Текст книги "Табу и невинность"

Возрождение политического радикализма можно связывать с тем, что часть общества отвернулась от трансформации общественного строя и от демократии, а также – в другой плоскости – с общественным успехом Леха Качиньского в качестве министра юстиции в правительстве Ежи Бузека. Извлеченные им на свет божий многочисленные аферы, подлинные и придуманные, вызвали у части общества настоящий моральный бунт, вконец скомпрометировав СЛД.

Раскрытие «Газетой выборчей» аферы Рывина посодействовало тому, что в глазах многих людей и весь язык радикалов, и способ, которым они описывают мир, стали выглядеть достоверными. Радикалы предложили полякам язык борьбы за «право и справедливость» против «красных» элит, насквозь коррумпированных и целиком «блатмейстерских». Неизменная маргинальность всего окружения Качиньских служила как бы доказательством их чистоты, непреклонности, пребывания вне «систем» и «сговоров». Парадоксально, но это изменение совершалось в ситуации все лучшего самочувствия поляков. В 2005 году их удовлетворенность жизнью достигла наивысшего уровня за последние полтора десятка лет. Авторы «Общественного диагноза»[104]104
  http://www. diagnoza.com. – Примеч. авт.


[Закрыть] доказывают, что условия и качество жизни улучшились почти во всех общественных группах. Вопреки распространенному мнению общественная дифференциация не возрастает. Уменьшаются страхи и опасения, связанные с потерей работы. Выросла популярность европейской интеграции. Польша перешла через некий порог зажиточности – 50 % от средней материальной обеспеченности по ЕС. Хотя большинство граждан все еще недовольны своими доходами, на исходе 2005 года в исследованиях польского Центра изучения общественного мнения (ПЦИОМ) об удовлетворенности своей материальной ситуацией заявили 44 % поляков – на 20 процентных пунктов больше, чем в 1997 году.

Коль скоро все так хорошо, то почему так плохо? В тот момент, когда Польша после вступления в Европейский союз имела все основания праздновать крупный успех, достигнутый благодаря усилиям, лишениям и жертвам предыдущего пятнадцатилетия, мы вступили в период неуверенности и оспаривания дороги, выбранной в 1989 году. Выражением этого был приход к власти радикалов с их черным, катастрофическим видением Польши как «Рывинленда» и «посткоммунистического монстра». Возможно, сознание ощутимого улучшения в частной сфере делало более мучительным все, что в публичной сфере воспринималось как зло.

Спад доверия к политикам, политическим партиям, правительству, парламенту и демократическим институтам происходил уже с 1997 года. Перед этим наша демократия обретала все большую поддержку – в 1992 году ею были довольны 24 % граждан, пять лет спустя – даже 60 %. Однако атмосфера хаоса, сопровождавшая деятельность правительства Ежи Бузека, плохо подготовленные и плохо распределенные во времени реформы, анархизация правящего лагеря и множащиеся скандалы – все это привело к тому, что удовлетворенность демократией быстро начала падать. С конца 90-х годов уменьшается также участие в выборах. Катастрофически снижается доверие к парламенту и правительству. Зато растет осознание проблем коррупции и чувствительность к ним.

Недоверие к конкретным институтам и в целом ко всему политическому классу сопровождалось до недавнего времени убежденностью в ценности самой демократии. Но на исходе 2005 года всего лишь 45 % опрошенных видели в демократии наилучший способ правления. Целых 40 % считали, что правление сильного человека может оказаться лучшим, нежели демократия (данные ПЦИОМ). Половина общества считает, что демократический строй не имеет значения для их личных судеб и устремлений.

Эти данные позволяют понять, почему победили ПиС и Гражданская платформа (ГП) – партии, которые связывал схожий радикализм оценок, осуждение «минувшего периода» польской демократии и обещания «починить» государство, укротить коррупцию, обеспечить честность в публичной жизни. Однако моральному возмущению и пессимизму в оценке политики не сопутствовал революционный запал общественного мнения и его воодушевление. Победа партии «Право и справедливость» была достигнута вопреки, а не благодаря радикализму ее языка, который, кстати говоря, был во время избирательной кампании сильно приглушен. А самым лучшим доказательством служит высокий уровень доверия к экономическим институтам – к предпринимателям, банкам, в том числе и к Национальному банку Польши, руководимому Лешеком Бальцеровичем, на которого теперь организуется настоящая облава.

Умеренные, которые доминировали в 90-х годах, внесли большой вклад в модернизацию Польши. Они достигли своих основных, принципиальных целей. Польша остается бедной страной, но нас уже не отделяет от высокоразвитых стран никакая граница. Мы движемся той же самой дорогой, и только от нас зависит, куда и в каком темпе мы дойдем. Сегодня эти свершения принадлежат к очевидному и всеми одобряемому прошлому. Одновременно происходило расходование первоначально большого капитала умеренных.

На передний план выдвинулось разочарование тем, что «достигнуто всего лишь столько». Ибо ведь вся эта демократия, Европа, рынок и НАТО вместе взятые не отвечают на проблемы безработицы и бедности, слабого, коррумпированного государства, разнообразных несправедливостей и патологий, сопровождающих трансформацию. Все названные ранее достижения не дают ответов на вопрос о смысле пережитых нами испытаний.

Разговоры о «меньшем зле», «трудных альтернативах», «неизбежной цене», о «необходимости», равно как усиленное доказывание, что во имя высших целей надо терпеть «малую толику развращенности», – хотя зачастую такие аргументы бывали выражением разумного взгляда на сложную общественную действительность – все слабее убеждали обычных людей. Долго манифестировавшееся отсутствие чувствительности к проблеме наследования всяческих обид коммунистических времен содействовало – на фоне патологии правительства Лешека Миллера – популярности радикалов. Ведь вышеупомянутый моральный бунт не вытекает из сравнения выгод и утрат, из разбирательства, был ли окончательный баланс глобально выгодным и благоприятным. Он подпитывается чувством несправедливости и обиды.

Яцек Куронь, подлинный герой нашей свободы, уходя от «умеренных» к радикально левой критике трансформации, писал в 2000 году на страницах «Газеты выборчей»: «Общими силами мы строили не гражданский порядок, а бюрократический – на капиталистическо-квазидемократический манер. Это мы, политики, несем, следовательно, ответственность за вездесущую сегодняшнюю коррупцию, за несправедливые общественные отношения и за распад политической жизни». Прямо рядом поместил свой ответ главный редактор «Газеты». «Наделение собственностью номенклатуры, а также новой бюрократии» было чем-то «пожалуй, неизбежным в процессе столь радикальной трансформации», – писал Адам Михник. И далее: «Не думаю, чтобы это было слишком дорогой ценой за разоружение сил „старого порядка“ и их вписывание в систему парламентской демократии и рыночной экономики». Говоря о необходимости преодолевать конфликты прошлого, обеспечивать общественный мир, избежать дискриминации людей старого строя, Михник решительно высказывался против любых форм «расчетов с прошлым». Оба эти текста разными способами позволяют понять, откуда взялось нашествие радикалов.

После присоединения посткоммунистических левых кругов к лагерю «умеренности и рассудка» единственным политически значимым местом, где сохранился моральный бунт и отказ от признания последствий свершившейся трансформации, если не самой ее модели, были партии антисистемного радикализма. Их язык отвечал не на вызовы будущего, а на боль и несправедливости минувших лет. Радикализации содействовало бессердечие технократического языка, безнаказанное разграбление страны правыми и, главным образом, левыми кликами, распоясанность и наглость всяких охламоновых из ПНР[105]105
  Это отсылка к очень популярной в Польше сатирической поэме Януша Шпотаньского «Товарищ Охламонов, или Все хорошо, что хорошо кончается», где иносказательно представлена целая галерея всяких ПНР-овских начальников, а также последышей ПНР.


[Закрыть], а также поведение умеренных, которые не замечали этих патологий и предпочитали вглядываться в горизонты лучшей, грядущей, европейской Польши. ПиС на все отвечал присущим ему языком заговоров, агентов, четырехугольников, довоенной компартии Польши (КПП), а также идеями о необходимости восстанавливать общность, укреплять государство и его обязанности перед гражданами. Говорил также о необходимости реабилитировать политику и о патриотическом воспитании, которое вернет людям чувство достоинства и общности.

Ведет ли эта моральная и общественная восприимчивость к формулированию той подлинной альтернативы в сфере общественного устройства, которую обещает и предвещает римская циферка IV около слов «Речь Посполитая»? И действительно ли этим революционерам присуща революционность? Или же они самореализуются только в сфере мифов и ритуалов?

Ральф Уолдо Эмерсон, один из духовных отцов современной Америки, различал две партии, которые доминируют в каждой политике: «партию надежды» и «партию памяти». У одних взгляд направлен вперед, они хотят интегрировать общество вокруг проекта будущего. Вторые обращаются по преимуществу к прошлому. Делая упор на проблемы идентичности и памяти, они хотят сплотить общество вокруг традиции.

Элиты, которые правили в 90-х годах, принадлежали к «партии надежды». Разумеется, в случае СЛД обращение к будущему имело в себе морально двусмысленный аспект – выражало нежелание брать на себя ответственность за прошлое. Тем не менее лозунг избирательной кампании Александра Квасьневского «Выберем будущее» отлично попадал в тогдашние чувствительные точки и общественные ожидания. Однако в 2005 году победила «партия памяти».

Каждое здоровое общество нуждается в совместном проекте, обращенном к будущему, но наряду с этим и в понимания самого себя, смысла собственного пути и идентичности. Все мы из поколения в поколение заполняем своими поступками и мыслями очередные страницы «книги пилигримства польского народа»[106]106
  Это прямая отсылка к морально-политическим притчам «Книги польского народа и польского пилигримства» (1832) Адама Мицкевича.


[Закрыть].

Времена кризиса усугубляют осознание принципиальной значимости прошлого для сегодняшнего дня. Способствуют баталиям за сердца, мысли и души… умерших. Мы ищем у них «ободрения сердец», а не того, что «бередит национальные раны»[107]107
  Указанные обороты тоже в значительной мере являются литературными реминисценциями – польское литературоведение различает два направления в исторических произведениях разных эпох: одни книги пишутся как раз «для ободрения сердец» (скажем, таковы многие романы Г. Сенкевича), тогда как другие ставят себе цель «бередить национальные раны». К примеру, С. Жеромский прямо написал: «…нужно расцарапывать и бередить польские раны, чтобы они не зарубцевались пленкой людской подлости и безразличия». Эти его слова использованы автором буквально в следующем предложении.


[Закрыть]. Это ведь только «лжеэлиты», те «несколько сот» интеллигентов заботятся о том, чтобы такие раны «не зарубцевались пленкой подлости».

Смена власти после осенних выборов 2005 года подводит черту под важным этапом в развитии Польши. Закончилась трансформация ее общественного устройства. Пришло время для партии памяти. Такой партией является ПиС, хотя премьер-министр Ярослав Качиньский в программном заявлении перед парламентом представлял свое правительство и ПиС как партию будущего и надежды.

Приход к власти именно партии памяти после усилий минувших 15 лет, после компрометации правительства Миллера представляется естественным. Зато отнюдь не является естественным радикализм ПиС – его простенькие, сермяжные ответы на вопрос о состоянии и способах «ремонта» Речи Посполитой, систематический подрыв и разрушение независимых институтов страны (Конституционного трибунала, Совета денежной политики, Корпуса гражданской службы), а также планы ограничения самостоятельности неправительственных организаций, идеологическая запальчивость и ожесточение, нетерпимость и непрекращающаяся словесная агрессия.

Радикалы создают видимость того, будто у них имеется новый проект для Польши. Они предлагают заменить III Речь Посполитую – IV Речью Посполитой. Однако у них есть мало что сказать по поводу будущего – кроме риторики сильного государства, общественной восприимчивости, укорененности в традициях и вере. Когда Ярослава Качиньского спросили о целях ПиС, он ответил: «Очистить, реформировать и консолидировать государство… укрепить власть и восстановить ее авторитет. И чтобы с помощью этого инструментария началось проведение экономической и общественной политики, направленной на достижение двух целей: на то, чтобы народ вообще мог существовать – благодаря преодолению популяционного кризиса – и чтобы он остался единым, а это означает – чтобы все те дистанции, которые его сегодня разрывают, были уменьшены. Причем не во имя эгалитарной идеи, а во имя иной идеи, общинной, идеи общественного солидаризма».

Мы находим здесь два составных элемента ПиСовского мышления о Польше – радикальную программу укрепления государства, а также коллективистское видение политического и общественного порядка. Эти требования не имеют целью индивидуальное счастье личности, умножение ее шансов, удовлетворение потребностей. Главные цели – это «выживание народа» путем изменения демографической ситуации, а также жажда того, чтобы народ «остался единым». Однако может ли современный, демократический народ быть единым, кроме как в ситуации реальной угрозы? И может ли государство эффективно воздействовать на демографию? Разве она не является следствием многих факторов – цивилизационных, культурных, экономических, общественных, – на которые политика может воздействовать только в ограниченной степени, да и то скорее в длительной перспективе и косвенно, а не через пособия для младенцев [или через дотации типа материнского капитала]?

Ярослав Качиньский говорил когда-то, что «самая короткая дорога к дехристианизации Польши ведет через Христианско-национальное объединение». В тот момент он видел угрозу в провинциализме, национализме и религиозном интегризме этой партии. Однако сегодняшняя партия «Право и справедливость» представляет собой сознательный синтез давнего «Соглашения центра» (СЦ) и давнего ХНО.

Действуя по образцу Ольшевского, который в начале 90-х годов провозглашал, что радикальные изменения может осуществить только народно-националистическая коалиция, Качиньский в программном заявлении перед сеймом и сенатом назвал свою коалицию именно так. В этой его декларации можно заметить две цели. Первую, партийную – выстраивание крупного партийного объединения, в составе которого окажутся все течения польских правых сил. И вторую, идеологическую и политическую – речь идет о создании лагеря политического синтеза, который Качиньский жаждал сформировать уже во времена СЦ. Имеется в виду синтез современной, открытой миру Польши с Польшей культурно-традиционалистской, сильно укорененной в христианстве и в национальных узах. Похоже, однако, что мы движемся скорее к синтезу радикального жеста, испорченных институтов, перманентной агрессивности против врагов и случайных зевак с реальным бездействием. Существует опасность, что Польшу будут все более и более изолировать и сталкивать на обочину европейского тракта.

Может быть, на самом деле удастся «использовать их динамизм» – как говорил о Лиге польских семей и «Самообороне» Качиньский – для полной ликвидации, лишения содержательности или ослабления различных институтов, а также для созыва чрезвычайных комиссий и привлечения полиции. Обе названные партии обладают также большим опытом в организации агрессивных выступлений против отдельных личностей и целых сообществ. Вице-премьер Роман Гертых «динамично» приравнял Яцека Куроня к предателям – Щенсному Потоцкому и Янушу Радзивиллу[108]108
  Оба они – хрестоматийные примеры изменников родины. Генерал коронной артиллерии Щенсный Потоцкий (1752–1805) в период последних разделов Польши был одним из глав группировки, которая пыталась снискать благоволение российского правительства. Входившие в нее магнаты действовали против короля, желая лишить его власти и обратить Речь Посполитую в олигархическое государство. Они находились в сношениях с Потемкиным, а Потоцкий, уже как глава известной тарговицкой конфедерации, предоставил императрице Екатерине II предлог для вооруженной интервенции в Польшу. Не менее одиозен и князь Януш Радзивилл (1612–1655), гетман литовский, один из самых могущественных магнатов своего времени. В 1652 г. по его наущению депутат В. Сициньский сорвал сейм (первое «либерум вето»); во время нашествия шведов этот князь подписал в 1655 г. в Кейданах акт капитуляции перед шведским королем, а в следующем договоре со шведами разорвал польско-литовскую унию и признал протекторат Швеции над Литвой.


[Закрыть]. Антони Мацеревич, еще одно динамичное правительственное приобретение, сделал из авторов крупных успехов польской внешней политики агентов советской разведки.

Вот так выглядит обещанное в правительственном заявлении Ярослава Качиньского успокоение политической сцены! То ее разорение и опустошение, которое ныне совершается, будет иметь серьезные последствия. Уничтожение языка публичных дебатов, подрыв взаимного доверия и уважения, разъедание, эрозия важных институтов во имя страстного патриотизма – все это будет ослаблять государство, усиливать анархизацию Польши, оттеснять ее назад и на обочину европейского развития.

Трудно поверить, чтобы антисистемная «коалиция» была в состоянии обеспечить Польше второй толчок цивилизационного развития, для которого сегодня существует необыкновенный шанс. У нас хорошая конъюнктура в Польше и в Европе. Мы получаем из Евросоюза мощную помощь, которая могла бы значительно ускорить модернизацию страны. Упущенные шансы – это, наверно, самое серьезное обвинение, которое будет предъявлено «антисистемной коалиции» после ее ухода из власти. К этому прибавится провинциализация Польши, атмосфера перманентной гражданской холодной войны, нарастающая изоляция во внешней политике и, наконец, сталкивание какой-то части Польши к ее худшим сторонам: к навязчивым, почти маниакальным идеям, болезненной недоверчивости, к паранойе угроз со стороны «чужаков», к напыщенной фразеологии в высоком стиле о сохранении нашего национального достоинства.

Я говорил на первых страницах об источниках нынешней политики – начиная от сарматизма и вплоть до гомулковской и герековской ПНР. В «Алфавите братьев Качиньских» присутствует еще и другой след, который меня поразил. Среди высказываний сегодняшнего премьер-министра можно найти отсылки к жолибожскому идеалу. Варшавский Жолибож – место, которое ближе всего к снам Жеромского о стеклянных домах[109]109
  О счастливом и зажиточном народе, живущем в послеверсальской Польше в чудесных «стеклянных домах», мечтал Цезарь Барыка, герой романа Стефана Жеромского «Канун весны» (1925).


[Закрыть], – был питомником и средоточием прогрессивной, леволиберальной интеллигенции. Трудно заметить ее родство с тем, что представляют сегодня братья Качиньские. Но, быть может, они оба вопреки всем видимостям являются пилигримами, странствующими по одной из дорог польского интеллигента?[110]110
  Мотив пилигримов и дорог польского интеллигента восходит к авторским отступлениям в романе С. Жеромского «Бездомные».


[Закрыть]

С этой гипотезой я отправился на поиск доказательств у Богдана Цивиньского, оставшегося в памяти своими «Родословными непокорных»[111]111
  Cywiński, Bohdan. Rodowody niepokornych («Родословные непокорных»). Kraków: Znak, 1971. – Примеч. авт.


[Закрыть] – книгой, которая важна для понимания приключений непокорной польской интеллигенции. Пару лет назад Цивиньский писал в газете «Речь Посполитая»: «Государство у нас сегодня свое собственное. Слабое, недостаточно умелое, не слишком убедительное, очень медленно и неуклюже завоевывающее себе международный престиж и не умеющее найти подходящих тропинок для необходимых реформ – но собственное. Такое государство надлежит – вопреки всем трудностям – преобразовывать именно в структуру служения, в аппарат служения человеческому благу в Польше и вокруг нее. Это следовало бы признать естественной задачей номер один – прежде всего для польского интеллигента. Названную задачу, естественно, одни будут решать внутри государственного аппарата, другие – на службе обществу, осуществляемой вне государственных структур. Речь идет, однако, о том, что без людей родом из Жеромского, без столько раз высмеивавшихся Сильных, Юдымов[112]112
  Врач Томаш Юдым – главный герой романа С. Жеромского «Бездомные». После трудного детства он стал учиться медицине, прошел практику в Париже и затем посвятил всю свою жизнь тому, что помогал другим, никогда не поворачиваясь спиной ни к кому из тех, кто нуждался. И даже отказался из-за этого от личного счастья.


[Закрыть] и Гаёвцев[113]113
  Имеются в виду Стася, персонаж раннего рассказа С. Жеромского «Сильная» (его польское название гораздо выразительнее – «Силачка»), и Шимон Гаёвец, персонаж его романа «Канун весны».


[Закрыть] вся эта Польша окажется невыносимым пространством, откуда остатки честных и порядочных людей будут вынуждены бежать. Реальная ценность Польши будет пропорциональна тому, сколько в ней окажется людей служения. Бизнес-ловкачи будут в ней только бременем».

Не представлено ли тут описание умственного мира и мечтаний братьев Качиньских? Находясь под обаянием романтического идеала польского интеллигента, они презирают коммерциализацию и вульгарность сегодняшней Польши, пренебрегая всем этим. Сами ведя скромную жизнь, они ненавидят вездесущих «бизнес-ловкачей», хотя открыто бороться с рынком не могут. Рассчитывают, по сути дела, только на «людей служения» (которые служат им и Речи Посполитой), а не на независимый средний класс или гражданское общество. Хотят преобразовать государство в «аппарат служения человеческому благу», определение которому они, разумеется, дадут сами. Им чуждо видение современного государства, которое самоограничивается, навязывая всем равные обязательства и предоставляя равные права, – государства, где конституционно гарантированная независимость различных институтов должна охранять от не терпящего возражений безапелляционного произвола власти и от тирании большинства.

Вот только польский интеллигент в их версии – это вместе с тем еще и политик, который, дабы иметь возможность осуществить свои радикальные мечты, собственноручно подписывает кабальное обязательство. Принимает заклад с Мефистофелем, который в «Фаусте» Гёте на вопрос, кто он, говорит: «Часть силы той, что без числа / Творит добро, всему желая зла»[114]114
  Сцена «Рабочая комната Фауста» (пер. Б. Пастернака).


[Закрыть]. И творить добро они будут вместе с Гертыхом, Леппером, Мацеревичем и отцом Рыдзиком!

Воображение наводит в конце на мысль еще об одной фигуре – рыцаря из Ламанчи. Дон Кихот выдумывает для себя действительность. Достаточно ему сказать: «Я рыцарь», и он на самом деле становится им; «Я вижу великанов» – и иллюзия становится для него реальностью. «Я вижу сговоры, заговоры, мафии, четырехугольники» – и все это становится правдой. И вот Дон Кихот и Санчо Панса – на дорогах Польши, готовые ко всяческим геройским деяниям. И только Польшу, одну только Польшу жаль!