Текст книги "Табу и невинность"

Евреи с самого начала коммунистического движения играют в нем существенную роль. Они сбега́ют в утопию всеобщего братства народов – от сектантского партикуляризма и местничества, от замкнутости еврейского сообщества и от угрожающей враждебности внешнего мира. Покидая еврейское гетто, они легче, чем другие, разрывают узы веры, традиций, национальной идентификации. И потому в упомянутом движении их приветствуют с симпатией – в качестве людей, которые отказываются от собственных корней и отбрасывают свою еврейскость. И точно так же, как большевистская революция драпировалась в одеяния революции французской, большевистская политика в отношении евреев тоже была карикатурой программы французской революции, провозглашенной Станисласом Клермон-Тоннерром в 1791 году: «Евреям как нации – ничего, евреям как личностям – всё».

Отношения между властью и евреями в послевоенной Польше складывались под влиянием коммунистической традиции, политики Кремля, возникновения государства Израиль, а также наследия польско-еврейских отношений.

Уже во время войны в Советском Союзе – среди старых коммунистов, но не только – ведется отбор в будущую элиту ПНР. После вступления Красной Армии на польские земли расширяющийся аппарат господства впитывает всех, кто склонен к сотрудничеству с новой властью. Особенно интеллигенцию, нехватка которой ощущается наиболее сильно. Среди поляков-интеллигентов многие готовы участвовать в восстановлении страны, запуске экономики, развитии школьного дела и вообще образования, но не в совместном правлении страной под руководством коммунистов. Впрочем, власти и сами питают глубокое недоверие к этой общественной группе с ее богатыми и живыми патриотическими традициями. С евреями дело обстоит иначе. Благодарные Советскому Союзу за спасение жизни, общественно изолированные, лишенные культурных корней, ощущающие неприязнь или враждебность окружения, мечтающие о равенстве и братстве, но вместе с тем жаждущие проучить «реакцию» – они представляли собой превосходную закваску новой власти. Не говоря, разумеется, об убежденных коммунистах старой закалки, среди которых процент евреев был очень высок.

Евреи, которые решаются остаться в Польше (это несомненное меньшинство тех, кто спасся и пережил Катастрофу), а также порвать с еврейским сообществом и культурой (опять-таки несомненное меньшинство остающегося в Польше меньшинства), засасываются разрастающимся аппаратом власти. И заполняют первым делом те его ответвления, где принципиальное значение имеют доверие и безотказность, – службу безопасности, армию, партийный аппарат, пропаганду, международные отношения.

Одновременно делается все, чтобы евреи были как можно меньше на виду. При их назначении на должности принимается во внимание внешний облик, степень владения польским языком, от них требуют переделать фамилии и имена на польский лад, часто еще и изменить метрические свидетельства у давно уже умерших членов семьи. Это грязное занятие унизительно. А общество замечает в нем исключительно волю к обману, к сокрытию чужеродного характера власти. В действительности речь здесь идет вовсе не о коммунистических «марранах», которые, внешне полонизируясь, намеревались втайне культивировать свою еврейскую специфику. Напротив, польскость в этих кругах одобрялась без колебаний и полностью. Только вот восприятие того, что́ польское, было специфическим и очень селективным, процеженным сквозь фильтр доктрины. И вовсе нет уверенности в том, пошли бы эти же самые люди с равным энтузиазмом на риск ассимиляции в каком-либо другом месте, менее привилегированном в общественном смысле. Хотя фундаментально прав был Милош, вкладывая в уста одного из героев своего романа «Захват власти» слова: «Только не будучи евреями, они могут жить дальше. А те, что остались евреями, эмигрируют»[203]203
  Miłosz, Czesław. Zdobycie władzy («Захват власти»). Paryż: Instytut Literacki, 1953. – Примеч. авт. [За эту книгу, которую иногда считают прозаической аналогией «Порабощенного разума», поэт получил Европейскую литературную премию.]


[Закрыть].

У истоков ПНР благожелательность власти к евреям была несомненной. Надо, однако, видеть в такой политике прагматизм, а не чувство. Евреев в массовом порядке ставили на ответственные должности не потому, что они были евреями, а по соображениям их верности. Однако же как евреев их элиминировали. Поскольку очень скоро назревает потребность в «регулировании кадров» и замене евреев спешно создаваемыми национальными кадрами.

Тенденцию к изгнанию евреев с важных постов усиливает антиеврейская политика Москвы. Холодная война вела к задергиванию железного занавеса. Евреи благодаря своим традициям, типу культуры, международным связям немедленно становились подозрительной категорией граждан. Возникновение государства Израиль – которое Москва на первых порах поддерживала ради целей антибританской диверсии – ухудшает ситуацию евреев в странах советского блока. Появляется грозное слово «космополитизм».

Антисемитские аспекты уже отчетливо просматриваются в процессе Ласло Райка, проходившем в Венгрии в 1949 году, и играют первостепенную роль в процессе Рудольфа Сланского в Чехословакии в 1952 году[204]204
  Оба они были в своих странах генеральными секретарями компартий, и оба были евреями.


[Закрыть]. Лояльных, даже фанатичных сталинистов обвиняли в измене, и предательство все чаще отождествляется с еврейским происхождением. Но жертвами становятся не только люди власти. В 1952 году ликвидируют ведущих деятелей еврейской культуры в СССР, а после военной резни это означает – ведущих деятелей еврейской культуры tout court (вообще). Известно, что смерть Сталина перервала приготовления к крупной антиеврейской чистке во всем восточном блоке.

1956 год в Польше – это в том числе процесс ускоренного укоренения новой власти в обществе. Возвращение Гомулки на первые роли сопровождалось атмосферой эйфории и патриотической мобилизации[205]205
  Имеется в виду так называемый польский Октябрь – целая череда событий 1956 г., когда в результате массовых выступлений к руководству партией и страной вместо прямого советского ставленника, сталиниста Болеслава Берута (1892–1956) пришел гораздо более популярный Владислав Гомулка (1905–1982), незадолго до этого выпущенный из тюрьмы и ставший поначалу проводить политику определенной либерализации. Правда, вскоре он сильно разочаровал польское общество.


[Закрыть]. Из власти уходили те, кто символизировал, а на низших уровнях – реализовал политику сталинизации страны.

Были отстранены тысячи евреев. Власть становилась национальной как по своей идеологии, так и по персональному составу.

До этого момента Польша с интересующей нас точки зрения напоминала другие страны советского блока. Евреев во власти было не больше и не меньше, чем в Румынии или Венгрии. Везде они принадлежали к числу верных преторианцев Москвы. И везде их позднее мало-помалу элиминировали – они уже сыграли свою роль. Но где-то в начале 1960-х годов польская правящая элита выбирает другую дорогу, нежели «братские партии», – дорогу, ведущую к Марту 1968 года.

Существуют интерпретации, трактующие Март как естественное следствие коммунизма. Почему, однако, в других странах лагеря его эквивалента не было? Почему не было волны организованного антисемитизма в Венгрии? А ведь после подавления революции 1956 года не составляло труда свалить ответственность за сталинизм и за все вытекающие из него несчастья на евреев: глава партии Матьяш Ра-коши – еврей, его эфемерный преемник на этом посту Эрнэ Герэ – еврей, М. Фаркаш, ответственный за культуру, – еврей, шеф полиции Д. Петер – еврей. В 1945 году на двадцать пять членов венгерского ЦК приходилось девять евреев. Почему в Венгрии не было Марта?

Советская политика тоже объясняет далеко не все. Это верно, что Марту предшествовала шестидневная война [на Ближнем Востоке], разрыв Москвой отношений с Израилем и исходящая из СССР грубая кампания, направленная против евреев. Наверняка этот фактор сыграл какую-то роль, но… Румыния сохранила отношения с еврейским государством, и там не было никакой антисемитской кампании. Венгрия, выступая против Израиля, не распространила своих атак на венгерских евреев. Таким образом, если говорить о внутренних отголосках антиизраильской политики всего соцлагеря, существовало немалое поле маневра.

Март был ответом на фиаско Октября 1956-го. Политика Октября предлагала некую модель симбиоза польского общества с коммунизмом – симбиоза, опирающегося на национальную автономию, законность, внутренние реформы, расширяющиеся гражданские свободы и демократизирующуюся систему власти. Тогдашнее движение обновления – ревизионизм – быстро сломалось и рухнуло под воздействием нажимов Москвы и динамики самой системы, которая отторгала этот трансплантат, противоречивший ее природе. Из чувства неудовлетворенности и разочарованности партийно-государственного аппарата, из ощущения упущенных шансов в новой внутренней и внешней конфигурации рождается «мочаризм»[206]206
  «Мочаризмом» именуется разновидность национал-коммунистического вождизма, которую проповедовал польский коммунистический деятель, генерал Мечислав Мочар (1913–1986) – в 1964–1968 гг. министр внутренних дел, в 1968–1971 гг. секретарь ЦК, в 1970–1971 и 1980–1981 гг. член политбюро ПОРП; в 1960-е гг. он возглавлял одну из групп, боровшихся за доминирование в ПОРП (так называемые партизаны). Основные принципы «мочаризма»: 1) «социалистическая» экономика; 2) отказ от марксистского интернационализма в пользу национального подхода; 3) критика Сталина и СССР, а также отмежевание от фашизма и нацизма; 4) преследование оппозиции, террор; 5) отказ от иллюзии парламентаризма, резкое сокращение чиновничества, передача всей полноты власти в стране вождю, которому доверяет народ.


[Закрыть] – очередное движение обновления коммунизма с совершенно другой, по сравнению с предыдущей, программой придания власти национального характера. Партия искала контактов с обществом, обращаясь не к польским демократическим, либеральным, левым традициям, а к национально-недемократическому наследию.

Антисемитизм, который до сих пор служил оружием против этой власти, теперь в руках власти должен был доказать принципиальные изменения ее характера. Она уже не чужая, еврейская, космополитическая, а своя – национальная и польская.

Настроения и взгляды, которым Март позволил раскрыться, не были исключительно результатом манипуляций со стороны циничных прагматиков. Март явился также ответом на аутентичные потребности отчужденного от общества, разочарованного, неудовлетворенного, а к тому же еще и лишенного перспектив аппарата. Аппарата, обучавшегося и формировавшегося после войны, выраставшего из польской деревни и маленьких городков, – который состоял из людей, оторванных от своей естественной среды и культуры, но в котором аккумулировались, однако, не только разочарования собственной касты, но также разочарования, проявления неудовлетворенности и навязчивые идеи всего общества. В этих обидах и недовольстве власть хотела найти связь с народом.

Удалось ли ей это? Повсеместно господствует взгляд, что нет. Я сам был бы в большей степени склонен согласиться с мнением Лешека Мочульского, который писал, что источником надежды, «правда, только у части общества, были события 1968 года: значительная доля народа поверила, что устранение инородного тела – так называемой сионистской группы – автоматически приведет к радикальному улучшению ситуации»[207]207
  Цит. по: Michnik A. Odpowiedź na ankietę «W 10 lat po wydarzeniach marcowych» («Ответ на анкету „Через 10 лет после мартовских событий“») // Krytyka. 1978. № 1–2. – Примеч. авт.


[Закрыть]. Понятное дело, Март не мог сколько-нибудь прочно совратить даже ту часть общества, которая чувствительна к языку пропаганды. Подлинный польский национализм должен быть сегодня антисоветским. Сверх того, национализированный, огосударствленный антисемитизм приговорен к банкротству – как государственное мероприятие. Так говорил о правительственном антисемитизме конца 30-х годов еврейский журналист Бернард Зингер, но данная формула подходит и к обстановке, имевшей место в марте 1968 года.

Перепрыгнем через 70-е годы. Евреи выехали из Польши. Осталась горстка стариков, парочка «хороших товарищей», совсем немного ассимилированной молодежи, которая по большей части окажется связанной с возникающей оппозицией. Декабрь 1970-го, помимо всего прочего, представлял собой компрометацию мартовской модели «обновления»[208]208
  Название «Декабрь 1970» носит в польском политическом словаре декабрьский рабочий бунт 1970 г. – стихийные забастовки, митинги и уличные демонстрации в городах балтийского Побережья. Он вытекал из нарастающего экономического и политического кризиса, а непосредственной причиной было объявленное 13 декабря 1970 г. повышение цен на продовольственные товары. Назавтра в Гданьской верфи началась забастовка, которая быстро распространилась на другие предприятия и переросла в многотысячную уличную демонстрацию. 14–15 декабря ее участники атаковали и подожгли здание Воеводского комитета ПОРП и другие здания, шли столкновения с отрядами милиции. Руководство ПОРП (В. Гомулка) приняло решение об использовании милицией огнестрельного оружия и о вводе в город регулярных войск (всего на Побережье действовало в тот момент около 25 тыс. солдат и 1,3 тыс. танков и БТР). По официальным источникам, погибло 45 человек, 1165 было ранено, арестовали около 3 тыс. человек. Повышение цен отменили, произошли персональные изменения во властях ПОРП и государства: вместо Гомулки первым секретарем ЦК стал Э. Герек, а новым премьером – П. Ярошевич.


[Закрыть]. О Марте и евреях молчат. Правят практически люди, которые набирались опыта именно в тот период, но неохотно вспоминают свои тогдашние заслуги. Антисемитская пропаганда используется прежде всего для нападок на оппозицию.

Период «анархии» 1980–1981 годов не приносит никаких принципиальных изменений в интересующей нас сфере. Стало, правда, возможным публично осуждать Март и антисемитскую кампанию, но также евреев и масонов. Реальное изменение политики на еврейском участке совершается после 13 декабря 1981 года. Фундаментально оно состоит в признании того, что евреи представляют собой проблему уже не внутренней, а международной политики ПНР. Разумеется, для целей внутренней борьбы и для служения имперской политике антиеврейская пропаганда продолжается, но доминировать начинают дружественные жесты. Речь идет при этом не о польских евреях, а лишь об иностранных, особенно американских. Для них торжественно отмечается годовщина восстания в гетто, издаются дорогостоящие альбомы, обустраиваются еврейские кладбища. Взамен рассчитывают на их доброжелательность и связи – дело тут в необходимости проломить стену международной изоляции, получать на Западе кредиты и хорошую прессу. Определенные успехи налицо. Еврейские лидеры Америки, которых критиковали за встречу с Ярузельским в Нью-Йорке осенью 1985 года, не скрывали, что их нисколько не волнует Польша и «Солидарность». А интересует их преодоление бойкота Израиля на Востоке, а также облегчение эмиграции для советских евреев. И здесь Ярузельский может, несомненно, оказаться куда более полезным, чем Буяк с Валенсой. Впрочем, генерал сказал американским гостям, что в «Солидарности» существовал антисемитизм.

История польско-еврейских отношений закончилась. Их уже нет и не будет. «Дело явно запоздало, – писал Анджей Кусневич, – это белье уже не удастся отстирать дочиста. Останутся отдельные личные контакты, а также метод, позволяющий обходить рифы и мели. Проходить рядом с ними и поверх, как будто ничего не происходило»[209]209
  Kuśniewicz, Andrzej. «Nawrócenie» («Обращение в веру») // Twórczość. 1985. № 10. – Примеч. авт.


[Закрыть]. Осталось кое-что еще, несравненно более важное, – наследие польско-еврейских отношений в качестве внутренней польской проблемы. Хочется этого или нет, но горб существует. Тем более что – вопреки часто слышимым оптимистическим заверениям – антисемитизм нельзя рассматривать как вопрос, который в Польше закрыт.

В журнале «Вензь» («Связь») весной 1985 года ксендз Бронислав Дембовский написал: «Мы видим сегодня, что в нашем польском обществе антисемитские лозунги каким-то образом эффективны, да и встречаемся мы с ними по сей день… Ничуть не поможет, если прятать голову в песок. Явление антисемитизма – это реальность, по поводу которой нам не нужно сгущать краски, но нельзя и пренебрегать ею»[210]210
  Dembowski, Bronisław. Patrzeć na historię w prawdzie («Смотреть на историю правдиво») // Więź. 1985. № 4, 5, 6. – Примеч. авт.


[Закрыть].

Тимотеуш Клемпский в «Зешытах хисторычных» («Исторических тетрадях») за 1986 год писал: «Я не утверждаю, что антисемитизма в Польше не было. Скажу больше – он существует в своем параноическом рецидиве вплоть до сегодняшнего дня, ибо имеет место в стране, где евреев, по существу, нет, поскольку они либо полностью влились в общество, либо связали себя с партией, иными словами, функционируют уже как „останцы“ или же являются кандидатами в таковых»[211]211
  Klempski, Tymoteusz. «Ich» drogi donikąd («„Их“ дороги в никуда») // Zeszyty Historyczne. 1986. № 75. – Примеч. авт.


[Закрыть].

А вот что пишет Т. С. в подпольных «Спотканях» («Встречах»): «Каждый честный человек, если он только попристальней присмотрится к кругу своих знакомых, найдет среди них более или менее горячих и яростных, но всегда – антисемитов»[212]212
  Т. S. Polski antysemityzm («Польский антисемитизм») // Spotkania. 1985. № 29–30. – Примеч. авт.


[Закрыть].

В польской прессе – католической, официальной, а особенно в неподцензурной – можно сегодня найти много таких утверждений. Значительно хуже обстоит дело с описанием симптомов и точным диагнозом.

«Солидарность» в период своей легальной деятельности предоставляла уникальную возможность для наблюдения взглядов, позиций и примеров поведения, формирующихся и проявляющихся в открытой публичной жизни.

Еврейская проблема быстро становится одной из многих областей конфронтации между этим профсоюзом и властью. Власти (по крайней мере, какая-то их часть) пробовали компрометировать «Солидарность» участием в ней лиц еврейского происхождения – демонизируя при этом их численность и влияние. Профсоюзные деятели атаковали, в свою очередь, партию, упрекая ее в том, что она широко и очень часто прибегает к антисемитской пропаганде, напоминали о Марте, о погроме в Кельце и т. п. Отвечая на начинания патриотического общества «Грюнвальд»[213]213
  «Грюнвальд» – объединение, возникшее весной 1981 г. с целью «почтить память жертв сионистского господства в 1948–1953 гг.», объединившее партийных реакционеров и ставшее одной из опор введенного 13 декабря 1981 г. военного положения.


[Закрыть], Виктор Кулерский писал: «Осознавая, кто и зачем усиленно старается нас разделять, осознавая жестокость и коварство способов, применяемых для этой цели; наконец, осознавая цену, которую приходится платить за молчаливое позволение сеять ненависть и предубеждения, мы должны перед лицом этих усилий сохранять элементарное чувство солидарности – человеческой и профсоюзной».

Но это не единственная тональность. Известное выступление Мариана Юрчика, одного из видных руководителей профсоюза, в котором он атаковал евреев в польском правительстве, вызвало замешательство и чувство смущения. Вот один из ведущих деятелей демократической организации высказывает суждения, которые в принципе нелепы и вписываются в то параноидное видение мира, где зло автоматически отождествляется с еврейством. Имеем ли мы тут дело с отдельным изолированным случаем? Богдан Борусевич полагает, что нет. Авторам книги «Конспирня»[214]214
  Maciej Łopiński, Marcin Moskit (Zbigniew Gach), Mariusz Wilk. Konspira: rzecz o podziemnej «Solidarności» («Конспирня: трактат о подпольной „Солидарности“»). Warszawa, 1984; Paryż: Editions Spotkania, 1984. – Примеч. авт.


[Закрыть] он сказал: «Движение обрастало всеми отрицательными чертами системы: нетерпимостью к мыслящим и делающим иначе, зажимом критики, примитивным шовинизмом… В „Солидарности“ возникло крыло, сравнимое только с „Грюнвальдом“ или „Жечивистостью“ („Действительностью“)[215]215
  «Жечивистость» («Действительность») – еженедельник, создатели, цели, программа и круг приверженцев которого практически не отличались от «патриотического» (а на самом деле антисемитского) объединения «Грюнвальд».


[Закрыть]. Разницу я видел лишь одну – в отношении к коммунизму. „Подлинные поляки“ из „Солидарности“ тоже были представителями тоталитарной идеологии, только их цвет отличался от красного. И, что еще более странно, это крыло приобрело сильное влияние среди рабочих. Зато так называемые либеральные круги, костяк которых составляла старая оппозиция, выдавливались из „Солидарности“. С одной стороны – партийной пропагандой, с другой – „подлинными поляками“, с третьей – той церковной иерархией, для которой в „Солидарности“ значительно ближе в идейном плане была тоталитарная группа».

Любопытным источником для оценки позиций, существовавших в «Солидарности», являются исследования, проведенные группой французских и польских социологов под руководством Алена Турена. Авторы книг, подготовленных на основании этих исследований[216]216
  Touraine, Alain; Wieriorka, Michel; Dubet, François; Strzelecki, Jan. Solidarité («Солидарность»). Fayard, Paris 1982; Wieviorka M. Les Juifs, la Pologne et Solidarność («Евреи, Польша и „Солидарность“»). Paris: Denoël, 1984. – При-меч. авт.


[Закрыть], утверждают, что демократическая культура указанного профсоюза не допускала публичного проявления антисемитских настроений. Однако их довольно часто удавалось обнаружить в приватных выступлениях профсоюзных активистов. Бывало так, что одни и те же люди публично воспринимали и анализировали явление каким-то одним способом, но в частном порядке – совсем другим. Вместе с нарастающим кризисом и вырождением движения в нем происходило укрепление недемократических, популистских, националистических, антиинтеллигентских элементов. Параллельно с этим антисемитизм, который до сих пор носил частный характер, все чаще врывается на публичные площадки. Но и в указанный период – напомним эту элементарную истину – он играет маргинальную роль в сопоставлении с другими, несравненно более принципиальными проблемами и конфликтами.

Каковы причины стойкого сохранения антиеврейских чувств в мире без евреев? Чтобы очертить хотя бы направление поисков возможного ответа, есть смысл обратить внимание на последствия гибели евреев для двух ментальных схем, которые в общем и целом можно назвать западным сознанием и сознанием польским.

Гибель евреев была для Запада огромным шоком. Несравненно большим, чем любой другой геноцид, совершенный в отдаленном или очень близком прошлом. Само понятие Холокоста – всесожжения, религиозной жертвы – как бы сакрализовало еврейскую смерть.

Причины этого шока многообразны. Они связаны с позицией Запада перед лицом Катастрофы, с огромной диспропорцией между жертвами Запада и судьбой евреев. Большую роль сыграло и ощущение кризиса нашей цивилизации. Преступление совершилось в центре христианской Европы, от рук народа, который существенным образом воздействовал на формирование ее облика. Холокост показал в чудовищной карикатуре иррациональное лицо цивилизации, построенной на техническом рационализме: человек стал уже даже не инструментом, а сырьем отлично организованного процесса уничтожения. Причем, как это превосходно показала Ханна Арендт[217]217
  Здесь имеется в виду широко известная книга Арендт «Банальность зла. Эйхман в Иерусалиме» (1963, рус. пер.; М.: Европа, 2008), написанная ею по результатам присутствия на процессе Адольфа Эйхмана в качестве репортера и вызвавшая многочисленные споры о природе и смысле Холокоста. Нарисованный ею портрет Эйхмана – не безумца и не демона, а всего лишь бюрократа, который бездумно выполняет свои административные функции, связанные с массовым уничтожением евреев, – показал «банальность зла» и перевернул общепринятые представления о нацизме, включая ранние размышления самой Арендт о «радикальном зле».


[Закрыть], даже зло претерпело банализацию.

Основная причина шока, который испытало западное сознание, имела, как представляется, религиозные источники. Евреи были избраны для уничтожения потому, что были избранным народом. Многие евреи считают Холокост естественным увенчанием многих сотен лет христианской ненависти и презрения – вот кара за мнимое богоубийство, вот исполнение новозаветного «кровь Его на нас и на детях наших»[218]218
  Мф 27, 25.


[Закрыть]. Это детерминистское видение лишает гитлеризм его убийственной, креативной специфики, оно видит непрерывность там, где произошла страшная мутация. Более убедительной выглядит противоположная интерпретация: убийство, совершенное над евреями, было проявлением языческого бунта против христианизма, его ценностей и этических принципов.

Остается, однако, проблема выбора жертвы, и с этой точки зрения сложившиеся традиции европейского антисемитизма, в том числе специфически христианского, связанного с местом, которое отведено евреям в священной истории (perfidis Judaeis, коварные иудеи), были далеко не безразличны. По этой же причине, отбрасывая обвинения в какой-либо ответственности христианства за преступления немецкого расизма, столь многие из мыслителей и лидеров Церкви говорили об особой ответственности христианства за евреев. Иоанн XXIII будто бы молился такими словами: «На протяжении долгих веков наш брат лежал, кровоточа и плача по нашей вине, ибо забыли мы о Твоей любви»[219]219
  Цит. по: Znak. 1983. № 2–3. – Примеч. авт.


[Закрыть]. Французские кардиналы Альбер Декуртре и Жан-Мари Люстигер после посещения лагеря уничтожения в Освенциме писали: «В этом месте, где стольких сыновей и дочерей еврейского народа, того самого, который получил и передал нам заповедь „Не убий“, вели на истребление, мы могли лишь обдумывать нашу собственную ответственность»[220]220
  Ср.: Tygodnik Powszechny. 31 lipca 1983. – Примеч. авт.


[Закрыть]. Кардинал Роже Эчегарай говорил: «У нас есть особенный долг покаяния за наше извечное отношение к еврейскому народу… Мы должны просить о прощении Господа нашего и наших братьев, столь часто окармливавшихся „наукой презрения“ и погруженных в бездну Холокоста»[221]221
  Ср.: International Herald Tribune. 1983. 8 November. – Примеч. авт.


[Закрыть].

На Западе последствия чудовищного расистского антисемитизма привели к однозначному осуждению всяких форм антисемитизма. На самую что ни есть невинную ксенофобию смотрели как на угрозу Освенцима. В значительной степени исчез антисемитизм религиозный, политический (кроме его новой, левой мутации – антисионизма), общественный и экономический. Доныне антисемитизм на Западе осуждается намного резче и порождает более сильные реакции, чем другие формы религиозной или расовой нетерпимости.

Польская реакция на Холокост была совершенно иной. Он не вызвал шока в коллективном сознании поляков. Военные, равно как и непосредственно послевоенные события еще более укрепили чувство отчуждения и враждебности по отношению к евреям. Обстоятельства благоприятствовали упрочению антиеврейских стереотипов. Опыт войны не привел к дискредитации антисемитских взглядов. Ибо в Польше не было видимых связей даже между радикальным антисемитизмом националистических правых сил и германским антисемитизмом. Напротив, военные и послевоенные испытания укрепляли патриотическую правомочность антиеврейских чувств.

Страшные жертвы польского народа также содействовали умалению весомости массового истребления евреев. Убили 3 млн поляков и 3 млн польских евреев. Почему одним надо предоставлять специальный статус? Почему важна не сама смерть, но ее вероятность, обстоятельства, принципы селекции, процесс уничтожения?

Большие катаклизмы защищают от малых. Во времена войн и революций самоубийства редки. Поляки, которые понесли во время войны значительно большие потери, чем страны Запада, и вступали в новый период иностранного господства, не проявляли восприимчивости ни к проблематике кризиса цивилизации, ни к европейско-христианским угрызениям совести в связи с евреями.

С годами и в Польше антисемитизм становится дефиницией неблаговидного, предосудительного мировоззрения. Однако же специфика истории оставляет отчетливые следы. Антисемитизм – это вопрос личного мнения. У одних оно такое, у других – отличающееся. Да и само указанное понятие имеет в Польше смысловой диапазон, который часто очень заужен по сравнению с его западным употреблением. Сестра Кинга Стшелецкая в статье о св. Максимилиане Коль-бе, помещенной в журнале «Вензь», настаивает на том[222]222
  Strzelecka, Kinga. OSU w tekście poświęconym świętemu Maksymilianowi Kolbe («Орден св. Урсулы в тексте, посвященном св. Максимилиану Кольбе»). Więź. 1985. № 4–6. – Примеч. авт.


[Закрыть], что пропагандирование экономического бойкота полноправных граждан государства не представляет собой проявления антисемитизма. Некто В. В. утверждал в подпольном издании «Польская политика», что антиеврейские предубеждения, стереотипы и пропаганда – это тоже никакой не антисемитизм[223]223
  W. W. Żydzi, Polacy, antysemityzm («Евреи, поляки, антисемитизм») // Polityka Polska. 1984. № 6. – Примеч. авт.


[Закрыть]. Здесь видны следы долгой традиции, определенной невинности польского антисемитизма, самочувствию которого не повредили немецкие преступления, – напротив. Ибо ведь нередко может сложиться впечатление, что антисемитизмом считается единственно манифестирование расизма или готовность воспользоваться насилием. Другие, более «свойские», привычные и простые проявления антисемитизма сплошь и рядом таковыми не принято считать.

В польской Церкви, как представляется, проблема антисемитизма и ответственности за него начинает ставиться лишь в 80-е годы. Несомненно, в большой степени – под воздействием Иоанна Павла II. Во время богослужения в сороковую годовщину восстания в варшавском гетто, которое проходило в столичном соборе Святого Августина и в котором участвовал примас Глемп, ксендз-ректор Бронислав Дембовский сказал: «Мы должны признать: преступление геноцида против еврейского народа родилось из греха антисемитизма»[224]224
  Цит. по: Berberyusz, Ewa. Z grzechu antysemityzmu («Из греха антисемитизма») // Tygodnik Powszechny. 1983. 17 kwietnia. – Примеч. авт.


[Закрыть]. Эти слова могут показаться тавтологией только западному читателю. Но не в Польше. Ибо они говорят об «антисемитизме вообще», а следовательно, тут поставлена проблема ответственности, выходящей за пределы границ Германии. Новые слова – слова, которые до сих пор табуировались, – прозвучали также в статье Ежи Туровича: «Польские католики, будучи свидетелями страшной судьбы еврейского народа на наших землях, видя, до чего может довести антисемитизм, должны были глубоко заглянуть в свою совесть и всесторонне обдумать проблему своих прегрешений применительно к греху антисемитизма. Я говорю жестко, хотя и с болью, что – по моему убеждению – это подведение итогов своего поведения и расчеты с собственной совестью еще не были у нас проведены до конца»[225]225
  Turowicz, Jerzy. Shoah w polskich oczach («Шоа в глазах поляков») // Tygodnik Powszechny. 1985. 10 listopada. – Примеч. авт.


[Закрыть].

Кроме немногочисленной группы католических и светских интеллектуалов, которые из моральных побуждений поднимали тему польско-еврейских отношений в разные моменты послевоенной истории, эти проблемы, как правило, затрагивались лишь в качестве реакции на обвинения, выдвигаемые извне. И тогда неважными оказывались аргументы, обоснования, истина, в расчет шло только одно: «нам портят репутацию». Ну, а портили ее или «они» – коммунисты – своей антисемитской политикой, или же евреи – несправедливыми обвинениями. Резко реагировали на этот тип аргументации отечественных интеллектуалов такие писатели, связанные с парижской «Культурой», как Мария Чапская в 1957 году[226]226
  Czapska, Maria. W odpowiedzi redaktorowi Turowiczowi («В ответ господину Туровичу») // Kultura. 1957. № 6. – Примеч. авт.


[Закрыть] и Константы Еленьский в 1968-м[227]227
  Jeleński, Konstanty A. «Hańba» czy wstyd («„Позор“ или стыд») // Zbiegi okoliczności. («Стечения обстоятельств»). Paryż: Instytut Literacki, 1982. – Примеч. авт.


[Закрыть].

Многочисленные статьи и заявления защитников национальной чести появились в связи с фильмом Клода Ланцмана «Шоа»[228]228
  Шоа (ивр. האוש, Ha-Shoah – бедствие, катастрофа) – термин, употребляемый евреями, особенно в Израиле, вместо термина «Холокост», другой его синоним – «Катастрофа».


[Закрыть]. Дискуссия вокруг этой картины велась на страницах самой разной прессы – официальной, католической и независимой. В этой последней почти никогда не звучал аргумент о «порче репутации», свидетельствующий о национальных комплексах, о моральной невосприимчивости, даже бесчувственности или – чаще всего – сразу и об одном, и о другом. Можно отметить целый ряд причин такого несовпадения подходов. Это ведь неподцензурная пресса, где авторы могут высказываться в полный голос. Меньшую роль играет в такой прессе и самоцензура, навязываемая, среди прочего, всякими национальными табу. Независимую прессу создают и печатаются в ней главным образом молодые люди. К прошлому они относятся с большей дистанцированностью, чем поколение жертв и свидетелей. Создав собственное, чисто подпольное пространство свободы, они также не чувствуют такого бремени институтов, как старшее поколение, которое вступало в публичную жизнь либо в их рамках, либо благодаря им или же им наперекор.

В заключение стоит посвятить несколько слов той форме антисемитизма, которая вызывает особое беспокойство как по причине ее последствий, так и ввиду характера симптомов.

Джордж Оруэлл противопоставил сартровскому видению антисемитизма как извращения и преступления свой взгляд на антисемитизм как разновидность не до конца понятной реакции, имеющей невротическое происхождение. Невротический польский антисемитизм выступает прежде всего в виде взгляда на историю через призму заговоров. Ввиду наличия мировоззренческих расхождений в нашем обществе можно говорить о двух его основных формах – детективном материализме и детективном спиритуализме. Практические различия между ними ничтожны. Те, кто, к примеру, говорит о сионистах в «Солидарности», те, кто говорит о троцкистах в «Солидарности», и те, кто в символе съезда «Солидарности» видели стилизованную шестиконечную звезду Давида, придерживаются фундаментально одинакового видения истории.

Роман Дмовский[229]229
  Роман Дмовский (1864–1939) – лидер лагеря национальной демократии (эндеков), выдающийся политический публицист и литератор, который во многом определял политические взгляды этого лагеря, его стратегию и тактику.


[Закрыть] писал о «рабстве, которое создало многочисленные сонмы рабов – покорных и бунтующих». Он боролся сразу с обоими видами порабощения, заражая, однако, очередные поколения своих апологетов другой бациллой рабского бунта – бунта против несуществующего, бунта против воображаемого, бунта – бегства от действительности, бунта против еврея. Только у народа, находящегося под угрозой и испытывающего чувство безысходности, есть склонность убегать в невроз, в миф великого манипулятора, в демонологию.

Против магического мышления, патологического бессилия и против многих других общественных заболеваний есть только одна панацея – свободная публичная жизнь, гражданское чувство ответственности за собственную судьбу и вера в освободительную силу истины.