Текст книги "Табу и невинность"

Задержимся на минуту и задумаемся над изменениями, происходящими в общественном сознании под воздействием военных испытаний. В их результате Польша, так же как и другие страны Европы, радикализируется. Элементарными требованиями становятся не только независимость и изгнание оккупанта, но также демократия – в составе политического порядка – и далеко идущее реформирование общественной и экономической сфер. На протяжении межвоенного периода демократию в Европе атаковали со всех сторон. После военных испытаний демократические ценности принимаются и одобряются всеми, за исключением коммунистов.

Тадеуш Лэпковский [профессор-историк и сторонник «Солидарности»] называет Варшавское восстание 1944 года «польской демократической освободительной революцией». Название длинное, но оно хорошо отражает дух этого восстания, отражает устремления «пауперизованного, эгалитаризованного и пролетаризованного» народа, который после испытаний двух тоталитаризмов жаждал независимости и демократии.

Поражение ведет, однако, к страшному регрессу. «В ходе агонии этой революции… демократические элементы в ней исчезали, а появлялись шовинистические (резкая русофобия), антисемитские (обоснованные довольно большим влиянием евреев и поляков еврейского происхождения в ПРП и правительстве), консервативные (неприязнь к общественным и просветительско-образовательным реформам)»[180]180
  Łepkowski, Tadeusz. Myśli o historii Polski i Polaków («Мысли об истории Польши и поляков») // Zeszyty Historyczne. 1984. № 68. – Примеч. авт.


[Закрыть]. Это была трагическая эволюция, но вместе с тем неизбежная. В ситуации полного краха Германии главным врагом, единственным врагом был Советский Союз и его польские союзники. Патриотической позицией становилось все, что противоречило программе новой власти, которая камуфлировала свои цели общедемократической, популистской фразеологией и видимостью демократических реформ.

Эта эволюция вырисовывается в специфической польской политической и духовной ситуации, сформировавшейся ближе к концу войны. На Западе из войны победоносно в моральном смысле вышли левые силы; они быстро подмяли под себя интеллигенцию. Никто не хотел замечать советских лагерей или тирании Сталина, никто не доискивался, что скрывается за демократической риторикой коммунистов. Распаду подвергался традиционный тип правого сознания, скомпрометированного духовным родством – пусть даже и очень отдаленным – с фашизмом, а также бесспорным коллаборационизмом с оккупантами, враждебностью к демократии.

В Польше все обстояло иначе. Ввиду сложившихся там особых условий правые круги были одновременно национально ориентированными, антисоветскими и антисемитскими. Конец войны не понуждал их ни к каким переоценкам. Была трагедия народа. А кризиса правого сознания не было.

Специфическая польская ситуация вела к укреплению двух стереотипов: с одной стороны, поляка-католика, с другой – жидокоммуны. Оба они, как никогда раньше, казались еще более обоснованными. Поляк-католик защищал родину, ее традиции, культуру, религию от коммунистической власти, навязанной Советами и осуществляемой по их мандату евреями, которым Советы эту власть вручили и препоручили.

И действительно, евреи были видны везде. Особенно в центральных точках власти. Народное воображение еще сильнее умножало их численность, везде доискиваясь свежеизмененных фамилий. Такой «еврейский потоп» был для человека с улицы одним из наиболее шокирующих аспектов новой действительности, часто заслоняющим ее более существенные и более прочные компоненты. Шокирующим, поскольку он представлял собой как бы продолжение советской оккупации 1939–1941 годов, но также еще и дальнейшее развитие «холодной гражданской войны», которая велась по довоенным эндековским представлениям – между «польской стихией» и «стихией еврейской». Плакаты, которые развешивались в апреле 1945 года и провозглашали: «Слава героическим защитникам гетто» и «Позор фашистским прислужникам из АК», могли бы служить символом этой войны.

Вдруг оказалось, что это они – евреи – победили! Какое унижение после долгих лет оккупационного убожества и героизма, жертв и надежд! Евреи правят Польшей! Евреи – эти смешные типчики из антисемитских анекдотов, знающие свое место между деревенькой и местечком; евреи – кровопийцы, чудища и деморализаторы – из эндековских бульварных листков и «Малего дзенника» («Малой газеты»)[181]181
  «Малы дзенник» («Малая газета») – католическое и антисемитское издание, выходившее с 1935 г. Достигло тиража 137 тыс. экз. в будние и 225 тыс. в воскресные дни, подписчиками были в первую очередь чиновники (40 %) и крестьяне (27 %). Большой интерес представляет фигура его издателя. Максимилиан Мария (в миру Раймунд) Кольбе (1894–1941), монах-францисканец, святой, канонизированный в 1982 г., основал и редактировал несколько католических журналов. В 1931–1935 гг. он был миссионером в Японии, где организовал орден францисканцев в Нагасаки и тоже издавал литературу на японском языке. В 1941 г. гитлеровцы вывезли его в концлагерь Освенцим; там он добровольно вызвался умереть вместо одного из товарищей по заключению и погиб в бункере, где узников морили голодом.


[Закрыть]; евреи – воплощение сатаны, те, что из «Протоколов сионских мудрецов», евреи, замахивающиеся на власть над миром.

Само появление евреев вызвало шок. От их вида отвыкли. Их отсутствие рассматривалось как нечто естественное. И вот свершилось своеобразное воскресение из мертвых – карикатура того, настоящего, – воскресение Иуды! В качестве наглых повелителей, в качестве палачей и мучителей возвращались те, чью гибель – страшную, лишенную хоть какой-нибудь возвышенности и благородства, каких-нибудь человеческих элементов – все только что наблюдали.

Антиеврейские бесчинства прекратились где-то в 1947 году. Что сыграло в этом бо́льшую роль: спад напряженности антиеврейских чувств? радикальное уменьшение численности евреев? отсутствие политического интереса у властей? маргинализация и в конечном итоге устранение радикально правого подполья? Трудно сказать. Факт отсутствия публичных антиеврейских высказываний или действий нельзя признать доказательством исчезновения антисемитизма – точно так же, как несуществование открытых оппозиционных проявлений не может свидетельствовать о том, что общество согласно с властью и одобряет ее. Toutes proportions gardées (Принимая во внимание все пропорции и все обстоятельства).

После келецкого погрома Стефания Скварчиньская несколько вычурным способом писала в уже процитированной статье о страшном поражении «идейной реальности» – не только той, что «сегодня у руля», но и той, «чья метрика намного старше, той, которая провозглашает любовь человека к человеку, обосновывая это словами Христа». «Вторая говорит первой: вот результаты вашего правления. А первая – второй: вот результаты долгих веков христианской культуры, вот плод католицизма».

Ни один, ни второй ответ не является удовлетворительным. Однако эти две идейные, но вместе с тем еще и институциональные действительности, располагающие серьезными средствами воздействия на общественные позиции, имели принципиальное значение для дальнейшей эволюции польско-еврейских отношений.

Датированное 1936 годом пастырское послание кардинала Хлёнда, примаса Польши, позволяет нам ознакомиться с тогдашней официальной позицией польской Церкви в отношении евреев: «Еврейская проблема существует и будет существовать так долго, пока евреи будут евреями… Это факт, что евреи борются с католической Церковью, погрязли в вольномыслии, составляют авангард безбожия, большевистского движения и подрывных акций. Это факт, что еврейское влияние на быт и нравы губительно, а их издательские заведения пропагандируют порнографию. Это правда, что евреи позволяют себе мошенничество, ростовщичество и торговлю живым товаром. Это правда, что в школах и учебных заведениях влияние еврейской молодежи на католическую в религиозном и этическом смысле в целом отрицательно. Но будем справедливы. Не все евреи таковы. Очень многие евреи – это люди верующие, честные, справедливые, милосердные, благотворящие. Семейные чувства в очень многих еврейских семьях – здоровые, примерные, поучительные. Знаем мы в еврейском мире и таких людей, которые в этическом смысле являются выдающимися, благородными, достопочтенными»[182]182
  Kardynał A. Hlond. Na straży sumienia narodu («На страже народной совести»). New York, 1951; цит. по: Cywiński, Bohdan. Z dziejów Kościoła katolickiego w Polsce niepodległej («Из истории католической Церкви в независимой Польше»). Warszawa: Niezależna Oficyna Wydawnicza, 1980. – При-меч. авт.


[Закрыть].

Вот прямо-таки хрестоматийный, образцово-показательный пример традиционного христианского антисемитизма, проявления которого можно было столь же легко найти и за пределами Польши. Для такой позиции типично также – и это находит выражение в том числе и в послании примаса – одновременное отбрасывание интегрального антисемитизма и расизма, равно как осуждение попыток применять к евреям насилие.

Позицию примаса можно признать умеренной – на фоне тогдашнего состояния Церкви. В ней, правда, присутствовали открытые, гуманистические тенденции, связанные с персонализмом, но их влияние ограничивалось узкой интеллектуальной элитой. Особую роль играли Ляски[183]183
  Ляски – деревня в Мазовецком воеводстве, дачная местность. Там находится основанный в 1922 г. комплекс школ для слепых (где под покровительством Общества опеки над слабовидящими трудятся руководящие им сестры-францисканки), а также дом опеки для матерей-одиночек. В Лясках во время войны нес служение будущий примас С. Вышиньский, там бывали и писали свои произведения известные польские литераторы, в частности Антони Слонимский, Ежи Завейский, Станислав Стомма, Мариан Брандыс (все они похоронены на лесном кладбище при указанном комплексе), Збигнев Херберт, Тадеуш Мазовецкий, ксендз Ян Твардовский, Адам Михник. Комплекс был важным центром католической интеллигенции, а также местом, которое притягивало к себе и оберегало людей, преследуемых коммунистическими властями. Здесь же находится общепризнанный центр евангелизации. В доме говения, который также содержат монахинифранцисканки, долгие годы проходят встречи и говения для молодежи и взрослых, зрячих и слепых со всей Польши, проводимые многими замечательными духовными лицами.


[Закрыть], ксендз Владислав Корнилович, [а также основанный и редактируемый им ежеквартальный] журнал «Verbum» («Слово»), Общество католической академической молодежи «Одродзене» («Возрождение»), откуда вышли многие видные фигуры послевоенного католицизма, в частности Ежи Турович и Станислав Стомма.

Предвоенная Церковь была, однако, большей частью народной и национальной; там в сильной степени присутствовало националистическое направление, в том числе радикально антисемитское. Представляли эту тенденцию «Рыцарь Непорочной Девы»[184]184
  Этим ежемесячником, тираж которого в 1938–1939 гг. достигал 800 тыс. экз., также руководил св. Максимилиан Кольбе.


[Закрыть] и уже упоминавшаяся «Малая газета».

У меня нет возможности представить здесь отношение польской Церкви к евреям и еврейскому вопросу во время войны. Я не знаю ни одного документа, который мог бы позволить это сделать. В то же время, если говорить о спасении преследуемых, послужной список Церкви, ее добрые дела прекрасны. Очень самоотверженно, подвергаясь огромному риску, помощь оказывали как отдельные священники, так и целые монастыри и ордена, в том числе особенно женские. Схожей была позиция Церкви и в других католических странах Европы.

Как выглядит отношение Церкви после войны к уцелевшему немногочисленному еврейскому сообществу и к евреям, которые в большом количестве присутствовали во власти?

Кристина Керстен в «Рождении системы власти» пишет, что «случаи нападений на евреев подверглись решительному осуждению со стороны главы Церкви в Польше». И в качестве доказательства цитирует слова кардинала Хлёнда, обращенные к представителю Еврейских религиозных объединений проф. Михалу Зыльбергу: «Они пронизывают меня подлинной печалью. Уже не повторяя аргументов, вытекающих из христианских принципов, отмечу, что теперь в Польше нет объективных данных для распространения антисемитизма. Это настоящее безумие со стороны тех, кто все время устраивает заговоры, сидит в лесах. Им кажется, что они делают политику, что, нападая на евреев, они борются с правительством. Я осуждаю их деятельность как католик и как поляк»[185]185
  Ср.: Kerstenową К. Op. cit. S. 170; цит. по: Gazeta Ludowa. 13 stycznia 1946. – Примеч. авт.


[Закрыть].

Можно задуматься над тем, верно ли Керстен интерпретировала приведенные слова. Примас Хлёнд в драматических послевоенных обстоятельствах не совершил того, что сделал десятью годами раньше, – не осудил публично проявлений антиеврейской ненависти и насилия. А ведь с просьбой о таком выступлении к нему обращались с самых разных сторон. Особенно евреи. Перед келецким погромом и после него. Ответ примаса всегда был идентичным (он сформулировал его, среди прочего, и в беседе с корреспондентами зарубежной прессы)[186]186
  Ср.: Por. S. L. Shneiderman. Between Fear and Hope («Между страхом и надеждой»). New York: Arco Publishing Company, 1947; Kerstenową К. Op. cit. – Примеч. авт.


[Закрыть]: ответственность за ухудшение польско-еврейских отношений несут евреи. Причиной выступлений против них является место, занимаемое ими в аппарате той власти, которая силой навязана Польше. Посему враждебное отношение к евреям не имеет никаких антисемитских источников, тем более расистских, а чисто политические. Да, среди евреев есть жертвы, но еще больше имеется жертв-поляков. Церковь не будет выступать конкретно по вопросу антиеврейских инцидентов, ибо она из принципиальных соображений противится всякой ненависти и всякому насилию.

Идентичную позицию занимали многие другие епископы. Через несколько абзацев мы уделим какое-то место тогдашнему епископу люблинскому Стефану Вышиньскому. А теперь упомянем о позиции епископа келецкого Чеслава Качмарека. Когда перед погромом местные евреи, которые ощущали сгущающуюся атмосферу, обратились к нему с призывом выступить перед верующими с успокоительным пастырским посланием, епископ отказал, приводя аргументы, уже известные нам из пересказа изложенной выше позиции примаса. После погрома епископ Качмарек опубликовал воззвание, где, в частности, констатировал: «Каждый католик не может удержаться от выражения подлинного и искреннего сожаления по причине этих трагических и достойных сожаления случаев». А также писал: «Случилось несчастье, тем более что все это происходило на глазах молодежи и малолетних детей»[187]187
  Цит. по: Jasienica, Paweł. Pan Sieradzki dyskutuje («Пан Серадский дискутирует») // Tygodnik Powszechny. 1 września 1946 za «Odrodzeniem». – При-меч. авт.


[Закрыть]. Тревожащая двусмысленность формулировок. Дети были не только среди зрителей, но и среди убиваемых.

В какой мере позиции примаса, епископа келецкого и, как мы вскоре увидим, люблинского доминировали тогда в польской Церкви? Трудно сказать. Известно и о совсем ином подходе со стороны многих выдающихся руководителей Церкви.

Престарелый кардинал Сапега, митрополит краковский, согласился участвовать в почетном комитете, который покровительствовал торжествам по случаю третьей годовщины восстания в варшавском гетто[188]188
  Кардиналу Адаму Стефану Сапеге (1867–1951) в этот момент было 77 лет.


[Закрыть]. В тогдашней атмосфере это был акт не только великодушия, но и мужества. Это был также едва ли не единственный публичный жест со стороны видного представителя иерархии польской Церкви, сделанный в память мученической смерти евреев и остававшийся уникальным вплоть до участия примаса Глемпа[189]189
  Кардинал Юзеф Глемп (р. 1929) был примасом Польши в 1981–2009 гг. Кардинал Август Хлёнд (1881–1948) был примасом Польши в 1926–1948 гг.


[Закрыть] в торжественном богослужении, которое прошло в сороковую годовщину восстания в варшавском гетто [то есть в 1983 году].

Ксендз Тадеуш Кубина, епископ-управитель ченстоховской епархии, способствовал предотвращению готовящегося погрома в Ченстохове, подписав вместе с представителями местных властей воззвание, где, в частности, провозглашалось: «Всякие утверждения о существовании ритуальных убийств – это ложь. Никто из христианской общественности – ни в Кельце, ни в Ченстохове, ни в любом другом месте Польши – не был обижен евреями ради религиозных и ритуальных целей»[190]190
  Цит. по: Borwicz M. Op. cit. – Примеч. авт.


[Закрыть].

Почему примас, а следом за ним и другие епископы сочли противопоказанным или невозможным выступление в защиту евреев? Что помешало им сделать жест, отсутствие которого всего лишь через год после окончания войны шокировало? Мне хотелось бы это понять. Думаю, для этого лучше всего рассматривать позицию примаса, повторенную затем другими, причем дословно. Преследования евреев виделись им исключительно в политических категориях – как проявление ведущейся в Польше борьбы, иногда холодной, иногда горячей, в которой погибают многочисленные жертвы среди поляков, но и среди евреев, испытывающих последствия того, что другие евреи правят страной.

Другой аргумент был, возможно, еще более важным. Коммунисты использовали мнимый или подлинный антисемитизм своих врагов для компрометации оппозиционных сил. Власть, таким образом, не только была в широком общественном восприятии «еврейской», но вдобавок еще и коварно пользовалась аргументом антисемитизма, чтобы дискредитировать оппозицию и враждебное себе общество в глазах международного общественного мнения. Быть может, она даже организовывала с этой целью погромы. В тех условиях, когда власть выступала в качестве защитника обижаемых евреев, голос Церкви мог бы быть воспринят как акт поддержки, уделяемой коммунистам. Церковь могла поставить себя в весьма двусмысленную ситуацию перед паствой, среди которой было столько жертв власти, рассматривавшейся как еврейская.

Страшная дилемма. Насколько же трудно было руководствоваться чистой логикой сочувствия, когда жертвы были столь разными и столь многочисленными. А посему, принимая, сверх того, во внимание преобладающие традиции польского католицизма, нет ничего странного в том, что любовь к сородичу, похоже, брала верх над любовью к ближнему.

Ввиду той роли, которую сыграл примас Вышиньский в послевоенной истории Польши, стоит проследить, насколько это возможно, его взгляды на еврейский вопрос после войны[191]191
  Стефан Вышиньский (1901–1981) – примас Польши (1948–1981) и государственный деятель, кардинал с 1953 г. В период усиления коммунистических репрессий против Церкви и общества встал на защиту христианской идентичности народа, выступая вместе с тем инициатором политики рассудительных отношений с государственными властями (в 1950 г. подписал соглашение, регулирующее отношения государства и Церкви). В период повторного усиления борьбы с Церковью был заключен в тюрьму (сентябрь 1953 – ноябрь 1956), где сформулировал программу возрождения религиозной жизни в Польше. В середине 1960-х гг. имел место острый конфликт примаса Вышиньского и епископата с государственными властями в связи с известным воззванием польских епископов к немецким епископам, призывающим к примирению обоих народов (со знаменитыми словами: «…прощаем и просим прощения»), а также в связи с церковным празднованием тысячелетия крещения Польши. Венцом жизни Вышиньского, которого называли примасом Тысячелетия, стало избрание (1978) его близкого сотрудника, кардинала Кароля Войтылы, папой римским.


[Закрыть]. Тем более что в специфических польских условиях голос кардинала Вышиньского был голосом Церкви.

После келецкого погрома два члена еврейского комитета в Люблине, М. Шильдкраут и Ст. Слушны, были по их собственной просьбе приняты тамошним епископом Стефаном Вышиньским. Мировая пресса писала в свое время об этой аудиенции, но только на основании сообщения от гостей. По их словам, ксендз-епископ, в принципе, повторил тезисы примаса об источниках антисемитских выступлений. Он подчеркивал, что «народы переживают период послевоенной развращенности», жертвой которой становятся в равной мере и евреи и поляки. Вклад евреев в жизнь Польши Вышиньский оценивал негативно и давал понять, что евреи «должны настойчиво работать для обретения своей государственности в Палестине, с возможным приобретением колонии в Южной Америке»[192]192
  Частный архив. – Примеч. авт.


[Закрыть].

Епископ, подобно примасу, отказался публично высказаться по делу о келецких беспорядках. Вскоре, однако, он упомянул о евреях – в сентябре 1946 года по случаю «Недели Майданека». И говорил, обращаясь к верующим: «Боритесь против гитлеровского предрассудка, который, прививая расовую ненависть, старался уничтожить кладбища тех общин, которые исповедовали израэлитскую веру. Нужно помнить о том, что единожды нарушенный принцип права умерших на спокойное и честное упокоение будет в дальнейшем своем разбеге мстить и нам»[193]193
  Цит. по: Raina, Peter. Stefan Kardynał Wyszyński Prymas Polski («Кардинал Стефан Вышиньский, примас Польши»). London: Oficyna Poetów i Malarzy, 1979. – Примеч. авт.


[Закрыть].

Перепрыгнем через героические 50-е годы, когда примас и вся Церковь боролись за выживание, а также 60-е годы – период значительно более ограниченной, позиционной войны (хотя и не свободной от пароксизма 1966 года[194]194
  Основные конфликты Церкви и государства были в этот период связаны с повторным введением призыва в армию для учащихся духовных семинарий (1958), ликвидацией преподавания религии в школах (1960), организацией властями официального празднования тысячелетия Польского государства, которое конкурировало с церковным празднованием тысячелетия крещения Польши (1966), но особенно острый конфликт породило уже упоминавшееся письмо польского епископата немецким епископам о примирении двух народов (1965). Польские власти оценили его весьма негативно. ЦК ПОРП счел, что епископат фальсифицировал историю, что воззвание служит немецким интересам, а его подписанты совершили акт предательства. Власти заявили, что епископы не вправе высказываться по вопросам, касающимся всего польского общества в целом, и развернули против них пропагандистскую кампанию. Печатались статьи в прессе, брошюры и книги, состоялась массовая лекционная акция, а также митинги протеста на предприятиях и в учреждениях. Общество было вначале настроено против епископов, но в связи с такой травлей начало их защищать.


[Закрыть]), чтобы заняться Мартом 1968-го и реакцией на него Церкви. Это весьма селективный взгляд на историю Церкви, но нас здесь интересуют не ее деяния, которые, впрочем, становятся все лучше известными, а ее отношение к очень конкретной, маргинальной для Церкви проблеме – к евреям.

Март 1968-го означает в общественном сознании самые разные вещи: разрушение культуры и науки, полицейскую провокацию, борьбу за власть, появление новой оппозиции, смерть старых реформистских иллюзий или, наконец, организованную коммунистическими властями антисемитскую кампанию и отъезд из Польши многих тысяч евреев.

Епископат посвятил Марту два документа. В одном говорится о необходимости строить общественные отношения таким образом, чтобы «стали уважаться основополагающие права личности и общества». Вверяются также Господу «все те, кому последние дни принесли много страданий»[195]195
  Listy Episkopatu Polski 1945–1947 («Послания Епископата Польши 1945–1947»). Paryż: Editions du Dialogue, 1975. S. 518–519. – Примеч. авт.


[Закрыть]. Во втором документе епископата сказано, что «никто не может быть опорочен как враг по причине несхожести своих убеждений»[196]196
  Ibid. S. 525. – Примеч. авт.


[Закрыть]. Много места уделяется также свободе убеждений, ее роли в культуре и науке, необходимости плюрализма в прессе и диалога людей разных взглядов.

В том же документе после обширного абзаца, осуждающего обвинение поляков в частичной ответственности за гибель евреев, мы находим две загадочные фразы, содержащие, при ближайшем рассмотрении, косвенное осуждение антиеврейской кампании: «Второй Ватиканский собор в „Декларации об отношении к нехристианским религиям“ ясно определил основные принципы отношения христиан, в частности, к тем, кто исповедует религию Ветхого Завета. Польские епископы напоминают всем эти принципы ввиду их глубоко гуманистического содержания». Чтобы расшифровать мысль отцов Церкви, отыщем соответствующий фрагмент указанной декларации «Nostra Aetate» («Наш век»): «…в своем неприятии любого преследования людей Церковь, принимая во внимание наследие, которое она разделяет с евреями, и движимая не политическими соображениями, а любовью в духе Евангелия, осуждает ненависть, гонения и проявления антисемитизма, когда-либо и кем-либо направленные против евреев»[197]197
  Перевод дан по официальному русскому тексту «Декларации об отношении Церкви к нехристианским религиям „Nostra Aetate“ провозглашенной Его Святейшеством Папой Павлом VI 28 октября 1965 года» (http:// docs.google.com/View?revision=_latest&docid=ahkpz3ns7kkg_20ghr4hwj 8). Автор книги в этом месте указывает: «Цит. по: Znak. 1983. № 2–3». Русский перевод польского текста, цитируемого в книге А. Смоляра, таков: «Церковь, которая осуждает всякие преследования, обращенные против любых людей, памятуя общее с евреями наследие, оплакивает – не из политических побуждений, но под воздействием религиозной евангельской любви – акты ненависти, преследования, проявления антисемитизма, которые когда-либо и кем-либо направлялись против евреев».


[Закрыть].

Откуда же такая сдержанность польской Церкви в осуждении кампании, которую во всем мире встретили с изумлением и осуждением? Прежде чем попытаться ответить на этот вопрос, процитируем еще фрагмент обширной проповеди примаса Вышиньского, произнесенной в кафедральном соборе св. Яна (Иоанна) в Страстной четверг 11 апреля 1968 года: «Я, епископ столицы, болезненно переживаю всяческие зрелища ненависти. Может быть, это я, епископ Варшавы, виновен, ибо недостаточно говорил о праве, об обязанности любить и миловать, невзирая на речь, язык и расу, дабы на вас не пала ужасная тень какого-то возобновленного расизма, во имя которого мы якобы защищаем нашу культуру. Не таким путем! Не путем ненависти… Нашу культуру мы защитим только через закон любви»[198]198
  Michnik, Adam. Kościół, lewica, dialog («Церковь, левые, диалог»). Paryż: Instytut Literacki, 1977; цит. по: Na Antenie. 24 listopada 1968. – Примеч. авт.


[Закрыть]. Это слова, которые трогают. По имени названо то, что творилось тогда в Польше; мало того – примас поднимает вдобавок еще и проблему моральной ответственности Церкви. Речь не идет здесь о конкретной, исторической ответственности за антисемитизм. Можно полагать, что скорее она идет об ответственности пастыря за свою паству, за поступки и их несовершение, за добро и зло, которые составляют часть человеческой натуры.

Адам Михник, который цитировал эти слова в книге «Церковь, левые, диалог» (1977), добросовестно отмечает, что авторизованный текст этой проповеди примаса, опубликованный в 1972 году, «несколько отличается» от приведенной им версии. Есть смысл взглянуть на различия. В процитированных фразах «речь, язык и расу», а также «тень возобновленного расизма» заменили слова об обязанности любить «всех, невзирая на взгляды и убеждения»[199]199
  Stefan Kardynał Wyszyński, Prymas Polski. W sercu stolicy… («В сердце столицы…»). Rzym: Papieski Instytut Studiów Kościelnych, 1972. – Примеч. авт.


[Закрыть]. Исчезло осуждение антисемитизма. Исчезло называние по имени того, что происходило. Почему? Мы, наверно, никогда не узнаем этого. Частично, быть может, свет на данную загадку проливает беседа, проведенная в 1973 году Домиником Моравским с «несколькими представителями польской церковной иерархии».

Вот каким образом по прошествии нескольких лет интерпретирует Март собеседник (или собеседники) тогдашнего [римского] корреспондента парижской «Культуры»: «Это была в первую очередь „ссора в семье“, разборка в лоне руководящей элиты, а не акция на расистской почве. Жертвой фракционных партийных интриг пали многие личности, которые не были непосредственно заинтересованными, однако те, кто покинул страну, сделали это главным образом из бытовых соображений, по той причине, что еврейское сообщество утратило свое существовавшее до сих пор привилегированное положение. Методы, примененные в антисемитской травле, будучи морально отвратительными, не могут сгладить или затушевать воспоминаний о страданиях, которые испытали ксендзы, католические деятели и вообще все общество в годы сталинского периода, когда аппарат принуждения составляли многочисленные сановники и высокие функционеры еврейского происхождения, отличавшиеся особенным рвением. Тот ловкий вираж, который совершили после 1956 года еврейские столпы сталинского „идеологического фронта“ и мира культуры, не мог возбудить доверия – равно как и более поздняя антисионистская ругань не могла вызвать убеждения, что евреи были ее жертвами исключительно по причине своего происхождения. Антисионистская кампания, предпринятая партией для сведения внутренних счетов, принесла Польше моральный вред и запятнала ее доброе имя как страны с традициями национальной и религиозной толерантности…»[200]200
  Morawski, Dominik. Korespondencja z Rzymu («Корреспонденция из Рима») // Kultura. 1973. № 5. – Примеч. авт.


[Закрыть].

Через десять лет после Марта огласку и некоторую известность снискало письмо примаса Израилю Зингману, гражданину еврейского государства. В этом письме, содержащем благодарность за присланную книгу[201]201
  Видимо, это написанная Зингманом по-польски книга «Дети доктора Корчака», которая впоследствии вышла и в Польше.


[Закрыть], идет речь о гетто, которое автор наблюдал «в течение ряда месяцев через стену близ Электоральной улицы», о государстве Израиль, необходимость которого примас видел еще до войны. Наконец, там содержатся сжато подведенные итоги польско-еврейских отношений: «Эти совместные переживания (разговор идет о войне. – А. С.) уравняли наш исторический ход сосуществования обоих народов на польской земле в течение нескольких веков. Думаю, с момента тех страшных страданий и жертв открылось более полное понимание новой истории…»[202]202
  Цит. по: Micewski, Andrzej. Kardynał Wyszyński. Prymas i mąż stanu («Кардинал Вышиньский. Примас и государственный деятель»). Paris: Editions du Dialogue, 1982. P. 383. – Примеч. авт.


[Закрыть].

Это первое – после процитированного ранее пастырского послания кардинала Августа Хлёнда – письменное высказывание главы польской Церкви о евреях и польско-еврейских отношениях. Сколь же сильно они различаются между собой! На сей раз речь идет о частном письме, адресованном еврею в Израиль. Примас Вышиньский пишет ему, чтобы впервые упомянуть: я был близко, я видел. И в первую очередь – чтобы констатировать окончание многовекового сосуществования поляков и евреев на одной и той же земле.

Евреи в Польше перестали быть экономической, общественной, культурной проблемой. Их воспринимали исключительно как политическую проблему, как политическую группу par excellence (по преимуществу, в чистом виде). В них не видели частицу общества. Они пребывали вне социума, где-то за его пределами. Либо во власти, которая враждебна обществу и Церкви, либо за границами Польши.

Символическое возвращение евреев в польское общество и его деяния совершается в 80-х годах. В апреле 1983 года, в годовщину восстания в варшавском гетто, впервые в истории наивысший сановник в иерархии католической Церкви, примас Юзеф Глемп, отслужил торжественную мессу за евреев. Евреи уже не являются политической проблемой. Занимая отведенное им место в истории народа, они становится его моральной проблемой.