Текст книги "Табу и невинность"

А завершает он это эссе следующими словами: «Печальное зрелище Энея, который выносил из горящей Трои своего старого отца, в большей мере согласуется с верой в ценности и значимость человека, нежели изображение ворот с надписью: Lasciate ogni speranza („Оставь надежду, всяк, сюда входящий“)».

Кот был выдающимся представителем светской, леволиберальной интеллигенции, которая в польской культуре, в польской публичной жизни последних ста лет играла очень существенную роль. Сумма многих причин привела к тому, что этот слой в последнее время сильно поредел и измельчал. Существенную роль сыграли тут послевоенные грехи целого сонма его представителей. Многие из виднейших творцов данной ориентации дали себя соблазнить Новой Вере или же заняли позицию служебно-подсобного реализма. Компрометируя себя лично, они заодно компрометировали также идеи мирского, светского гуманизма и политического либерализма. Теряя авторитет, они лишали себя права – в том числе и в собственных глазах тоже – занимать критическую позицию не по отношению к власти (это теперь легко), а к порокам общества и различных его независимых эманаций. В счастье «вновь обретенной отчизны», восстановленной связи с народом после долгих лет блужданий и заблуждений они были готовы эйфорически священнодействовать, торжественно отмечая тепло коллективного общения и свое возвращение домой – возвращение блудного сына. А от наглой самоуверенности в отношении к обществу они нередко бросались в противоположную крайность – его некритического одобрения.

Кот на чужбине представлял этот исчезающий слой без всяких комплексов и таким способом, который в польском ландшафте выглядел иногда поразительно анахроническим, чуть ли не принадлежащим XVIII веку. Искусными приемами он прял, словно паутину, свой странный синтез помещичьей традиции и современности, космополитизма и глубокой привязанности к Польше, демократизма и элитаризма, очарованности массовой культурой и безусловной преданности культуре великой, решительного одобрения базовых ценностей с почти безграничной снисходительностью к грешникам. Меня восхищало его умение радоваться жизни и вместе с тем готовность посвятить себя разным неблагодарным занятиям, которые, однако, шли на пользу близким ему людям и делам. А превыше всего я восхищался его способностью спонтанно и вместе с тем безошибочно руководствоваться истиной и хорошим вкусом. Без демонстративных жестов, без нарочитости, без менторства, естественным способом – с той естественностью, которая характеризовала его во всем.

Сделать мир сносным
2004

Когда-то фамилия Яцека Куроня звучала на первых страницах газет всего мира. Почетное место занимали на них тогда известия об антитоталитарных движениях и революциях. Когда-то на Восток и на таких людей, как Яцек, смотрели с надеждой. С той поры стра́ны нашей части Европы сделались более нормальными. Сегодня они принадлежат к Европейскому союзу, стали похожими на западные страны, разве что победнее, несколько более коррумпированы, несколько менее стабильны.

Когда-то все восхищались своеобразием Польши, где каждые несколько лет вспыхивали бунты и забастовки, где возникали зачатки – остовы и каркасы – независимого гражданского общества. Сегодня польская специфика: самостоятельность политики, жадное стремление к собственному пути, упорное подчеркивание своей непохожести – у многих на Западе вызывает раздражение. Но вопреки «нормальности», которая с течением лет опошляет и банализирует даже величайшие свершения, вопреки неумолимому времени, сводящему на нет любые авторитеты, жизнь Яцека, то, чем он занимался, и то, чего достиг, достойны напоминания и сохранения в благодарной памяти друзей, врагов и чуждых ему людей.

Родом Яцек Куронь из социалистической семьи. Уже в ранней юности он сделал выбор в пользу коммунизма. По убеждению, как выражение бунта против бедности и несправедливости, как реакцию на свои военные, еще детские испытания, на преступления по отношению к евреям, полякам, украинцам. И стал страстным коммунистом, поскольку выше всего ставил справедливость. Но по этой же причине его дважды выгоняли из ПОРП и долгие годы держали в тюрьмах. Яцек был человеком глубокой веры и ангажированности, и эту свою веру, а также императив вовлеченности в публичные дела пытался привить другим людям, в первую очередь молодым. Ибо он был педагогом по образованию, по призванию и по любви. Учил этике ангажированности, заботы о других, справедливости.

Его бунт начинался – как и у многих послевоенных мятежников против государственного социализма – в рамках официальной идеологии. Хотя в случае Яцека трудно отличить момент одобрения и участия от минут бунта и маргинализации. Он принимал и одобрял красивую идею, тогда как действительность выносила – нет, выбрасывала – его за скобки. Во имя той же самой идеи он очень скоро начал осуждать коммунистическую действительность. В 60-х годах Яцек получил известность благодаря «Открытому письму партии»[328]328
  Его точное название – «Открытое письмо членам ПОРП».


[Закрыть], которое написал вместе с другим великим мятежником – Каролем Модзелевским. По сути дела, это была программа коммунистической антибольшевистской революции. Хотя время было гадкое, а годы относительной либерализации, наступившей после 1956 года, уже принадлежали прошлому, их слова звучали для интеллигенции тех времен экзотически, чтобы не сказать юмористически. История и Советский Союз, казалось бы, стояли на страже прочности нового строя. Никита Хрущев совсем недавно пообещал, что Советский Союз обгонит Запад. Даже многочисленные западные консерваторы трактовали его слова всерьез. Идеология, которая была тогда на Западе, возможно, самой модной, хотя за ней и не стояла никакая конкретная партия, провозглашала оптимистическую веру в то, что мир движется к некоему синтезу, к «конвергенции» – другому названию для «конца истории», – при которой капиталистические демократии подвергнутся социализации, тогда как коммунистические диктатуры – демократизации. Яцек Куронь так не думал. Не верил в неизбежные закономерности истории, в детерминизм – экономический или технологический. Оставался революционером старой закалки, только действующим в новом, грозном контексте. Ценой, которую ему предстояло заплатить за войну, объявленную им истории, станут три первых года тюрьмы.

Однако уже в 1968 году в нем само́м и в среде его друзей происходит существенное изменение. Прежде чем в Париже разразился Май, в Польше был Март. На Западе обратили тогда внимание только на позорную антисемитскую кампанию властей ПНР. И почти не заметили движения студенческой молодежи и людей культуры в защиту свобод, против цензуры. Это движение сильно отличалось от того, что происходило на тот момент в западных университетах. Отличалось оно и от Пражской весны с ее надеждой на человеческое лицо социализма. Польский Март представлял собой предвестие и вместе с тем подготовку новых форм сопротивления, ставших популярными в 70–80-х годах. Студенты и интеллектуалы выступали в защиту прав человека, в защиту свободы слова, против политических репрессий, ссылаясь на конституцию и номинально действующее законодательство. Этой минималистской программе предстояло в будущем стать очень эффективной при мобилизации людей и делегитимизации коммунистической власти.

Вступающее на сцену новое движение оппозиции не притворяется, будто существуют какие-то связи – не говоря уже о союзах – между ним и коммунистической сатрапией. Оно порывает с любыми видимостями некой общей веры. Внутрипартийной оппозиции приходит конец. Яцек Куронь выступает в качестве одного из вдохновителей указанного движения. И за это вновь заплатит многолетней тюрьмой.

70-е годы – это медленное, кропотливое выстраивание оппозиции. Ключевым моментом оказывается 1976 год, бунт рабочих Радома и «Урсуса»[329]329
  Подробнее об этом см. раздел «История вкратце» в эссе «КОР».


[Закрыть]. У оппозиционной интеллигенции застрял в памяти горький опыт общественного одиночества и изоляции в 1968 году. Помнится также одинокость рабочих, взбунтовавшихся в Июне 56-го[330]330
  В первую очередь Июнь 56-го – это Познанский бунт конца июня 1956 г. (где погибло около 60 человек, а почти 500 было ранено), который не только сыграл весьма большую роль для грядущего польского Октября 56-го, но и способствовал выступлениям венгерских студентов в поддержку Гомулки и тех перемен в Польше, что начались с середины октября 1956 г. Эти выступления, в значительной степени вдохновленные событиями в Польше, и раздававшиеся на них требования аналогичных реформ в своей стране послужили началом известнейших Венгерских событий, кроваво подавленных советскими войсками в конце октября 1956 г.


[Закрыть] и в Декабре 70-го. Яцек Куронь и группа выдающихся фигур старшего поколения, которая символизирует непрерывность польской традиции сопротивления, вкупе с молодыми деятелями оппозиции учреждают Комитет защиты рабочих (КОР). В первый раз разрушен тот принцип одиночества в публичной жизни, на который опирается диктатура: одиночества перед лицом власти, перед лицом страха. Солидарность – слово, которое сделает карьеру лишь через несколько лет, – становится принципом действия и программой для людей, концентрирующихся в оппозиции.

Движение, которое создается вокруг указанного Комитета, собирает сведения о репрессиях и немедленно оповещает о них весь мир. Тут же эта информация возвращается в Польшу через западные радиостанции, главным образом через «Свободную Европу», взламывая и преодолевая общественное чувство изоляции, одиночества и беспомощности. Информация становится мощным инструментом общественной интеграции – информация не только о репрессиях, но все чаще о сопротивлении, об акциях солидарности, о множащихся независимых журналах, публикациях и книгах, о Летучем университете и лекциях в костелах. Информационное бюро располагается в квартире Яцека Куроня. Он сам, его жена Гая, их друзья становятся центром нервной системы фрагментарно восстанавливающегося общества.

Куронь не только практик, не только активный деятель этой мирной революции. Он и ее теоретик. У него нет ни литературных талантов Вацлава Гавела, ни публицистических – Адама Михника, но именно он становится крупным теоретиком и стратегом восстановления гражданского общества в обобществленном, огосударствленном мире. Всю его программу, которой он посвятил сотни страниц политической публицистики и теоретических рассуждений, можно кратко обобщить одним лозунгом, который завоевал тогда большую популярность: «Не жечь комитеты, а учреждать наши». Вместо того чтобы поджигать партийные комитеты, как это происходило во времена очередных польских рабочих мятежей, надо создавать наши собственные независимые институты, оставлять прочные следы в общественном «песке», возводить все большие острова закрепившейся независимости и инициативы, чтобы вырывать из-под контроля Левиафана очередные фрагменты общественной реальности.

КОР одержал успех, превзошедший всякие ожидания. Власти идут на попятную, отказываются от больших репрессий, выпускают заключенных, ограничиваются лишь повседневными преследованиями оппозиции – зато упорными и мучительными. Комитет переживает часы триумфа. Это первый случай, когда небольшая организованная группа людей сумела сформировать настоящее общественное движение, заставляя коммунистические власти соглашаться на уступки. Наиболее авторитетная фигура того движения – Яцек Куронь.

Однако подлинный триумф КОРа и идей Яцека Куроня приходит вместе с забастовками лета 1980 года и возникновением «Солидарности». Разумеется, у «Солидарности» имелись и многие другие источники. Часто – и вполне справедливо – говорится о роли Иоанна Павла II и его первого паломничества в Польшу. Другие подчеркивают – и они тоже правы – значение традиций боевых рабочих выступлений, но, помимо всего перечисленного, «Солидарность» вырастала из короткой, но интенсивной традиции демократической оппозиции, ее идеи самоорганизации, мирного сопротивления, самоограничения и идейного минимализма. Под маской и в одеждах профессионального союза организовалось гражданское общество возрождающейся Польши. Куронь становится одним из главных советников у рабочих лидеров. Тут, однако, начинается политическая борьба за облик движения, за место в нем разнообразных традиций, в том числе и той светской, левой, которая отождествлялась с Яцеком Куронем. «Солидарность» переживает все больше дальнейших внутренних разделений и даже расколов. Все труднее добиваться синтеза самых разных устремлений – демократических, общественных, национальных и религиозных.

В итоге вся данная конструкция не треснула окончательно и не развалилась только потому, что военное положение, введенное генералом Ярузельским, сломило это мощное общественное движение и заморозило его фрагменты на предполитической стадии. А Куронь снова в тюрьме. И снова на годы. В общей сложности он проведет в ПНРовских тюрьмах 9 лет и наживет там целый ряд тяжелых болезней.

Однако десятилетие заканчивается хеппи-эндом – переговорами Круглого стола и добровольной передачей власти, на которую пошли коммунисты. Я пишу «добровольной», хотя они вовсе не ожидали, что проиграют выборы 4 июня 1989 года, не предвидели последствий запущенной в ход динамики перемен. Яцек Куронь становится в правительстве Тадеуша Мазовецкого министром, перед которым стоит драматическая по своей трудности задача – произвести демократическую и рыночную революцию в стране, которая дезорганизована, институционально развалена, охвачена гиперинфляцией. Куронь делается министром труда и социальной политики, ответственным за отношения с профсоюзами. Ему предстоит прикрывать и защищать ту болезненную операцию на обществе, которую проводят без всякого обезболивания. «Мне стало темно в глазах. Ибо для того, чтобы в таких обстоятельствах стать министром труда, заработной платы и общественной политики (а это практически означало: возглавить министерство безработицы, нищеты и отсутствия общественной политики), требовался безумец или прямо-таки самоубийца».

Яцек Куронь полностью осознаёт трагическое измерение этой революции. Модернизация и трансформация Польши, ее переход от авторитарной утопии к реальной действительности должны совершиться за счет крупных государственных предприятий, этого символа неэффективности и пустой, расточительной траты средств. Но ведь именно рабочие этих заводов и фабрик были движущей силой мирной революции! Как и каждая революция, она апеллировала к самым благородным коллективным желаниям и устремлениям, а новый порядок разбивал солидарность, он опирался на силу амбиций, на страстные индивидуальные желания. Куронь не только заботится о максимально цивилизованном социальном законодательстве, о помощи для самых слабых. Он является также единственным политиком, который все время разговаривает с обществом. Его телевизионные передачи, где он разъясняет характер, необходимость и перспективы перемен, становятся наиболее популярными из всех политических программ. В глазах общества он вырастает до роли св. Франциска эпохи посткоммунизма. На протяжении целого десятилетия, даже в ситуации, когда все более многочисленные болезни отодвигают его от публичной жизни, поляки остаются верны ему. Систематически ставят его во главе списка тех политиков, к которым питают доверие. Куронь проигрывает один-единственный раз, но очень болезненно – когда решается стартовать в президентских выборах.

Куроня любили и уважали даже многие из его идейных противников. Общественник, одетый в джинсовые брюки и куртку, прямой и непосредственный в своих отношениях с людьми, он, однако, не подходил к образу президента, хотя его и переодели в пристойный костюм. Ни в своих собственных ощущениях, ни в глазах других людей он не был человеком власти и истеблишмента – даже когда выполнял министерские функции.

90-е годы являются для Куроня периодом полной вовлеченности в происходящее, огромной работы, а также нарастающей идейной и моральной растерянности. В начале 90-х годов, осознавая огромную важность необходимых решений, он заявляет публично, что в нормальном государстве, развитом и стабильном, был бы социал-демократом; однако в польских условиях необходимо создавать рыночную экономику, иначе говоря, капитализм. Это была драма всей интеллигенции как общественного слоя, которая традиционно была – как из общественных, так и из культурных соображений – антикапиталистической и антибуржуазной, антимещанской. Однако же после испытаний коммунизма для нее императивом стало возвращение к «нормальности» – продвигаемая сверху имитация западного капитализма.

Большинство этого слоя оставалось верным сделанному выбору или же, разочаровавшись, отошло от политики, которая становилась все более тривиальной. Яцек Куронь от действительности не отворачивался, но и не одобрял ее. Много раз ему доводилось раскаиваться в произнесенных словах. Ничто, по его мнению, не оправдывало отказа, пусть даже временного, от исповедуемых взглядов и ценностей. Выбранная модель революции сверху, совершающейся в условиях нарастающей изоляции элит и ухода общества с публичной сцены, все в большей мере казалась ему фальшивой.

Куронь был одним из авторов успеха выбранной стратегии перемен и вместе с тем ощущал свою долю ответственности за ее неудачи. Однако существовала ли возможность сохранения той горячей атмосферы и динамики общественного движения, о которых он мечтал? Великое движение «Солидарности» уже в 1989 году, после долгих лет военного положения и репрессий, оставалось только воспоминанием. И имелась ли альтернатива западной модели развития? Этого Куронь, впрочем, и не утверждал. Отдаляясь от публичной жизни из-за множащихся болезней, он все более сурово осуждал произошедшую трансформацию общественного устройства, все ниже оценивал как свою роль в ней, так и роль своих друзей.

Уже будучи тяжело больным, он берет слово по вопросам, важным для страны. Критикует политику правительства, когда видит в ней антиобщественные элементы. Становится единственным из выдающихся политиков, кто решительно осуждает войну в Ираке и участие в ней Польши. Куронь видит в этой войне опасную авантюру и угрозу конфликта, масштаб и последствия которого не поддаются предвидению. До самого конца он пишет и диктует. Публикует книгу о глобальной революции, в которой – старый преподаватель – возвращается к центральной роли образования и воспитания. Диктует в последние недели жизни небольшую книжку «Польша для моих внуков» – своего рода политическую программу для лучшей Польши.

Я пишу эти слова про друга сразу же после получения известия о его кончине. И глубоко ощущаю неадекватность любых слов. Они почти ничего не говорят о Яцеке. Потому что Куронь – это в первую очередь сердечный друг, необычайно сконцентрированный на втором человеке, на беседе. Человек непрерывного диалога о страстно его увлекающих делах и проблемах. Диалога, который всегда, даже в отношениях с противниками, с врагами, ведется с пониманием, теплом, без горечи или враждебности. Человек разговора о вере и вине (таково название одной из его книг[331]331
  Видимо, имеется в виду книга «Wiara i wina. Do i od komunizmu» («Вера и вина. К коммунизму и от него». Варшава: Независимый изд. дом, 1989). У Куроня есть также книга «Gwiezdny czas. „Wiary i winy“ ciąg dalszy» («Звездное время. Продолжение „Веры и вины“». Лондон: Анекс, 1991).


[Закрыть]), об образе жизни и делах конкретных людей, о проблемах страны и мира. Надо бы написать о его доброте, чувстве юмора, об умении отдаваться развлечениям и играм, а также о любви, которую он щедро дарил очень многим. Надо бы написать о его чувстве индивидуальной вины – когда ему казалось, что в тех или иных моментах жизни он не стоял на высоте задач, – и вины коллективной – когда он думал, что его круг, его сообщество не сделало в прошлом тех вещей, которые следовало. Надо бы посвятить хоть несколько слов постоянно присутствовавшей у него потребности рассчитаться с коммунизмом, но без радикализма многих бывших приверженцев или вечных антагонистов этого учения, – поскольку он осознавал объемы вложенной в эту утопию людской энергии и того большого расточительства, в котором люди были и одними из виновников, и жертвами. Много времени и размышлений он посвящал отношениям с «другими», а особенно с евреями и украинцами, всегда оставаясь враждебным запальчивому националистическому ожесточению, занимаясь поисками вины и слабости прежде всего в себе и в своих, а не в других, всегда руководствуясь позитивной мыслью – чтобы сделать мир несколько более сносным и возвышенным. Надо бы, наконец, написать о человеке – одном из очень немногих, кого не изменили, не испортили ни власть, ни деньги, ни должности, ни популярность. Он остался собой до самого конца. До конца, который пришел к нему во сне.

Почести антигерою
2009

Марек Эдельман был важным для меня человеком – благодаря его роли в восстании в гетто, благодаря участию в Варшавском восстании, а также потому, что он систематически и методично отказывался от сотрудничества с коммунистической властью, а позднее стал активно участвовать в деятельности оппозиции. Столь же важной была для меня и вторая сторона его биографии: врач, выдающийся диагност, противник Господа Бога в борьбе за каждого человека, находящегося между жизнью и смертью. Мужество, упорство, моральное чутье, несгибаемая стойкость придавали дополнительную достоверность тому, кем и чем он был, тому, что говорил и что было для меня по-настоящему важным.