Текст книги "Табу и невинность"

В Польше, как и везде, были предатели. Были люди, которые работали на немцев, – ради денег, из ненависти, по причине того, что их истязали или шантажировали. В Польше не существовало, однако, коллаборационизма как явления, как способа реализации национальных интересов в условиях иностранного господства. Отсутствовали люди, которые играли бы роль Петена или Квислинга.

Германия, немцы не искали, впрочем, с кем-либо в Польше политического сотрудничества. Поляки не были для них народом с будущим. Им предстояло разделить судьбу евреев. Впоследствии. Для начала речь шла об уничтожении элит.

Все это широко и повсеместно известные вещи. Я напоминаю о них, потому что они имели весомые последствия для отношения поляков к евреям. Ибо – и тут снова Польша является в данном смысле уникальной страной – в составе общего фронта борьбы с захватчиком оказались организации и партии, которых до войны разделяло все. Против немцев сражались демократы и собственные тоталисты отечественного разлива, сторонники как либеральных, так и социалистических идей, националисты и коммунисты, масоны и христианские демократы.

В других странах, оккупированных немцами, антисемитские программы провозглашались коллаборационистскими правительствами и партиями, тогда как подполье было по большей части антифашистским, демократическим и враждебным антисемитизму. Антисемитизм принадлежал к синдрому предательства. Парадоксально, но Польша была единственной страной, где антисемитизм сохранил не только патриотическую, национальную легитимацию (усиленную советской оккупацией 1939–1941 годов), но также легитимацию демократическую. Антисемитски настроенные эндеки входили в состав как эмигрантских, так и отечественных властей.

Именно по той причине, что на польском антисемитизме не стояло клеймо сотрудничества с немцами, он мог во время войны прекрасно процветать не только на улице, но и в подпольной прессе, в политических партиях, в вооруженных отрядах. Мы упомянули об истеблишменте – лондонском и Польского подпольного государства. Но ведь бурная политико-культурно-военная жизнь существовала и помимо него. Особенно на правом крыле. Группа «Шанец» («Редут»)[144]144
  Группа «Шанец», или «Польская организация» (ПО) – тайная группировка внутри Национально-радикального лагеря, созданная в 1934 г.; состояла из нескольких иерархически упорядоченных ступеней посвящения, причем состав высшего уровня А (Политического комитета) не оглашался. В октябре 1939 г., после перехода в подполье, состав и структура ПО подверглись реконструкции. Кстати, одним из видных деятелей данной группы был уже упоминавшийся Я. Мосдорф.


[Закрыть] или «Конфедерация народа»[145]145
  «Конфедерация народа» (КН) – подпольная военно-политическая организация, созданная в ноябре 1940 г. в Варшаве как результат объединения нескольких мелких групп: «Гвардии национальной обороны», «Побудки», «Тайной польской армии „Вавель“», «Союза боевого действия», «Знака» и др. Действовала главным образом в центре и на востоке Польши, проводя не столько боевые акции, сколько пропагандистско-политическую работу в сфере экономики и культуры, среди женщин и молодежи.


[Закрыть] развивали свою тоталитарно-национальную программу, куда в качестве составного элемента входило радикальное решение еврейского вопроса. Часто активность проявляли выдающиеся поэты, которые хотели устранить из польской культуры «чужих» – Тувима, Слонимского и Лесьмяна[146]146
  Gajcy, Tadeusz. Już nie potrzebujemy («Мы уже не нуждаемся») // Sztuka i Narod («Искусство и народ»). 1943. № 11–12. – Примеч. авт.


[Закрыть]. Существовали сильные военные формирования, связанные с крайне правыми кругами: «Национальная военная организация», «Союз ящурок» (ящериц), «Национальные вооруженные силы». Об этих последних Владислав Побуг-Малиновский[147]147
  Владислав Побуг-Малиновский (1899–1962) – видный историк, апологет Пилсудского и послевоенный эмигрант.


[Закрыть] писал, что они концентрировали «молодежь горячую и динамичную, преимущественно городского происхождения, с большим процентом приверженцев „национального радикализма“, который, возможно, и не был разновидностью гитлеризма, но в любом случае звучал акцентами родственного ему сходства – благодаря грубой беспощадности в стремлении к власти и господству, благодаря жестким, террористическим, зачастую прямо-таки бандитским методам действия, благодаря крайнему шовинизму…»[148]148
  Pobóg-Malinowski, Władysław. Najnowsza historia Polski («Новейшая история Польши»). London, 1983. – Примеч. авт.


[Закрыть].

Патриотическая легитимация военного антисемитизма не могла не иметь серьезных и многообразных последствий. Ведь вооруженные отряды радикальных правых сил, образующие независимые структуры, частично входили и в состав Армии Крайовой, кое-где влияя на господствующую в ней атмосферу. Марек Эдельман, один из руководителей восстания в варшавском гетто, рассказывал, что после разгрома Варшавского восстания, в котором он тоже участвовал, он не мог покинуть город вместе со своим отрядом. «…Разве я знаю, кто состоит в нашем отряде? Тебя могут выдать еще до лагеря»[149]149
  По соглашению с немцами варшавские повстанцы, капитулировав, были отправлены в германские лагеря для военнопленных, где большинство из них смогло выжить.


[Закрыть], – открыто сказал ему командир[150]150
  Rozmowa z Markiem Edelmanem // Czas. Nr 4–5, Solidarność. Poznań: Walcząca, 1985. – Примеч. авт.


[Закрыть].

Юзеф Циранкевич [будущий многолетний премьер ПНР] сразу после войны писал в своих освенцимских воспоминаниях, каким образом он объяснял иностранцам резко выраженное антисемитское поведение некоторых поляков, которые были их сотоварищами по заключению: «Немцы, австрийцы, французы являются группой, которая четко определена политически, это антифашисты, [потому что] фашисты не сидят в лагерях, а работают рука об руку со своими гитлеровскими друзьями. Мы же сидим в лагере вместе с нашими реакционерами…»[151]151
  Cyrankiewicz, Józef. Oświęcim walczący («Освенцим борющийся»), цит. по: Borwicz, Michał. Organizowanie wściekłości («Сотворение бешенства»). Warszawa, 1947. – Примеч. авт.


[Закрыть] Надо отдавать себе отчет в том, что указанное явление, хотя и маргинальное, оказало существенное влияние на формирование на Западе мнения о неизлечимом польском антисемитизме.

Какая жестокая ирония истории, какая парадоксальная цена того, что в тогдашней Польше было самым ценным, – единства народа перед лицом оккупанта.

«Я многократно убеждался, – писал Густав Херлинг-Грудзиньский, – что в человеческих условиях человек ведет себя по-человечески, и считал кошмарной бессмыслицей нашего времени любые попытки судить его по поступкам, которые он совершил в нечеловеческих условиях, – так же, как если бы воду можно было мерить огнем, а землю – адом»[152]152
  Herling-Grudziński, Gustaw. Inny świat («Иной мир»). Paryż: Instytut Literacki, 1965. – Примеч. авт. [Более точное и полное название этой книги, которую иногда сравнивают с «Архипелагом ГУЛАГ», «Иной мир: Советские записки» (1953). Она выходила по-русски в переводе Н. Горбаневской (L.: Overseas Publications Interchange, 1989).]


[Закрыть]. Сошествие в ад не остается бесследным. А может ли остаться безнаказанным тот, кто смотрит на ад? Где границы нечеловеческого, бесчеловечного мира? Чрезмерное расширение его территории опасно – оно освобождает от ответственности.

В уже цитировавшейся листовке Зофья Коссак пишет: «Нам известно также, сколь ядовитым бывает посев преступления. Принудительное участие польского народа в кровавом зрелище, разыгрывающемся на польских землях, может легко взрастить безразличие к обидам, садизм и – это страшнее всего – грозное убеждение, что можно убивать ближних безнаказанно». И далее следует предостережение, которое трудно рассматривать в качестве риторического оборота: «Кто этого не понимает, кто гордое, свободное будущее Польши посмел бы сочетать с подлой радостью от несчастья ближнего – не является поэтому ни католиком, ни поляком!»

Никакой народ в Европе не был приговорен к каре свидетельствования в столь же страшной степени, как поляки, которые, сами живя в аду, были вынуждены день за днем наблюдать другие круги ада, лежащие еще ниже и еще более страшные. Запад видел эшелоны, уезжающие на восток, видел индивидуальное убийство, унижение желтой заплатой, дискриминирующие распоряжения. Немцы в большинстве своем не видели ничего. Могли знать, догадываться, но не видеть. Кроме тех, кто находились на землях оккупированного Востока или принимали непосредственное участие в какой-то из фаз «окончательного решения» еврейского вопроса.

Польские крестьяне видели лагеря уничтожения и чувствовали зловоние сжигаемого человеческого мяса. Жители городов, городков и местечек видели страшное убожество гетто. Видели людей, все более напоминающих скелеты и уподобляющихся демоническим фигурам из немецкой пропаганды. Надпись «Евреи, вши, сыпной тиф» на воротах гетто вырабатывала условный рефлекс страха и отвращения.

Нарастало равнодушное безразличие перед лицом преступления, которое описывали Милош, Анджеевский или Рудницкий. Славомир Мрожек писал: «То, что происходило во время оккупации с евреями, не возбуждало в моем окружении радости, возбуждало ужас, но это был ужас, встроенный в общую военно-оккупационную жуть. В конечном итоге все, что происходило между немцами и евреями, было проблемой между немцами и евреями. Не нашей, а значит, нам до нее нет дела. Неприятной, даже более чем неприятной, может быть, даже страшной, если к ней присмотреться, но не нашей»[153]153
  Mrożek, Sławomir. Nos («Нос») // Kultura. 1984. Nr 7–8. – Примеч. авт.


[Закрыть]. Когда доминирует чувство беспомощности, наиболее пристойной формой бегства от ответственности становится безразличие.

Безразличие не было, однако, единственной реакцией. Во время войны образ еврея претерпевает изменения. Отношение к евреям традиционно было результатом не только стереотипов, предубеждений, идеологических верований, но и повседневного опыта. Говорилось: «У каждого антисемита есть свой еврей». Теперь повседневный опыт исчез. После войны об этом убедительно писал Михал Борвич[154]154
  Borwicz, Michał. Organizowanie wściekłości («Сотворение бешенства»). Warszawa, 1947. – Примеч. авт. [Михал Борвич (Борухóвич, 1911−1987) – польский писатель, поэт, публицист и историк, беглец из гетто и офицер Армии Крайовой, с 1947 г. жил во Франции.]


[Закрыть]. Еврей переставал быть конкретным человеком, которого любили или нет, уважали или презирали – совершенно независимо от общих взглядов на «еврейскую природу». Верх брали стереотипы, предрассудки, идеологизированный образ еврея. Безусловно, на это в определенной степени влияла немецкая пропаганда. Однако еще большую роль играл здесь, как представляется, другой фактор. Жертва почти всегда возбуждает подозрение, что она не без вины. Что у нее есть своя доля участия в преступлении. Это естественная психологическая реакция, многократно описанная, причем в том числе и на примере евреев. Можно не верить в миф народа-богоубийцы, можно сохранить здоровый скептицизм перед лицом горячечного бреда «Протоколов сионских мудрецов» и одновременно утверждать, что евреи не могут быть безвинными, коль скоро в истории на них обрушивалось столько разных несчастий.

Перед лицом смертоносной оргии Гитлера, перед лицом неописуемого ужаса повседневных картин существовала естественная тенденция искать в происходящем какую-то рациональную сторону. Чувство чудовищного кошмара и желание бунтовать часто обращалось против евреев. [Известная писательница Зофья] Налковская описывала, как простая женщина, живущая около самой стены [гетто], с отчаянием повторяла: «Невозможно выдержать, невозможно выдержать». Но тут же добавила: «Для нас лучше, коли немцы их изведут. Они нас ненавидят хуже, чем немцев… И каждый, кто их знает, скажет вам то же самое. Ежели только германцы войну проиграют, тогда евреи возьмут и всех нас поубивают». А вот [известный поэт] Мечислав Яструн зафиксировал мнение, услышанное в толпе, которая наблюдала за горящим гетто[155]155
  Немцы весной 1943 г. боролись с трехнедельным восстанием в варшавском гетто, методично сжигая его вместе с обитателями – дом за домом, квартал за кварталом.


[Закрыть]: «Немцы упредили акцию евреев против нас», а также рассказ ученицы лицея, говорившей о поляках, которых убивали сбежавшие евреи[156]156
  Jastrun, Mieczysław. Potęga ciemnoty («Власть тьмы») // Odrodzenie. 17 czerwca 1945. – Примеч. авт. [Яструн сознательно озаглавил этот свой текст в точности так же, как переведено на польский название соответствующей пьесы Л. Толстого. – Перев.]


[Закрыть].

Неприязнь, страх и прежде всего безучастность. А также рассуждение, которое воспроизвел в «Жизни для виду» [набросках-воспоминаниях о 1939–1945 годах, литературовед] Казимеж Выка: «Немцы, убивая евреев, совершили преступление. Немцы замарали свою совесть – а мы уже теперь имеем от этого сплошную пользу и в будущем будем иметь сплошную пользу, не марая совесть, не марая ладони кровью»[157]157
  Wyka, Kazimierz. Życie na niby («Жизнь для виду»). Warszawa: Książka i Wiedza, 1959. S. 188–189. – Примеч. авт.


[Закрыть].

Реакцией после шока от зрелища Катастрофы было молчание, попытка забыть. Проблемы собственной позиции перед лицом Холокоста привлекались только для защиты польской чести против справедливых или несправедливых обвинений. В этом молчании трудно разгадать, сколь многие думали наподобие Ежи Анджеевского: «Для всех честных поляков судьба гибнущих евреев не могла не быть особенно болезненной, поскольку умирали… люди, которым наш народ не имел права смотреть в глаза смело и с абсолютно чистой совестью. Полькам и полякам, гибнущим за свободу, народ Польши мог смотреть в глаза смело. Евреям, гибнущим в горящем гетто, – нет!»[158]158
  Andrzejewski, Jerzy. Zagadnienia polskiego antysemityzmu («Вопросы польского антисемитизма») // Martwa fala («Мертвая зыбь»). Warszawa: Wiedza, 1947. – Примеч. авт.


[Закрыть]

Война закончилась. Человеческая жизнь начинает возвращаться в норму. Хотя и в ненормальных условиях военного наследия и ненормальной – не принятой и не одобряемой обществом – жесткой скорлупы нового строя.

Люди обживают и обустраивают свои дома, развалины, тянутся на Запад – польский и заграничный. В том числе и евреи. Поначалу весьма немногочисленные, те, кто перетерпели оккупацию – спрятанные и сохраненные хорошими людьми, укрытые в лесах, спасенные из лагерей. Позже в страну стекаются и те, кто вернулся из России. В общей сложности их горсточка, не больше десяти процентов довоенного населения.

Казалось, война выжгла источники взаимной неприязни, враждебности. Нет перенаселенности, нет безработицы, не имеют смысла лозунги типа «свой к своему за своим». Разумеется, существует проблема евреев, участвующих во власти. Но этот факт не должен был сказаться на отношении поляков к спасшимся жертвам страшного крушения, отяготить это отношение. И по существу, польские публицисты представляют позицию общества после войны именно таким образом.

Ежи Турович: «Я утверждаю, что в послевоенные годы в принципе антисемитизма в Польше не существовало»[159]159
  Turowicz, Jerzy. Antysemityzm // Tygodnik Powszechny. 17 marca 1957. – Примеч. авт.


[Закрыть].

Богдан Цивиньский: «Гитлеровская оккупация сильно отразилась на польско-еврейских отношениях самим фактом гекатомбы польских евреев. Чудовищность этого факта была пережита всем польским обществом и признана кульминационным пунктом преступлений гитлеризма. Вместе с тем это служило наглядным проявлением той моральной мерзости, к которой может привести исступленная одержимость антисемитской идеологией. Этот урок и до сегодняшнего дня остается живым в общественном сознании поляков, образуя основной моральный барьер, предохраняющий от возможной угрозы антисемитизма»[160]160
  Cywiński, Bohdan. Zagadnienie stosunków polsko-żydowskich w opozycji lat 70-ych («Вопрос польско-еврейских отношений в оппозиции 70-х годов») // Puls. 1984/1985. № 24. – Примеч. авт.


[Закрыть].

Анджей Щипёрский: «Великий теоретик национального вопроса и лучший, несравненный друг всего человечества (речь идет о Сталине. – А. С.) полностью ошибся. Потому что после испытаний войны и гитлеризма у антисемитизма не было в Польше сколько-нибудь больших шансов»[161]161
  Szczypiorski, Andrzej. Polacy i Żydzi («Поляки и евреи») // Kultura.1979. № 5. – Примеч. авт.


[Закрыть].

На сей раз не стану цитировать еврейских оценок послевоенного периода. Контраст был бы столь же шокирующим, как и ранее. Приведу свидетельства поляков, написанные сразу же после войны, а не десятки лет спустя.

Станислав Стомма: «Казалось, что страшный опыт оккупации и безмерность преступлений, совершенных против евреев, принесут большие изменения во взгляде на еврейский вопрос, что этот взгляд углубится и гуманизируется. Случилось иначе»[162]162
  Stomma, Stanisław. Oskarżenie ze wszystkich najstraszniejsze («Страшнейшее из всех обвинений») // Tygodnik Powszechny. 1946. № 49. – Примеч. авт.


[Закрыть].

Ежи Анджеевский: «Польский антисемитизм не сгорел в руинах и пожарищах многочисленных гетто. Смерть нескольких миллионов уничтоженных евреев не оказалась ужасом, достаточным для того, чтобы его значимость начисто стерла привычные польские мыслительные и эмоциональные навыки»[163]163
  Andrzejewski, Jerzy. Op. cit. – Примеч. авт.


[Закрыть].

Казимеж Выка: «Единственной страной в Европе, где антисемитизм по-прежнему продолжает существовать и ведет к политическим и моральным преступлениям, является Польша. Страна, где евреи были истреблены наиболее фундаментально и где сила сопротивления в годы оккупации была самой необузданной и бурной. Тем временем именно в этой стране гитлеризм оставил свое кукушечье яйцо»[164]164
  Wyka, Kazimierz. Potęga ciemnoty potwierdzona («Власть тьмы подтверждена») // Odrodzenie”, 23 września 1945. – Примеч. авт.


[Закрыть].

После келецкого погрома[165]165
  Келецкий погром 1946 г. – массовые антиеврейские беспорядки 4 июля 1946 г. в Кельце, предлогом для которых послужила сплетня о мнимом заключении 9-летнего польского мальчика в погребе конкретного дома, населенного евреями. (В действительности в этом доме не было никакого погреба или подвала. Кроме того, хотя ребенок, исчезнувший 1 июля и возвратившийся домой через два дня, рассказал, будто его похитили и спрятали евреи, намереваясь убить, позже в ходе расследования выяснилось, что это отец отослал мальчика в деревню, где его научили, о чем он должен рассказать.) В результате собралась агрессивная толпа, куда входили и рабочие келецких заводов. Во время многочасовой осады здания были зверски убиты 39 евреев (в том числе беременные и дети); погибло также двое поляков. Вмешательство сил правопорядка (милиции, внутренних войск и армии) было недостаточным; кроме того, часть милиционеров и солдат приняли участие в погроме. Известия о келецком погроме спровоцировали антисемитские выступления и в других частях Польши (например, из поездов выбрасывали людей с семитской внешностью), однако они не приняли столь массового характера и резких форм. Сразу после погрома прошел – с нарушениями законов – показательный процесс над теми, кого обвиняли в участии, и 11 июля 1946 г. Верховный военный суд на выездной сессии в Кельце приговорил 9 человек к смертной казни (назавтра приговоры привели в исполнение) и трех человек – к длительным срокам заключения (после 1989 г. семьи всех этих людей подали заявления о реабилитации). Осенью 1946 г. состоялись также процессы милиционеров и солдат внутренних войск, обвиняемых в избиениях евреев и краже их имущества (последовали тюремные кары), а в декабре 1946 г. – процессы офицеров безопасности и милиции, которым ставили в вину, что они допустили погром. Причины и ход событий в Кельце не выяснены до конца. Келецкий погром был самым известным, но далеко не первым и не единственным послевоенным погромом в Польше.


[Закрыть] профессор Стефания Скварчиньская опубликовала в «Тыгоднике повшехном» прекрасную и мужественную статью.

Указывая, что естественной реакцией в подобной ситуации является попытка спрятаться, уйти от ответственности и искать виноватых как можно дальше от нас самих, она с тревогой и грустью констатирует, что в данном случае нельзя свалить вину ни на кого, поскольку, даже если «здесь действовали чужие интересы», «разве здоровое общество позволит вести себя на поводке вражеских интересов?» Она призывает при этом не только осуждать преступление, но и давать зримые свидетельства тех истинно христианских позиций, которые демонстрировались во время войны. С призывом об этом она обращается и к евреям, и к тем, «чью инакость выкопал из-под земли оккупант»[166]166
  Skwarczyńska, Stefania. In tenebris lux («Во тьме свет») // Tygodnik Powszechny. 11 sierpnia 1946. – Примеч. авт.


[Закрыть].

Просматривая доступный мне неполный годовой комплект «Тыгодника повшехного», я обнаружил три отклика на этот призыв. Их авторы-женщины с энтузиазмом и любовью пишут о людях, которые, подвергая себя максимальной опасности, несли помощь лично им. Лаура Кауфман дает такое свидетельство, ибо боится, что «страстные вопли и злобные шепотки заглушат спокойные и справедливые голоса»[167]167
  Tygodnik Powszechny. 8 września 1946. – Примеч. авт.


[Закрыть]. Э. Коэн пишет о полученной ею помощи, но добавляет: «Антисемитизм не прекратился вместе с Треблинкой, Майданеком и Освенцимом. До чего же это печальный симптом, что часто те самые люди, которые во время войны сочувствовали евреям и по мере возможности помогали им, теперь проявляют к ним неприязнь»[168]168
  Tygodnik Powszechny. 27 października 1946. – Примеч. авт.


[Закрыть]. Наконец, Эва Шмайдлер, описывая помощь, которую ей поочередно предоставили пятнадцать человек, продолжает: «Дорогая пани, мне очень приятно написать это; тем не менее у меня не хватило бы мужества публично сообщить фамилии людей, которые мне помогли, – чтобы не оказать им медвежью услугу. Точно так же мне недостает мужества выложить в вырез платья тот крестик, который я (как католичка) ношу на шее. Он не гармонирует с моей внешностью. Будьте любезны вдуматься в смысл последних двух фраз. Я довольствуюсь коротким комментарием: немец научил меня презирать немца и смерть, которую он нес; поляки учат меня теперь презирать человека и стыдиться, страшно стыдиться»[169]169
  Tygodnik Powszechny. 27 października 1946. – Примеч. авт.


[Закрыть].

Таких свидетельств значительно больше. Мария Хохберг-Марианьская в предисловии к тому «Дети обвиняют» писала: «Не знаю, поймет и осмыслит ли какой-то человек за рубежами Польши тот факт, что спасение жизни преследуемому преступником беззащитному ребенку может покрыть кого-то стыдом и позором или подвергнуть риску неприятностей»[170]170
  Цит. по: Borwicz, Michał. List do redakcji («Письмо в редакцию») // Kultura. 1958. № 11. – Примеч. авт.


[Закрыть].

Каким образом соотносятся приведенные выше свидетельства и оценки, которые самые разные люди набросали сразу после войны, с балансами, составленными спустя несколько десятков лет выдающимися публицистами?

В единообразно безоблачной и безмятежной картине польско-еврейских отношений после войны (если речь идет об обществе, так как о проблеме власти мы выскажемся позже) делается только одно исключение – для келецкого погрома. Замолчать этот факт не удается: тогда хладнокровно убили несколько десятков человек, десятки тысяч евреев бросили свой скарб и покинули Польшу. Вся мировая пресса писала об этом. Но его исключительный характер всего лишь видимость. Вот снова несколько свидетельств.

По мнению авторов обширной работы, посвященной польско-еврейским отношениям и подготовленной «Польским соглашением за независимость» (ПСЗН)[171]171
  «Польское соглашение за независимость» – организация демократической оппозиции в ПНР, которую основал Здзислав Найдер. Борясь за подлинную независимость Польши, она требовала примирения с Германией и поддерживала независимость Украины, Белоруссии и Литвы.


[Закрыть], келецкий погром вписывается в многолетнюю стратегию СССР применительно к Польше. После разрыва отношений с правительством РП в Лондоне советская пропаганда развернула клеветническую кампанию против польского подполья, «обвиняя Армию Крайову в сотрудничестве с Германией, национализме и антисемитизме… Эту операцию повторили летом 1946 года, когда НКВД и польская служба безопасности, дабы оправдать СССР, не выполнивший своих обязательств перед западными государствами, организовали так называемый келецкий погром – коллективное убийство евреев, которое должно было показать миру, что поляки – это народ расистов, неспособных к самоуправлению»[172]172
  Polskie Porozumienie Niepodległościowe («Польское соглашение за независимость») // «Polacy – Żydzi» («Поляки – евреи»), публикация № 32, апрель 1979 г. – Примеч. авт.


[Закрыть].

Вот другое свидетельство – человека, чья политическая позиция предельно отличается от взглядов тех, кто состоял в ПСЗН. В книге «О Национальных вооруженных силах» (Лондон, 1983) Станислав Жоховский, бывший начальник штаба этих НВС, тоже пишет о келецком погроме как о несомненной провокации польского Управления безопасности (УБ): «Через десять лет, в октябре 1956 года, партия оповестила народ, что погром был ошибкой»[173]173
  Żochowski, Stanisław. O Narodowych Siłach Zbrojnych («О Национальных вооруженных силах»). Brisbane—London, 1983. S. 177. – Примеч. авт.


[Закрыть]. К сожалению, автор не сообщает, откуда им почерпнула эта цитата. Тезис, что это УБ или НКВД организовали погром, можно встретить в весьма многочисленных версиях.

Теорию провокации провозглашала и вторая сторона – коммунисты и их союзники. Не стоит заниматься пропагандой, обвиняющей правительство в Лондоне, генерала Андерса[174]174
  Владислав Андерс (1892–1970) – польский генерал, попавший в 1939 г. в СССР, создавший там (1941–1942) после освобождения из лагеря и возглавивший Польские вооруженные силы, так называемую армию Андерса, которая через Иран попала на Ближний Восток, воевала в Африке и Италии как 2-й Польский корпус опять же под командованием Андерса. После войны эмигрировал в Великобританию.


[Закрыть] или Миколайчика[175]175
  Станислав Миколайчик (1901–1966) – премьер-министр польского эмигрантского правительства в Лондоне в 1943–1944 гг. (сменил генерала В. Сикорского, который после провала попыток установления прочных, равноправных отношений с СССР и после безуспешных попыток выяснить, что произошло с пленными польскими офицерами в Катыни, погиб в авиакатастрофе над Гибралтаром при не выясненных до конца обстоятельствах). С 1945 г. Миколайчик, вернувшись в страну, стал лидером Польской народной партии и заместителем премьера в правительстве народной Польши. Одновременно возглавлял легальную антикоммунистическую оппозицию. Его активно выдавливали из страны, и в 1947 г. он, опасаясь политического судилища, тайно бежал из Польши и осел в эмиграции.


[Закрыть]. Есть, однако, смысл познакомиться с секретным протоколом заседания секретариата ЦК Польской рабочей партии (ПРП)[176]176
  Так называлась польская компартия до того, как после объединения с социалистами в декабре 1948 г. превратилась в ПОРП.


[Закрыть], на котором обсуждалось «дело о погромах». Роман Замбровский говорит о попытках погромов в Кракове, Радоме, Мехове, Хшанове, Рабке. Из факта массовости данного явления этот многолетний член политбюро делает вывод о его плановом характере и едином вдохновителе. Свое внимание он концентрирует, однако, не на полицейском аспекте, а на политическом. И говорит, что еврейский вопрос «дает реакции возможность подстрекать, ширить беспорядки, показывать слабость правительства и создавать видимость, будто она представляет более обширные массы». Далее он признаёт, что антисемитизм присутствует в аппарате власти, а также заверяет, что в борьбе с антисемитизмом нам «обеспечена поддержка европейской демократии»[177]177
  Zeszyty Historyczne. 1973. № 24. S. 141–142. – Примеч. авт.


[Закрыть].

Как было в действительности? На самом ли деле евреев убивала чернь, подзуживаемая убэшниками либо крайне правым подпольем? А может быть, этому поспособствовали обе названные только что стороны? Может быть, к примеру, настроения в тогдашней милиции немногим отличались (в этом отношении) от настроений в отрядах НВС? Или же, возможно, где-то в одном случае было так, а в другом иначе? Эти вопросы сегодня мало уместны. Хотя келецкий погром и вправду очень помог отвлечь внимание западного общественного мнения от скандала со сфальсифицированным референдумом[178]178
  Имеется в виду референдум, проведенный в Польше 30 июня 1946 г. и нацеленный на укрепление власти ПРП (он касался однопалатности парламента, закрепления экономических перемен, ставших итогом аграрной реформы, а также вопроса о западной границе страны). По утверждению ряда польских историков, тогда под надзором «наблюдателей» из советского МГБ были сфальсифицированы без малого 6 тыс. протоколов окружных комиссий и подделано около 40 тыс. подписей членов этих комиссий.


[Закрыть]. Но не следует ли с сегодняшней перспективы, вместо того чтобы повторять слово «провокация», задуматься, каким образом дело дошло до того, что в середине XX века, после страшной войны, тысячи самых обычных людей вытащили на улицы и разорвали на куски по обвинению в ритуальном убийстве несколько десятков других, тоже самых обычных людей. Отнюдь никаких не коммунистов, не убэшников или высоких сановников, а простых людей.

Концентрация внимания на келецком погроме заслоняет десятки антиеврейских скандалов, драк, дебошей, равно как и факт, что сотни евреев гибли не только в погромах. И снова – убивали вовсе не тех, кто управлял Польшей, а тех, кто попадались под руку: возвращающихся из лагерей, выходящих из лесов, вылезающих из-под пола или из-за шкафа – спасенных и сохраненных поляками; наконец, возвращающихся из России. Их убивали, когда они возвращались к себе в местечко напомнить о своем имуществе, убивали в поездах. Убивали случайные люди, соседи или партизаны известного либо неизвестного происхождения[179]179
  Считается, что после войны и вплоть до 1956 г. во время погромов и индивидуальных антисемитских акций в Польше погибло около 2 тыс. евреев.


[Закрыть].

Не стану описывать конкретных фактов ненависти и агрессии. Их можно с легкостью найти в тогдашней прессе и в зарубежных книгах. Факты нельзя отрицать. Можно и нужно объяснять их. Почему в Польше, которая была свидетелем чудовищной резни трех миллионов своих сыновей, а также шести миллионов польских и иностранных евреев, оказалась возможной такая судорога ненависти? И как же это получается, что через сорок лет после войны, вместо того чтобы ставить такие вопросы, самые просвещенные люди довольствуются либо ободряющими и услаждающими формулами, либо молчанием?

Если хочется что-нибудь понять, надо покинуть безопасные, давно проторенные пути избитых интерпретаций и ходячих четвертьправд. Надо отбросить теорию войны, которая очищает души, но вместе с тем и поиск причин в извечном польском антисемитизме.