Текст книги "Табу и невинность"

КОР с самого начала символизировал движение, значительно более широкое, нежели непосредственное ядро названного Комитета. По мере его успехов и все более многочисленных симптомов углубляющегося кризиса власти данное движение распространялось вширь, чтобы в конце концов охватить десятки тысяч мужчин и женщин. Сколько их, собственно говоря, было? На это невозможно ответить, так как нет единственного критерия принадлежности к оппозиции. Движение образовывало концентрические круги. Первый круг составляли члены Комитета и несколько сот самых активных его деятелей, полных решимости поступать как свободные люди в свободной стране, действовать с поднятым забралом, какую бы цену им ни пришлось потом заплатить за свое мужество. Эти люди, которых выгоняли с работы, исключали из учебных заведений, подвергали каждодневным полицейским притеснениям и травле, все равно собирали информацию – с тем, чтобы беззаконие, произвол и насилие не оставались безымянными. КОРовская информационная сеть, с эпицентром в квартире Яцека Куроня, была одним из крупнейших успехов КОРа. У нее имелись большие достижения, и она сыграла огромную роль, когда с первых месяцев 1980 года Польшу стали захлестывать очередные волны забастовок. Благодаря ей трудящиеся из одного региона узнавали, бастуют ли рабочие где-то в других местах и какие требования выдвигают. КОРовцы пересекали всю Польшу. Они добрались до правительственного центра отдыха и рекреации под Арламовом, где смогли констатировать, что мелкая и крупная дичь, выращиваемая там для развлечения власть имущих и их гостей, которые приезжают сюда поохотиться, разоряет и опустошает поля окрестных крестьян; они побывали в Силезии, чтобы обследовать условия труда в шахтах, и прямиком оттуда отправились на процесс высокого чиновника из Министерства юстиции, который выстрелом из винтовки убил крестьянского ребенка.

В этом широком движении КОР играл сразу несколько отдельных, самостоятельных ролей. Основанный в значительной мере как защитный зонтик, он на практике стал реальным центром движения, его высочайшим авторитетом и инициатором большинства его акций. Так произошло потому, что его составляли люди, не только обладавшие большим авторитетом и олицетворявшие собой непрерывный характер польских устремлений к демократии и свободе, но и уже много лет вовлеченные в движение сопротивления: Куронь, Липский, Мацеревич, Михник, Блюмштайн, Литыньский и другие.

Второй круг КОРа составляли тысячи анонимных сотрудников Комитета. Это они проводили зондажи и опросы общественного мнения, под псевдонимами публиковали их результаты в подпольной прессе, организовывали сбор средств и т. д. К этому кругу следует также причислить многочисленных интеллектуалов, которые публично брали преследуемых под защиту, подписывали призывы, обращения и воззвания.

Третий круг составляли все те, кто поддерживал движение денежными взносами (в 1976 году возмущение властями было столь велико, что деньги для КОРа собирали даже в некоторых министерствах), покупал независимые издания и передавал их другим.

Общественная философия КОРа исходила из принципа, что недостаточно противиться злу – нужно противопоставить ему собственные инициативы, ибо таким путем удастся заново построить гражданское общество. Под крылом КОРа развернулись разнообразные и организационно никак не зависевшие от него общественные инициативы, вооруженные его информационной сетью, а часто и его финансовым содействием. В первую очередь я думаю здесь о прессе, об «Информационном бюллетене», литературных журналах, ежеквартальниках «Запись» и «Пульс», о периодических политических изданиях вроде «Голоса» (публикуемого людьми, близкими к Мацеревичу) и «Критики» (связанной с Куронем и Михником), о крестьянском журнале «Плацувка» («Пост») и о «Роботнике» («Рабочем»), адресованном людям труда и частично редактируемом ими самими при сотрудничестве Литыньского, Вуйеца и Борусевича. Тогда же Хоецкий вместе с группой сотрудников основал издательство NOWa («Новое»), которое гордится десятками весомых книг, романов и политических эссе. Это NOWa напечатало Солженицына и Гюнтера Грасса, Оруэлла и Гомбровича, не говоря уже о Милоше. В тот момент, когда последний получил Нобелевскую премию, NOWa было единственным польским издательством, которое могло похвалиться его фамилией в своем каталоге.

Весной 1977 года связанным с КОРом студентам пришла в голову мысль создавать студенческие комитеты «Солидарности». Именно оттуда вышли многие из последующих деятелей «Солидарности» и Независимого объединения студентов, основанного после августа 1980-го и ставшего первой официально распущенной организацией, которую после объявления военного положения, что называется, развеяли по ветру.

КОР, а точнее говоря, атмосфера, которую он создал, стояли также у истоков Общества учебных курсов, называвшегося Летучим университетом, – в память и ознаменование тайного обучения во времена разделов Польши, а затем и Второй мировой войны. Основанный примерно сотней ученых, писателей и художников, Летучий университет организовывал лекции в частных квартирах в нескольких крупных городах Польши, публиковал собственные издательские серии, организовывал научные конференции и так далее. Университет был полностью независимым от КОРа; более того, преподававшие в нем люди иногда чувствовали себя чуждыми КОРу, но возник он благодаря КОРу и его помощи.

Однако, как показала история, наибольшее влияние КОР оказал на рабочие сообщества. Тираж «Роботника», первый номер которого вышел осенью 1977 года в нескольких тысячах экземпляров, достиг в ходе августовской забастовки 1980 года нескольких десятков тысяч. Максимально широкий отклик эта газета нашла среди рабочих Гданьска, где летом 1978 года сформировался учредительный комитет свободных профсоюзов со своим собственным изданием, «Роботником Выбжежа» («Рабочим Побережья»), тесно связанным с «Роботником». Руководил этим учредительным комитетом Богдан Борусевич, а Бюро оперативных вмешательств КОРа возглавлял Анджей Гвязда. К числу самых близких сотрудников КОРа на Побережье принадлежали Анна Валентынович, Алина Пеньковская, Богдан Лис и Лех Валенса. Все они оказались главными фигурами большой августовской забастовки.

Комитеты крестьянской самообороны тоже родились из атмосферы, которую создала демократическая оппозиция, и под ее заботливым крылом. В этой среде особенно активными были Веслав Кенцик и его жена – редакторы уже упоминавшегося журнала «Плацувка», а также соучредители Крестьянского университета, где преподавали многочисленные деятели КОРа и Центра крестьянских исследований, организованного региональными комитетами крестьянской самообороны.

Все это определяло собой политическое измерение указанного движения. Следует подчеркнуть, что КОР был политическим институтом только в одном смысле, а именно в том, что все его члены и сочувствующие отдавали себе отчет в последствиях своих поступков, осознавая и прекрасно понимая следующее: в условиях тоталитарного строя, даже разлагающегося, всякие устремления к большей автономии общества неизбежно интерпретируются властью как покушение на ее права.

Однако КОР не был и не мог быть политической организацией в узком смысле этого слова. Во-первых, он не имел никакой программы, а его члены представляли широкий спектр взглядов и политических тенденций. КОР не стремился ни к свержению власти, ни тем более к ее захвату. Было, однако, абсолютно естественным, что на фоне его деятельности рождалась политическая рефлексия, которая с годами стала интегральной частью данного движения, и что КОР старался вписать свою гражданскую и общественную борьбу в более широкую картину борений за политическое и национальное освобождение Польши. Это явление было столь же очевидным, сколь и понятным, а ожесточенные дискуссии и все более резкие политические расколы усугублялись по мере того, как движение расширялось и уточнялась перспектива скорой катастрофы. Я думаю в первую очередь о различиях между КОРом и другими оппозиционными движениями, но также о конфликтах внутри самого КОРа – к примеру, три его деятеля покинули КОР, поскольку им была ближе националистическая риторика Движения защитников прав человека и гражданина, так называемого ROPCiO (ДЗПЧиГ).

Среди КОРовской молодежи – ибо старейшины остались, в принципе, верны букве общественных задач КОРа – обозначились два течения, ни одно из которых не стало ясно артикулированным. Первое – за ним стояли Куронь, Липский и Михник – стремилось сформулировать современное мышление в духе демократического социализма, приспособленного к польским условиям. Сюда, ясное дело, входила и критика тоталитарно настроенных левых кругов, а также отдельных традиций демократического социализма. Например, тут критиковали атеизм, чрезмерную заинтересованность вопросами власти и государства, безразличие к проблемам автономности человека, философию прогресса и так далее.

Второе течение, связываемое в первую очередь с еженедельником «Голос» и Антони Мацеревичем, концентрировалось на вопросах национального освобождения и национальной традиции, а социальные, общественные вопросы низводило до уровня солидаризма. Оба эти направления высказывались, правда, за освобождение народа и за демократическую организацию общественной жизни, но акценты расставляли по-разному. Бесспорен тот факт, что разделения в лоне КОРа, которые, впрочем, никогда не выходили за границы разумного, проистекали в большей степени из традиций и опыта отдельных индивидов, нежели из действительно противоположных политических подходов.

Перед подписанием августовских соглашений бастующие поставили условие: все деятели и активисты КОРа, арестованные во время данной забастовки, должны быть освобождены. И действительно, 1 сентября 1980 года они вышли на свободу. В ту же минуту возникла проблема их участия в «Солидарности». Определенные группы интеллектуалов, ранее тесно связанные с КОРом, считали, что теперь его члены должны держаться подальше от этого профсоюза. По их мнению, надлежало в обязательном порядке искать modus vivendi (временное соглашение) с властью и как можно быстрее включить профсоюз в систему, поскольку в противном случае ему грозит катастрофа, ведь присутствие на политической сцене тех КОРовцев, чью предшествующую деятельность власти никак не могли одобрить, могло только повредить делу профсоюзников… Великая победа КОРа, которую никто не подвергал сомнению, ни друзья, ни враги, стала тем самым горьким личным поражением целого ряда его деятелей. Однако в реальности их популярность, авторитет и темперамент привели к тому, что в конце концов они оказались поглощенными новым движением. Это означало смертный приговор КОРу как автономному образованию. Появилось, правда, еще несколько деклараций, готовящих его исчезновение, но, в сущности, после сентября 1980 года КОР уже не существовал.

Отдельные его члены (в частности, Ян Юзеф Липский, Збигнев Ромашевский, Хенрик Вуец) вошли в профсоюзные власти. Другие стали разного рода советниками (Яцек Куронь, Ян Литыньский, Адам Михник, Анджей Целиньский). Еще кто-то ринулся в водоворот организационной работы, в прессу и информационные службы. Однако отношение к КОРу по-прежнему продолжало разделять «Солидарность». Не было собрания, на котором Леху Валенсе не приходилось бы отвечать на вопросы, связанные с КОРом. Когда выбирались профсоюзные власти, всем кандидатам задавали вопрос об этом Комитете. Причины такого интереса были весьма многочисленны.

Некоторые дали себя убедить назойливой, беспардонной пропагандой, утверждавшей, будто бы только одна маленькая группка людей противилась вожделенному и долгожданному соглашению с властью. Изображая КОР как движение безответственных экстремистов, которые доведут дело до советского нашествия на Польшу, власть сумела успешно манипулировать отдельными кругами оппозиционеров. С другой стороны, миф КОРа до конца сохранил свою соблазнительность и магнетическую силу. Достаточно было какому-нибудь рабочему сослаться на свои доавгустовские связи с оппозицией, как на любых выборах его шансы серьезно возрастали. Такая популярность не была лишена двусмысленности. Те, кто подключился к оппозиционной работе лишь в августе 80-го года, имели, естественно, склонность вести отсчет времени от этой даты. Сам факт более ранней ангажированности ставил перед многими людьми серьезную моральную проблему: а мы? Почему мы не взбунтовались раньше? Для части из них ответной реакцией было восхищение КОРом. У других ответ принимал форму, столь же понятную психологически, [но совершенно иную], а именно: они испытывали потребность обесценивать КОР. Как же это получилось, спрашивали они, что входившие туда интеллектуалы могли открыто, почти безнаказанно действовать, в то время как другим нельзя было пикнуть ни словечка? Власть шепотком подсказывала ответ, который убедил далеко не единственного человека: члены КОРа, инсинуировало клевещущее начальство, это сталинисты, которые сохранили контакты с миром партийных боссов. Их цель, дескать, состоит исключительно в захвате власти (в особенности такую жажду приписывали людям масштаба Куроня), и они не колеблясь предадут общество, чтобы добиться своей цели. КОРовцы – это евреи или, в более простом варианте, всякие известные лица, баловни Запада (в противоположность обыкновенному простому человеку). Подобные обвинения не смущались и не отступали перед лицом явного парадокса: «экстремистов», стремящихся вроде бы только к власти, одновременно обвиняли в умеренности как синониме подлости и измены.

Итак, КОР перестал существовать. Тем не менее он все-таки воспринимался и извне, и своими друзьями как движение, которое продолжало оставаться живым. Почему? Думаю, попросту долгие годы совместной борьбы, поражений и побед, надежд и безысходности создали специфический климат и этот климат после роспуска КОРа по-прежнему прочно скреплял Комитет. Не подлежит сомнению, что в столь широком движении, каковым является профсоюз, особенно созданный из ничего, с нуля, всякие сообщества и круги, которые уже ранее были сплоченными и пользовались столь огромным авторитетом, могли восприниматься как угроза. Отдельные группировки страдали прямо-таки настоящим психозом, везде чуя КОРовские заговоры; такие люди были чрезвычайно враждебны КОРу. Однако КОР никого не оставлял равнодушным – он имел либо горячих сторонников, либо ожесточенных противников. Впрочем, и первым и вторым приходилось признавать его заслуги.

Никто не сомневался в том, что рождение большого профсоюза было историческим событием. И все знали, сколь хрупка эта победа. Со всех сторон подстерегали опасности. Сам этот профессиональный союз, осознавая собственную силу, мог перегнуть палку и реально показать свой революционный потенциал. Скажем ясно: грозило свержение строя. От этого следовало всеми силами воздерживаться: пример Венгрии и Чехословакии не оставлял на сей счет ни малейших сомнений. С другой стороны, компартия, она же ПОРП, распадалась, покидаемая своими членами, подверженная анархии и ослаблению ленинских норм. В этом таилась опасность: рассчитывать на демократизацию партии было нельзя, на нее у партии не хватало ни сил, ни способностей (более того, плодом такого развития событий могло стать советское вторжение). Единственной надеждой являлись переговоры между мощным обществом, оснащенным наконец-то подлинным представительством, и властью, способной на сохранение своей идентичности и вместе с тем на запланированные уступки.

Мне кажется, что КОР отличался от имевшихся у него антагонистов в лоне профсоюза не своим восприятием угроз и не радикализмом. Обе эти стороны отдавали себе отчет в том, что польская революция не сумеет выжить без самоограничения. Вопрос заключался в том, каким образом это сделать.

Такие люди, как Куронь или Михник, а вместе с ними, на мой взгляд, и большинство того движения, которое они представляли, проводили следующий анализ. Польша представляет собой театр революционного процесса. Нечего рассчитывать на закулисные торги профсоюзных лидеров с властью. Такая попытка разрешения существующих конфликтов может довести только до катастрофы: эти лидеры утратят авторитет, а самоограничивающаяся революция превратится в революцию sensu stricto (в буквальном смысле). Чтобы сдерживать общественное движение, нужно представить ему ясную перспективу – ограниченную, но все-таки удовлетворительную. А чтобы склонить это движение к принятию и одобрению болезненных ограничений, требуется ясно изложить грозящие опасности. Черное именовать черным, белое – белым, говорить без обиняков, даже если это могло бы вызвать раздражение у властей в Варшаве и Москве.

Не слова могут вывести танки из парков и войска из казарм, считали Куронь и Михник, а события. Если они вдруг вырвались бы из-под контроля… Нужно, таким образом, называть вещи своими именами: насилие – насилием, власть московского «разлива» – властью, руководимой из Москвы. И нужно сказать, что наша собственная безопасность велит мириться с имперскими интересами России.

Обвинения в радикализме, которые предъявлялись КОРу, вытекают в значительной мере из этой языковой стратегии. Верные КОРовской традиции громкого произнесения правды, КОРовцы не прятались за намеками, а публично и прилюдно говорили то, что другие резервировали для закрытых сектантских синклитов, где все свои. Парадоксальным образом их радикализм на уровне языка стал реально служить стратегии умеренности. Подобно Валенсе, Куронь исполнял роль пожарника, который гасит вспыхивающие забастовки, а удавалось ему это по той причине, что он говорил рабочим правду, объясняя, почему нужно соглашаться на компромиссы.

Приведу один факт, хорошо иллюстрирующий противоречие между распространенным мнением о Куроне и действительностью. Сразу же после рождения «Солидарности», находясь на вершине славы, Куронь участвовал вместе с Валенсой в митинге на щецинском стадионе. Его приняли овацией. Каждая его фраза сопровождалась бурей аплодисментов. Кроме одной: «Мы противники насилия и независимо от обстоятельств не будем мстить коммунистам». В телефонном разговоре со мной Куронь в тот день сказал: «Я понял тогда, что аплодировали вовсе не мне, а моему образу в официальной пропаганде. Во мне видят и хотят видеть революционера, поджигателя, готового резать горло всем красным».

Куроня применительно к его практической деятельности часто критиковали за умеренность. В КОРе его идею Комитета общественного спасения ждало ожесточенное сопротивление. Куронь имел в виду коалиционное правительство, которое получит поддержку как партии, так и «Солидарности» вкупе с Церковью. Он выдвинул эту мысль в тот момент, когда ситуация становилась все более безнадежной, а позднее ее подхватил PAX и даже кое-кто из партийных руководителей. Трудно сегодня сказать, была ли эта идея реалистичной. В любом случае она указывает, в каком направлении шли его мысли.

Аналогично обстоит дело со съездом «Солидарности»: Куронь подвергся там резкой критике, так как защищал компромисс по вопросу об идее создания органов рабочего самоуправления в промышленности. Это показывает, до какой степени драматичной была ситуация, в которой находились люди, подобные ему, – впрочем, и все движение тоже: осознавая мощный революционный потенциал «Солидарности», они старались сдержать взрыв. В поисках решения этой антиномии Куронь уже в сентябре 1980 года предложил программу, которую другим предстояло принять лишь спустя несколько месяцев: стремиться к modus vivendi с властью на основе ясного и четкого разделения сфер влияния. Внешнюю политику, армию и полицию предполагалось оставить власти в качестве ее прерогативы. Вопросы экономической и общественной жизни планировалось решать путем переговоров между властью и обществом, представителем которого выступает «Солидарность». Такой дуализм находил бы отражение в двухпалатном парламенте, где одна палата находится в руках власти, а вторая, общественно-экономическая, выступает как представитель общества.

Центральную роль в этой системе предстояло играть принципу самоуправляемости. Во время заседания Общенациональной комиссии «Солидарности» в июле 1981 года – наиболее интересном из всех подобных, поскольку на нем впервые встал вопрос о политической стратегии, – Куронь произнес речь, тезисы которой одобрила вся комиссия. Он рассуждал просто и напрямую: мы не можем взять власть на выборах и не можем принять модель тоталитарной партии; единственный путь, который открыт перед нами с целью вернуть народу духовную самостоятельность, – это путь автономии отдельных секторов общественной жизни, путь взятия власти там, где это возможно. Таким образом, программа самоуправляемости стала революционной программой борьбы за хозяйственно-экономическую власть. В середине 1981 года эта программа приобрела огромную популярность.

Но два месяца спустя, когда напряжение росло, тот же Куронь со всей решимостью высказался за компромисс и навязал его профсоюзу – таким способом он подре́зал крылья всему движению муниципального самоуправления. Ведь революционное движение, то есть движение, у которого не проговариваемой вслух целью является хотя бы частичное лишение правящих классов собственности, не может довольствоваться компромиссом, в том числе даже выгодным для себя. Рабочих не интересовала ни самоуправляемость предприятий, реализуемая самими трудящимися, ни более рациональная организация экономики, если главные решения оставались бы в руках власти. Самоуправляемость вызывала у них интерес только как инструмент политической борьбы.

Это лишь один из многих примеров противоречий, с которыми боролся профсоюз – революционный по своему духу, но с реформистской программой – организация людей, жаждущих радикальных перемен, но вынужденных вести переговоры с ненавистной властью. И это также пример такого противоречия, которое не могло не терзать умы, чувствительные к революционному потенциалу движения и к смертельной опасности, витавшей над всей страной.