем хочет сказать Инга Валерьевна. Но дал ей закончить.

– Рядом с фото нацистских лидеров, сажающих деревья, стояли фото различных современных политиков. В том числе нашего губернатора. Максим, я не видела этот пост. Мне только рассказали в пресс-службе, с ними я тоже разговаривала сегодня. И немного текста еще в духе, что методы пропаганды нацистов и современные методы политиков иногда в чем-то похожи. По фото, конечно, это и так видно. Но! Артему сегодня утром тоже сразу позвонили из университета и велели удалить пост. Он это сделал. Надеюсь никаких последствий не будет. В пресс-службе мои знакомые, которые еще там работают, уверили, что не стали показывать это губернатору, а сразу позвонили нам, чтобы пост не дай бог не разошелся по сети. Такие вот новости, Максим Андреевич.

Я сидел и не знал, что сказать. Инга Валерьевна действительно переживала.

– Он что-то говорил вам об этом, спрашивал? – с какой-то надеждой в голосе спросила она, хотя от этого уже ничего не зависело. Она просто хотела поговорить, чтобы я ее как-то успокоил.

– Нет, он ничего не говорил мне, Инга Валерьевна. Не переживайте, у него не так много подписчиков в соцсетях. Он никакой не блогер популярный. Думаю, все это пройдет для нас всех без последствий. Да и к тому же это безобидный пост безобидного студента. Даже если и будет какая-то реакция со стороны пресс-службы, официальная реакция, объясним это обычным научным интересом. Он пишет дипломную, исследует вопрос. Это действительно так. Покажем дипломную. Я все подтвержу и объясню. Но думаю до этого не дойдет, – повторил я.

– Вы же понимаете, – продолжала она, видимо мои слова ее не сильно успокоили, – что сейчас обстановка со всем этим интернетом не самая здоровая. Людей штрафуют за высказывания, за оскорбления власти, а тут еще и о фашистах. Вы помните, как студента одного из университетов обвинили в экстремизме, когда он писал дипломную об экстремизме. Я уже не знаю, чего и ожидать еще. И так уже лишний раз все перепроверяешь, обдумываешь, взвешиваешь, прежде чем написать или опубликовать. Да, если бы это кто-то подхватил, нас бы разорвали на части, особенно его.

– Да, прекрасно понимаю, как все это можно извратить.

Она выдохнула, закрыла лицо ладонями, облокотившись на стол. Несколько секунд мы сидели в тишине, пытаясь каждый по-своему осмыслить происходящее.

– Ладно, – взяла себя в руки Инга Валерьевна, – будем надеяться на лучшее.

– Что сказали в деканате. У Артема не будет проблем в университете?

– Если все пройдет тихо, то не будет. Декан попросил поговорить с Артемом и объяснить ему всю ситуацию. Вам нужно поговорить с ним. У их группы сегодня вечером занятия в нашем корпусе.

– Да, конечно, я поговорю с ним.

– Спасибо, Максим Андреевич.

– Надеюсь… – я сделал паузу (это слово прозвучала в нашем диалоге уже несколько раз, потому что нам не оставалось ничего другого), – …все будет хорошо, Инга Валерьевна.

Она попыталась улыбнуться. Я улыбнулся ей в ответ.

Это была очень интересная женщина. Из разряда тех дам, которые с годами становятся красивее, морщины которых только придают шарма лицу, делают женщин правдивее. Прошло уже почти десять лет, как я учился студентом у Инги Валерьевны, а она почти не поменялась за это время. Иногда мне казалось, что она застыла в каком-то одном истинном своем положении тела и разума, которого достигла, добилась трудом, опытом и знаниями. И это состояние было ее естеством, открытым для всех и в то же время, обладающим абсолютной защитой перед всеми. То же самое я мог сказать только про Марка. Для меня это был единственный верный признак настоящего интеллигента, человека не с большой буквы, а человека с истинной буквы. Я всеми фибрами своей души желал когда-нибудь достигнуть такого состояния. Но знал, что мне оно, возможно, не дано.

До лекции было еще полчаса. Я пошел в столовую, чтобы выпить кофе.

В зале уже сидела Наташа. Я взял кофе, булку с сосиской и подсел к ней.

– Слышала уже? – спросил я.

– Да, вся кафедра гудит. Студенты-журналисты уже в курсе.

– Как Артем? Был сегодня?

– Не знаю его лично. Но наши говорят, он вроде бодрячком. Даже немного горд. Не показывает, конечно, открыто. Но можно так подумать.

– Это хорошо, – я задумчиво глядел в стакан.

– А что говорят на кафедре?

– Я только от Инги Валерьевны. Все затаили дыхание. Пресс-служба белого дома не хотят шумихи, сразу позвонили им и не стали докладывать губернатору. Сам то он вряд ли увидит. Мне сегодня надо будет еще поговорить с Артемом. На всякий случай.

– Мне пора на пару.

– Да, иди.

Я еще немного посидел и пошел на кафедру журналистики, чтобы попросить преподавателя лекций у пятого курса предупредить Артема, чтобы он нашел меня в двести первой аудитории после занятий.

Спустя пару часов я сидел в аудитории и просматривал местные популярные паблики в поисках репостов поста Артема. Мои поиски не увенчались успехом, поэтому я немного успокоился.

Мне было жалко Артема, как бывает жалко хороших людей, которые в силу несправедливых обстоятельств попадают в неприятные ситуации. Я узнал его еще на подготовительных курсах от университета для одиннадцатиклассников. Уже тогда он проявлял активную гражданскую позицию, писал интересные эссе на различные актуальные темы, которые мы давали школьникам, чтобы выявить широту их кругозора. Артем писал интересные работы по проблемам современной цензуры, скинхедства, степени свобод и прочему. Конечно, это были еще незрелые рассуждения молодых людей, которые не до конца разобрались в теме, но желают разобраться.

Артем пришел тогда со своим отцом. Позже из коротких бесед я узнал, что они живут вдвоем. Мама Артема умерла при родах, и мальчика воспитывал отец. Я видел эту безграничную любовь в глазах его отца, которую сложно скрывать, да и не зачем. Было видно, как он гордится сыном и как отчаянно и безвозмездно хочет дать ему то, чего никогда не было у него самого.

Помню, как в тот момент мне стало немного не по себе. Даже грустно от того, что я никогда не видел и не увижу этого самого взгляда, направленного на меня. Взгляда отца. Не знаю, может быть, я достоин хотя бы половины такой гордости.

Конечно, я не скрывал, в первую очередь от себя, что эта парочка – отец и сын – произвели на меня впечатление, которое заставляло относится к Артему по-особенному. Я старался не выпячивать это чувство, чтобы не навредить студенту единоличным расположением, остальные такого не любят, но с радостью принял его просьбу писать дипломную работу у меня.

И сейчас вся ситуации вызывала липкое чувство тревоги, от которого было сложно отделаться. Я знал, Артем сильно переживает, хоть и не подает виду. Мне нужно показать, я не виню его ни за что и полностью на его стороне. В то же время, немного пожурить за неосмотрительность. Предстоял сложный разговор.

Как раз в это время открылась дверь в аудиторию.

– Здравствуйте, Максим Андреевич, – сказал Артем. – Можно?

– Да, проходи.

Артем зашел, положил сумку и подошел ко мне, чтобы пожать руку. Я всегда в личном общении старался придерживать легких рамок, чтобы говорить на одном уровне.

– Привет. Садись, – пригласил я его. – Заварил ты, конечно, каши.

Как можно непринужденнее сказал я.

– Да, простите, я не думал, что все вот так отреагируют. Но я же ничего не придумал, не соврал и не сочинил. Я просто выставил подборку фотографий. Не я же делал эти фотографии. Оно же так и было все на самом деле.

– Все так и есть. Я говорил с Ингой Валерьевной. Будем надеяться, что все это пройдет незамеченным и через неделю все забудут об этом. Ты мне скажи только одно: как много человек видели твой пост и делал ли кто-нибудь репосты. Особенно какие-нибудь группы в соцсетях?

– Да Женя друг мой делал. Я сразу попросил удалить и со своей станицы в аккаунте тоже, как только мне позвонили из деканата. И один паблик да тоже сделал репост.

– Это уже плохо, – немного помрачнел я.

– Но я потом проверил у них. Как только я удалил пост со своей страницы, у них тоже перестал показываться.

– Что за паблик? Популярный?

– Я не помню, Максим Андреевич. Какой-то городской. Но его уже там нет.

– Что нет, это понятно. Главное, сколько человек его увидело и не было ли среди них особенно заинтересовавшихся, которые могли сделать скриншот страницы или еще хуже просмотреть сохраненные данные в поисковике или браузере. Ты же понимаешь, что информацию, которая попала в интернет, очень сложно удалить. Практически невозможно. Сколько у тебя подписчиков.

– Четыреста друзей. Но почему в пресс-службе так отреагировали? Я же не оскорблял лично никого и не переходил на персоны. Это же просто фото, взятые из интернета.

– Артем, так получилось, что мы существуем в очень широком, разнообразном и живом медийном пространстве. И зачастую оно не подчиняется никакой здравой человеческой логике, хоть и создано человеком. Любая мелочь в этом пространстве может быть возведена его агентами в ранг несопоставимо масштабного и важного, а что-то действительно значительное и кричащее может промелькнуть и остаться незамеченным. Я же приводил вам примеры из истории мировых, да и наших медиа. Человек информационный устал реагировать, он привык, он приелся информацией, и, чтобы хоть как-то растормошить его и привлечь внимание, созидатели пространства, хотя какие же они созидатели, просто ремесленники, пойдут на самые изощренные выходки и уловки, даже если они идут вразрез той самой логики и здравого смысла. И что самое страшное, из-за многослойности, разнообразия и шума, когда информация, факты и мнения, как листья капусты, накладываются друг на друга, а зачастую и переплетаются, даже самые маститые теоретики и практики СМИ не могут с точностью сказать, что будет громким и оглушающим, а что пройдет незамеченным писком во всем этом пространстве.

Я завел тираду спонтанно, чтобы успокоить Артема и самого себя. Он сидел и внимательно слушал. А потом спросил, так просто и искренне, что мне стало не по себе.

– Вы поэтому ушли из журналистики?

У меня защемило в душе, свело, как мышцы голени поутру, неожиданно и больно, когда сквозь сон остается только долго и натужно терпеть, стиснув зубы. Я почувствовал себя беспомощным, сидя перед этим парнем, и, что самое противное, трусливее. И хотя выходка Артема была скорее от непонимания общей картины того, как все устроено в местной политике и политике вообще, это не оправдывало меня, но делало его свободу самовыражения чище и самобытней. Хотя он об этом, наверное, даже не догадывался.

Я сидел, смотрел на парня и думал, в ком из нас двоих больше внутренней свободы.

– Я был хорошим журналистом, Артем. Мне об этом говорили, и хотелось бы думать. Я не сразу разобрался, что и как устроено в мире общественной жизни. Возможно, даже намного позже, чем разберешься или уже разобрался ты. Как и всем стыдно за первые годы работы на телевидении. Я работал в столице, снимал хвалебные сюжеты местному префекту. Тогда я не задавался вопросами личной морали и ответственной политики, потому что не дорос. Я был, как маленький ребенок, который думает, что родители могут быть только добрыми, честными и умными. Но это не так. Много родителей таковыми не являются, много злых, лживых и бестолковых людей, и большинство из них чьи-то родители. Я могу долго рассказывать про все это, как-нибудь может проведу лекцию, но в конце концов это опротивело и осточертело. И я ушел.

Я сделал небольшую паузу

– Я решил быть наблюдателем, а не участником, – добавил я.

Было не по себе от этой исповеди. В глубине души я знал о своем гражданском малодушии, оправдываясь, что черты моего характера слишком мягкие и замкнуты на себе, поэтому журналистика не для меня. Но, возможно, такими доводами я вновь обманывал самого себя, хоть как-то пытаясь снять груз ответственности.

Я поспешил сменить разговор и оставить внутренний диалог на потом.

– Понимаешь, я вот сижу и не понимаю, не до конца уверен, что твой пост – небольшое мимолетное недоразумение или непростительная выходка, которая может стоить всем нам многого. На кафедре скрестили пальцы, чтобы он прошел незамеченным. Может, мы нагоняем панику. В пресс-службе тоже сидят паникеры, которые, как и я, понимают правила игры, а точнее их отсутствие, в информационном замесе и лишний раз хотели от греха подальше перестраховаться. И себя от неприятной работы избавить, и нас, как знакомых, а многие из них вышли с этой кафедры, предостеречь. Но я все-таки склоняюсь к положительному исходу. Все быстро среагировали. И скорее всего, как я и говорил, через неделю мы уже забудем об этом.

Конечно, я врал. Я не был ни в чем уверен. Но я видел, как Артем начинал мрачнеть от моего монолога, и мне нужно было подбодрить его.

– Но я ведь не сделал ничего плохого, Максим Андреевич? – с надеждой в голосе спросил он. – Если меня исключат из вуза, для отца это будет большим ударом. У нас и денег нет, чтобы если что поступить на контракт. Ведь меня даже на заочку бюджетную потом не возьмут.

– Ты давай раньше времени не разводи трагедию. Пока все хорошо, и ничего не предвещает угрозы. Я же говорю тебе, все обойдется. Ты не сделал ничего плохого. Главное, чтобы твоей неосмотрительностью никто больше не воспользовался в своих интересах. Все-таки губернатор. А у нас многие его не любят, да и у любого политика, есть противники. Вот их то нам и нужно сторониться в случае чего.

– Я понял, – грустно сказал Артем.

– Ты главное не вешай нос и никому ничего не говори. Одногруппники, конечно, все уже знают. Но больше вообще ни с кем не говори про это, от греха подальше. Хорошо?

– Да, конечно, Максим Андреевич.

– Ну, все иди. Уже поздно.

– Спасибо, – он виновато протянул мне руку. Я пожал ее и проводил его взглядом.

– Твою ж мать! – громко выругался я, когда он ушел, и медленно стал собираться. Я очень устал от этого разговора. Еще нужно заехать в магазин, провести учет. Но голова уже не варила. Мне хотелось сидеть вот так здесь, в пустой аудитории. Выключить свет и просто сидеть, не думая ни о чем. Вспоминать беззаботные студенческие годы, когда все было проще и светлее. Когда гражданская позиция заключалась лишь в том, чтобы вступать в глупые и наивные проправительственные молодежные движения, когда они еще вызывали у студентов чувства надежды. Вступать в них и пытаться что-то делать, помогать людям, собираться в группы и вести дискуссии. Но те наивные времена прошли.

Я выключил свет, но не остался. Закрыл аудиторию и пошел на кафедру, чтобы оставить ключ. В кабинете все так же сидела Инга Валерьевна и проверяла работы. Наверное, уже другие, подумал я.

– До свидания, Инга Валерьевна, – сказал я, повесив ключ в большую ключницу от наших аудиторий.

– До свидания, Максим Андреевич, – ответила она. – Вы поговорили с Артемом?

– Да, поговорил, все хорошо. Думаю, что все хорошо.

– Он держится.

– Да, он молодец. Переживает, но виду не подает.

– Это хорошо. Все будет хорошо, Максим Андреевич.

Фраза прозвучала неожиданно, искреннее. Я не успел среагировать и внутренне защититься от проявленной доброты, которая вдруг надавила на болевые точки. Застыл, как поломанный робот, не зная, как реагировать. Сказать сухое неблагодарное «да» и выйти из кабинета или упасть на ближайший стул, уронить лицо в ладони и разрыдаться. Я злился на себя в такие моменты. Понимал, что не могу с собой ничего поделать, что это не я вовсе, а тот мальчик, которого недолюбили, недожалели, недообнимали, недозащитили, поэтому любые, даже самые малые проявления поддержки, понимания и искренней жалости, вызывают приступы ответной реакции.

Все происходило мгновения. Инга Валерьевна смотрела на меня чистыми серыми глазами, обрамленными морщинками. Смотрела светлым лицом, полным надежды и веры в лучшее, как может смотреть редкий человек, перешагнувший далеко за возрастной экватор, понимающий все. Мне хотелось подойти и обнять ее. Не знаю, откуда возникло такое чувство. Но оно возникло.

Я пересилил себя.

– Надеюсь, – только и смог выдавить я.

– До свидания, – сказала она, видимо удостоверившись, что я правильно понял ее послание, и принялась дальше заниматься своими делами.

Я вышел с кафедры в пустой освещенный холл университета. Было тихо, спокойно и уютно в коридорах большого здания с приглушенным светом. Редкие преподаватели и задержавшиеся студенты проходили вдали этих тоннелей. Я вдохнул полной грудью, чтобы привести мысли и чувства в порядок, спустился на первый этаж, в маленькое кафе при университете, взять кофе.

Это была небольшая стойка, в несколько квадратных метров. Сегодня за ней работала девушка, руки которой до локтей были в татуировках, длинные светлые волосы забраны в хвостик и подвязаны красной банданой, скрученной в ремешок. Сверху красовался небольшой узелок.

Несмотря на шестой час вечера, девушка не выглядела уставшей. Она как обычно улыбалась. Не в сторону, а внутрь себя, это было заметно. Так улыбаются люди, которые любят то, что они делают. Одновременно с этим она была полностью сосредоточена на происходящем, как может быть сосредоточен владелец своего дела, хотя по сути ничего не происходило, редкий гость заходил к ней за кофе в такой час. Поэтому она занималась отчетными делами в небольшом ноутбуке.

Она знала меня в лицо, я был частым гостей. Сама стойка стояла здесь уже почти год.

Она мне нравилась. Девушка. И кофе был хороший.

– Здравствуйте, – подошел я к стойке. – Можно капучино.

Девушка быстро отвлеклась, подняла голову от компьютера и улыбнулась.

– Да, конечно, – быстро среагировала она и начала делать напиток. – Не поздновато для капучино?

– Мне все равно сегодня не заснуть.

– Тяжелый день?

– Тяжелый год, – улыбнулся я, хотя было не очень весело. – А может и все пять лет.

Добавил я и тут же пожалел.

– Как бизнес? – решил я побыстрее избавиться от неловкости.

– Достаточно хорошо. По сравнению с другими точками, которые были до этого. Здесь сносно. Большая проходимость. И хотя считается, что студенты не самые богатые покупатели, но на стаканчик кофе у них всегда находится. Мода пить кофе везде и всегда играет мне на руку.

Она говорила, не отрываясь от приготовления, ловко и уверенно играя рычажками и кнопочками большой кофемашины.

– Сахар? – уточнила она.

– Да, ложечку или пакетик, будьте добры.

– Вот. С вас сто пятьдесят рублей. Есть наша карточка?

– Есть, но никак руки не доходят ее активировать.

– Если не торопитесь, я могу быстро помочь. Карта с собой?

– Сейчас подождите, – я достал кошелек и вытащил от большого отделения стопку различных карточек. Найдя нужную, протянул ей. – Держите.

– Один момент, – она нажала на ноутбуке несколько клавиш. – Продиктуйте номер на карте.

– Так, шесть, четыре, три, четыре, восемь, ноль.

– И номер телефона.

Я продиктовал.

– Отлично. Все готово! Можете теперь предъявлять карту и пользоваться скидкой в десять процентов. Или по номеру телефона.

– Спасибо, большое. Что бы я без вас делал.

– Платили бы больше.

– Это точно. До свиданья.

– До завтра, – очень мило сказала она и опять принялась за свои дела.

Мне стало легче. Как часто, когда нам нагадили в душу или день выдался не лучшим образом, мы ищем спасения у старых друзей, хороших знакомых, случайных переписчиков, которые теплы и добры с нами, пусть исполняя правила приличия и вежливости. Мы ищем подтверждения, что жизнь идет своим чередом и во вселенной, несмотря на наши неурядицы, все в порядке. А значит скоро все наладится и у нас. И ощущение внешнего порядка у людей, которые нас окружают, пусть даже малознакомых, дает нам желанное успокоение.

Пусть она только приготовила мне кофе, но сделала она гораздо больше для моих расстроенных нервов. Будто приложила прохладную ладонь на горячий лоб. Жар не перестал, но стало легче.

Я вышел на крыльцо университета. На улице властвовал вечерний свежий воздух. Глубоко вдохнув его и отхлебнув кофе, я дождался вызванного такси и поехал в магазин. Поговорил с Егором, который уверил меня, что все в порядке и продажи идут. На этой неделе купили порядка двадцати телефонов, один ноутбук и аксессуаров на тридцать тысяч.

– Последние два дня, я не успеваю даже обрабатывать запросы в соцсетях, потому что много людей заходит в магазин. Если дальше пойдет все так же хорошо, нужно будет нам искать еще одного человека для общения в интернете, – деловито отрапортовал он.

Я отпустил его домой пораньше. Оставался час до закрытия, так что я справлюсь.

Когда он ушел, я сделал дела по отчетности и тоже поехал домой. Мне стало хорошо от хороших вестей. Еще больше мне нравилось, что Егор употреблял местоимение «нам», словно считал нас одной командой. Это радовало меня и воодушевляло. Я порядком устал, что люди очень редко относятся к делу с душой, тем более, если это работа по найму. Я никогда не понимал такого подхода, всегда работал с полной отдачей и думал, что если уж чем-то занимаюсь, то должен вкладываться в дело полностью. Иначе ничего хорошего не выйдет. Иначе лучше и не работать.