Текст книги "Деревья падают в лесу"

Я считал, что имитация внешняя, всегда ведет к имитации внутренней. Как только мы начинаем заниматься изображательством, чего угодно: работы, любви, дружбы, заботы, честности, по совершенно разным причинам: лени, усталости, корысти, лицемерия, страха, мы одновременно и неумолимо начинаем меняться внутри, даже не замечая того сами. Перестаем быть настоящими, потому что к имитации очень быстро привыкаешь. Как только начинаешь имитировать что-то одно, этот образ действий, как заразная устойчивая спора, проникает во все остальные сферы жизни. Филонишь на работе, лишь создавая впечатление ответственного работяги, искусно прикрываясь различными обстоятельствами, которые тебе якобы мешают (а подобные люди очень изобретательны в таких вещах), и постепенно и незаметно для самого себя начинаешь быть таким же притворщиком в дружбе, супружестве, отцовстве, искусстве и других вещах. За одним всегда следует другое. Как бы мы не выкручивались и не придумывали сами себе, жизнь всегда последовательна. За поступком следует поступок. За словом следует слово. И только предыдущие поступки и слова определяют какими будут поступки и слова последующие.

С такими мыслями я доехал до дома. Еще я думал, почти убедил себя, что с моим студентом все будет в порядке. Потому что иначе быть не могло. Это небольшая, незначительная оплошность, которая и яйца выеденного не стоит. Этими мыслями я практически полностью успокоил себя.

Когда я зашел домой, дверь к Наташе была плотно закрыта и из комнаты неслышно доносилась приятная музыка. Она частенько закрывалась вечерами, и я знал, что Нат либо читает, либо занимается, либо медитирует.

Потихоньку раздевшись, я проскользнул в свою комнату.

Телефон завибрировал, и я увидел сообщение от Марка. Это было очень странным, потому что до этого Марк никогда не писал мне сообщений. Мы всегда созванивались, если нужно было решить какие-либо вопросы.

Он спрашивал, как обстоят дела с Артемом.

«Все хорошо. На кафедре расстроены, но надеются на лучшее. Я вот уже успокоился», – ответил я ему.

«У нас на Севере в университете было что-то подобное. Пошумели немного и успокоились. Студент в итоге с красным дипломом закончил», – прислал он в ответ. И далее:

«Я успокоил Ингу Валерьевну. Встретил в третьем корпусе.»

«Спасибо. Она распереживалась, да».

«Как ты сам?» – ответил Марк.

Мне нравилась эта переписка. Было в этом что-то интимное и трогательное. Зря я пару часов назад сказал девушке-бариста, что день был тяжелый. Во всяком случае вечер сделал день гораздо легче.

Я ответил, что все хорошо и поблагодарил за беспокойство. Марк спросил, встречаемся ли мы послезавтра на традиционное пиво, удовлетворился положительным ответом и пожелал мне спокойно ночи.

Девушка-бариста, подумал я.

Был уже десятый час вечера. Я привел себя в порядок перед сном, приготовил ромашковый чай, удостоверился, что входная день заперта, выключил свет в комнате и сел за компьютер.

Мне хотелось посмотреть чужую жизнь. Посмотреть жизнь этой девушки.

Я знал название кофейни, поэтому найти группу в социальных сетях не составило труда. А вот и она, в контактах кофейни. Алина Филипповна, или Алина Фил, как она себя подписала.

Я перешел на страницу и стал изучать. Фотографии с друзьями, на работе, подписи под ними, видео. На стене висел прикрепленный пост: «Всем привет. Примерно год назад я стала бизнесменом: зарегистрировалась как индивидуальный предприниматель, подписала первый договор аренды помещения и начала поиск оборудования, поставщиков и так далее. До этого прошла курс для бариста. Сейчас жалею, что не прошла курс по управлению кофейней. Но все равно, какой это был удивительный год! Я оплачивала счета и налоги, договаривалась и ругалась с поставщиками, принимала на работу и принимала решения прощаться с людьми, вымыла горы посуды, встречала самых разных людей (с некоторыми мы очень подружились!), ревела от горя и смеялась от счастья, ловила мышей, руководила ремонтом и общалась с властями, училась готовить и печь, принимать решения на ходу, рисковать и думать о долгосрочных перспективах. Не осталось рабочих дней и выходных. Появился лишь образ жизни!»

Я заочно порадовался за нее и вдохновился ее воодушевлением, хотя и понимал, что его надолго не хватит. Предположил. Исходя из опыта. Но опыт мой – конечно, не показатель. Возможно, ей удастся лучше проявить себя в ипостаси бизнесмена. Это громкое слово, я называл нас выживателями. Все мы выживаем, только разными способами. Некоторые стараются получать удовольствие, как Алина. Я по началу тоже получал. Но затем усталость и чувство беспомощности взяло верх.

Умные люди, сведущие в бизнесе, не имея своего дела между тем, как ни парадоксально, называют это выгоранием и умудряются учить других, как избежать подобной беды. По мне, все мы выгорели уже давно. Кто-то сразу после школы, кто-то после университета, некоторые после пары лет на работе.

К сожалению, темп современной жизни мало приспособлен к комфортному существованию. Мы не успеваем думать, размышлять, сравнивать и философствовать о себе и окружающем мире. Не успеваем выработать свою систему координат, в которой будем действовать так, как того хотим сами мы, как предпочитаем мы, а не кто-то другой, кто навязывает нам свою систему. А когда живешь не так, как считаешь нужным, неумолимо выгораешь изнутри.

Опять я пустился в эти мудрствования.

Я открыл ее фотоальбом стал листать изображения. Чистое светлое лицо с длинными прямыми волосами. Спокойная красивая улыбка. Лучистые глаза, переходящие из фотографии в фотографию. Я попытался отбросить все мысли и просто любовался. Выходило. Однотонные предметы гардероба. Все как я любил.

Она часто бывала на природе. Предпочитала фотографироваться одна, даже если была в компании. Говорит ли это, что Алина не спешила впускать никого в личную жизнь. Интересно, что бы сказал психолог, глядя на ее аккаунт. Думаю, подобная услуга была бы очень востребована среди мужчин, которые хотят познакомиться с девушкой – анализ личного аккаунта психологом.

Я листал дальше.

Несмотря на загруженность, как она писала, у Алины было много фотографий с отдыха, различных встреч, вечеров, фотосессий из студий. Она вела разнообразную жизнь, хотя практически каждый день я наблюдал ее за работой в кофейне. Иногда с утра до вечера. Но мне ли не знать, что образ, созданный в соцсетях очень редко, да практически никогда не соответствует образу в реальной жизни. Лишь самым одержимым удается транслировать реальную личность в соцсеть, когда они проводят в интернете сутки напролет. Через десятки лет ученые, психологи и социологи будут писать кандидатские на тему подобных исследований.

С каждым постом я все больше и больше проникался ее жизнью. Во всяком случае тем, что видел. Вот селфи, сделанное в той самой кофейне в университете. Подпись: «Да начнется рабочий день». Это фото вызвало у меня легкий трепет сопричастности.

В личных данные не стояла галочка, что Алина с кем-то встречается.

Я уже давно замечал, что информацию о своих вторых половинках или фотографию с ними люди не спешат выставлять на показ. И дело не в суеверии или каком-то стеснении. Мы хотим поддерживать образ одинокой личности. Ожидая, что рано или поздно кто-то увидит нас и принесет с собой надежность. Мы жаждем не любви, мы жаждем надежности. Да само понятие любви уже давно заменено понятием надежности. И не признавать это глупо. Рай с милым в шалаше уже не про нас. Мы готовы годами сидеть в шалаше одинокими и ждать того, кто принесет нам надежность, избавит от страхов, будет лучше нас, даст надежду. И если вдруг пришедший, не может дать нам всего этого, мы тут же спешим в свой одинокий шалаш или пытаемся найти другого.

Так поступают лишь дети. А мы и поколение детей.

Прошли времена потерянного поколения, поколения воинов, поколения строителей, поколения потребителей, информационного поколения. Настало время поколения детей. Потерянных, обиженных, постоянно чего-то ждущих и ругающих, обзывающих, играющих, обманывающих друг друга. Ищущих друг в друге поддержки, как у старших товарищей. Спешащих примкнуть к бойкой компании и сторонящихся компаний слабых неудачников. Поколения детей изгоев. Детей, которые не смогли стать взрослыми и обрести надежность в себе. Жадно ищущих надежности в других.

Я продолжал листать красочные фотографии Алины, попутно представляя, какой бы мы были парой. Как бы я встречал ее с работы. Может быть, заканчивал лекцию и ждал, пока она завершит дела в кофейне. Пил кофе, приготовленный ей, уже не ради денег, а для заботы обо мне. Вызывал такси, и мы ехали домой.

Представлял, как помогаю ей с документацией и делопроизводством, потому что у меня больше опыта в этом. Думал, как преподнесу ей ту самую надежность, а она взамен даст мне свою интересную жизнь, рассказанную с помощью изображений на экране моего ноутбука. Честный обмен, не правда ли?

Я видел, она была хорошей.

Но ничего этого мне уже не хотелось. Да, я желал исполнения подобных грез в темноте, сидя на шестнадцатом этаже, но не хотел. Потому что понимал, что в моей жизни надежности нет. Я никому не смогу ее предоставить. И не хотел ничьей другой надежности, кроме обретения своей собственной. Но удастся ли мне ее обрести, я уже не знал.

Да и не был уверен в этом.

Закрыв ноутбук, я лег спать. С обидой на самого себя.

С мыслями об Алине. С мыслями о невозможности.

И перед тем, как провалиться в сон, прогнал эти мысли, злясь на самого себя и всех вокруг.

Глава 4
Беда не приходит одна

Наступила зима, и первого декабря, как по часам, начался густой снегопад.

Первые зимние дни кафедра встретила с замиранием сердца. Преподаватели были задумчивые, мало шутили, мало говорили между собой, не устраивали споров и обсуждений, даже не ругали студентов, будто заранее не желая накалять обстановку и растрачивать силы, которые нужно приберечь для чего-то другого. Все ждали.

Ждали, что пройдет еще один день без неприятных новостей, а мы понимали, что нужно выждать какое-то время, чтобы окончательно расслабиться и жить дальше. Невольно вздрагивали от каждого звонка на кафедру, хотя никто не хотел этого показывать. Но я чувствовал напряжение. Воздух в маленьком кабинете кафедры был густым. Наверное, поэтому преподаватели не хотели задерживать здесь надолго во время перерывов, сбегая в кафетерий или аудитории, и предпочитали приходить аккурат к лекциям.

Я видел и чувствовал, как тяжело было Инге Валерьевне, особенно в первые дни. Старался как мог поддержать ее праздным разговором и рассказами о студентах. Она была благодарна. Я понимал это без слов, а она понимала, что понимаю я.

С каждым днем напряжение ослабевало. Среди студентов тоже. Нат говорила, что в группах прекратились толки о выходки Артема.

На пятый день утром я собирался на лекцию и пил кофе на кухне, листая ленту новостей в телефоне. Зашла Нат с расстроенным видом и протянула свой телефон.

– Ты уже видел? – спросила она.

– Нет, а что там? – не понимал я, о чем она.

– Они все-таки подняли эту тему. Журналистка городской желтой газетенки на одном из пресс-туров с губернатором спросила, что он может сказать по поводу сравнения его публичных выступлений с выступлениями нацистов.

– Ну, неееееет, – жалобно протянул я и буквально обмяк на стуле. Навалилась усталость. Та самая усталость, которая поджидает тебя в темном переулке однообразных будней, долго поджидает, мучительно, постоянно оттесняемая силой воли и обязательствами. Но всегда наступает момент, когда она неожиданно выходит из-за угла и наваливается на тебя всей тяжестью. И уже не отпускает.

И она навалилась.

Я перестал чувствовать аромат кофе и вкус ветчины с хлебом. Они казались пресными. Не воспринимал фразы Нат, которая продолжала говорить что-то. Словно мне стало все равно. Я даже не стал читать статью, которую она мне протянула. Отрешенно вернул телефон, сказал, что мне пора, и пошел собираться в университет.

Возможно, со стороны моя отстраненность выглядела грубо. Краем уха я слышал, как она говорила, что все еще обойдется.

Но я знал, не обойдется.

Я отстраненно буркнул: «Вряд ли» и скрылся в комнате.

Ингу Валерьевну я встретил в коридорах университета на втором этаже. Она шла с лекции, как обычно, не подавала виду. Но я знал, что все паршиво.

– Что теперь будет? – спросил я.

– Что будет? Да одному богу известно, что будет. Как отреагирует губернатор. Он не сказал журналистке ничего конкретного на вопрос, потому что был не в курсе. Паршивая коза, – неожиданно выругалась Инга Валерьевна, так что я вздрогнул. Никогда еще не слышал от нее подобных слов. – Лена Прохорова, четыре года назад выпустилась с кафедры и сразу в эту желтую газетку. Посредственная студентка, закончила на одни тройки, еле диплом сдала и стала такой же посредственной журналисткой. Вот кто ее за язык тянул?!

– Вы же знаете, у них такой формат.

– Неужели не понимает? Зачем усугублять? Зачем подставлять коллегу по цеху? Как же так?!

– Посредственность мышления порождает катастрофы.

Она мотала головой, смотрела в сторону и не знала, что сказать.

– Мне уже звонили из пресс-службы. Им влетело, что не донесли информацию. Губернатор зол. Ничего хорошего не обещали. Надеются, что он позлится и успокоится. Но ректору уже тоже влетело. Меня вот вызвали к обеду к нему.

– Что с Артемом будет?

– Ох, не знаю, Максим Андреевич, – как тяжело ей обо все этом думалось. – Созовут дисциплинарную комиссию, скорее всего. Ректору нужно будет отчитаться о последствиях, прикрыть себя. Исключат, думаю.

– Ему осталось доучиться полгода!

– Да кого это волнует, – прервала Инга Валерьевна. – Он умный парень, сможет стать журналистом и без диплома. Мне пора идти. У вас же лекция в их группе сегодня.

– Да, через полчаса.

– Подбодрите его.

– Хорошо.

Инга Валерьевна пошла по своим делам.

– Спасибо, Инга Валерьевна, – сказал я вдогонку, проводил взглядом и подумал: кофе, мне нужен кофе.

Проходя мимо университетской кофейни, я видел, что сегодня там работает не Алина. Мне не хотелось сегодня лишних эмоциональных волн, даже таких незначительных. Мной все еще владела апатия, которая немного ослабила хватку после разговора с Ингой Валерьевной. Но все же.

Я спустился в холл, где было достаточно живо. Студенты собирались ко второй паре. Еще свежие, бодрые, веселые и разговорчивые. Не загруженные полученной информацией. Готовые к многочасовым посиделкам с узконаправленным вниманием.

Сегодня мне не хотелось капучино. Кофе с молоком с утра был очень пресным. Я попросил молодого парня бариста приготовить мне регуляр. Ароматный терпкий кофе на воде, который у меня почему-то получалось пить без сахара.

– Вы же Максим? – спросил меня бариста, когда протянул стаканчик с кофе.

– Да, – удивился я.

– Вот, – он протянул карточку с логотипом их кофейни, – Алина просила передать, если не получится самой. Это карта с пятнадцатипроцентной скидкой, как постоянному клиенту.

– Спасибо, – еще более удивленно сказал я.

– Пожалуйста. Приходите еще, – последние фразы прозвучали как можно доброжелательнее, но все равно с налетом заученности.

Я отошел к стеклянной стене холла, что выходила на внутренней двор, и отхлебнул из стаканчика, почувствовав крепкий вкус напитка.

Пришло сообщение.

«Привет. Ты на работе?» – писала Жанна.

– Да, что же это такое?! – про себя проговорил я.

«Привет. Да. В универе. А что?» – ответил я.

«Хочу поговорить. Выйди на улицу. Я жду», – написала она.

Я вышел на крыльцо университета и сделал еще глоток кофе. Он оказался слишком большим, обжигал горло, пришлось быстро проглотить кофе, чтобы не поперхнуться. Обжигающее тепло регуляра опустилось внутрь, вызвав мурашки по телу и приятное, теплое, хотя и на грани, послевкусие.

Территория перед университетом была засыпана первым декабрьским снегом, который твердо и основательно заявил свои права на поверхность земли. И, по всей видимости, уже не хотел уходить.

Я бегал глазами по парковке, проходящим студентам, чтобы разглядеть Жанну. Она стояла возле машин и то ли так же разглядывала меня, то ли ждала, когда я увижу ее и подойду. Мне показалось, она немного чуралась шумного крыльца университета и не хотела приближаться. Я вспомнил, Жанна говорила, что закончила только колледж.

Наконец наши взгляды встретились, и она махнула рукой, чтобы я подошел.

Я знал, спорить с этой женщиной было бессмысленно. Отчасти этим она мне и нравилась. Я отхлебнул еще кофе, на этот раз осторожно, и пошел к ней навстречу.

Свежий снег приятно хрустел под ногами.

– У меня двадцать минут до лекции, – сходу начал я, считая, что мы уже обменялись приветствиями в сообщениях.

– Хватит ныть, – в своей обычной манере ответила она. – Пойдем пройдемся.

– Как ты могла так недосмотреть? – тут же принялся я отчитывать ее. – Я же предупреждал, удаляй все тщательно. Мне терять нечего, а у тебя муж, ребенок, семья и все остальное. Я много раз говорил это.

– Я не люблю мужа.

– И что? Хочешь, чтобы я взял тебя к себе? У меня ничего нет. И оно мне не надо. Я тебе сразу говорил, «Жанна, не заигрывайся только».

– Дурак что ли. Я и не хочу, чтобы ты взял меня к себе. Меня все устраивает в моей жизни.

– Тогда зачем ты пришла?

– Мне просто хотелось узнать, неужели у тебя ничего не ёкнуло внутри? Ты вот так просто можешь отказаться от всего и ничего не чувствовать? Я очень скучала. Мне тяжело было, например.

– Ты сама это начала и сама теперь расхлебывай. Я предупреждал.

– Да что ты заладил! Предупреждал! Предупреждал! Неужели тебе не было хорошо.

– Мне было хорошо, Жанна. С тобой было хорошо. Ты веселая, непосредственная…

– Какая?

– Непохожа на других девушек в общении, отличаешься от остальных.

– Да, я легко схожусь с мужчинами. Но не все меня интересуют, как ты. Я вот смотрела на тебя, когда ты занимался, когда общался с другими, шутил иногда, улыбался. Я очень люблю твою улыбку. И думала, надо оно мне или нет. И вот видишь, не устояла.

– Вот только не надо меня винить.

– Да я и раньше изменяла мужу. Раза два, три. Но никогда не повторяла это с одним и тем же мужчиной. Всегда разочаровывалась. А с тобой… хоть и наш первый секс был так себе, мне было очень хорошо. Не знаю, почему.

– Потому что мне было все равно. Потому что я не жаждал затащить тебя в постель. Потому что я не пытался тебе понравится. Потому что я вообще ничего не предпринимал. Не боялся тебя разочаровать. Если тупил, то признавал, что тупил. Потому что смеялся над твоими шутками и шутил в ответ. Потому что за свои двадцать семь лет ты не встречала похожих на меня.

– Все-таки странные вы…

– Кто мы?

– Журналисты.

– Спасибо… за комплимент.

– Да пошел ты! – съязвила она.

– Мне было хорошо. Было. Сам не знаю, почему, но было. Хотя ты не особо в моем вкусе…

– Вот ты сука!

– Смирись, – я улыбнулся. – Ты знаешь, чего хочешь, и запросто берешь это. Но помнишь, я говорил, что эта интрижка будет до тех пор, пока я свободен. Потому что я не буду встречаться с двумя одновременно.

– У тебя кто-то есть?

– Да есть.

– И кто она?

– Да какая тебе разница! Ко мне муж твой приходил разбираться! Косячница!

Мы шли, хрустя трескучим снегом под ногами, среди белых деревьев, которые еще не успели осыпать листву и покрылись толстым слоем больших белых хлопьев. Это было интересное, красивое зрелище, доступное только поздней осенью быстро сменяемой ранней зимой, словно два времени года обмениваются друг с другом приветами. Но не в начале же декабря! Иногда большие комки легкого снега падали нам на плечи. Мы отряхивались и продолжали медленно идти дальше. Жанна все так же, хотя теперь еще сильнее, держала меня за руку, видимо изрядно намерзшись, потому что была одета не по погоде. Она попыталась просунуть замерзшую ладонь мне в карман, и я уступил. Но только из вежливости, накрыв ее пальцы своими, чтобы согреть.

– Я обещал твоему мужу, что больше не буду общаться с тобой. Мы с тобой и не общались уже больше месяца. Зачем ты пришла?

– Я просто скучала.

– Ты заставляешь меня плохо чувствовать себя и плохо поступать. Я и так поступился принципами из-за тебя.

– Ой, ну давай только не начинай! Бедный, трахал своего тренера. Хотя трахом это сложно назвать.

– Называй, как хочешь. Главное, что теперь все это закончилось. И возвращаясь к уже сказанному, у меня появилась девушка, а ты спалилась перед мужем. Так что пора все это закончить. И у меня вышло время, мне нужно на лекцию.

– Какой же ты все-таки бессердечный, – обиженно сказала она.

– Я не бессердечный. Я просто честный.

Я развернул нас обратно.

– Пойдем, ты уже замерзла, а мне пора.

Мы дошли до парковки молча. Она пыталась скрестить свои пальцы с моими, но я упорно продолжал греть ее руки, зажав в ладонь. Мне стало жалко ее. Я знал, что, если она чувствует, а судя по ее словам и реакции, она чувствовала, Жанне сейчас больно. Просто она слишком горда, чтобы показывать это. Не знаю, насколько, но это уже и неважно. Нет сильной или слабой боли, особенно после расставания. Есть просто боль. И любое ее проявление, будь то душевные страдания подростка, потерявшего первою любовь, или старика, похоронившего любовь всей своей жизни, заслуживает сочувствия. Пусть даже молчаливого.

Я обнял ее, поцеловал в лоб, сказал: «Пока» и направился в университет.

– Мы же спишемся еще?

– Обязательно. Как только уляжется твоя история с мужем.

Конечно, я врал. С Жанной мы больше не будем общаться.

Еще немного постояв на крыльце университета, чтобы допить уже остывший в руке кофе, я посмотрел ей вслед. Как же все-таки отчаянно мы стремимся найти понимания у ближнего своего. Я думал об этой парочке, Жанне и ее муже, и не мог объяснить для себя, как они все еще остаются вместе. Зачем? По какой причине? Если даже засыпают в разных комнатах на разных кроватях, отчего каждый вечер в одиннадцать часов она начинала писать мне сообщения.

Насколько сильно нужно бояться одиночества, быть трусливым, но жить в условиях лжи, условностей, допущения и стереотипов. Жить с человеком, с которым ты не испытываешь пресловутого «хорошо». Предательство себя не сравиться с предательством других.

Я понимал, не мне их судить. Нужно быть глубоким человеком, чтобы хорошо разбираться в поверхностных вещах.

Я сделал последний глоток холодного кофе и пошел на лекцию. Сегодня как раз должна была быть группа Артема. Я рассчитывал застать его и поговорить о том, как ему стоит вести себя дальше.

Аудитория располагалась рядом с кафедрой. Попасть в нее можно было только пройдя сковзь другую лекционную. Насколько я помнил, там как раз должна была идти лекция Марка. Она уже началась, и я чувствовал себя неловко, потому что знал, как он не любит, когда опаздывают студенты.

Я постучался в дверь аудитории.

Через несколько секунд ее открыл один из студентов, видимо сидевших рядом.

– Опаздываете Максим Андреевич, – саркастично приветствовал меня Марк.

– Извините, Марк Иванович, больше такого не повторится. Задержали по личным вопросам.

– Оправдывается лишь тот, кто виноват, – все так же саркастично и в то же время дружелюбно продолжал он обмен любезностями.

– Разрешите пройти через вашу обитель сосредоточения?

– Конечно, конечно, ваши студенты уже ждут вас.

– Премного благодарен, – улыбнулся я, потому что все это время почему-то стоял около двери в аудиторию, поначалу безуспешно пытаясь защелкнуть внутреннюю щеколду, на которую Марк всегда запирался во время лекции.

– Сегодня вечером обсуждаем неомодернизм? – спросил он, когда я подходил к другой двери, ведущей в соседнюю аудиторию.

Я понял его игру слов.

– Непременно! – ответил я, когда уже входил в лекционный зал.

– Тогда до вечера.

Я закрыл дверь и поздоровался с ожидающими меня студентами. Окинул взглядом присутствующих и понял, что Артема среди них нет.

– Артема сегодня не было? – спросил я старосту, раскладывая свои материалы.

– Нет, Максим Андреевич, сегодня не было.

– Ну, ладно. Давайте начинать. Сегодня мы поговорим о возникновении такого явления, как массовое сознание. Эта тема будет тесно перекликаться с термином «глобальной деревни» Маршала Маклюэна. С тем лишь отличием, что Маклюэн говорил о технической и теоретической составляющей современного общества. А мы постараемся проследить возникновения этого феномена и копнуть глубже.

– В начале двадцатого века социологи, психологи и другие исследователи общества стали активно писать о возникновении масс, общества масс, появлении такого феномена как толпа. Густав Лебон с его «Психологией народов и масс», Зигмунд Фрейд с «Психологией масс», Элиас Канетти, кстати, Нобелевский лауреат, Московичи, Хосе Ортега-и-Гассет, Карл Ясперс и многие другие. Если вы прочитаете хотя бы парочку из этих авторов и сможете рассказать главные тезисы каждого из них, я готов поставить зачет в этом семестре автоматом, кстати говоря. О чем же говорили эти авторы? С приходом промышленной революции в Европе люди все больше стали переселяться в города, города стали расти, и большие промышленные центры стран становились мегаполисами. Так же, как мы знаем, начало двадцатого века связано с большими социальными потрясениями: мировая война, стачки, забастовки, растущая популярность социализма и коммунизма в итоге, а также нацизма, революции, гражданские войны. Эпицентры всех этих явлений сосредотачивались в городах. Лидеры стран и мнений понимали, что людьми, сосредоточенными в одном места, большими скоплениями людей, толпами, можно управлять гораздо проще и проще ими манипулировать, потому что сознание отдельного человека в толпе как бы сливается с сознанием других людей и становится единым целым сознанием. Это подмечали и исследовали этот феномен все те авторы, которых я назвал ранее. Человек в толпе теряет собственное мнение, критическое мышление ослабевает, эмоции подстраиваются под эмоции окружающих и страх за последствия исчезает, потому что человек, индивид чувствует себя частью большого и общного. Страх за последствия теряется еще и потому, что единомыслие как бы освобождает от ответственности. Если так думают все, тысячи людей, значит это правильно, даже если мнение ложно. И даже если виноваты все, то по сути не виноват никто. Понимаете?

Я зачитал несколько цитат из Фрейда, Лебона и Ортеги-и-Гассета о возникновении толп, растворении личности в толпе и определении массового человека.

– С распространением массовой печати, развитием газет и удешевлении газет, когда их мог себе позволить не только аристократ, но и обычный рабочий, а рабочий как раз-таки и был представителем этих масс, у лидеров мнений появился простой и очень мощный инструмент управления. Людей стало легче собирать в толпы, чтобы с помощью них решать свои, те или иные задачи, зачастую не благие, а корыстные. Вспомните только факельные шествия нацистов. Уже тогда с распространением газет появились первые зачатки массового сознания.

Я еще немного поговорил о средствах пропаганды в фашистской Германии.

– Времена шли и средства массовой коммуникации дешевели и проникали в каждый дом. Развивалось радио, телевидение. Приемники каналов коммуникаций: радиоточки и телевизоры дешевели, становились все доступнее и доступнее. Так постепенно зарождалось массовое сознание. Люди, которые хотят управлять другими людьми, были, есть и будут всегда, отличие их лишь в том, с помощью чего и какими способами и методами они это делают. Лидеры мнений середины двадцатого века начинали понимать, что управлять массами можно, не собирая людей на площадях, не сгоняя их в толпы, чтобы при большом количестве народа критическое мышление ослабевало, а эмоции и стремления толпы упрощались и приближались к первобытным состояниям. Они осознали, что поддерживать состояние толпы в человеке можно, не выводя его из дома. С помощью средств массовой коммуникации, которое формирует массовое сознание. Понимаете?

Я замолчал на минуту, делая вид, что, листая книгу в поисках нужно цитаты, но на самом деле давал ребятам время, чтобы осмыслить сказанное, чтобы перевести дух и, одновременно, сделать логическую паузу, разбивающую лекцию на несколько абзацев.

– Только представьте себе лидера, оратора, полководца, кого угодно, громко декларирующего что-то на трибуне, на возвышении, перед огромной толпой народа. Сильного человека, чеканящего слова, эмоционального. Такому можно верить, таким людям обычно верят, считая, что умение говорить красиво, умно и логично признак нравственности, идеалов и гуманизма. Почему-то отличных ораторов всегда считают за положительных героев, но это зачастую не так. Представили? А я теперь представьте, что все эти люди, которые сейчас вживую слушают этого оратора на площади, многотысячная толпа, по одиночке рассажена перед телевизором, перед радио в своей квартире. И их даже больше, уже не десятки тысяч, а сотни тысяч, иногда и миллионы. И слушают они оратора, в нашем случае диктора или телеведущего вечернего шоу, который держится не как автор, а гораздо больше, как наместник бога на земле, который может говорить только правду, потому что доказывает это всем своим видом, который не ждет нашего ответа и не желает его слышать.

Я опять сделал продолжительную паузу.

– Мне странно сравнивать два этих слова, – продолжал я, – диктатор и диктор. Надеюсь, это только странное совпадение. Если же нет, мы все в большой беде.

– А сейчас тоже общество массового сознания? – спросил один из студентов, воспользовавшись паузой.

– Да, несомненно, с возникновением интернета, я считаю, ситуация только усугубилась. И если несколько десятилетий назад Маклюэн образно говорил про мир как «глобальную деревню», то сейчас его слова стали буквальными. Информация ускорилась до космических скоростей, само сознание людей ускорилось, общество стало не столько массовым, но глобальным. Его масштабы увеличились. Но, конечно, оно и мутировало. Я думаю, люди стали понимать свою массовость, может даже подсознательно, понимать, что эпоха индивидуализма далеко позади. Они устали и хотят почувствовать себя личностями. Поэтому в массах людей стали возникать отдельные небольшие массы, которые как раз и дают отдушину в индивидуализме. Я говорю, например, о вегетарианстве, йогах, сексменьшинствах, либертарианцах, различных социальных течениях и многих-многих других, которые в свою очередь делятся на группы и подгруппы. Наступили такие времена, что людям, чтобы выжить и почувствовать себя настоящим нужно отнестись к какой-либо узкой группе. Иначе ты останешься без индивидуальности.

Лекция продолжалась еще полчаса.

– На следующем занятии мы перечислим все методы и приемы, с помощью которых можно манипулировать массовым сознанием. Спасибо за внимание.