Текст книги "Табу и невинность"

Название этой статьи – «Между примирением и восстанием» – очерчивает границы, между которыми в Польше мечется независимая политическая рефлексия о будущем и о том, что надлежит делать. Мы старались показать, что обе крайние концепции лишены реализма и – по разным причинам – опасны.

Польская политическая мысль должна освободиться от ограничений, которые налагает миф о часе 0 – когда, как это случилось два года назад, за общий стол усаживаются представители обеих враждующих между собой сторон. Ей следует также отбросить иллюзии насчет часа X – повстанческого или забастовочного порыва (причем до конца неизвестно, действительно ли между ними существовала бы разница на практике), с помощью которого удастся принудить властителей уважать права граждан. Единственный радикальный выход из «безвыходной ситуации», который можно себе вообразить, был бы для народа трагическим, поскольку он способен осуществиться исключительно через подавление народного сопротивления посредством насилия.

Сегодня первая обязанность людей, ответственных за Польшу по причине своего авторитета, – называть вещи своими именами, не допускать никакой путаницы, которой могут воспользоваться только коммунисты. Такой ясности не способствует, например, официальное коммюнике Совместной комиссии правительства и епископата, выпущенное после ее заседания 8 июня 1982 года и доведенное до общества через прессу, где мы, в частности, читаем: «Подтверждая свою неизменную позицию о необходимости общественного примирения и национального согласия, Совместная комиссия указала, что их необходимым условием является решение не только политических, но и хозяйственно-экономических проблем». Неудачно выбранные слова как бы внушают мысль о том, что между Церковью и властями нет разницы в позициях по вопросу примирения и тех условий, от которых зависит его достижение. К счастью, епископат и примас достаточно часто высказывались на ту тему, чтобы общественность знала, насколько фальшива подобная интерпретация.

Однако на уста так и просится целая серия вопросов: а имеются ли у людей, которые обладают высочайшим авторитетом в стране, реальные данные для того, чтобы сейчас, в нынешней ситуации верить в возможность соглашения с властью? Если да, то на каких условиях? На тех ли, которые были сформулированы Общественным советом при примасе? Если же эти люди считают, что шансы на соглашение в настоящий момент отсутствуют, то разве их основная обязанность не состоит в том, чтобы искренне сообщить об этом обществу?

Поддержание иллюзий не способствует предотвращению опасности братоубийственной войны; слова о примирении снашиваются, стираются, начинают звучать пусто и бессодержательно, подвергая тех, чья роль особенно важна в нынешние времена испытаний, риску умаления их авторитета.

Между примирением и восстанием – сегодняшний ответ на этот классический польский вопрос должен звучать так: ни восстания, ни примирения. Нечего рассчитывать на мир, потому что власть ждет не согласия на компромисс, а акта безоговорочной капитуляции. Нельзя также рассчитывать на открытую войну, выиграть которую невозможно.

Жажда свободы, искусство сопротивления, обретенное народом во времена рабства, мудрость подлинных лидеров позволяли после войны прокладывать самые разные пути, ведущие к большей автономии индивидуума и общества. Результатом общественного давления стало ограничение того поля, которое контролировалось коммунистическим государством; возникали все более многочисленные острова свободы. Народ всегда использовал ослабление насилия, чтобы напоминать о своих правах на принятие решений по поводу собственной судьбы. Поляки стремились лишать партию того, что она считала своим наследством, обобществляя – в результате коллективных действий – публичную жизнь: создавали для этой цели союзы, движения, организации, придавали подлинную жизнь официально существующим структурам, требовали допустить к работе профессиональные и территориальные органы самоуправления. Когда же возможности такого обобществления посредством коллективного сопротивления уменьшались, люди стремились лишать партию ее возможностей, стремились расширять границы существующей свободы с помощью реприватизации различных фрагментов общественной жизни, принимать на себя индивидуальную ответственность и контроль над собственной жизнью.

Я не утверждаю, что все эти пути равнозначны; наверняка не каждый из них в равной мере эффективно способствует борьбе с чуждым строем. Но сегодня, однако, нет столбовой дороги от советизма к свободной и демократической Польше. Приближение к ней может являться только и исключительно следствием упорного продвижения по всем возможным путям и маршрутам.

Польский народ пребывает сейчас в одном из весьма критических моментов своей истории. После надежд 70-х годов на благосостояние страна скатилась до уровня бедности, непонятного большинству ее жителей. Явное, циничное насилие закрыло необычный для коммунистического строя период свободы. Это двойное и чрезвычайно болезненное падение. От Церкви и общественных лидеров, от создания настоящего подпольного общества, которое будет способно удовлетворять многообразные потребности поляков и с помощью ежедневно ведущейся борьбы создавать перспективы восстановления утраченных свобод, в большой мере зависит, окажется ли Декабрь’81 всего лишь одной проигранной битвой или же катастрофическим поражением, предвещающим долгую ночь.

Потребность в разговоре
1992

Октавио Пас когда-то диктатуру назвал режимом монолога и мавзолея. Ибо диктатуру всегда характеризует отказ от диалога и пристрастие к ритуализированной обрядности.

Следы авторитарной культуры можно найти и в нашей публичной жизни. Здесь мы тоже часто имеем дело с отказом от диалога – с наглостью истин, признаваемых безусловными. И у нас мы нередко сталкиваемся с пустой обрядностью, которая заменяет усилия по поиску правды.

Фонд, которым я имею честь руководить, очень хочет быть местом встреч людей с разными направленностями мышления и действия, особенно политиков и интеллектуалов. Наша цель состоит не в поиске согласия – для этого служат другие места и другие институты. Мы хотим содействовать взаимопониманию, приятию существующих различий и уважению к иным точкам зрения, отличным от собственной. Поскольку именно в этом заключаются условия, необходимые для демократической культуры.

Основные, принципиальные линии политических и интеллектуальных разделений в Польше и других посткоммунистических странах касаются формы будущего и выбора пути, ведущего к этому будущему. По-разному понимается и та Европа, к которой все хотят двигаться. Иначе видятся контуры экономики и структура политических институтов. Существуют различия в диагнозах текущей ситуации и в рекомендуемых терапевтических методах.

Различается также оценка коммунистического прошлого. Можно очертить две экстремальные, диаметрально противоположные альтернативы, хотя, как всегда, большинство людей, берущих слово на данную тему, позиционируют себя между обоими этими крайностями.

Одна ориентация видит опасность в концентрации внимания на прошлом. Разумеется, необходимо карать злодеев и преступников – настолько, насколько это позволяет существующее право и законодательство. Но только будущее даст нам возможность преодолеть наследие прошлого. Стремясь к построению современного демократического общества, мы будем словно бы мимоходом, по дороге элиминировать сорокапятилетнее наследие коммунизма.

В поддержку этой позиции приводятся и прагматические и моральные аргументы, а именно нас предостерегают от применения коллективной ответственности и законодательства, имеющего обратную силу. Подчеркивается угроза разделения общества, мобилизации коллективных чувств враждебности, тогда как, принимая во внимание громадность стоящих перед нами задач, нужно, напротив, связывать людей воедино, преодолевать и побеждать антагонизмы прошлого. Доказывается, что использование документов тайной полиции создает парадоксальную ситуацию, в которой репрессивный аппарат ПНР будет предрешать будущее многих из своих жертв. Выдвигается требование о необходимости предоставлять процесс отбора элит естественным механизмам, свойственным демократии и рынку; при назначениях на должности решающей должна быть квалификация – столь редкая в странах, которые в этом смысле оказались разоренными. Указывается на риск усиления плебейского, мстительного эгалитаризма. На опасность того, что во имя отхода от коммунизма – под знаменами борьбы с коррупцией и номенклатурой – станут блокироваться необходимые перемены в сфере собственности.

Сторонники противоположной ориентации не верят, что можно устранить «пережитки» коммунизма словно бы мимоходом, в некоторой степени по пути к будущему. Они считают, что это иллюзия и что ее следствием может быть только блокирование реальной дороги к будущему. Если мы действительно хотим строить демократическую, свободную Польшу, то надо в первую голову морально очистить подступы к ней, предполье. Необходимо назвать зло злом, а добро добром. Необходимо четко указать виновных – не только в уголовных преступлениях, но и тех, кто политически и морально ответственны за минувшие десятилетия. Люди этой ориентации, похоже, разделяют мнение одной известной оппозиционерки из Восточной Германии, которая писала недавно: «Восток пытается найти дорогу от организованной безответственности к свободе» – и критиковала людей, пытающихся замазать разницу между правдой и ложью, добром и злом, действуя в союзе с теми, кто, как она говорит, права личности ставят выше истины. Драматически обрисованная ею дилемма истины и справедливости наверняка достойна обдумывания.

Вот поле основных дискуссий. Но наследие коммунизма не удастся ликвидировать с помощью политических и судебных решений. Существует также вопрос ответственности за прошлое, который не удастся свести к проблеме старых правящих элит.

На недавней конференции в Кракове Лешек Колаковский[35]35
  Лешек Колаковский (1927–2009) – знаменитый польский философ, занимавшийся главным образом историей философии, историей политических идей и философией религии; является также эссеистом и публицистом. В 1966 г. был исключен из ПОРП, после событий марта 1968 г. жил и работал в Англии.


[Закрыть] метафорически представил отношение общества Центральной и Восточной Европы к коммунистическому прошлому. Насильник пришел и силком, против воли принудил жертву к тому, чего добивался. Теперь насильник ушел, и жертва снова вернула себе невинность.

Было совершено грубое насилие над Польшей, Чехословакией, Венгрией, Болгарией, насилие над Украиной, Литвой, а также над Россией. Этого факта не удастся изгладить, убрать из памяти. Есть виновные, на которых можно указать. Но разве этот факт – морально необходимый – вернет нам невинность? Являемся ли мы всего лишь жертвами, которые выжили, или же наследниками насчитывающего много десятилетий прошлого, которое не получится легко выбросить из головы?

Мы все лучше видим, насколько сильно коммунизм врос в нашу ментальность, привычки, рефлекторные реакции, желания. Насколько он сформировал наше отношение к работе, собственности, государству. Насколько повлиял на умение совместно действовать во благо страны. Мы видим, до чего труден процесс построения сильного, демократического, современного государства, новой экономики. И до чего сложным делом является изменение общественной структуры, сформировавшейся под воздействием авторитарной политики размещения ресурсов и распределения доходов, привилегий, власти.

Коммунистическая система развращала миллионы – страхом, мелкими привилегиями, естественной жаждой нормальной жизни. К сожалению, так уж получается, что тирания развращает не только тех, кто держит в своих руках власть, но и своих жертв тоже. Разве можно забыть о молчаливом позволении, о голосованиях, первомайских демонстрациях, о страстном желании приспособиться. Этих фактов не подрывают и не опровергают примеры сопротивления и бунта – особенно многочисленные в послевоенной истории Польши. Не подрывает этих фактов и блистательная эпопея «Солидарности».

Невинность невозможно получить обратно. Наследие коммунизма можно преодолеть, не сводя его исключительно к их вине, но рассматривая это наследие как проблему ответственности нас всех. Необходимо полностью узнать всю правду о прошлом. Нужен акт справедливости, необходимо также великодушие, способность к прощению. Разговаривая с самими собой, мы можем лучше узнать проблемы, перед которыми стоим, лучше понять соображения и истины, которыми руководствуемся мы и которые руководят нами.

Что будет, если выиграет СЛД?
1993

Через две недели на выборах могут победить две партии, которые только что довольно-таки неряшливо перекрасили свои вывески. На них без труда можно прочитать старые названия: Польская объединенная рабочая партия и Объединенная народная партия.

Лагерь, ведущий свою родословную из демократической оппозиции, проиграл общественную борьбу за память. И здесь находится важный источник сегодняшних успехов посмертных детищ усопшей ПНР, которые родились после ее кончины.

Память не тождественна истории. Память по своей природе субъективна, изменчива, фрагментарна. Каждая группа переживает прошлое иначе, по-своему. Стирает большие его зоны, придает несоразмерное значение неким сегментам, которые для других отнюдь не важны. Память с одними связывает и соединяет, от других отделяет, а каких-то третьих радикально противопоставляет себе. Чем больше общество интегрировано, сплочено и устойчиво, тем больше похожи между собой картины прошлого в сознании разных групп.

В недемократическом обществе нет возможности сличать, соотносить воспоминания, впечатления, оценки. Отсутствие такой альтернативы, такая несопоставимость представляет собой существенный элемент атомизации общества. Свержение диктатуры ведет, как правило, к восстановлению общности, к воссозданию общей памяти. Революция, восстание часто сопровождается насилием, радикальным сломом непрерывного характера власти, глубокими общественными переменами. Но вдобавок еще и ярким, ослепительным светом, брошенным на существовавшую до сих пор историю. Люди открывают прошлое как нечто новое, хотя этому сопутствует такое чувство, словно они находят самих себя. Осознают обиды, о которых до этого момента предпочитали не думать, видят пережитые индивидуальные и коллективные унижения, вспоминают факты, которых предпочли в свое время не замечать, дабы избежать жгучего, унизительного чувства бессилия или собственной слабости.

Новая память, впрочем, необязательно должна быть справедливой или объективной. Однако этот блеск новизны, это резкое, контрастное освещение испытывают все или почти все. И революционное братство, чувство общности, которое столь часто описывают участники подобных событий, имеет свои глубокие корни во внезапно отыскавшейся, совместно создаваемой общей памяти.

В Польше отыскать общую, единую для всех память не получилось.

Потому что не было настоящей революции. В 1980–1981 годах мы имели революционное движение без революционных последствий, после 1989 года революционным переменам не сопутствовало революционное, охватывающее широкие массы движение. Процесс приближения к свободе, Круглый стол, неизбежно сложные отношения между старыми и новыми элитами, которые принимали решения об изменениях, сравнительная апатия масс – все это блокировало перемены в сознании.

Наши бедные памяти еще не успели соединиться, сыграться, сладиться, притереться, когда начался процесс их развода. Каждый очередной конфликт менял видение прошлого. «Войнушки в верхах», битвы между паном и плебаном[36]36
  Это отсылка к произведению классика польской литературы Миколая Рея (1505–1569) «Краткая беседа между тремя особами: Паном, Войтом и Плебаном» (1543) как представителями трех разных общественных сословий: помещиков-землевладельцев (Пан), крестьянства (Войт) и духовенства (Плебан, то есть приходский священник); из этой беседы видны интересы каждой группы.


[Закрыть], страх – у одних перед прошлым, у других перед настоящим и будущим – отдаляли людей друг от друга.

В итоге мы имеем память боевую, ветеранскую, диссидентско-радикальную, на сегодняшний день – весьма правую. У людей с такой памятью ПНР – это Содом и Гоморра, оккупация, тоталитаризм, вырываемые ногти. Для них нет никакой разницы между, скажем, 1952 годом от Рождества Христова и годом 1988-м. Их лозунги – люстрация, декоммунизация. На колени, сволочь, и тогда, может быть, мы по-христиански пожалеем твоих деток.

Есть и память тех, кто все громче требует слов признательности в адрес ПНР. Кто хвалит ее достижения, ее справедливость. Славит судьбу народных масс. Празднует 22 июля[37]37
  Название главного государственного праздника в период ПНР, учрежденного в ознаменование установления в Польше нового государственного строя и в связи с официально принятой датой опубликования 22 июля 1944 г. манифеста Польского комитета национального освобождения (ПКНО), который был учрежден в Москве за два дня до этого. Этот манифест призывал поляков вместе с Красной Армией сражаться с Германией, определил созданную в ночь на 1 января 1944 г. в Варшаве коммунистическую Крайову Раду Народову во главе с Б. Берутом в качестве высшего органа государственной власти, признавал лондонское правительство РП в изгнании самозваным и нелегальным, провозглашал ПКНО легальной временной исполнительной властью в период восстановления Польского государства, которая основывает свою деятельность на мартовской Конституции 1921 г. С середины 70-х гг. главным элементом празднования 22 июля был военный парад перед зданием Дворца культуры и науки, построенным по образцу московских высоток и «подаренным» Варшаве Сталиным.


[Закрыть]. Хотя сам этот праздник великолепно подходит в качестве символа сплошной лживости ancien régime (старого режима): ни дата того манифеста не была правдивой, ни место его опубликования (потому что это был Хелм, а вовсе не Люблин), а готовили и печатали его вообще в Москве.

Есть и память тех, кто о прошлом предпочитает не говорить. Поскольку настоящее и будущее – важнее. А кроме того, дело это затруднительное, хлопотное. Когда-то подобные люди громогласно обрушивались на тоталитаризм, на власть, предоставленную чужаками, и т. п. Ну и каким же образом этот свой вчерашний радикализм и однозначность примирить с сегодняшней умеренностью, прагматизмом, с формулой «все это не так просто»? Отсюда неловкое молчание и ироническая гримаса, к примеру, в связи с делом полковника Куклиньского[38]38
  Рышард Ежи Куклиньский (1930–2004) – американский разведчик; с 1947 г. на военной службе в Польше, с 1963 г. в Генеральном штабе, 1976–1981 гг. – начальник отдела стратегического планирования; близкий сотрудник В. Ярузельского, связной офицер Польши в Генеральном штабе Советской Армии. С 1970 г. сотрудничал с ЦРУ (был завербован во время миссии во Вьетнаме), передав США, в частности, секретные планы агрессии СССР против государств НАТО, план вооруженной интервенции СССР в Польшу в 1980 г., а также план введения военного положения в Польше. В ноябре 1981 г. эвакуирован ЦРУ вместе с семьей в США, стал советником Государственного департамента. В ПНР был приговорен в 1984 г. к смертной казни. В мае 1995 г. Верховный суд отменил приговор, и в 1998 г. Куклиньский вернулся в Польшу.


[Закрыть].

Ну и как, был он предателем или нет? Если был, то кому изменял? Москве? Варшавскому пакту? Своим командирам? Или же народу? Отчизне? Ответы носят не исторический, не моральный характер, а только прагматический: говорится о наших генералах, для которых реабилитация Куклиньского будет оскорблением, о дисциплине в армии, о том, что такого рода нехорошие образцы нелояльности не нужно выставлять на всеобщее обозрение. Но ведь это же безумие!!!

Так кем же мы являемся – жертвами ПНР либо ее наследниками? И как мы поступаем с наследством, оставшимся после нее и доставшимся нам, – отбрасываем или же принимаем?

Эта морально двусмысленная позиция прекрасно гармонирует с тем, что сегодня думает нормальный человек. У нормального человека, который прожил свой кусок жизни в ПНР, сохранились очень разные воспоминания. И сегодня есть масса ностальгии по более простым временам – вроде воспоминаний о войне, тюрьме или армии. В памяти остаются скорее забавные происшествия, а также ощущение безопасности, которое всегда окутывает то, что уже прожито, что не порождает дилемм, не служит источником новой боли.

Нормальный человек, информируют нас опросы общественного мнения, принимает и одобряет сегодня военное положение в большей степени, чем в 1982 году. А героя и патриота видит больше в Ярузельском, чем в Куклиньском. Как же тогда можно после этого иметь претензии к социал-демократии Польской Речи Посполитой (СдПРП) за то, что представители этой партии приглашают на свой съезд Ярузельского и бурно аплодируют ему? И стоит ли удивляться, что такое состояние общественного сознания приносит, как следствие, этой партии избирательные успехи?

Наша экономическая и общественная революция – ибо это настоящая революция – нагнала голосов левому крылу. И не нужно об этом жалеть. Такова плата за радикальные перемены. Раз мы их (слава Богу) не резали, не сажали, не лишали прав – поскольку таковы наши принципы и поскольку они добровольно отдали власть, за что им полагается от нас признательность, – мы заранее вписали в сценарий дальнейшей истории какую-то вероятность их возвращения, хотя нам и в голову не приходило, что это может произойти на самом деле, причем настолько скоро.

Поэтому нечего впадать в истерику. Но отвращение все-таки берет. Потому что история слишком уж свежая.

Почему симпатии избирателей столь радикально сдвинулись влево?

Отчасти картина укрепления левых сил, экспансии их влияния обманчива и вводит в заблуждение. В большей степени это правые провалились, чем левые укрепились. Правые осрамились и стали посмешищем по причине своей неэффективности и сварливости, неспособности ориентироваться в том, что важно, и неумения выйти за пределы честолюбивых амбиций отдельных личностей и узких группировок. Маргинализировались их партии, вспомнить названия которых трудно, да и незачем, – ведь вскоре правые снова их изменят. Исчезла партия «Соглашение центра», исчезли люди, которые когда-то вызывали надежды у своих сторонников. В опасной близости к политическому небытию оказался Александр Халл, когда покинул Демократическую унию – где он имел существенное влияние и шансы воздействовать на политику очередных правительств – в пользу неизбежно трудных для него связей с Христианско-национальным объединением (ХНО). Малоправдоподобно, чтобы какая-нибудь из правых партий, включая коалицию, образовавшуюся вокруг ХНО и Унии реальной политики, была в состоянии превзойти барьер, предусмотренный избирательным законодательством.

Под сильной угрозой находится Либерально-демократический конгресс (ЛДК). Трудно сказать, увеличит ли изобретательная и оригинальная избирательная кампания его шансы на выборах или же, напротив, сведет их к минимуму. Нет уверенности в том, какой эффект даст попытка радикальной модификации имиджа этой партии. Выдвижение на первый план таких проблем, как занятость, защита отечественного производителя от зарубежной конкуренции и этика в экономике, шокирующим образом контрастирует с распространенным – впрочем, в какой-то степени несправедливым – стереотипом ЛДК.

Электоральные аксиомы таковы: в сейме окажутся Демократическая уния, Польская народная партия (ПНП), Союз левых демократов (СЛД), ну, и Конфедерация независимой Польши – партия ни слева, ни справа, а вообще не оттуда, из совсем другого места. Плюс Беспартийный блок поддержки реформ, тоже из другого места – из Бельведера[39]39
  Бельведер – дворец в Варшаве; в 1918–1922 гг. местопребывание Ю. Пилсудского, в 1922–1926 гг. резиденция президента РП (Ч. Нарутовича, С. Войцеховского), в 1926–1935 гг. вновь Ю. Пилсудского, а в 1935–1939 гг. его музей. После войны до 1952 г. местопребывание Б. Берута, затем – председателя Госсовета, а с 1989 г. – резиденция президента РП. В момент написания этого эссе им был Лех Валенса.


[Закрыть].

Сдвиг влево произошел, таким образом, потому, что правые решили совершить коллективное самоубийство, – вот первый вывод.

Это звучит как шутка, воистину мрачная, но может оказаться, что консервативно-либеральное крыло [вполне центристской] Демократической унии явится в будущем сейме фракцией, наиболее выдвинутой на правый фланг.

Для какой-то доли электората важным импульсом к сдвигу влево был опыт, извлеченный из нескольких месяцев правления Яна Ольшевского и Антони Мацеревича. Они испугали всех брутальностью и иррационализмом предпринятой ими попытки умерщвления польских элит с помощью документов из службы безопасности. Стало очевидным, что никакие силы не удержат эту часть правых от реализации их черной утопии. Меч Дзержинского должен был вновь стать инструментом революционных перемен, хотя и повернутым против других групп[40]40
  Имеется в виду предложенный Ольшевским и Мацеревичем закон о люстрации, про который не раз еще будет подробно говориться в других эссе.


[Закрыть].

Еще одним источником укрепления левого крыла является позиция партий центра – тех, которые соучаствуют в решениях о судьбах Польши уже на протяжении четырех лет, за исключением краткого перерыва на правительство Ольшевского.

Эти партии с самого начала руководствовались иллюзией нормальности. Словно бы европейская норма была не требованием, а реальностью. Словно бы не существовало прошлого и необходимости цивилизованно рассчитаться с ним. Словно бы этика ответственности требовала забыть об истине, нравственности и морали.

Мы овладели умением говорить на нашем новом демократическом новоязе о Европе, о демократии, рынке, бюджете, инфляции. Холодный язык о холодной действительности.

Мы не овладели умением придавать смысл человеческому страданию.

Разъяснить людям, почему им стоит нести высокие издержки, платить высокую цену, почему необходимы наши сегодняшние жертвы и акты самоотречения.

Можно ли было достигнуть этого без разговора о вине и ответственности? Без наказания – хотя бы символического, чисто морального? Речь идет не только о мести. Речь – о восстановлении морального порядка, о возвращении достоинства жертвам, о предоставлении им всей полноты гражданских прав, которых не существует без ощущения равенства перед законом, без веры в справедливость. Разве можно придать общественный смысл таким понятиям, как страдание и грех, мужество и трусость, без признания вины и ответственности?! Все утонуло в месиве злой воли, близорукости, чиновничьего прагматизма, сентиментального морализаторства, политиканства. В этой жиже утонул даже подлинный героизм вчерашних деятелей демократической оппозиции.

Если нет предательства, низости, преступления, вины, то нет также героизма, мужества, приличия, порядочности.

Хорошей иллюстрацией этого является кампания по дискредитации людей, которые в жесте человеческой солидарности отправились в Сараево[41]41
  Имеются в виду около десятка колонн грузовых машин с гуманитарной помощью, которые выезжали в Сараево в 1992–1993 гг. из Польши в сопровождении многих известных политических фигур. Например, 31 августа 1993 г. из Кракова отправился караван из 20 грузовиков и 30 других автомобилей, где было 400 т продовольствия, лекарств, гигиенических средств и 178 человек, в том числе 90 частных лиц, среди них 30 журналистов, а также Яцек Куронь, Марек Эдельман, Адам Михник, Станислав Выгановский, Хенрик Вуец, Збигнев Буяк, Янина Закжевская, Лидия Грабовская, Ярослав Качиньский.


[Закрыть]. Трогательный, почти рефлекторный порыв «в поисках утраченного времени» – времени, которое уже не вернется: однозначных слов и простых, сердечных жестов.

И еще об одной ответственности, совсем иного свойства. Надо быть максимально осторожным и деликатным, потому что здесь я хожу словно по минному полю. Вспомним. Денацификация в Германии не просто дала осечку – она явилась жалким провалом. В частности, потому, что вместе с началом холодной войны у союзников возникли другие приоритеты – новые враги драпировались в облачения совсем других цветов, нежели те, кто потерпел поражение во Второй мировой войне. Объединение и укрепление Германии стало для Запада важнее императива справедливости. Так вот, toutes proportions gardées (принимая во внимание все пропорции и все обстоятельства), мы в Польше последних лет имели дело с чем-то примерно таким же.

Когда «Солидарность» внезапно раскололась на фракции, ненавидевшие одна другую, когда закончился роман с Церковью – либеральная, цивилизованная, толерантная и западная Польша увидела вдруг новые лица врагов. Новые – но до чего же традиционные. Вернулись почти напрочь позабытые понятия вроде обскурантизма и мракобесия, в воздухе начали летать обвинения в популизме, национализме, фундаментализме, духе крестовых походов и т. д. Вдруг оказалось, что люди из Социал-демократии Польской Речи Посполитой, с их новым смирением, демократическими манерами, европейским либерализмом и скептицизмом, с подлинной заботой о правах человека во многих отношениях ближе и предпочтительнее, чем вчерашние соратники, товарищи по оружию.

Смешными выглядят мифы Магдаленки[42]42
  Магдаленка – местность под Варшавой, где располагался конференц-центр МВД и где в 1988–1989 гг. шла подготовка к переговорам Круглого стола и отчасти они сами, а также дополнительные беседы советников генерала Чеслава Кищака и Леха Валенсы. В общей сложности так называемая группа Магдаленки встречалась 13 раз – это были рабочие совещания и встречи сопредседателей групп. Все встречи протоколировались.


[Закрыть], детективный материализм тех, кто ищет заговор, тайный сговор «красных» с «розовыми». Кроме индивидуальных жестов, не было никаких принципиальных заявлений или деклараций, никаких значимых фактов. Но изменение нынешнего угла зрения на вчерашних врагов и друзей висело в воздухе, а осуществлялось оно с помощью легкой ретуши, мелкими перестановками акцентов. Впрочем, то же самое происходило и в других местах.

Достаточно напомнить о вершине дурновкусия и моральной двусмысленности: о перекраске «Слова повшехнего» («Всеобщего слова») в «Слово – Католическая газета», о братании Ольшевского с PAX’ом или же о «телеграфных» мезальянсах «Соглашения центра» с номенклатурным капиталом[43]43
  Общенациональная газета «Слово повшехне», можно сказать, всегда (с 1946 по 1993 г.) была органом PAX’а, тогда как адвокат и политик Ян Ольшевский с 1955 г. достойно прошел весь путь польского оппозиционера и либерала, чтобы в начале 1990-х гг. неожиданно стать одним из учредителей «Соглашения центра» (поначалу эклектичного), а вскоре – радикальным консерватором католического толка. Слово «телеграфный» отсылает к довольно громкой афере с сомнительным АО «Телеграф», которое было создано в конце 1990 г. и одним из трех учредителей которого состоял Ярослав Качиньский.


[Закрыть].

Разумеется, публичная сцена оставалась под сильным давлением новых проблем и конфликтов. Она разделялась и перегруппировывалась, отражая интересы, которые возникали и приводились в движение как изменениями в сфере собственности, так и экономической политикой, а также общественными переменами или политической конкуренцией.

Но значение вчерашних разделений, вчерашней ответственности уменьшалось еще сильнее, поскольку нарастал конфликт между победителями из лагеря «Солидарности». А тем временем партии старого истеблишмента, находясь в оппозиции, могли спокойно пожинать плоды разочарования экономическими и общественными изменениями. Вдобавок они извлекали пользу из капитала недовольства, возникающего на фоне конфликта о месте Церкви в демократическом государстве.

Всего лишь год назад в Польше и за ее границами писали о радикальной правой угрозе в стране. Предостерегали, что к власти приходят честолюбивые фрустраты, которые в борьбе за место под солнцем изгонят историческое поколение демократической оппозиции, совершив «отцеубийство». Пробивались к власти также те, у кого главным достоинством собственной биографии была ее пустота, те, кто вчерашнюю осторожность компенсировал сегодняшним радикализмом. Французы называют таких ловкачей людьми, которые бегут на помощь победе. Это подразделение «малых сих» намеревалось шагать под знаменами правых сил, нации, веры.

Основные угрозы виделись в национализме, популизме, клерикализме, в попытках радикальной люстрации и декоммунизации. Новых радикалов наделяли не очень-то лестными названиями: «большевики» (часто без «б»), «якобинцы», «сталинцы», «коммунисты». Главным носителем такого видения Польши и ее демонов выступала «Газета выборча» («Избирательная газета»).

До чего же по-иному выглядит сегодняшний политический пейзаж! Где та правая угроза, которая находилась тогда в центре внимания? И вовсе не «черная сотня» готовится перехватить власть в Польше, а видные деятели самого младшего поколения ПОРП, которые так и не сумели решиться на радикальный разрыв с прошлым и на его осуждение.

Как такое диаметральное перевертывание ситуации соотносится со вчерашними предостережениями, с драматическими описаниями угроз? Что имеет место – вре́менное размывание основополагающих тенденций развития или же доказательство ложности прежнего диагноза, интеллектуальной слабости вчерашних пророков правой угрозы, тогда как на самом деле угроза для демократических перемен, для политической стабильности Польши – и других стран региона – таится где-то совсем в ином месте? Думаю, немножко правды есть и здесь и там.

Если от меня требуется рискнуть и высказать гипотезу по поводу будущего, то правые, на мой взгляд, вернутся – жесткие, жаждущие реванша, – когда решения о судьбах страны начнут совместно принимать Союз левых демократов и Польская народная партия.

Разумеется, я не верю, что существует угроза возвращения коммунизма или коммунистов.

Выехав из страны в 1971 году, я в одном-единственном итальянском городе, Болонье, встретил больше коммунистов, чем перед этим на протяжении всей моей жизни в Польше (включая сюда и самого себя в годы ранней юности, и мою семью[44]44
  Отец автора, Григорий Смоляр (1905–1993), был деятелем советской ВКП(б) (1920–1928), а затем достаточно видной фигурой довоенной польской компартии. В 1929–1932 гг. он сидел в тюрьме в Вильно. В 1936 г. снова попал за решетку, откуда его освободила война. Затем он бежал от нацистов в Белосток, потом под именем Ефима Столяревича очутился в минском гетто, где был одним из руководителей подполья, бежал оттуда и стал комиссаром партизанского отряда. В частности, его хорошо помнят в Минске как автора вышедшей в 1947 г. в московском еврейском издательстве «Эмес» («Правда») уникальной (поскольку едва ли не единственной в своем роде) книги «Мстители гетто». В 1946 г. он репатриировался в Польшу. Там был видным коммунистическим и еврейским деятелем, но в 1968 г. его уволили, исключили из партии, и в 1970 г. он через Париж выехал в Израиль, где работал в Национальной библиотеке (Иерусалим) и в Тель-авивском университете. Мать автора, Валентина Найдус (1909–2004), тоже была коммунисткой, трижды сидела перед войной в тюрьме, в том числе почти непрерывно с 1932 г. и до начала войны, затем бежала в Белосток, где познакомилась с будущим мужем и где у них в декабре 1940 г. родился сын Александр. Во время войны преподавала в Оренбургском (тогда Чкаловском) пединституте, а потом до 1947 г. заведовала кафедрой в Минском политехническом институте. Затем вернулась в Польшу, где преподавала (в том числе в Партийной школе при ЦК ПОРП) и работала в Институте истории Академии наук. Оставалась активным членом ПОРП вплоть до 1981 г. Сам Александр Смоляр тоже состоял в ПОРП, откуда его исключили в 26-летнем возрасте, в частности за публичные выступления в защиту философа Лешека Колаковского.


[Закрыть]). Нет также возврата и к системе одной партии. Без СССР, без однопартийного контроля над армией и полицией разговоры об угрозе возвращения прошлого – это абсурд.

Из указанной предпосылки не следует, однако, что проблемы прошлого вообще не существует. И будто проблему ответственности можно размывать всяческими весьма благородными и пустыми декларациями типа того, что виноваты все, а тот, кто без греха, пусть первым бросит камень. Если все виноваты, это означает, что не виноват никто. Таким способом прошлое удалось банализировать и опошлить. И таким способом самые благие намерения способствовали пропаганде безответственности, сеянию легкого запашка нигилизма. Но одновременно я прекрасно знаю, что в этом была подлинная и искренняя забота – не допустить плевка в душу конкретного человека, даже если зачастую не было правды и морали. Самая настоящая драма.

Необходимо также вспомнить об ответственности Церкви. Своей экспансивной позицией в публичной жизни, вмешательством в демократический законодательный процесс, принуждением к уступкам (хотя бы в деле о возвращении [церковной] собственности без всеобщего закона о реприватизации, равно как и в вопросе об учреждении своих, чисто церковных радиостанций – тоже без универсальных правовых установлений), своим радикальным подходом к базовым вопросам повседневной жизни людей, их морали и тех дилемм, между которыми они делают выбор, своим осуждением всех, кто провозглашал иные взгляды по поводу абортов или преподавания религии в школе, – Церковь очень многих ужаснула и оттолкнула.