Текст книги "Порно для маленьких"

Глава 23
Головня

Следователь Головня искренне недоумевает. Ведь пострадавшей нет шестнадцати лет. Это же очевидно. Вот ксерокопия ее свидетельства о рождении, сами посмотрите. Видите дату рождения? Какие вопросы? Да вы посмотрите на нее. Ведь она же еще ребенок.

Тамара Иевлева смотрит на Марину, кабинет следователя Головни слегка плывет перед глазами. А ведь следователь совершенно права. С чем ассоциируется Марина Шульман? С учебниками, с развивающими играми, с конфетами и кока-колой… у нее маленькие руки и ноги, она сама совсем маленькая, подросток. Не важно, как видит ее Борька, как воспринимает ее сама Иевлева. Важно, как видят ее другие люди.

– Вы представляете ее в роли роженицы? – спрашивает Головня.

Это хороший вопрос. Сама Головня была в роли роженицы два раза. И Тамара Борисовна была в роли роженицы два раза. Обе отлично понимают, что это такое. Они смотрят на Марину Шульман с недоверчивой жалостью, как казачий вахмистр на приставшего к эскадрону идейного гимназиста – куды ему на коня?

– Ну смягчающие обстоятельства есть, – говорит Головня. – Они в любом деле есть. Это уже суд будет рассматривать.

– Адвокат просил об изменении меры пресечения, – говорит Тамара Борисовна.

– Да, у меня есть письмо, – следователь Головня находит письмо в папке, – вот оно. В изменении меры пресечения отказано.

– Как отказано?

– Отказано, вот решение.

Головня протягивает бумагу.

Пауза.

Как же так? Ведь адвокат говорил. Что такое произошло за это время?

– Разве нельзя спокойно разобраться? – спрашивает Тамара Иевлева. – Пригласить все стороны, имеющие отношение к делу? Всех выслушать? Ведь у Марины есть папа. Его мнение тоже имеет значение. И сама Марина имеет право голоса. Какой смысл сразу арестовывать? Они могут просто пожениться. Зачем тогда нужно уголовное преследование? Какой в нем смысл?

– Просто пожениться? А если экспертиза покажет, что не могут? Что потерпевшая еще не может иметь детей? Что тогда?

– Тогда рожу назло экспертизе, – отзывается потерпевшая.

Была бы на месте Иевлевой обычная такая тетка. Затюканая, упрямая, туповатая, напористая… Головня бы мигом поставила ее на место. Но мать подследственного вызывает невольное уважение. Красивая, спокойная, без истерики. Все говорит по делу. Головня не может про себя не признать ее правоту. В самом начале «разговора» потерпевшая попросила допросить ее в присутствии матери подследственного. Так как она – несовершеннолетняя – полностью доверяет этой самой Иевлевой Тамаре Борисовне, и при ней может говорить намного откровеннее, чем в присутствии своего отца. А матери, кстати, у нее нет. А кто-то взрослый с ее стороны должен при допросе присутствовать.

Головня в глубине души понимает эту Иевлеву, ее вопросы, их правомерность. Но нельзя же вот так прямо сказать – извините, у меня инструкция от начальства раскручивать вашего сына по полной программе. А я инструкции должна выполнять. Я на службе, если вы заметили.

И ничего не сказать тоже нельзя.

– Арест, – говорит она, – гарантированно прекращает контакты подозреваемого с потерпевшей. Это обычная практика. Я и так сделала, что могла. Поместила его в одиночку, чтобы у него не было проблем с контингентом. Учитывая его возраст, воспитание… Да и статью, честно говоря.

При этом сама думает: «Господи, что это такое я несу!»

– Да, спасибо вам большое, – говорит Марина Шульман, и обе женщины оборачиваются к ней, – вы защитили меня от него. Гарантированно прекратили контакты между мной и им. Спасибо. Но кто защитит меня от вас? Мне контакты с ним нужны как воздух, я без них с ума схожу. Зачем вы это сделали? Чтобы он меня еще больше не растлил? Так вот. Никто меня не растлевал. Это полностью была моя инициатива.

– Это не имеет значения, – терпеливо объясняет Головня, – вы еще не достигли возраста, в котором можете принимать такие решения. Он совершал преступление, даже если вы его сами спровоцировали.

– А я и спровоцировала, – соглашается Марина Шульман, – я первая разделась, я первая его поцеловала. Я вообще у него первая. Его надо было направлять, когда он… совершал преступление. Он же только теоретически все себе представлял. А хотите, во всех подробностях вам расскажу?

Головня не прочь была послушать, но ее смущало присутствие матери подследственного. Как-то при ней подробности создавали атмосферу определенной неловкости. Но вот потерпевшую это обстоятельство вообще не смущало, что было странно, принимая во внимание возраст и внешний облик этой самой потерпевшей.

– Итак, – продолжала Марина Шульман – я вам уже говорила, что я у него первая. Вот растлитель. Часто такие попадаются? Если бы вы только могли себе представить, сколько в нем нежности, благородства. Как он чувствует, что со мной происходит. Как он старается, чтобы не сделать мне больно. Как ласково он целует меня. Как он любит меня, как его тело любит меня.

– Вы не понимаете, какой ущерб вам нанес подследственный, – Головня сама не верит словам, которые произносит.

– Дай Бог вам каждый день такой ущерб, какой нанес мне подследственный. Зачем вы его у меня забираете, что я вам сделала плохого?

Головня не любит мужчин младше себя. Борис явно не герой ее романа. Вот ее Петр вообще не спрашивает согласия, не проявляет также особенной нежности и явно наслаждается своей властью. Но она невольно сочувствует потерпевшей. Как женщина, она понимает, что потерпевшая по-своему права. А начальство – нет. Теперь у Головни ее собственный кабинет готов поплыть перед глазами. Теперь она видит потерпевшую совершенно по-другому. Дети так не чувствуют и так не говорят.

Ситуация усугубляется совершенно неожиданными у этого, в сущности, еще ссыкуна, спокойствием и достоинством, с которыми он держался при аресте. Что тоже начинает действовать на Головню, ведь ей очень даже есть с чем сравнивать. Вот подследственный Стецько 1973 года рождения. Вступал с женщинами в близкие отношения и, любя, обворовывал. Четвертая по счету оказалась деятельная, отыскала первых трех. Теперь Стецько 1973 года рождения рыдает. Говорит о любви, заглядывает ей в глаза своим пламенным взором и в камере пишет стихи. Надеется тронуть женское сердце Головни. Летний дождик тебе скажет ⁄ О любви моей… Так иногда хочется дать по морде прямо в кабинете. Но нельзя. Подследственный – это предмет производства.

Мать другого подследственного и потерпевшая молчат. Понимают, что следователя Головню отвлекли какие-то важные мысли и не надо ей мешать. Тишину прерывает резкий телефонный звонок. Головня берет трубку.

– Да… да, товарищ майор. Конечно, продвигается. Нет, полной ясности еще нет. Да. Я думаю, недели две. Что? Да, я вас слушаю… Нет, я ловлю мышей, товарищ майор… Нет, я не распускаю сопли, товарищ майор. Так точно, товарищ майор, в двенадцать у вас в кабинете.

Она положила трубку, долго что-то писала. Потом дала подписать потерпевшей.

– Но тут нет почти ничего из того, что я говорила, – говорит потерпевшая.

– Извините, – возразила следователь, – тут только факты. Ваши любовные восторги я не могу занести в протокол.

– Вы не должны так говорить, – это уже Тамара Борисовна.

– Я не должна была соглашаться на ваше присутствие при допросе потерпевшей, – почти огрызается Головня, – больше я этой ошибки не совершу.

– Я понимаю, – говорит мать подследственного Иевлева Тамара Барисовна 1951 года рождения. И опускает глаза.

И тут Головня вдруг видит, что эта Иевлева действительно понимает все. Все абсолютно понимает. То есть, и это главное, прекрасно понимает, о чем был телефонный разговор. И в чем смысл неосторожных реплик, вырвавшихся в ответ на резкости с той стороны собеседника на другом конце провода. И следователь Головня первый раз в своей практике и при том в собственном кабинете становится пунцовая от стыда.

– Марина, – говорит мать подследственного, – подпиши протокол. Так надо.

Марина подписывает протокол, Иевлева тоже пописывает, обе встают и, пробормотав «до свиданья», выходят из кабинета.

Глава 24
Головня и товарищ майор

Головня в понедельник рано утром получила инструкции, следуя им, отказала в изменении меры пресечения в отношении задержанного Бориса Евгеньевича Гущина 1982 года рождения.

Потом допросила потерпевшую, перекусила и к двенадцати часам была перед кабинетом, хозяин которого, майор Мельниченко звонил ей во время допроса.

Майор Мельниченко, непосредственный начальник Головни, поинтересовался, как продвигается дело о растлении несовершеннолетней.

В пятницу по этому делу был разговор с адвокатом задержанного, подозреваемого в совершении преступления. Коньков, кстати, неплохой адвокат, быстро они там сорганизовались. Ну и ему майор не то, что пообещал, но прозрачно намекнул на возможность изменения меры пресечения уже в понедельник. Адвокат тоже прямо ничего не сказал, но намекнул тоже прозрачно, что родители задержанного идут навстречу, осталось только обсудить детали.

Ну и ладно, пусть выходит, следствие закончится, результаты следствия – это отдельный разговор. Коньков же понимает, все стоит денег. А там уже дальше суд будет решать.

Но тут звонит Калюжный, начальник городского УВД, говорит, дело это обещает стать резонансным. Пора начинать бескомпромиссную борьбу с проявлениями распущенности среди молодежи! Тем более, что молодежь – это ж наше будущее.

На фоне общих успехов по борьбе с преступностью, а они не такие поразительные, как бы хотелось, резонансное дело очень кстати.

Резонансное дело? Информация как быстро пошла. Ну так я устрою резонансное дело. Теперь придется наверх отстегивать намного больше, раз это дело резонансное. И все договоренности с адвокатом надо пересматривать, а как же? Это теперь на другом уровне решается. Тем более до конкретных договоренностей по суммам пока не дошло.

Следователь сразу получила инструкцию, никакого изменения меры пресечения, все по полной программе. Нюник интеллигентский, сука. Жалко, что не жид. Родители, бля, профессора. Стыдобища какая, а? Майор Мельниченко с любовью посмотрел на портрет Дзержинского на стене, как бы предлагая разделить радость. Ну и начальство, конечно взяло под личный контроль. Давай, говорит, раскручивай. А ты и так уже раскручиваешь? Ну хорошо. Продолжай! Тем более, папа там лауреат международной премии. Намекают, что не бедный.

И вот тут следователь, причем следователь неплохой, да еще и женщина, выкатывает тебе, что много неясного, и еще ей надо две недели.

Какие, бля, две недели?! Щас все в отпуск пойдут, зачем тянуть? Все же понятно. Сигнал от общественности в лице врача и медицинской сестры был? Был! Факты подтвердились? Ну! Тем более, мне тоже что-то надо говорить наверх. Там ждут.

Сложная какая штука – жизнь. Они результатов ждут. Но и бабки тоже ждут. А тут по жизни, чем больше бабок, тем меньше результатов. За то и бабки дают, это ежу понятно. И с ребятами надо нормально жить. Сказал – сделал. Обещал – выполнил. Вот и крутись, майор Мельниченко. Начальству что? Оно на тебе едет, и тебя же плеткой охаживает. А попробуй, слово скажи. Тут настроение майора Мельниченко резко испортилось, потому что он себе очень живо представил последствия этого самого сказанного слова.

И даже перспектива бухать сегодня в кабаке с Толиком Светличным, которому надо дать материал, чтобы он написал про это дело в газете, уже не развеяла мрачных мыслей. Толик – веселый мужик, серьезный человек. Газета вся ему принадлежит. И бухать с ним приятно. Но, сука, это не суть важно. Майор тоже не бедный человек, на ресторан деньги у него и самого уж как-нибудь найдутся. Тут, бля, другое. Сегодня ты с Толиком бухаешь в кабаке, а завтра, ни дай Бог, сам попадешь в беду. И он с таким же куражом напишет о тебе. Вот люди.

В дверь постучались.

– Войдите, – мрачно сказал майор Мельниченко.

Головня сидела напротив. Выслушивала его горькие упреки без сочувствия.

То ли под влиянием матери подследственного, Иевлевой Тамары Борисовны, то ли вследствие вот-вот имеющих начаться месячных она увидела себя со стороны и задумалась. Что вообще происходит? Преступление может совершить каждый. Но чаще всего совершает его преступник. И от него я должна защищать людей.

Все сложнее, конечно. Головня не наивная дура и отлично понимает, что вокруг происходит. Но есть границы, которые нельзя переходить. Не затем у нее погоны на плечах, чтобы резать по живому, это же просто дети. Что, подследственный резко повзрослел, когда ему исполнилось восемнадцать? Три месяца назад? Бред. Эта ссыкуха со своим Ромео и будущая бабушка с манерами жены фараона не ее клиенты. Не клиенты Головни. Не хищники.

Но надо осторожно, это не шуточки. Головня сама себе тоже не враг.

– На экспертизу ты выслала ее? – спрашивает майор.

– Конечно, – отвечает Головня. – А если экспертиза покажет…

– Ты не беспокойся. Это вообще не твой вопрос. Врач, которая написала уведомление, ясно говорит, что она рожать не может. Аборт в пятнадцать лет! Это что?! За это медаль, по-твоему, надо давать? За это надо сажать в тюрьму. По-моему!

– Подследственная категорически против аборта. Она будет рожать.

– Еще лучше. А если она умрет при родах?

– Товарищ майор, вы не рожали, а я рожала. Почему она должна умереть? В деле никаких данных о патологиях ее беременности нет. Рожали и помладше ее. У нас отличные врачи. Заставить ее сделать аборт мы все равно не можем. Без ее согласия, без согласия отца, без медицинских показаний… сами понимаете. Вот она родит, а счастливый папаша на зоне. И, представьте, попадет это, например, какому-нибудь московскому журналисту. И те, кто от вас сейчас требует – «скорей, скорей», на вас же все и свалят.

Майор смотрел на Головню тяжелым взглядом. Это что, еб твою мать? Бунт на корабле?

Головня смотрела, глаз не опускала, бабы, они такие. Тяжелый взгляд выдерживала без проблем. Смотри, смотри. А мозгом своим пропитым все-таки подумай. Дело ведь тебя касается.

– Какому журналисту? – спросил наконец майор Мельниченко.

– У подследственного родители не под забором найдены, – охотно объяснила Головня. – Они люди серьезные, известные. Думаете, будут так сидеть и ничего не делать? А у них знакомства, связи. И в Москве тоже. А это дети, очень чувствительная тема. Детей нельзя трогать без необходимости. Товарищ майор…

– Что, товарищ майор?!

– Если она аборт не сделает, лучше подследственного пока выпустить. Под подписку о невыезде. Чтобы он был при ней. Пока она беременная ходит.

– Сопли распустила, все-таки… Ладно, посмотрим. Подождем экспертизу. Иди работай. Пока никаких новых инструкций нет.

Глава 25
Конквистадор или конкистадор?

«Я конквистадор в панцире железном… Я весело преследую звезду…» Валя нашел книжечку в сумке девушки Людмилы, пока она была в ванной комнате, решил проверить содержимое сумки, скорее от скуки, чем по необходимости.

Уютно доносился шум воды, льющейся в ванной, Валя лежал в кровати совершенно голый, начало стихотворения ему даже понравилось. Но потом сразу стало неинтересно… Там дальше было небо дикое и беззвездное. А Валя такое небо отлично себе представлял, намного лучше, чем автор стиха. И ничего смутного в таком небе Валя не усматривал. Любовь не искал, мечту не создавал, а четко реализовывал план, это совершенно разные вещи. Дальше в стихе появлялась лилея голубая, это вообще не понятно, что такое. Книжка из всего содержимого сумки была самым интересным предметом. Но оказалась совершенно не интересной, так что остальное тем более не стоило Валиного внимания, косметика, телефон, ключи… И слово «конквистадор» Вале не понравилось. Он знал, что означает это слово. Завоеватель, захватчик. Это про Валю. Валя, в сущности, конквистадор.

Какое-то фото выскользнуло между страниц и упало на плед. Так… на фото молодой человек выходит из офиса, оглядывается, тут его и настигает объектив. Ну-ка? А вот это интересно, на обороте рукой Людмилы написано: дрессировщик летучих мышей. А говорила, исчез незаметно. Та история, рассказанная в ресторане… Вышел незаметно, но был сфотографирован на память перед самым уходом. У девушки Люды всегда фотоаппарат с собой, она обожает фотографировать.

Шум душа прекратился, через минуту дверь ванной открылась и появилась девушка Люда в купальном махровом халате. Волосы сухие, наверное, под душем Люда стояла в той жуткой пластиковой шапочке, чтобы их не намочить. Это хорошая гостиница, шапочки на такой случай предусмотрены. Сейчас она снимет халат, оденет то немногое, что необходимо в очень душный июльский вечер в Ростове. Это ритуал, пусть Валя напоследок увидит девушку Люду со всех сторон, сложена она так, что стесняться абсолютно нечего. Наоборот, интересно, когда ничего на тебе нет, а он смотрит.

– Подойди, пожалуйста, – она подходит, в руке держит трусики.

– Кто это?

– Тот, что выгнал летучих мышей, я рассказывала.

– Ты не сказала, что сфотографировала его.

– Зачем тебе? Мало сумасшедших в городе? Ого, ты ревнуешь. Я совершенно не ожидала. Думала, тебе нравится, что я такая.

Может, и нравится, вот она стоит перед кроватью, держит трусики в руке. Улыбается с шутливым осуждением, свет из-за шторы скользит по ее коже.

Конквистадор или конкистадор? Вале встречалось слово конкистадор. Конкистадор сильно звучит, а конквистадор как-то фальшиво, был такой танец твист в семидесятых, Валя помнит. Конквистадор что-то имеет общее с этим твистом, еще со свистом, вечно эти поэты все испортят. Валя не конквистадор, а конкистадор, его агрессивность удивляет даже девушку Люду. Не надо было ее дергать, тащить, она бы и сама легла. Да, а почему бы ее не тащить, кто она такая? Сначала она была как-то весело напугана, но теперь кажется ей уже не до смеха. Ударить ее, схватить за горло? Можно и застрелить, пусть она плачет, просит. Выпустить в нее пулю. Потом еще одну. Не добивать, посмотреть, как ее будет корежить, пока она не вытянется.

За окном сверкнуло, загремело и хлынул ливень. Валя был вне себя, она смотрела на него перепуганная, с гримасой боли на лице, по щекам ее текли слезы, это окончательно привело Валю в экстаз, сейчас он кончит, да что там кончит – взорвется. Валя взорвался, и в следующий миг комнату наполнило хлопанье крыльев, лицо девушки Люды обессмыслилось от ужаса, на постели… они не сидели, не лежали, а как-то валялись, как будто их высыпали из мешка, вся комната была в них. И Вале стало не до девушки Люды.

Валя никогда не испытывал страха. Он сам много убивал, и по его приказу убивали очень много. Это нормально, ведь он конкистадор, он затем и появился тут, чтобы убивать и отбирать. Это его право, право свободы перемещения в пространстве. Право колонизатора. И вот он лежит голый на постели, и не может пошевелиться из-за маленьких гнусных отвратительных летающих зверьков. Что это вообще такое? Что они могут сделать Вале? Даже укусить не могут. А Валю парализует… не страх, а, скорее, отвращение, чувство очень похожее на страх. Потому, что вызывает такое же, как страх, желание уничтожить объект, который это чувство вызывает. И, так же, как страх, мешающее осуществлению этого желания.

Они были везде, шевелились и попискивали таким… скрежещущим писком. Их пришлось вытряхивать из одежды, девушка Люда выскользнула как тень, просто исчезла. Когда она только успела одеться, хотя ей надевать – только трусики и платье, еще босоножки на ноги. Схватила сумку и пропала. У Вали больше одежды, но и он, в конце концов, вышел из номера. В коридоре сразу успокоился, наорал на работников гостиницы, как будто они виноваты, что пошел дождь. Спустился на лифте, сел в машину и уехал.

Какие же они жуткие, Валю передернуло. Ну летают, ну пищат, всех их истребить трудно, потому что они где-то прячутся. Где они прячутся, под землей? В канализации? Вот там им самое место. Затопить канализацию, благо ливни начались. В дуплах деревьев? Срубить нахер все деревья, ну ладно, только те, у которых есть большое дупло. На чердаках? Чердаки… что? С чердаками ничего сделать нельзя, только сжечь вместе с домами. Вариант не такой уж плохой. Я конкистадор в панцире железном! Конкистадор, а не какой-то там вшивый конквистадор.

Дождь прошел, на мокром асфальте отблески заходящего солнца. Если точнее, то на асфальте отблески окон, а уже в них отблески заходящего солнца. А что это за пацан на фотографии? Девушка Люда, которая, кстати, смылась очень умело, говорила, что он дрессировщик летучих мышей, учится на биологическом факультете… И именно это было написано на обороте снимка. Еще говорила, что он их спасает, нахера их спасать, не понимаю. Спасатель, дрессировщик этой вот гадости! Верится с трудом, но познакомиться надо бы. Тем более, что фотографию Валя успел изъять.

Ростов-на-Дону город компактный, еще этим же вечером Валя получил всю информацию по укротителю летучих мышей. В том числе: где он сидит, и по какому делу. И кто в этом деле – потерпевшая. Ах вот как! Не он ли всадил нож в биоробота? Молодой человек заслуживает пристального внимания. Если он может стать между Валиным исполнителем и объектом, и, возможно, уже один раз это сделал, то он заслуживает внимания. А чтобы не растрачивать внимание без толку, то лучше убрать этого дрессировщика летучих мышей. Ликвидировать и его, и ее, ту брюнетку, которую не убил биоробот. Ничего, пусть биороботы тренируются. Один не справился, вышлем другого. А вот этот юноша сидит в тюрьме. Туда биоробота не пошлешь. Тут надо поговорить с Котовым.