Текст книги "Табу и невинность"

…иначе, чем умеренные, воспринимают приоритеты, перед которыми оказывается народ, восстанавливающий свой суверенитет. Избавление от следов коммунистического прошлого является для них условием сохранения свободы, упрочения демократии и дальнейшей хозяйственно-экономической реконструкции. А ключевым вопросом является политическая власть. Осенью 89-го, говорит Ярослав Качиньский, «следовало атаковать и добить коммунизм в Польше… Надлежало приступить к решительным действиям, объявить ПОРП вне закона и овладеть аппаратом принуждения, арестовать главарей партии и служб безопасности, опломбировать архивы Центрального комитета, МВД и министерства национальной обороны. Следовало немедленно задержать процесс приватизации, наделяющий номенклатуру собственностью, и приступить к систематическому возврату награбленного имущества».

Для радикалов Польша 1944–1989 годов была страной, оккупированной и управляемой чужой агентурой, которая угнетала и порабощала общество с помощью физического и духовного террора, а также коррупции. Тем не менее поляки, вооруженные католической верой и традициями, остались, в принципе, незараженными, будучи устойчивыми к угрозам и искушениям коммунизма. Народ в этой картине – это отнюдь не реально существующее сообщество, изменчивое и сложное, а некий беспорочный идеал, не запятнанный злом этого мира. Зло в трактовке радикалов является чем-то внешним по отношению к мистической национальной общности. [Оппозиционная журналистка и литератор] Тереса Богуцкая писала о сходстве такого видения с ролью рабочего класса в марксистской эсхатологии.

Остатки коммунизма представляют собой – по мнению радикалов – угрозу, причем и внешнюю и внутреннюю. Невзирая на распад империи, создававшиеся на протяжении десятилетий связи с Советским Союзом остались неразорванными. Их продолжают поддерживать – сознательно или нет – люди, сформированные этими связями. Сегодня такие рычаги и знакомства приняли отчасти скрытые или даже тайные, мафиозные формы, которые способны в любую минуту создать угрозу для независимости государства. Именно поэтому радикалы требуют решительного ограничения всяких контактов с Москвой независимо от экономических убытков, которые из-за этого придется понести.

Внутренние угрозы вытекают, по мнению радикалов, из того факта, что бывшие коммунисты сохранили контроль над экономикой, народным хозяйством, администрацией, банками и средствами массовой информации. Радикалы предостерегали: терпимое отношение к этой ситуации будет тем или иным способом вести к тому, что «красные» вернут себе власть – в том числе и политическую. Они утверждают, что это является прямым и непосредственным следствием договоренностей, достигнутых весной 1989 года. Одни подозревают существование подписанного в Магдаленке тайного соглашения «красных» с «розовыми», другие делают упор на созданную там атмосферу сближения, понимания и доверия, которая сделала возможным, как они утверждают, совместное планирование будущего и раздел добычи.

После договоренностей Круглого стола возникла такая ситуация, говорил Ян Ольшевский в апреле 1991 года, в результате которой «может оказаться, что мы переживаем не окончательное падение, а только кризис коммунизма» и что мы «обнаружим себя в новой его стадии, как в 1956 г.». А вот в своем exposé (официальном обращении) после назначения на должность главы правительства он заявил: «Сегодня народ ждет от нас ответа, окончательного ответа на вопрос: когда в Польше закончится коммунизм?» И выразил надежду, что формирование его правительства будет означать «начало конца коммунизма на нашей родине». Остается лишь задуматься, выступает ли здесь коммунизм как некое метафизическое бытие или же как эмпирическая действительность, с определенной идеологией, структурой собственности и управления, с системой организации государства и правилами деятельности. Антони Мацеревич, прощаясь со своими сотрудниками из МВД, вроде бы сказал: «Помните, господа, что в течение четырех месяцев здесь была свободная Польша». Революционное сознание в чистом виде хорошо воспроизводится декларацией одного из молодых сотрудников Мацеревича: «Мне по душе философия этого правительства (Ольшевского. – А. С.) – открыть всю правду, пусть один раз произойдет катарсис. А потом мы будем все строить с самого начала».

Расправа с прошлым должна иметь принципиальное практическое значение: обеспечить внешнюю безопасность, предотвратить патологический симбиоз коммунизма и капитализма, демократии и посткоммунистических мафий – словом, избежать «латиноамериканизации» Польши. Другим важным аргументом в пользу решительной декоммунизации и люстрации были моральные соображения, потребность в справедливости. Чтобы закрыть ту главу прошлого и придать смысл опыту и испытаниям нескольких поколений, надлежит вернуть миру моральный порядок, восстановить ясное деление на правду и ложь, добро и зло. В своем драматическом телевизионном выступлении непосредственно перед тем, как сейм выразил вотум недоверия руководимому им правительству, Ян Ольшевский защищал свою правоту, свои доводы: «Невозможно создать новую Польшу без воссоздания ее фундаментальных нравственных основ… Свободным народом, независимым государством не могут управлять люди, порабощенные собственным прошлым».

Моральные и юридические расчеты с прошлым служат для радикалов условием возможности продраться сквозь бури переходного периода. Совершающиеся перемены получат всеобщее одобрение лишь в том случае, если они будут укоренены в общественном чувстве справедливости. Иначе нам грозит отторжение демократии и рынка, ностальгия по коммунизму. Можно ли склонить людей к жертвам, лишениям и отказу от очень многого, неустанно повторяя лозунги о рынке, демократии, плюрализме, пути в Европу? А если нет, то не окажется ли, что единственным способом продолжения реформ будет попытка установления какой-то формы авторитарного правления? Как это ни парадоксально, может случиться так, что защитники демократии и прав человека – каковыми выставляют себя умеренные – в своем неведении, недопонимании или цинизме, руководствуясь идиллическим видением истории или страхом перед чернью, а также пренебрегая свойственной человеку потребностью в смысле и справедливости, будут содействовать интересам коммунистов и подготовят почву для диктатуры. Таким путем радикалы выворачивают наизнанку и обращают против умеренных обвинение в поддержке авторитарных тенденций. Обвинение, которое часто выдвигалось против них самих.

Идея правового государства в условиях выхода из коммунизма представляется радикалам абсолютно неприемлемой. Те, кто требуют считаться с существующим правом и законами, уважать и соблюдать их, на деле защищают – как они утверждают – бесправное, развращенное право, унаследованное от старого строя. Речь идет не об отдельных правилах и установлениях, а обо всей философии той правовой системы, которая служила защите тирании. Таким способом понятие законности и правопорядка делают посмешищем, равно как и распространяют нигилизм, а это явление особенно опасно в Польше, где уважение к закону никогда не имело слишком глубоких корней…

С годами к взглядам радикалов все больше склоняется «Солидарность». Вскоре после 1989 года деятели этого профсоюза дистанцировались не только от своих интеллектуальных союзников, которые в предыдущие десятилетия играли первостепенную роль в сопротивлении против диктатуры, но также от собственных умеренных лидеров – Збигнева Буяка и Владислава Фрасынюка, Богдана Борусевича и Яна Рулевского.

Умеренные в массовом порядке пополняют аппарат власти, отождествляют себя с государством, да и отождествляются с ним другими людьми. Они все чаще выражают недовольство тем фактом, что «Солидарность» выдвигает требования, связанные с защитой конкретных трудовых интересов, – вместо того, чтобы защищать общенародные цели, крупномасштабные проекты перемен. Язык умеренных – холодный и отстраненный – все сильнее напоминает язык любой власти. Когда летом 1992 года разразилась волна забастовок, [тогдашний премьер] Ханна Сухоцкая предостерегала: «Величайшей угрозой для нашего государства является разделение, с одной стороны, на людей, которые ощущают себя ответственными и хотят строить сильное государство, а с другой стороны, на тех, кто хочет усиливать в нем анархию и сеять деструкцию». Профессиональным союзам были сделаны строгие замечания.

Радикалы, не располагая ни престижем, ни положением умеренных, имеют наготове для неудовлетворенных и разочарованных профсоюзных деятелей простые ответы на стоящие перед теми вопросы идентичности и на необходимость определиться с направлением действий. Когда трудно принудить к существенным уступкам в экономической и общественной сферах, радикалы указывают на открытое перед ними поле активной деятельности: на политику, сферу значимых символов, борьбу за сохранение памяти, а в последнее время – на вопросы, связанные с созданием конституции. Миф великой «Солидарности» способствует политизации и радикализации нынешнего профсоюза.

Радикалы имели два шанса на внедрение своих планов в жизнь. В первый раз – после победы Леха Валенсы на президентских выборах. Разжигая перед выборами «войну в верхах», Валенса встал во главе радикалов. Яцек Куронь видел в том лагере, который сконцентрировался тогда вокруг этого профсоюзного лидера, последнее олицетворение рабочего движения, носящего революционный характер. Движения, которое было окончательно сломлено самим же Лехом Валенсой, когда он покинул радикализм и рабочих на остановке под названием «Президентство».

Второй надеждой радикалов было правительство Яна Ольшевского. В столкновении с действительностью выяснилось, насколько трудным является внедрение в жизнь их видения перемен. Единственным радикальным достижением этого правительства явилась попытка провести люстрацию среди представителей высших государственных властей. Способ ее осуществления скомпрометировал идею, которую они страстно и беззаветно защищали, фактически поспособствовав падению этого правительства. В стране с наиболее сильными оппозиционными традициями среди всего постсоветского блока в списки сотрудников тайной полиции попали фамилии нескольких десятков первых лиц государства. Таким вот способом радикалы – нередко руководствуясь необходимостью моральной чистоты – дошли до гротескной карикатуры на собственные концепции.

…защищают ПНР. Она была для них Польшей трудных времен и великих свершений, хотя – признают сами эти деятели – в истории ПНР можно обнаружить и не очень-то красивые вещи. Послевоенные политические разделения вытекали, по мнению Ежи Вятра[56]56
  Ежи Юзеф Вятр (р. 1931) – социолог и политолог, многолетний член ПОРП. С 1970 г. профессор Варшавского университета, специалист по марксистской теории общественного развития, по социологии политических отношений, социологии народа, армии; автор многочисленных монографий. С 1990 г. член СдПРП, затем СЛД; в 1991–2001 гг. депутат сейма; в 1996–1997 гг. министр народного образования в правительстве СЛД и ПНП.


[Закрыть], «из международной ситуации, в которой правившие тогда левые силы искали для Польши как можно более выгодных условий развития в рамках мира, разделенного холодной войной и доминированием соперничающих держав». Люди этой направленности любят сегодня обвинять Запад в тогдашнем предательстве, в том, что он сдал Польшу Москве. Однако, говоря о геополитических обусловленностях, они обычно обходят молчанием иностранное происхождение и революционный, тоталитарный характер польских правительств того времени. Подчеркивают, если можно так сказать, патриотические, общенародные функции коммунистического государства. Вспоминают об [освоенных] западных землях, славят социальную справедливость, индустриализацию, урбанизацию, восстановление Варшавы, развитие школьного дела и образования, здравоохранения, цивилизационный прогресс народных масс и т. д.

Укорененность ПНР в обществе была, как они доказывают, не только результатом насилия. Социализм до самого конца располагал весьма многочисленными приверженцами. Конфликтное, сильно поляризованное видение общества, в котором «нам» противостоят «они», – широко представленное в эмиграционной и оппозиционной публицистике времен ПНР – для них является лишь отражением политического и интеллектуального сознания тогдашних маргиналов. По мнению Александра Квасьневского, ПНР – «это было все общество, которое тогда училось и работало. И решительное его большинство может сегодня ходить с высоко поднятой головой».

Произнесенное им в сейме слово «простите» не содержало в себе ни осуждения ПНР, ни признания далеко не случайного, системного характера тогдашнего зла. Квасьневский осудил методы и попросил прощения у тех, «кто до 1989 г. испытал обиды и бесчестные действия со стороны власти и системы». Лидер Социал-демократии Польской Речи Посполитой (СдПРП) одновременно обращался с призывом к тем людям, которые в годы революции «Солидарности» почувствовали себя «отверженными, чей честный труд и его плоды были поставлены под сомнение», к тем, «у кого отняли достоинство и удовлетворенность достижениями минувших десятилетий». Квасьневский говорил им: «Вы имеете полное право ходить, не опуская глаз. Благодаря вам страна восстанавливалась и строилась, миллионы людей учились, развивалась экономика и народное хозяйство, обеспечивалась внешняя и внутренняя безопасность». Такими должны быть источники гордости и основания для чувства достоинства у его электората – не вновь возвращенный суверенитет, не совместно достигнутая демократия, не болезненные и дорого оплаченные, но важные для нашего будущего экономические изменения, а гордость инвестициями в историческое банкротство. Гордость тем фактом, что мы оказались на боковой ветке национальной и всеобщей истории.

Вплоть до сегодняшнего дня многие из старо-новых с маниакальным упорством возвращаются к тезису о случайном падении ПНР. «Солидарность» была, утверждает [бывший премьер родом из коммунистов] Лешек Миллер, «очередным движением по реформированию реального социализма». «Социализму да, искажениям нет» – таким вот образом истолковывает устремления общества популярный лозунг эпохи Ярузельского, часто цитируемый старо-новыми. Лозунг, поразительно похожий на формулу Людовика XVIII «l’Ancien régime moins les abus» – старый (то есть королевский) порядок, но без злоупотреблений. Такова утопия каждой контрреволюции.

Из подобного видения ПНР вытекает специфическое отношение к проблеме ответственности. Естественно, старо-новые признают необходимость наказать преступников. Однако помимо этого они против всяких попыток разобраться и рассчитаться с гражданами за их прошлое. И высказываются даже за сохранение пенсионных привилегий для работников сферы безопасности, если только тех не поймали в минувшие времена на каком-то конкретном преступлении. Старо-новые считают, что прошлое должно быть исключительно поприщем историков, они выступают сторонниками «нулевого варианта» в области морали. Проблема ответственности является, по их утверждениям, частным делом заинтересованных лиц. «Отчитаться перед своей совестью должен каждый, у кого есть на то желание, поскольку ПНР не состояла из горстки правителей и всех остальных, образующих собой героическую оппозицию», – говорит Александр Квасьневский. Но если все виновны, то виноват ли кто-нибудь на самом деле? Не суди других, ибо ты сам достоин осуждения.

У старо-новых иное видение перемен 1989 года по сравнению с умеренными и радикалами. Они подчеркивают добровольность передачи власти, напоминают о роли «реформистского крыла партии» для рождения демократии. По словам [еще одного бывшего коммуниста, а затем премьера и маршала сейма] Юзефа Олексы: «Демократическое течение в многомиллионной бывшей ПОРП, используя волны общественного недовольства, шаг за шагом ослабляло тугой корсет системы, пока не довело дело до политических перемен 1989 г.». Трудно спорить, что разложение партии и потеря элитами старого строя всякой веры в их историческую миссию сыграли существенную роль в подготовке изменений. Это элемент классического, ленинского определения «революционной ситуации». Однако отсюда очень далеко до позитивной мифологии старо-новых.

В излагаемой ими интерпретации истории можно обнаружить токвилевские элементы. В соответствии с Алексисом де Токвилем, подлинная революция, которую продолжили якобинцы и Наполеон, совершилась уже во времена абсолютной монархии. Ее сущность состояла в уничтожении традиционной общественной организации и институционального порядка, подчинении общества государством, в его далеко идущей централизации. В современной Польше – с точки зрения посткоммунистов – 1989 год лишь ускорил и углубил процессы, начавшиеся значительно раньше. Одни видят момент перелома в политике Ярузельского, другие требуют, дабы рождение III Речи Посполитой датировалось… 1956 годом. Что угодно, только бы релятивизировать, тривиализировать 1989 год! То же самое, хотя и по другим причинам, делают радикалы.

По мнению Збигнева Семёнтковского, [еще одного «бывшего», участника переговоров Круглого стола в качестве консультанта властей, а затем главы МВД и координатора спецслужб], те группы, которые создали Социал-демократию Польской Речи Посполитой, «вписывались в существовавшее в ПОРП с 1956 г. течение исканий и действий, которое довело до детотализации Польши, расширения ее суверенитета и до демократизации власти. Представители этого течения очень активно действовали, встречались, публиковались во внутренних бюллетенях, пытались доставлять различные материалы на письменные столы тех, кто принимал политические решения». Миф о своем «благородном» происхождении является существенным элементом идентичности всякой группы – он служит укреплению ее сплоченности, отвечает на вопрос, что́ она собой представляет и почему существует. Точно так же обстоит дело и в случае старо-новых. Это правда, что 1980-е годы заметно отличались от 1960-х и 1970-х. Настоящая пропасть отделяет времена сталинизма от Польши после 1956 года. Однако сложность указанного процесса имеет мало общего с тем, каким способом его представляют старо-новые, ищущие для себя пристойные исторические корни.

Старо-новые попрекают иногда людей «Солидарности» нарушением каких-то условий из договоренностей Круглого стола. «Содержащийся там контракт, – неоднократно говорил Юзеф Олексы, – предусматривал, что ПОРП сохранит власть еще на четыре года. А „Солидарность“, располагая влиянием на государство в качестве оппозиции, тем временем будет готовиться к правлению». Убежденность бывших деятелей ПОРП в наличии у них квалификации и тех качеств, которых был лишен лагерь «Солидарности», сохранилась, как мне кажется, вплоть до сегодняшнего дня. Правительства, сформированные Союзом левых демократов и Польской народной партией, скажем деликатно, не подтверждают этого убеждения.

Воля польского общества, выраженная [на первых свободных выборах] 4 июня 1989 года, а также темп перемен, происходящих в мире, привели к тому, что сценарий, предусмотренный в договоренностях Круглого стола, оказался целиком и полностью нереалистичным. Олексы по прошествии лет формулирует обвинения таким образом, как если бы революция 1989 года не вымела из этого региона понятие «ограниченного суверенитета» государств и их граждан.

Отношение старо-новых к периоду 1989–1993 годов амбивалентно. Еще недавно, во время демонстрации 1 мая 1993 года, Квасьневский, обращаясь к своим сторонникам, говорил: «Мы собрались здесь, потому что достояние поколений растрачивается и пропадает впустую». Сегодня он великим событием последних лет, помимо Круглого стола, считает реформы Лешека Бальцеровича.

Другие лица из числа старо-новых воспринимают тот период как катастрофу. В польской революции они видят анахронизмы, возвращение демонов прошлого, клерикализм, провинциализм, попадание в зависимость от Запада и от международных финансовых институтов, убогий капитализм третьего мира… Зато приход к власти старо-новых изображался ими как возвращение к линии разумного, просвещенного, цивилизованного, прямо-таки европейского развития!

В обоих совместно управляющих страной партийных образованиях доминирует сформулированная более или менее отчетливо утопия «третьего пути» – вера, что удастся найти какую-то щель между социализмом и капитализмом, сквозь которую сумеет протиснуться Польша. Близкое этому лагерю видение исторического процесса с эпиграмматической краткостью изложил Ежи Вятр: после тезиса (ПНР) наступил антитезис (правление «Солидарности»), и теперь у нас есть шанс на гегелевской синтез – объединение того, «что является завоеванием последних четырех лет», с тем, что «было ценным и общественно признанным достижением в Народной Польше, – особенно в сфере социальной политики, просвещения, здравоохранения и во многих других областях, где в последнее время мы фиксируем явный регресс».

Тоска по «третьему пути» оказывает влияние на видение ими места Польши в мире. Очень неохотно и с опозданием старо-новые движутся в ту сторону, куда Польша направлялась с 1989 года. Европейское сообщество (сегодня – Евросоюз), а также оборонительные структуры Запада – Западноевропейский союз[57]57
  Западноевропейский союз (ЗЕС) (англ. Western European Union, фр. Union de l’Europe occidentale) – организация, созданная в 1948 г. для сотрудничества в сфере обороны и безопасности. Включает 28 стран с четырьмя различными статусами: страны-члены, ассоциированные члены, наблюдатели и ассоциированные партнеры. В течение 2000-х гг., т. е. уже после написания данного эссе, влияние ЗЕС на обеспечение безопасности ЕС последовательно снижалось, большинство его функций брали на себя другие институты, в том числе Лиссабонское соглашение.


[Закрыть] и прежде всего НАТО – они одобрили с колебаниями и всячески мешкая. Атаки на политику Кшиштофа Скубишевского и Анджея Олеховского[58]58
  Соответственно первый и второй министры иностранных дел III Речи Посполитой (в 1989–1993 и 1993–1995 гг.).


[Закрыть], скандальный отчет парламентской подкомиссии сейма по делам кадровой политики в МИДе[59]59
  Этот отчет, подготовленный в основном депутатами от старо-новых, оказался сплошным конфузом и компрометацией – главным образом из-за многочисленных антисемитских инсинуаций на базе туманных сплетен и слухов.


[Закрыть] или словно бы с луны свалившаяся инициатива о «варшавском треугольнике» (который должен был объединить в одну группу Польшу, Германию и Россию) указывают на трудности с преодолением врожденного антизападничества. Когда вся планета взвешивала шансы и угрозы «Партнерства ради мира», премьер-министр польского правительства выступил почти с каламбуром о «партнерстве ради развития», а на вопрос о приоритетах польской внешней политики ответил метафорой про розу ветров и четыре равносильных направления в географии[60]60
  Это Вальдемар Павляк (р. 1959) – лидер Польской народной партии; он был премьером в 1993–1995 гг. (получал назначение на этот пост и в 1992 г., но тогда не сумел сформировать правительство). С 2007 г. – министр экономики и вице-премьер в правительстве Д. Туска.


[Закрыть]. В то же самое время старо-новые публицисты старались перещеголять один другого в насмешках над Лехом Валенсой, борющимся за наше участие в НАТО.

Есть смысл вернуться к чтению этих публикаций, чтобы вслушаться в особый тон наших специалистов по ялтинской геополитике. Хотя бы ради того, чтобы подготовиться. Ведь в случае ближайшего кризиса мы вновь услышим их триумфальный голос.

Проблема со старо-новыми заключается не в их промосковских влечениях, не в ностальгии по империи – хотя старые связи и тип образованности и компетентности этих людей частично объясняют их повышенный по сравнению с другими интерес к России. Они действительно счастливы, что обладают – впервые в истории своей группировки – настоящей демократической легитимацией. А также вместе с другими принимают и одобряют наш суверенитет, будучи рады и счастливы, что первый подвернувшийся чиновник из Москвы уже не в состоянии ни дирижировать ими, ни унижать их. Однако главный источник их бездарно скрываемого антизападничества сидит в нейтралистских наклонностях, которые во внешней политике и в сфере безопасности являются отражением доктрины «третьего пути». И эта их формула «между капитализмом и социализмом» переводится на язык политической географии следующим образом: между Востоком и Западом.