Текст книги "Секунд-ротмистр"

В дверях возник, словно из пустоты мужичок в сером сермяжном кафтане с зелеными обшлагами, из-под которого виднелся такого же цвета камзол, а так же коричневые кожаные штаны. Обут он был сапоги, на шее черный шарф. Волосы, завитые в буклю и покрыты пудрой.

– Это мой денщик, – сказал князь, пошатываясь, – он вас доставит к кузнецу. Яшка-друг… Ик… доставь господ дворян на двор кузнеца Емельяна.

Денщик щелкнул каблуками, как заправский немец из «Семнадцати мгновений весны, и знаком приказал следовать за собой.

Утром, когда солнечные лучи скользнули в полутемное помещение дома, Меншиков проснулся. Голова сильно болела.

– Перепил, – проговорил он и осмотрелся.

Он лежал на огромной белой печи. Рядом похрапывал Сашков.

– Ну, вы и напились, – раздался откуда-то снизу голос.

Меншиков повернулся на живот. Внизу у печки в льняной рубахе, обшитой вышивкой, стоял Емельян. В руках он держал ковш, который сразу же протянул Федору.

– Попей боярин, – пробормотал он, – полегчает. После княжеской водочки, ой как голова побаливает. Он когда ограду для особняка заказывал, бутылочку притащил. Эх, и вспоминать не охота, если бы ни огуречный рассол… Думал, что умру.

Кузнец вздохнул, и Федька сразу же понял, что Емельяну его чувства знакомы. Он взял двумя руками ковш и отхлебнул. Стало хорошо, пропала куда-то головная боль.

– Шпаги ваши готовы, – проговорил кузнец, – вот всю ночь работал, никак не мог уснуть. Можете забирать.

– Слышь, Емельян, – проговорил Федор, – я смотрю ты отменный мастер. Скажи мне приятель, а где ты материал свой берешь, я железо имею в виду?

– Э боярин, хоть что спрашивай, а секрет я тебе не скажу.

– Да ладно тебе Емельян, я ж пошутил.

– Пошутил?

– Пошутил.

– Ну, раз пошутил, то буди своего приятеля, я уж поесть вам приготовил.

Сашков проснулся сразу же, как только Федор тихонечко стащил с него покрывало. Открыл глаза и произнес:

– О-о-о-о-о…

– Сашка, ты же вроде вчера мало пил.

– А водке все равно мало или много, – проговорил Емельян, – она у князя такая. Выпьешь ведро, голова болит, чарку выпьешь – все равно болит.

Приятели спрыгнули с печи. В костюмах, видно кузнец побоялся их раздевать, вот только сапоги стянул, да парики на лавку положил.

– Ну, осмотрели город, – спросил Емеля, когда те сели за стол.

– Осмотрели, – проговорил Федор, вынимая репу из котелка, – сегодня обратно в Санкт-Петербург, с отчетом.

Емельян, покачал головой.

– А я думал, на рыбалку вас сводить, – проговорил он и вышел из горницы.

Вернулся, неся в руках две шпаги.

– Вот забирайте.

Александр взял шпагу в руку и помахал ей в воздухе. Изящно сделанная шпага, словно ничего не весила, и теперь даже складывалось такое впечатление, что клинок стал продолжением руки.

– Очень хорошая шпага, – проговорил он.

– Ага, – поддакнул Федька. – Ты, небось, и воеводе шпаги куешь?

– А то. Может, господа потренироваться хотят?

– А, что у тебя и рапиры есть?

– А как им не быть! – ответил кузнец и подмигнул.

Он вновь ушел и вернулся с двумя рапирами.

– Я не собираюсь фехтовать в доме, – проговорил Сашков, пытаясь почувствовать, как хорошо сидит в его руке рапира.

– Согласен, – поддержал его Меншиков.

Втроем они вышли во двор. Солнце уже давно поднялось и с огромным рвением вступило в свои права, согревая Землю теплом.

Приятели скинули мундиры, повесив их на кол, торчавший около крыльца. Оставшись в камзолах и белоснежных рубашках, встали в позицию, так чтобы солнечные лучи не мешали не одному из них.

Стройный и жилистый Федор Меншиков, при его метре восемьдесят, имел преимущество в росте, перед Сашковым. К тому же он обладал уверенностью и тем опытом, который приобрел за месяц, проведенный в Ла-Рошели.

У Сашкова такого опыта не было, но глаза его порой зажигались огнем, который лихорадочным румянцем играл на его скулах.

С рапирой в руках Федор, загоревшись таким увлекательным делом, преображался из простого изобретателя в проверенного боями воина. Каждый удар он сопровождал советом или упреком, но стремительность и пыл Александра иногда торжествовали, и Федька получал добрый удар прямо в грудь.

Емельян пожирал глазами поединок, считая удары, наносимые острием рапиры.

Когда же приятели закончили поединок, он сказал:

– Александр попал семь раз, Федор – десять. Но по схватке видно, что господин Меншиков более опытен, чем Буйносов.

– Бой на рапирах дело не легкое, – выпалил Федька, – а, Александр больше любит драться на шпагах, чем на рапирах.

Приятели подошли к колу, сняли с него свои мундиры, и, не надевая, прошли в дом, где сели за заждавшийся стол. Который ломился от яств, что было не удивительно, раз работа кузнеца приносила ему деньги.

– Вы бы грибочков, грибочков попробовали, – проговорил Емельян, пододвигая к дворянам плошку с солеными лисичками.

– Вот я тебя Емельян хочу спросить, – начал Меншиков, зачерпнул деревянной ложкой грибов и поднес ко рту, – а дети-то у тебя где?

– Старшой сын, женился да на восток подался, к Демидовым, а младшенький тот на другом берегу реки поселился, металл для меня варит. А живу я с женой да дочкой. Вы уж чувствуйте себя у меня, как дома. А мне нужно вас покинуть, – неожиданно прервался кузнец, – сами понимаете работа.

Поднялся из-за стола. Снял с вбитого в стену медного гвоздя, кожаный фартук и ушел.

– Ну, что делать будем? – полюбопытствовал Сашков.

– Для начала пообедаем, – проговорил Меншиков, закидывая в рот деревянной ложкой грибочки. – Эх, где тут у него капуста.

Та оказалась на столе рядом с огурчиками. Федька пальчиками прихватил чуть-чуть и закинул в рот.

– Обалдеть, – прошептал он, – Санек, ты попробуй. Это ведь – класс!

Закончив трапезу, вышли во двор. Теперь у приятелей появилась возможность взглянуть на дом. Как и у всех в городе он небольшой. Рядом с ним сарай, баня, а чуть поодаль кузница. Из трубы, над ней валил густой черный дым. Доносился стук молота.

– Пойдем, взглянем, – предложил Федор.

Сашков не возражал. Они подошли к открытым воротам в кузницу и заглянули внутрь. В дальнем углу вовсю работал горн. Молодой парень, явно подмастерье, качал что есть силы меха, стараясь поддерживать горение углей. Второй паренек держал длинными клещами заготовку, поворачивая ее, после каждого удара кувалдой. Емельян молотил на славу, одновременно наблюдая за цветом металла. На всех трое были обнажены по пояс, из одежды на них были кожаные штаны, сапоги и фартук. Когда заготовка начала остывать, он прекратил наносить удары, поставил кувалду на пол, и приказал помощнику бросить ее в горн.

– Вот так, господа, мы и живем, – проговорил он, вытирая вспотевшие руки.

– Мы тут попрощаться пришли, – проговорил неуверенно Федька, – пора нам. Напоследок хотим воеводу еще посетить. Емельян не подскажешь, как до него дойти, ведь мы не помним, как вчера от него к тебе попали.

– Что, верно, то верно, – проговорил кузнец, вытер рукой выступивший пот, – вы вчера оба никакие были, как это еще вас Яшка, денщик воеводский довел. Выйдете из дома и идите на право. На шестом повороте поверните налево и вскоре увидите монастырь, ну, а там сами дом уж найдете.

В это время парнишка выхватил из углей заготовку и положил на наковальню. Емельян ловко подхватил кувалду и начал наносить удар за ударом. Приятели еще минуты две смотрели, как работает кузнец и лишь, потом направились к воротам.

Они шли, как велел кузнец. Иногда останавливались. Сашков несколько раз доставал фотоаппарат и фотографировал. Если бы сейчас кто-то увидел их. Интересно, а что было бы? Меншиков не удержался и уговорил того сделать фотографию и монастыря и усадьбы князя Нарышкина, понимая что в будущем дома градоначальника этого периода истории города просто не останется.

Рассчитывали добраться до машины за час, но на это ушло куда больше времени. На память, кроме монет этого периода у них больше ничего не осталось, а вот впечатления. Меншиков даже начал сожалеть, что с кузнецом ему больше не удастся встретиться.

Осень 201.. года. Череповец.

Зеленая «Газель», проехав мимо памятника основателям города Феодосию и Афанасию, сделав круг вокруг Соборной горки, выехала на Советский проспект.

– Ну, а теперь куда? – спросил Сашков, разглядывая карту.

– В Санкт-Петербург, конечно. Кстати когда ты овладел умением фехтовать?

– В юности я ходил в фехтовальный клуб.

– Не знал, – признался Федор. Задумался и, улыбнувшись, произнес: – Значит, в восемнадцатом веке мы с тобой не пропадем.

Сейчас решили проехать по проспекту до конца, мимо тюрьмы, отчего пока добрались Кирилловского шоссе, слегка поплутали. Зато когда добрались до моста над железнодорожными путями, Федька облегченно вздохнул и прибавил газа.

Они выехали на трассу Вологда – Санкт-Петербург и Сашков позволил себе задремать. Меншиков взглянул на него и улыбнулся. Позади них оставалось прокопченное небо Череповца.

VI

Осень 201.. года. Санкт-Петербург.

Весь вечер и ночь моросил дождь. Утром он закончился, но погода навеивала меланхолию и вгоняла в депрессию. Если бы под рукой был пистолет, Сашков точно бы застрелился, тем паче здесь в номере «Англитера», где когда-то покончил с жизнью народный поэт Сергей Есенин. Но ничего такого сейчас у него не было. Пистолеты Меншикова были оставлены в газели, а сам приятель куда-то свалил, ни сказав, ни слова. Александр сначала смотрел местное телевидение, но потом просто не выдержал. Подошел к окну и вот уже около час, облокотившись на подоконник, и разглядывал город. Санкт-Петербург, даже не смотря, что небеса были окутаны непроницаемыми серыми облаками, жил своей привычной жизнью.

Внизу у памятника Николаю I праздно гуляли туристы. Фотографировались, слушали экскурсовода и о чем-то спорили. В основном это были иностранцы. Это нетрудно было понять по поведению. Русские обычно так себя не ведут. Несколько, наиболее отчаянных бизнесменов пытались продать им свой товар, основную часть, которого составляли в основном матрешки, с портретами бывших советских руководителей, да буденовки. При желании у них можно было обнаружить сувенирные тарелочками с символами города, оловянную миниатюру, головные уборы бескозырки да комплекты батареек к фотоаппаратам. Пока Сашков стоял у окна и любовался всей этой осеней суетой, народ, прохладную погоду, старался насладиться красотами города, и к памятнику то и дело подъезжали экскурсии.

По скверу, находящимся между памятником Николаю I и Исаакиевским собором, держа в руках сложенные зонты, куда-то спешили петербуржцы.

Возле самого собора десятки желающих, создав очередь, пытались попасть на экскурсию в храм. Те, кому уже повезло, не спеша поднимались на колоннаду по узкому металлическому настилу. В воздухе кружили чайки. Неожиданно для себя Сашков вспомнил маленькую красную книжку Фоменко и Насовского. Те утверждали, что на самом деле государя московского звали не Петр, а Исаак. В это Александр, как-то не верил, и даже решил, спросить об этом Меншикова, ведь тот один раз все же побывал при дворе Императора.

Федька ввалился в номер гостиницы с криками:

– Санек! У меня все готово. Мне удалось найти в городе такое место, где мы смогли бы совершить переход.

– А разве есть? – удивился Александр.

– Есть. Но это не главное, мне удалось раздобыть немного деньжат.

Он подошел к столу и высыпал из кармана брюк горсть пятикопеечных монет тридцатых – шестидесятых годов восемнадцатого века, а так же серебряный Елизаветинский рубль. Сашков привлеченный его действиями перестал смотреть в окно и подошел к столу. Взял в руки монету с четким образом императрицы и стал разглядывать. На аверсе кроме портрета надпись: «Б.М.ЕЛИСАВЕТЪ. I.I. МП: САМОД: ВСЕРОС». Внизу буквы «СПБ». На реверсе двуглавый орел и надпись «РУБЛЬ.1742.МОНЕТА»

– Откуда? – спросил Сашков, ложе ее обратно на стол: – Она же около четырех тысяч долларов стоит.

– Поменял.

– На что?

– Помнишь, среди монет отданных мне монахом, был серебряный рубль Екатерины Великой.

– Ну, помню, конечно. Так ведь мы же его с тобой могли бы использовать.

– Не могли. Он выпуска тысяча семьсот семьдесят седьмого года, а мы с тобой отправляемся в более ранние годы. Как раз в тот период, когда одна государыня уже умерла, а вторая так и не вступила на трон. В тот период этот рубль было нельзя использовать. Подумал сначала его продать, как-никак тысячу баксов стоит, а потом вижу, такую монету в интернете ищут в обмен на елизаветинский. Ну, пришлось доплатить. И вот уже у нас кое-что есть. За тем по городу прошвырнулся и у антикваров мелочи накупил. Блин дорого нам твое турне обойдется, – вздохнул он, подошел к спортивной сумку, что стояла в углу у дверей. Открыл ее и извлек из ее глубин кошель, точную копию тех, что носили в семнадцатом-восемнадцатом веке. Вернулся к столу и стал ссыпать туда, пересчитывая, монеты.

– Итого шесть рублей с мелочью, – проговорил он, завязывая кошель. – Мне кажется, что теперь мы готовы и можем отправляться.

– Слышь, Федор, – проговорил Александр, – это может, мы это того. Ну, для начала, перекусим, а?

– Пообедать в «Англетер»? А что идея не плохая – давай!

– Я тут давеча телик со скуки смотрел, там фильм про Есенина показывали…

– Знаешь, после того, как мы с Мишкой Путятиным изобрели «Машину времени», – перебил его Федор, – я фильмы, особенно на исторические темы не смотрю. Во-первых, до семнадцатого века почти вся история искажена, во-вторых, сценаристы такого навыдумывают, что историю еще больше исказят, а в-третьих, мы сами лично можем узнать, что и как было на самом деле. Усек.

Тарабарщина полная, но Сашков кивнул, что усек. В чем-то Меншиков был прав. Гибель русского поэта, в двадцатом веке, была из тех загадочных, что прокатились в то время. Маяковский, Горький и Есенин? Как и почему? Одни загадки. И объяснить их ни кто не может, а уж тем более кинематографисты. Вполне возможно в году так шесть тысяч десятом найдутся такие, что начнут утверждать, будто снятое художественное кино не что иное, как обыкновенные кинохроники. Этакие реалити шоу наподобие «Дома-2» и «Большого брата».

Сейчас же Сашкову вдруг вспомнились слова ни то литературного героя, ни то киногероя – Шерлока Холмса, что он слышал в одном из фильмов:

– Без доказательно, дорогой профессор, бездоказательно.

Меншиков взглянул на приятеля, улыбнулся и произнес:

– Ну, пошли, пообедаем.

После обеда, за которым Федор просидел задумчивый, он опять исчез. Сказав перед этим:

– Жди.

Сашков сидел в гостинице, и ждать не захотел. Скучно. То ли дело по улицам походить, воздухом, так и пропитанным историей подышать. Ну, и что, что дождь начался. В черном плаще с зонтом в руке, который он так и не решился открыть, он уже более часа как гулял по скверу.

Со стороны Невского проспекта показался свадебный кортеж. Сашков не удержался и достал фотоаппарат и снимок. Из белого лимузина, притормозившего около поставленных наспех лавочек торговцев, выбрались жених и невеста. Молодые подбежали к маленькой чугунной ограде, окружавший монумент, и стали фотографироваться, а зеленой «Газели» по-прежнему не было.

Зато огонек на фотоаппарате замигал и Александр понял, что батарейки стали разряжаться. Он направился к сувенирному ларьку и взял три упаковки. На всякий случай. Александр прекрасно понимал, что приобрести их в прошлом будет не реально.

Сашков пару раз возвращался в гостиницу, а Меншикова все не было. Уже начало темнеть. Александр вновь обошел площадь и задержался, любуясь, как торговцы убирают свои товары. Вздохнул и направился к памятнику. Потрогал рукой ограду и вновь вздохнул. Площадь опустела, на соседних домах стали заиграли различными огнями вывески. Поняв, что больше ждать на улице бесполезно Сашков направился к «Астории» и тут из-за угла дома выскочила зеленая «Газель». Объехав вокруг сквера, она остановилась недалеко от Сашкова. Дверца открылась и высунулась голова Федора.

– Залезай, – проговорил он, а когда приятель уселся на свое место добавил: – я тут тебе одну вещь покажу, – Меншиков вытащил из бардачка несколько листков бумаги формата А4, и протянул приятелю.

Это была статья с одного из сайтов. Александр собрался было уже читать, но Федька остановил, отложил три верхних в сторону и проговорил:

– Вот здесь смотри.

Кроме текста тут были две картинки. На одной, согласно надписи была Карта Азии тысяча семьсот пятьдесят четвертого года, на второй аверс и реверс монеты. Сашков прищурился и прочитал вслух:

– Единственный сохранившийся и дошедший до наших дней экземпляр «сибирской» монеты, выпущенной в тысяча семьсот пятьдесят седьмого года, во времена Царствования Императрицы Елизавет.

На реверсе был вензель государыни, а на аверсе герб Сибирского царства: два горностая держащих лук со стрелами. Над обоими красовалась корона, а внизу надпись: «Пять копеек».

– Уловил мою задумку? – Поинтересовался Меншиков, когда Сашков вернул бумаги.

– Пока нет, – признался Александр.

– Не будь таким деревянным, – проворчал Федор. Сашкову даже показалось, что тот обиделся. – Ты как хочешь, а я буду в Питере второй экземпляр этой монеты искать.

– В Питере? – удивился его приятель, взял лист, пробежался по всему тексту глазами, и произнес: – А понимаю. Монеты, что должен был Колыванский монетный двор выпускать, штамповали в Санкт-Петербурге?

– А почему бы и нет, – усмехнулся Меншиков, – ведь не ошиблись же математики с Русью-Ордой. Да, и городничий Череповца упоминал о Гранд Тартарий. А когда найду, продам. Знаешь, сколько она на черном рынке будет стоить, – Федька присвистнул, только от одной мысли. – Тогда о деньках и думать не придется. Время на путешествия будет сколько угодно.

– А думаешь, найдутся желающие?

– Найдутся, – проговорил он, запихивая бумаги обратно в бардачок, улыбнулся приятелю и проговорил:

– Сейчас я сбегаю за вещами, и мы поедем в нужное нам место.

Федор тут же выскочил из машины и умчался в «Англитер». Сашкову показалось, что прошло много времени, прежде чем тот вернулся. Меншиков открыл дверцу, закинул за сидение спортивную сумку и произнес:

– Ну, поехали.

Автомобиль набрал скорость и проехал по Вознесенскому проспекту, и выехал на Адмиралтейский проспект.

В ночной тьме, через ветви деревьев, с левой стороны, виднелось освещенное здание Адмиралтейства. В черном небе блестел остроконечный шпиль, увенчанный корабликом. Впереди на Дворцовой площади высился Александрийский столп. На его вершине, подняв одну руку вверх, а второй прижимая крест, стоял крылатый ангел.

– Мы с тобой скоро увидим это место совершенно иным, – неожиданно в тишине салона, раздался голос Меншикова, – не будет площади в том виде, в котором мы сейчас ее зрим. Только, пожалуй, дворец будет, – здесь он замялся, показал в сторону возникающего дворца, – да и то выстроенный совсем недавно.

Выехали на дворцовый мост. Сашков развернулся, теперь он видел, как уменьшался в размерах бело-зеленный дворец. С моста выехали на Биржевую площадь. Военно-морской музей да Ростральные колонны. Промчались по Кронверкской набережной мимо Петропавловской крепости, которая также светилась в ночном небе, свернули Кронверкский проспект. Миновали соборную мечеть и памятник Максиму Горькому, свернули вглубь Александровского сада. Только тут Меншиков остановил «Газель» и выключил двигатель.

– Это идеальное место, – проговорил вновь он, – во-первых, недалеко от старого города, во-вторых, никаких построек здесь не было и не будет, а в-третьих, тут никто не обратит на нас внимания.

Они вытащили агрегат из «Газели» и затащили в кусты.

– Переодевайся, – проговорил Меншиков, доставая из машины чемодан с вещами.

VII

«…ради приезжающих из иностранных государств иноземцев и всякого звания персон и шкиперов и матросов, також и для довольства Российских всякого звания людей, кроме подлых и солдатства» создать в столице на Неве Трактирных домов или Гербергов, всего 25 штук»

Указ Елизаветы Петровны, выпущенным в 1745 году и подкрепленным указом от 9 июня 1746 года.

Июнь 1762 года. Санкт-Петербург.

– Хозяйка! – Прокричал Федька, занимая с Сашковым столик у самого окна.

Молодая девушка перестала тереть кружку, поставила ее на стойку и, улыбаясь, подошла к приятелям. Меншиков вдруг залюбовался дочкой трактирщика. Ей было около восемнадцати лет. Носила она синий сарафан и красные сапожки, русые волосы были заплетены в косу. И если бы к ней стал бы кто приставать, забредший сюда в поисках приключений на свою голову, так уж точно она бы его отоварила от души. Так что ухажеров, чувствовалась, красавица предпочитала выбирать сама.

– Что изволят, господа? – Поинтересовалась девушка. – У нас есть в наличие: кофе, чай, шоколад, табак курительный, виноградные вина, Гданьская и французская водка, заморский элбирь, пиво легкое Санктпетербуржского варенья? А может биллиард?

Трактирный дом был третьей категории, поэтому и продажа спиртного, в том числе и пива, а так же игра в биллиард здесь была разрешена.

– Ты уж, хозяюшка, для начала нам парочку кружек пива принеси, – молвил Федор и невольно подмигнул, чем тут же заставил барышню покраснеть. – А там как пойдет, – и тут же положил перед ней на дубовый стол пару монет из своего кошелька.

Дочь хозяина трактира, что располагался на Васильевском острове недалеко от церквушки Святого Михаила, взяла монеты и тихо удалилась в сторону двери, где, судя по запахам, что доносились оттуда, была кухня. Пахло щами, скорее всего трактирщик их варил для себя, ведь иностранцы предпочитали в основном есть только заморские блюда. Их желудок, как выяснилось, не был приспособлен к грубой и непривычной русской пище.

– А если бы мы с тобой на месяц в Питере зависли, – вдруг проговорил Сашков, – во сколько нам бы это обошлось?

Меншиков задумался, вспомнил статью из интернета и проговорил:

– Не могу тебе ничего сказать. Разве что в месяц один вид кушанья стоил рубль.

Приятели уже второй день жили в городе. Сняли в двухэтажном доме, где на первом этаже находился сам трактир, комнату, представившись трактирщику двумя путешественниками из Пскова, приехавшими в Санкт-Петербург на коронацию Петра Федоровича. И хотя это была явная ложь, хозяин сделал вид, что поверил, отчего и взял с них скромную, по его мнению, плату за проживание.

Сашков еще в первый день предложил кинуться на поиски секунд-ротмистра, но Федор его отговорил, объяснив, что дело это не спешное. Да и вряд ли, что Хитров проклят. Александр поинтересовался, с чего это он так решил, но Федор предпочел умолчать.

Прошло всего лишь пара минут, и хозяюшка вынырнула из открытой двери кухни, неся в обеих руках по две пивные кружки. Ловким движением в полу-танце она поставила их перед приятелями и, улыбаясь, удалилась.

Между тем, попивая пиво, Александр разглядывал посетителей. За столиком у окна, друг напротив друга, сидели два солдата. Перед ними на столе стояли четыре штофа из-под Гданьской водки, а сами они о чем-то рьяно спорили. Причем один из них был молод, а второй уже обделен сединами. Темно-зеленые мундиры, с лацканами и аксельбантами, были расстегнуты, а шляпы с бантами-кокардами лежали тут же на столе. Чуть поодаль от них, у самой двери в заведение, сидело несколько крестьян в коричневых пыльных кафтанах. Затем, забившись в угол, и громко обсуждая академические порядки, трапезничали студенты. Одеты они были в одинаковые серые кафтаны, белые, с перепачканными в чернилах манжетами, рубашки. На головах напудренные парики. Самый высокий из них, вдруг поднял вверх руку, чем заставил тут же товарищей утихнуть и заявил, что собирается продекламировать только что написанную им оду. Пока он терзал всех своим вдохновением, Сашков устремил свой взор на трех дворян, что сидели через столик от путешественников. Оба одеты коричневые кафтаны, на столе, как и у служивых треуголки. Длинные черные волосы заплетены в хвост. Перед ними бутылка французской водки. Сами курят трубки, отчего над столом висит густая пелена дыма. Только дочь хозяина, словно птичка, летает от одних к другим, поднося то пиво, то закуску.

Идиллия оборвалась в один миг. Дверь трактира открылась, и на пороге возникли пятеро голштинцев. Возглавлял эту процессию обер-офицер. Все они одеты были в мундиры прусского образца, красного цвета с синим воротником и обшлагами, обшитыми золотым позументом. Из расстегнутого мундира офицера был виден синий камзол и такие же синие штаны. На ногах белые шерстяные чулки и черные, начищенные до блеска, туфли. Волосы заплетены в косички и обсыпаны пудрой. У обер-офицера на голове черная поярковая шляпа с кистями по углам и такого же цвета кокардой. Шляпы же у рядовых были обшиты желтым галуном, а по углам желто-сине-красные шерстяные кисти. У каждого на правом плече мундира аксельбант.

Громко разговаривая и хохоча, они тут же привлекли к себе внимание, и Сашков тут же отметил реакцию посетителей. Крестьяне с недовольством, а студенты с любопытством, дворяне с безразличием. Зато служивые явно сдерживали себя в руках, казалось, они готовы были наброситься на эту пятерку, даже вдвоем.

– Нелегкая принесла барона фон Штерна и его дружков, – услышал Сашков, как выругался молодой.

– И не говори, – поддержал его второй. Усы, которого были так лихо закручены, что сразу же бросались в глаза, – да не обращай ты на них внимания.

Легко было сказать, да трудно сделать. Голштинцы оглядели зал, увидели свободный столик, как раз недалеко от служивых, и, продолжая хохотать, направились туда. С шумом опустились на лавки. Шляпы тут же полетели на стол. А обер-офицер, вытянув ноги, прокричал, на ломанном русском:

– Эй, дефка! Пиво мнэ и мои друзьям. Шиво, шиво, пыстрей.

Девушка появилась у их стола через минуту. Ловко держала она пять кружек с пивом. Она им мило улыбнулась и спросила:

– Вам как всегда?

Стало ясно, что голштинцы были постоянными посетителями трактира. Увы, не входящими в категорию тех, кто пользовался тут уважением.

– Да, милая, – проговорил обер-офицер, – как всекда.

Девушка поставила кружки на стол и убежала на кухню, оставив пятерых служивых веселиться. Вскоре она вернулась.

– Придется подождать, господа, – проговорила она, – батюшка сейчас вам приготовит.

Красавица поставила на стол еще пять кружек и удалилась, в этот раз за стойку.

– Если бы не дядюшка императора, Георг, – громко проговорил за столом фон Штерн, – эта бы цербстская распутница давно бы «развлекалась» в Шлиссельбургской крепости, но Петр-Ульрих слаб, ой как слаб.

От взгляда Меншикова не ускользнуло, что молодой служивый схватился за эфес шпаги, но его приятель, человек, прослуживший явно не один год, осторожно положил тому руку на плечо и мотнул головой. Не надо.

– После того, как мы разобьем датчан, отвоюем столь дорогое его сердцу герцогство Шлезвиг. Возьмем под контроль выход из Балтики в Северное море – все изменится, – продолжал барон, – Петр-Ульрих станет Императором России, и уже тогда Россией будем править мы, – тут он стукнул по столу, потянулся к кружке, сделал глоток и договорил, – Эй, дефка подать всем пива, я хотеть угостить всех. А пока государь отправил человека с мирными переговорами в Гранд Тартарию, чтобы казаки Сибирского ханства не на несли нам удар в спину. Эй, дефка, – прокричал еще раз он, – неси всем пива.

Девушка, как мотылек стала летать по залу от стола к столу.

– За императора Петра III, – прокричал на весь зал обер-офицер.

Следующее произошло неожиданно. Молодой служивый вдруг поднялся из-за стола. Взял одну из кружек и плеснул ее содержимое прямо в лицо обер-офицеру. Сашков предположил, что того, как и всех в России смущали действия Петра III Федоровича. Солдату давно уже стал омерзителен император-идиот, о котором по Санкт-Петербургу вот уже год ходили слухи, что он пьяница, дурак и отступник веры. Его реформы стали ненужными еще до их воплощения, и только голштинцы были преданы ему как верные псы.

– Вы хотеть дуэль, молодой человек, – проворчал фон Штерн, вытирая рукавом стекающее по лицу пиво, и выхватывая другой рукой шпагу, – вы ее получать.

Служивому хватило пары секунд, чтобы выхватить шпагу.

– Смелее, господин обер-офицер, смелее, – проговорил он, опираясь на левую ногу, – смелее. Сейчас вы узнаете, как дерутся преображенцы.

Не отводя взгляда, он крепко сжимал эфес, готовясь дать отпор зарвавшемуся голштинцу. Только дубовый стол, стоявший между ними, разделял их. Служа обоим – заслоном. Между тем наблюдая за своим командиром, голштинцы и не думали ввязываться в бой, раз оскорбление было нанесено только барону.

– Смелее господин трус, – подначивал преображенец, – смелее.

Барон разозлился, никто не имел права назвать его трусом, никто. Он забыл об осторожности и устремился на врага, сблизившись с ним настолько, насколько это позволял ему сделать, разделявший их стол.

– Ваш император Петр-Ульрих жалкое подобие государя, – продолжал служивый, – ему бы в солдатиков оловянных играть, пить, да любовницу Лизку Воронцову лапать, – и он даже не сделал выпада, просто с быстротой молнии вытянул руку и уколол голштинца в правую щеку.

Офицер оступился, дотронулся рукой до раны и прорычал:

– Щенок! Ты мне за это ответишь!

– О, я погляжу вам мало господин трус, Вы еще не все получили, – огрызнулся его соперник, и тут же уколол противника в живот, как только что уколол его в щеку.

– Голштинцы вперед! – прорычал фон Штерн, и ему удалось нанести этому зазнавшемуся солдату выпад, которым он слегка коснулся груди.

– Неплохо, неплохо для немца, – выпалил преображенец, – но вы не так опытны, как, Вам, это кажется, чтобы убить меня.

– Щенок! Щенок!

И барон нанес удар, которым молодой задира был бы пронзен насквозь, если бы тот вовремя не сделал шага, благодаря которому он очутился вне досягаемости для противника. Его ответом был удар, которым гвардеец, стремительно оттолкнул острие шпаги фон Штерна, так что его собственная оцарапала тому плечо.

– Щенок, – вновь прорычал барон и бросился, вперед нанося удар за ударом, которые преображенцем были успешно отражены.

– За матушку Екатерину, – оскалился гвардеец и перешел к нападению.

Он нанес удар. Барон отразил его, поддавшись назад, и только сейчас фон Штерн обнаружил, что оказался прижатым к стене.

Тонкое лезвие шпаги вонзилось, словно игла в грудь обер-офицера, между двумя ребрами и с каким-то глухим звуком ударилась в кирпич. Барон выронил шпагу. Гвардеец вытащил из мертвого противника орудие смерти, отчего тот пошатнулся и как стог сена упал на голландскую плитку, покрывавшую пол, оставив на стене кровавое пятно.

Смерть барон фон Штерн оказалась для голштиндцев сюрпризом, они вскочили из-за стола и достали шпаги.

– Э! – прорычал приятель преображенца, – так не пойдет, четверо на одного, не порядок.