Текст книги "Табу и невинность"

К важным президентским компетенциям принадлежит внешняя и оборонная политика. По разным причинам эти дела будут, наверно, занимать Вас – по крайней мере, вначале – в меньшей степени, чем президента Квасьневского или президента Валенсу. Но они, однако, непременно должны присутствовать. Как и во времена Ваших предшественников, импульс в этих областях должен исходить от президента. Каким он окажется? Какому видению мира будет подчинен? Не скрываю, что эта сфера принадлежит к числу тех, которые особенно меня беспокоят. В частности, имея в виду мысль, которая содержалась в риторическом вопросе Александра Квасьневского, заданном в ходе телевизионной программы Томаша Лиса: что делать, если начинаешь с репутацией еврофоба, русофоба, германофоба, гомофоба? Последнее мы здесь опустим. Как, однако, Вы намереваетесь поступать с распространенным мнением, что Вы и близкие Вам политические силы принципиально враждебны Европейскому союзу, а также недоверчивы, если не враждебны по отношению к Германии и России? Несомненно, с обеими этими странами у нас имеется много проблем – исторических и текущих. Вы не станете, однако, возражать, что с демократической Германией их значительно меньше. Что Вы будет делать, дабы избежать изолирования Польши, ее сталкивания в Европе до статуса второстепенного государства? Жесты, отмеченные чувством достоинства и неуступчивости, не заменят политику. Мы должны убедить других в наличии у нас чего-то существенного, что мы способны и готовы внести. Сегодня никакое государство не обладает заранее гарантированным статусом. Каждому надо бороться за как можно лучшее место для себя. В рамках Евросоюза этим должны вместе заниматься все европейские государства, но я знаю, что в данном тезисе заложено много оптимизма. С удовлетворением отмечаю в отношениях с Германией тон, ставший в последнее время более примирительным. Не слышно уже и ежедневных уколов в адрес Кремля. В вопросе ЕСовских денег мы входим в альянс с Францией против любимого до вчерашнего дня Альбиона. Но это пока что мелкие, повседневные реакции. Я желал бы Вам, г-н президент, как можно скорее выработать продуманное, соответствующее времени позитивное видение присутствия Польши в регионе, Европе, мире.

И еще одно замечание о суверенитете. Вы уделяете ему, г-н президент, большое и понятное значение. Вступая в Европейский союз, мы не отказались от него. Мы стали членами этого клуба для того, чтобы управлять своим суверенитетом более действенно, вместе с другими государствами, чтобы благодаря ему больше получить для Польши, для нашего общества, для народа, его культуры, образования, уровня жизни. Чтобы построить более цивилизованную систему – политическую и правовую, общественную и экономическую. Сумеет ли Польша президента Качиньского воспользоваться этим? Поможет ли, другими словами, та интеграция, то сплочение рядов, которому мы должны горячо содействовать, преодолению провинциализма, отсталости, неудовлетворенности, разочарованности и комплексов, присущих периферии? Или как раз наоборот – провинциализм, разочарованность, недоверчивость, мания преследования станут знамением коллективной жизни ближайших лет?

Г-н президент, мне нет нужды говорить, чего я желаю и Вам и Польше.

Радикалы у власти
2006

Уильям Батлер Йейтс. Второе пришествие

Партия «Право и справедливость» не должна была победить.

Она не имела бы никаких шансов, если бы партия «Гражданская платформа» (ГП) не поспособствовала банализации и опошлению радикализма «Права и справедливости» (ПиС), стараясь в гонке к привидевшейся во сне IV Речи Посполитой перещеголять его со своей версией «мягкого популизма». Да еще если бы она вместе с тем не давала избирателям ощущения безопасности, обещая совместное правление с ПиС.

ПиС проиграл бы, если бы Влодзимеж Цимошевич не вышел из борьбы за президентство. Его Союз левых демократов был бы в состоянии сохранить за собой довольно большую часть левого электората, тогда как ПиС не смог бы с такой легкостью и мастерством искусно изменить дефиниции основополагающего конфликта сегодняшней Польши, противопоставляя «Польшу солидарную» – «либеральной», а также безосновательно присваивая себе язык общественной боли и социальной чувствительности.

Польша через год после выборов могла бы стать другой страной, если бы в ней правила ПиС совместно с ГП, а не радикальная «антисистемная коалиция». Этим названием я обязан Ярославу Качиньскому. Ведь это же он говорил, расхваливая «Самооборону» и Лигу польских семей: «Мы тоже были и по-прежнему остаемся антисистемной партией».

С другой стороны, определять правящие партии как «антисистемные» – это пикантный парадокс, похожий на валенсовское «быть за и даже против». В любом случае такая само-характеристика сил, правящих сегодня Польшей, освобождает от обязанности обосновывать заголовок этого эссе.

Хотя дело и не должно было дойти до того, чтобы в польской политике стали доминировать радикальные силы, трудно признать подобный ход событий случайным. У Польши Качиньских длинная родословная. Одни указывают на ее связь с сарматизмом, другие называют традиции межвоенного периода и поздней санации, которые заимствовали все больше и больше у эндековских националистов[98]98
  Эндеки (национал-демократы) и возглавляемый ими лагерь были в 1930-е гг. мощной, влиятельной политической силой. Они высказывались за националистический облик Польши и были одержимы навязчивыми антисемитскими замыслами, проповедовали идеи «католического государства польского народа», «Польши для поляков» и т. д. Эндеки не скрывали ни своих симпатий к решениям по общественному и государственному устройству в духе Муссолини, ни презрения к парламентской демократии и либеральным ценностям.


[Закрыть]. Еще кто-то видит источники вдохновения во временах ПНР, в десятилетиях Гомулки и Герека. Сам я говорил о близости идей и риторики ПиС к тому, что провозглашали Антониу Салазар в Португалии, ген. Франко в Испании, Энгельберт Дольфус в Австрии и маршал Петен во Франции времен войны.

Указание на эти отдаленные родственные связи обладает некоторыми достоинствами для интеллектуального освоения того, что сейчас происходит. Если, однако, есть желание понять текущее состояние польской политики, то нужно в первую очередь вернуться к периоду после 1989 года, к тогдашним конфликтам и дискуссиям на тему стратегии грядущих перемен.

Начнем с вопроса, который позволит лучше показать смысл и вес прошлогодней победы ПиС: почему в 1990-е годы радикалы проиграли бой за модель польской трансформации? Ведь они пришли к власти, по сути дела, после ее окончания. У нас уже давно есть свобода, демократия, гарантированные права человека, рыночная экономика, политический и информационный плюрализм. Польша причалила и плотно пришвартовалась к Западу. Многие вещи можно критиковать, но одного факта никак не изменить: фундамент под новую Польшу, причем солидный и капитальный, заложен уже давно! И сделали это политические противники радикалов, которых я буду здесь называть умеренными.

До сих пор радикалы правили едва лишь полгода – во времена премьерства Яна Ольшевского в 1992 году. В общественной памяти по поводу этого осталось лишь воспоминание о попытке грубой люстрации почти всех ведущих польских политиков, которая привела к падению указанного правительства. Радикалы располагали также ограниченным влиянием в хаотичные времена правления Ежи Бузека.

Но по-настоящему они взяли власть в свои руки лишь после победы братьев Качиньских.

В этой связи напрашивается очередной вопрос: как же случилось, что после серии поражений они теперь победили?

И последний вопрос, на который мы попробуем дать ответ: какой проект политического, экономического и общественного порядка они обещают, какое место в мире сулят Польше?

После 1989 года радикальные правые круги охотно говорили о правительствах Круглого стола. Одни видели в них заговор, другие – близость и укрепляющуюся общность интересов у людей ПОРП и либеральной части «Солидарности». Отбрасывая такие интерпретации Круглого стола, я готов признать, что – кроме содержания самих договоренностей, которые известны и за которыми ничего не скрывается, – тогдашнее взаимное признание друг друга обеими сторонами, ведущими переговоры, имело важные последствия для дальнейшего развития страны. Оно поспособствовало многим принципиальным успехам, но и некоторым существенным слабостям тоже.

Во всех случаях перехода от диктатуры к демократии, выторгованного в итоге переговоров, соглашение заключается умеренными силами власти и демократической оппозиции. Теми, кто по обе стороны стола отвергает радикальную стратегию конфронтации, принцип «чем хуже, тем лучше». Элементом договоренности всегда является готовность к маргинализации любого из крайних крыльев собственного лагеря.

Характерны слова, зафиксированные в протоколе рабочего заседания Секретариата ЦК ПОРП на следующий день после проигранных ПОРП выборов в парламент в 1989 году: «Тов. А. Квасьневский подчеркнул, что после объявления результатов состоявшихся выборов чрезвычайно важное дело – не допустить стихийных демонстраций, которые не сумеет взять под контроль ни одна из сторон. Этого опасается также оппозиция. Необходимо связаться с „Солидарностью“, чтобы выступления носили спокойную тональность, без триумфализма».

Три года спустя, уже в другой Польше, Александр Квасьневский говорил: «Хороший момент для цезуры, для интенсивного выплескивания настроений был, несомненно, в июне 1989 года, после первого тура выборов. Но имелся огромный риск, потому что такое извержение могло столкнуться с противоположными настроениями, со структурами, которые реально существовали. Поэтому подписанты Круглого стола предприняли совместные усилия, чтобы не раскручивать указанный сценарий. Обе стороны боялись такого хода событий».

Существенным аспектом взаимного признания – опять-таки как в каждом случае ведения переговоров по передаче власти – было обеспечение твердого чувства безопасности отрекающимся людям диктатуры. Из этого вытекал отказ от лишения таких людей наследства (то есть имущества) ПОРП – хотя это абсурдным образом дискриминировало демократические партии, – а также вытекало враждебное отношение к декоммунизации и люстрации. Многие из тогдашних ведущих политиков считали, что тех, кто добровольно отдал власть, нельзя подвергать дискриминации.

Тадеуш Мазовецкий говорил в 1992 году: «Выбор эволюционного пути был продолжением этических основ, которые легли в фундамент феномена „Солидарности“, независимо от того, верна ли она сегодня этому выбору в полной мере или нет». Но вместе с тем премьер признавал, что произошло «определенное нарушение чувства справедливости», так как люди видят, что «те, кто при предыдущей системе находились в привилегированном положении, и сегодня имеют лучший старт в новую экономическую структуру, в новую действительность… Только надо также принять к сведению, что другого выхода не было. Есть ситуации, где такие противоречия обязательно имеют место, и надо принимать решения».

На сделанный выбор повлияла также принятая иерархия важности польских дел. Умеренные смотрели в будущее, концентрировались на реформах, на проблемах управления государством, на борьбе за место Польши в Европе и мире, на обеспечении ее безопасности, а не на разрешении проблем прошлого. Бремя вопросов, унаследованных от ПНР или доставшихся после нее, – казалось, считали они или, скорее, считали мы – само свалится с общественных плеч в результате радикальной трансформации всего строя в экономике, политике, администрации и общественной жизни.

Главным следствием соглашения Круглого стола можно назвать именно договор о трансформации всего общественного строя. Левые силы, которые возникли на развалинах ПОРП, часто позволяли себе грубую, деструктивную критику правления своих противников, но никогда не ставили под сомнение принципиальных – демократических и либеральных – черт принятой модели перемен. С другой стороны, умеренные не оспаривали равных прав в политике, экономике или общественной жизни для людей ancien régime. Нередко это означало фактическую привилегированность последних, чего умеренные не замечали либо чем пренебрегали. Преимущества людей старого режима возникали не в результате заговоров, мафиозных сговоров или «четырехугольников»[99]99
  Этим словом на политическом жаргоне консерваторов и радикалов обозначалась чаще всего коалиция центра с левыми силами.


[Закрыть]. В гонке за успехом они были оснащены лучше своих противников – благодаря биографии, среде, имеющейся квалификации и занимаемому общественному положению. Знакомства и связи, образовавшиеся в прошлом, облегчали им продвижение вверх либо сохранение привилегированной позиции.

Радикалы с самого начала имели другие приоритеты, нежели умеренные, а также иначе видели изменения, необходимые для успеха польской революции. Условием возникновения истинно демократического государства, рыночной экономики и объединения с Западом было для них устранение следов коммунистической доминации и расплата с прошлым. Одни радикалы осуждали Круглый стол (Ян Ольшевский, Антони Мацеревич), другие (Ярослав и Лех Качиньские) ценили шансы, которые он создавал, но считали, что в тот момент, когда мир советского господства стал рушиться, договор следовало разорвать, поскольку договоры, заключенные неравноправными сторонами, необязательно, да и не нужно, соблюдать. Отстранение от власти представителей ancien régime и лиц, запятнавших себя коллаборационизмом с коммуняками, рассматривалось в качестве обязательного условия радикальной перестройки страны…

Радикалы решительно атаковали концепцию правового государства в условиях посткоммунистического общества.

Я напоминаю здесь о позиции Ольшевского, хотя он уже давно не играет в политике сколько-нибудь значимой роли, ввиду того особого места, которое занял его кабинет в Пи-Совском пантеоне, – как правительство-легенда, некоррумпированное, независимое от «сговоров». Президент Лех Качиньский сделал Ольшевского своим советником – это жест, характеризующийся сильным символическим весом. В свою очередь, одним из первых решений премьер-министра Ярослава Качиньского было назначение Антони Мацеревича – министра в правительстве Ольшевского, который нес там ответственность за люстрацию, – на пост заместителя министра обороны, ликвидатора ВИС и организатора новой контрразведки. Премьер-министру не мешали крайние взгляды назначенца, которые тот выражает в редактируемом им самим журнале «Глос» («Голос») (среди прочего по европейским делам и во всем, что касается евреев), или – уже после назначения на указанную должность – гротескное обвинение им бывших министров иностранных дел в агентурных связях с Москвой. Такие факты свидетельствуют о сознательном идейном и политическом самоотождествлении нынешних властей с кратким эпизодом 1992 года и его героями.

Для радикалов остатки («пережитки») коммунизма были источником угроз не только внутренних, но и внешних – мол, несмотря на распад СССР, создававшиеся десятилетиями связи не были разорваны. Они приняли – в описании радикалов – скрытые, часто мафиозные формы, представляя угрозу для демократических перемен и независимости польского государства. Радикалы раньше, чем умеренные, заговорили о необходимости вступления в НАТО, видя в нем гарантию от Востока. В тот период Вашингтон неохотно присматривался к таким устремлениями; это открыто выражал посол США в Варшаве Томас Симонс.

После договоренностей Круглого стола возникла ситуация, в результате которой, как говорил Ольшевский в апреле 1991 года на прениях Общенационального гражданского комитета [при председателе профсоюза «Солидарность» Л. Валенсе], «может оказаться, что мы переживаем не окончательное поражение, а только кризис коммунизма», и что «мы находимся в новой его фазе, как в 1956 г.». В государстве, возникшем в 1989 году, он видел всего лишь «ПНР-бис», а не демократическую независимую страну, ориентированную на рыночные перемены.

В своей программной речи при вступлении в должность Ольшевский произнес памятные слова: «Сегодня народ ждет от нас ответа, окончательного ответа на вопрос: когда в Польше кончится коммунизм? Я хотел бы, чтобы утверждение Высоким сеймом предлагаемого мною правительства означало начало конца коммунизма в нашей отчизне». Он говорил это через два с половиной года после выборов 4 июня 1989 года, после сформирования правительства Тадеуша Мазовецкого, после экономической революции Лешека Бальцеровича, после выбора президентом Леха Валенсы, после очередного «солидарностного» кабинета Яна Кшиштофа Белецкого. Я уж не стану вспоминать о таких мелочах, как падение Берлинской стены, распад СССР и всей конструкции мира холодной войны!

Эта суровая оценка радикалов не изменилась вплоть до сегодняшнего дня. В июне 2006 года Ярослав Качиньский говорил на конгрессе «Права и справедливости»: «В Польше построено посткоммунистическое государство в самом классическом его издании, можно сказать – построен посткоммунистический монстр. Монстр с общественным перевесом номенклатуры, который очень быстро преобразовался также и в политический перевес, в восстановление власти, с огромным набором патологий, которые переданы еще из предыдущей системы, а теперь великолепно развиваются в этой новой системе и создают прямо-таки альтернативную официальному порядку систему управления разного рода учреждениями, в особенности имеющими связь с распределением всевозможных благ, так как именно в распределении благ здесь особенно заинтересованы».

Расчеты с прошлым должны были предотвратить патологический симбиоз коммунизма и капитализма, демократии и посткоммунистических мафий. В последние годы сюда добавился язык «сговоров», треугольников, четырехугольников, карточных столиков, на которых играют Польшей. В этом грозном театре – где обыкновенные граждане, без квалифицированных провожатых-демонологов, могут заметить едва лишь тени спектакля – в главных ролях выступают коммунистические аппаратчики, секретные службы, обыкновенные гангстеры, а также «несколько сот» представителей интеллектуальных и художественно-артистических лжеэлит, состоящих на жалованье у вражеских интересов. Или же там действуют элиты, ведущие свой род – это открытие Ярослава Качиньского – от [довоенной] коммунистической партии Польши. Радикалы все меньше говорят о наследии ПНР, зато все больше – об ответственности тех, кто руководил Польшей после 1989 года. Раскрытию правды о прошедших 16 годах должны служить всякие чрезвычайные парламентские комиссии и полицейские мероприятия…

Необходимость морально и юридически рассчитаться с прошлым имела для радикалов также существенное политическое измерение. А для нашего рассуждения этот аргумент – самый важный. Радикалы считали, что происходящие перемены ввиду их высокой цены: безработицы, роста бедности и неравенства, общего чувства неуверенности, ощущения потерянности в мире новых правил и институтов – получат общественную правомочность только в том случае, если они будут укоренены в общественном же чувстве справедливости. О драматизме тогдашней ситуации в глазах радикалов говорил [тогдашний политик, а также активный телевизионный и «бумажный» журналист] Анджей Урбаньский («Газета выборча», 8 сентября 1992 года). Ссылаясь на Ежи Эйсымонта, министра в правительстве Яна Ольшевского, он сообщил, будто в окружении премьер-министра вроде бы преобладает взгляд, что польские экономические проблемы неразрешимы и поэтому незачем уделять им внимание.

Разве можно завоевать человеческие сердца и склонить людей к самопожертвованию, к отказу от необходимого, повторяя лозунги о рынке, демократии, плюрализме, дороге в Европу? Не окажется ли, что без общественной поддержки единственным способом продолжения реформ будет внедрение какой-то формы авторитарной диктатуры? Таким путем радикалы переворачивали против умеренных то обвинение в содействии авторитарным тенденциям, которое часто предъявлялось им самим.

Недавно Ярослав Качиньский напомнил, что в начале 90-х годов в кругах либералов существовало искушение применить для реализации экономической модернизации жесткие методы. Так на самом деле и было. Достаточно вспомнить Стефана Киселевского, не верившего в демократический путь к капитализму, – он был убежден, что не обойдется без антисоциалистической диктатуры, которая «возьмет народ за горло» и затащит в капитализм. Похожие суждения, формулируемые более дипломатично, можно найти в многочисленных высказываниях либералов 80-х годов и начала минувшего десятилетия.

Совсем иной была концепция Ярослава Качиньского:

«Мы, создавая „Соглашение центра“, исходили из следующего социального диагноза: общество не следует утихомиривать, так как это ведет к апатии, но обществу необходимо что-либо дать, поскольку оно испытывает чувство огромного экономического и морального дискомфорта. Таким образом, с одной стороны… нужно создать большое прореформаторское движение вокруг приватизации… А с другой стороны, в рамках текущих действий надо этому обществу как можно скорее и как можно больше дать в моральной сфере, что вполне возможно, поскольку имеется целый ряд внеэкономических причин общественной неудовлетворенности и разочарованности».

В критический момент перемен трудно было обеспечить обществу ощутимое улучшение условий его существования. Поэтому радикалы обращались к истории, морали и справедливости, а прежде всего – к политике. Здзислав Найдер, тогдашний радикал[100]100
  Здзислав Мариан Найдер (р. 1930) – видный литературовед, во времена ПНР оппозиционер, бывший директор польской редакции радиостанции «Свободная Европа» (1982–1987). В ПНР был заочно приговорен в 1983 г. к смерти за мнимое сотрудничество с американской разведкой; приговор отменили в 1989 г. В том же году он вернулся в Польшу, был советником Леха Валенсы и Яна Ольшевского.


[Закрыть], объяснил на съезде Общенационального гражданского комитета: «Это правда, что средний гражданин принимает ближе к сердцу вопросы безработицы и растущих цен, но расчет с коммунистами за прошлое – куда более плодотворное поле для инициатив нашего комитета, нежели экономика».