Текст книги "Дэзи Фрэдмэн и Стэн Капенда"

Александр Спеваковский
Дэзи Фрэдмэн и Стэн Капенда

Предисловие

Почти все, о чем говорится в этом приключенческом романе, было в действительности. Лишь ряд эпизодов для большей логичности и связности повествования выдуман, что, естественно, допускается в любых художественных произведениях.

Автору настоящей книги довелось побывать во многих местах земли и многое увидеть. Именно на основе личных наблюдений и других многочисленных и разнообразных фактов написана эта история, материалом для которой послужили реальные события, происходившие в конце ХХ столетия в разных государствах и в разное время, но объединенные одной сюжетной линией.

Героями романа, за исключением нескольких придуманных персонажей, являются не вымышленные люди, как здравствующие, так и те, которых, к сожалению, уже нет среди нас. Их имена изменены. Нередко в лице отдельных героев представлены обобщенные образы. В книге много автобиографических деталей и случаев из жизни друзей автора.

В данном романе, где сделана попытка на всем его протяжении держать читателя в напряжении, показаны многие положительные и отрицательные особенности, присущие человеку, сильные характеры главных героев, самопожертвование одних людей и эгоистичная сущность других. В нем говорится о глупом стремлении человеческих существ к власти, как самоцели, материальным ценностям и превышающим в размерах всякие человеческие потребности деньгам, ради которых люди готовы пойти на любые злодеяния и преступления, о борьбе добра и зла, о подлости, предательстве и преданности, о справедливости, дружбе и любви, правде и лжи, о том, без чего никогда не обходилось человечество и без чего оно не сможет существовать ни в настоящее время, ни в будущем.

Часть первая
Дэзи Фрэдман (Дефективная), или Смертельный «танец», который не снился даже самому Стивену Спилбергу

Глава I. Постановка задачи и организационные мероприятия.

Весна 1999 года. Нью-Йорк. Манхэттен. Вечер. Пресс-конференцию для журналистов по поводу американского самолета, сбившегося с курса во время бури над Атлантическим побережьем Африки, и подбитого над территорией контролируемой одной из групп ангольских сепаратистов юга республики Ангола, вел джентльмен, назвавшийся профсоюзным боссом и имевший имя Адриан Мочиано.

Мужчина был одет в хороший, но везде ему поджимающий, светлый костюм, белую рубашку и красный галстук. На ногах были надеты полуботинки неимоверно большого размера. Мочиано было примерно шестьдесят лет. Он имел слегка непропорциональную фигуру, с туловищем чуть длиннее ног, был крупен, немного тучен и весил никак не менее ста тридцати килограммов, вследствие чего очень потел, поминутно вытирая шею, лысину и уголки рта, где во время его зажигательной и страстной речи скапливалась белая пена, большим и уже достаточно мокрым от пота носовым платком. Мочиано постоянно шмыгал большим уплощенным и слегка раздвоенным носом, похожим на башмак, вытягивал из носоглотки макроту и с удовольствием проглатывал ее. Сразу было видно, что болтовня и демогогия являются любимым занятием Мочиано и занимается он этим делом почти профессионально. Лидер профсоюзов говорил хотя и быстро, но очень понятно, складно и убедительно.

Кроме того немного, что Мочиано сам о себе сказал и того, что было написано о этом человеке в проспекте пресс-конференции, никто из журналистов, присутствовавших на встрече, толком ничего о нем не знал. В проспекте Мочиано был туманно обозначен как один из руководителей вновь созданного профсоюзного объединения, поддерживавшего работников, осуществляющих перевозки.

Позади Мочиано на сцене, в нескольких шагах от него, стояли еще пять человек. Четверо группой и один чуть поодаль.

Двое из стоявших вместе мужчин были одеты почти в одинаковые, однотипные темно-серые костюмы, как-будто купленные в одном магазине на одной и той же распродаже в базарный день. Да и внешне они были похожи друг на друга с их среднего роста нормальной конституции фигурами, коротко аккуратно постриженными темно-коричневыми волосами и совершенно неприметными и незапоминающимися в толпе заурядными и нейтральными лицами. На вид каждому из них было где-то лет под сорок. Отличным было лишь поведение этих людей. Рэй Скотт, в своих темных очках, стоял совершенно неподвижно. Он опустил руки вдоль туловища, пальцы сжал в кулаки и был похож скорее на скалу, чем на одушевленное существо. О том, что Скотт не маникен, говорили только играющие желваки челюстей. Чеки Джанкинс, его сосед по сцене, напротив, являл собой образец нервно-несдержанного человека, все время переминающегося с ноги на ногу, будто желающего посетить туалет по малой нужде. Его левое плечо раза два в минуту подергивалось, а правый глаз часто непроизвольно подмигивал. И вообще казалось, что у него в скелете не хватает от рождения несколько костей.

Третий джентельмен, по имени Серж Жопэ, был уверен в себе, держался расслабленно и непринужденно, был слегка вялым и казался даже немного сонным, будто недосыпал последние лет двадцать – тридцать. Можно было подумать, что он сейчас уснет стоя и захрапит. Одет был Жопэ так же как и первые двое, но по возрасту был старше и обладал большой лысиной. Оставшиеся черные, но уже начинающие сереть от надвигающейся старости волосы, он зачесывал слева направо, прикрывая таким образом свою какую-то кривую плешь. Волос было мало, поэтому пробор начинался сразу от уха. Лысина, вероятно, появилась у Сержа давно и всю жизнь ему очень мешала, в связи с чем Жопэ постоянно пытался закрыть ее остатками волос. Подправлял он свою «прическу» почти поминутно расческой, которую держал в нагрудном кармане пиджака.

Своим очень широким лицом Жопэ напоминал чем-то главного героя сказки Джанни Родари Чиполлино, с той лишь разницей, что физиономия у него была чрезвычайно злая и украшали ее очень густые и широкие брови, отдельные волоски которых были слишком длинными и лезли прямо в глаза Сержу. Жопэ имел средний рост и нормальное телосложение. Но его сильно портило то, что от нарушения режима питания и переедания по вечерам он сильно пошел в ширь средней частью тела. У Сержа был большой живот при полном отсутсвии талии. Будучи редким и страшным эгоистом, он никогда и не под каким предлогом не отказывал себе в том, что любил, будь то связь с публичными женщинами, что ставило на его репутацию клеймо развратника, или безудержная тяга к большому количеству разного рода пищевых деликатесов, даже если это уродовало его внешность. А есть он очень любил и выпить тоже. Смакуя деликатесную пищу, он мог поглатить огромное ее количество.

Глядя на живот Жопэ, напрашивалась мысль, не страдает ли его владелец зеркальной болезнью, при которой больной имеет возможность разглядывать свои гениталии только в зеркало, стоящее напротив его, и хотелось задать вопрос о том, в состоянии ли он постричь себе ногти на ногах или завязать шнурки ботинок. Но это впечатление было неверным и обманчивым. Он и ногти мог постричь, и шнурки завязать. Несмотря на свой пузыреобразный живот, ему пришлось научиться это делать и дома, и вне семьи. Дома потому, что его третья по счету жена, изрядная сволочь, заботилась никак не о нем, хотя благосостояние семьи всецело зависело от Жопэ, а только о себе и еще о своих детях-бездельниках – таком же толстом как Серж сыне, воображающем из себя черт знает что, и постоянно отдыхающей неизвестно от чего, считающей себя сверхнесчастной, распущенной и такой же развратной как ее отец дочери. Вне дома, также как и в своем жилище, Сержу каждый раз приходилось заниматься чудесами акробатики, снимая где-нибудь и обувая обувь снова, из-за того, что у него чесалось между пальцев. А чесались у него пальцы в связи с экземой постоянно.

Жопэ был всегда очень угрюм и молчалив, а на мир глядел с подозрением и недобрыми глазами. Врачи-психиаторы обычно рекомендуют подальше держать от таких сумрачных типов маленьких детей. Он мог в течение всего дня не произнести ни слова, но иногда, когда был недоволен своими подчиненными, а ими он был всегда недоволен, вдруг вспыхивал и разрожался грубой площадной бранью и матом, невзирая на присутствующих, пусть даже это были и пожилые женщины. Это были гнусные по своей безобразности сцены. Случалось, что Жопэ и улыбался. Но это были улыбки лести, когда Жопэ хотел угодить своему начальству, перед которым он трепетал. Гадко улыбаясь он шутил для того, чтобы понравиться своим патронам. Бывало, что Серж и развязывал свой язык. Однако такое происходило с ним только в пьяном состоянии. Тогда он говорил много и почти без остановки, в том числе и чепухи, почти каждый раз обижая без причины одного, двух или всех своих собеседников, часто и других людей, попавшихся случайно под руку, но всегда только тех, кто от него как-то зависел или был ему незнаком и не мог оказать достойного отпора. Он совершенно спокойно мог выдать тайну, касающююся его самого или своих близких, но никогда того, что могло ему очень навредить по работе, так как это могло поставить под удар его многолетний сытый жизненный уклад, его благосостояние, без чего жизнь Сержа была невозможна. Здесь он был крепче стены, за что его ценило руководство.

Знавшие Жопэ люди, говорили, что он нагло и беззастенчиво ведет тройную жизнь, никого не стесняясь, имея, несмотря на свое противное лицо и мерзкую фигуру, двух любовниц. С людми Жопэ сходиться не мог. Любовницы сами находили Сержа и липли к нему из-за его начальственного положения и денег, которых он для них не жалел как, конечно же, и для себя, когда, по своему обыкновению, Жопэ несколько раз в неделю обязательно веселился. Жена давно знала о развратном образе жизни мужа, но с ней у Сержа по этому поводу была полная гармония. Она почти каждый день, в течение двадцати или более лет, желала ему подохнуть от спида или рака, на что он совершенно не обращал внимания. Было, правда, в семье Жопе и несколько крупных скандалов, когда за супружескую неверность Сержу жена и дочь выставляли за дверь чемодан с его шмотками. Но жене в конечном итоге на аморал мужа волей-неволей приходилось закрывать глаза. Сверхсытая жизнь, материальное благосостояние и связанные с этим удовольствия, а также относительное спокойствие оказывались для нее более важными, чем грязный моральный облик супруга. То же самое касалось и беспринципной дочери, ездившей отдыхать к теплому морю вместе с одной из любовниц Сержа. Он тоже ради собственного удовольствия и удовольствия своей семьи готов был и гадить и идти на преступления, добывая нечестные деньги. И он гадил и шел на преступления довольно часто.

Серж болел звездной болезью и при подчиненных требовал от родственников, чтобы его учтиво называли: «Уважаемый господин Жопэ». Но жена специально делала все наоборот, обращаясь к нему при посторонних со словами: «Ну, ты, Жопэ!», от чего его просто коробило. Но Серж ничего с ней поделать не мог. И вообще он ее немного побаивался, так как та своими огромными лапами могла вышибить дух из кого угодно, в том числе и из Сержа.

Но обо всем этом, впрочем, как что-либо о Скотте и Джанкинсе, собравшиеся на пресс-конференции не знали. Было похоже, что эти трое работали вместе, что в действительности так и было. Однако друзьями, судя по их поведению, не были, что также соответствовало истине.

Совершенно резко противоположной этим троим личностью был четвертый, Джон Калоефф. И о нем журналисты имели информацию, но лишь самую минимальную. Эта информация тоже, как и о Мочиано, содержалась в отпечатанном памфлете собрания. Калоефф являлся директором небольшой фирмы называвшейся «Упаковал и поехал», именно одной из тех, которую обслуживал профсоюз Мочиано. Кроме этого, журналисты знали еще, что две лучшие сотрудницы его фирмы летели на самолете в Южную Африку и вместе с другими пассажирами попали в беду, оказавшись заложницами сепаратистов Анголы.

Каолоефф был крайне сухощавым человеком лет тридцати пяти, жгучим брюнетом, со спадающими до плеч волнистыми и очень густыми волосами, которые, казалось, были засаленными. Про таких как он лысые люди, обделенные растительностью на голове, говорят со злобой: «В ботву пошел». На Калоеффе был феолетовый костюм, салатного цвета рубашка и чрезвычайно яркий и пестрый петушиный галстук. Белые модные ботинки, с загибающимися к верху носами, дополняли странный туалет. Тонкие пальцы, унизанные перстнями, находились в непрерывном нервном движении. Острый бегающий взгляд свидетельствовал о каком-то беспокойстве и даже боязни чего-то. Но самым замечательным элементом в облике этого человека был его нос, похожий на руль небольшого катера. Если Калоефф входил в помещение, то сначала появлялся его нос, а потом уже и сам его обладатель.

Пятый мужчина, стоявший отдельно от других, с руками, скрещенными на груди, глядел перед собой в пол. Казалось, что он был полностью погружен в свои мысли и совершенно не думал о происходящем в зале. Он был высокого роста и крепкого телосложения, с красивым лицом и серо-голубыми глазами с зеленым венчиком, грустными, но добрыми, с немного полысевшей головой, что ничуть не портило его. Над правой бровью виднелся небольшой шрам, на левой щеке, под глазом, еще один. Одет мужчина был в темный пиджак, черные джинсы и серую рубашку без галстука. Ему можно было дать лет сорок пять-пятьдесят. Звали человека Стэн Капенда. На этой личности стоит остановиться особо, так как Капенда является основным героем всего того, что произошло в остаток данного дня и впоследствии.

Капенда родился в Нью-Йорке после войны, в семье потомков русско-украинских эмигрантов, переселившихся в Америку почти сто лет назад, в самом конце прошлого века. Его мать была русской, отец – украинцем. Мать еще знала русский язык и рассказывала маленькому Стэну русские сказки на ночь. Стэн запомнил из ее рассказов несколько русских слов. Отец служил в американской армии, принимал участие в войне с императорской Японией и в составе бронетанкового подразделения отличился в боях за Окинаву в июне 1945 года, тогда же получив на острове ранение и контузию. После он много рассказывал Стэну о Японии, ее традициях, обычаях и японцах, а также о других странах, в которых ему довелось побывать, развивая тем самым у сына интерес к географии и этнографии.

Родителя Стэн очень любил, но, к сожалению, лишился его рано. Отец скончался скоропостижно от инфаркта, оставив своей жене троих малолетних детей, старшим из которых был Стэн. Мать, не имевшая ни образования, ни специальности, вынуждена была почти одна содержать семью, воспитывать и растить детей. Небольшую помощь иногда оказывала ей лишь троюродная сестра, тоже имевшая достаточно жизненных трудностей и неурядиц. Подрастающий Стэн изо всех сил стремился облегчить существование семьи, с трудом совмещая обучение в школе и вечерние подработки, обслуживание сестры и брата во время работы матери.

Когда Стэну было тринадцать с половиной лет в их доме появился неприятный, рыжий и весь в веснушках субъект по фамилии Гопкинс. Мать думала, что теперь семья заживет лучше. Однако все стало наоборот. Бил Гопкинс не имел постоянной работы и места жительства, систематически употреблял алкогольные напитки и какие-то суррогаты, заменявшие ему их, курил в течение всех суток отвратительные дешевые сигареты. Он не только не помогал семье Капенда, но и наровил что-нибудь утащить из дома и продать. Неоднократно Стэн видел Гопкинса роющегося в вещах матери и что-то разыскивающего в них. Несколько раз он забирал скудные семейные средства, заработанные матерью и Стэном, и куда-то уносил. Постепенно Гопкинс втянул в пьяные застолья и мать Стэна.

В те редкие дни, когда у Гопкинса появлялись деньги, он оживлялся, становился суетливым и не в меру веселым, постоянно глупо шутил и рассказывал одни и те же плоские анекдоты, над которыми только он один и смеялся до слез. После того как мать приносила с кухни приготовленную еду, Гопкинс доставал алкоголь из своего потертого кожаного портфеля, с которым никогда не расставался и обращался всегда исключительно бережно, как с ребенком, так как там находились бутылки с проклятым зельем. После употребления алкогольных напитков внутрь между матерью и пришельцем-сожителем начинались дискуссии, почти каждый раз сопровождавшиеся взаимными оскорблениями и бранью. Гопкинс использовал при этом такие обидные и изощренные выражения, которых Стэн ни от кого прежде не слышал. Алкоголь быстро кончался и после этого Гопкинс, неприменно желавший добавить еще, становился неуправляем. Словесные ссоры переходили в потасовки и пьяные дебоши, во время которых Гопкинс непременно бил посуду, переворачивал и крушил нехитрую мебель, избивал мать Стэна и подвернувшихся под руку детей. Стэн всегда был на стороне матери и, будучи подростком рослым и крепким, защищал ее, сестренку и брата от разбушевавшегося пьяницы довольно эффективно, хотя и сам во время этих домашних побоев получал тоже изрядно.

Однажды, после очередного домашнего скандала, Стэн встретил во дворе дома, где жил, своего закадычного друга Ника Джонсона. Джонсон был таким же крепким и высоким малым как Стэн, хотя и имел чуть меньший рост. Нос Ника был слегка кривым, из-за того, что был сломан. В один прекрасный день, когда Джонсон выходил утром из дома, откуда-то прилетела детская деревянная запускалка, угодившая ему прямо в нос и сломавшая его. Несмотря на боль, Ник обрадовался этому происшествию так как оно являлось поводом, чтобы не ходить в школу.

Джонсон знал об отношениях в семье Капенды почти все. Рассматривая подбитый глаз Стэна, Джонсон предложил ему прекратить, как он выразился, все эти безобразия. В подкрепление своих слов Ник достал из пробитого чем-то в нескольких местах чемодана рваные боксерские перчатки. Друзья зашили их и начали тренировки на улице. На второй день занятий к ним приобщился также еще и их общий друг Поль Алексон, крепкий и коренастый светлой пигментации парень, имевший кличку Дайм. Алексон жил в неблагополучной семье. У него было три класса образования. Он никогда не видел своего отца. Мать и старшая сестра день и ночь где-то работали, а старший брат сидел в тюрьме. Поля тренировки очень обрадовали, так как он все время бездельничал, не зная куда употребить свою энегрию, целыми днями болтаясь по улицам.

Занятия захватили товарищей настолько, что привели их через некоторое время в боксерский любительский клуб. Школе уделялось все меньше времени, а боксу все больше. И вообще свободолюбивому Стэну школа мало нравилась из-за давления учителей на личность ученика, как он выражался, и из-за системы выявления знаний посредством не всегда объективных оценок. Хотя Стэн по всем предметам соображал очень хорошо, почти никогда не пропускал занятий, оценки у него всегда были плохие или удовлетворительные. Получалось так скорее в знак протеста и споров с учителями, нежели потому, что Стэн ничего не знал. Большинство учителей Капенда не любил. Неравнодушно в школе он относился лишь к учителю истории, ветерану войны, потерявшему на ней ногу, учительнице физики, которая никогда и никому не навязывала свое мнение, нескольким своим друзьям из класса и девочке по имени Люси, хорошей ученице и дочери добропорядочных родителей, предмету внимания многих учащихся мужского пола. Она очень нравилась Стэну, но именно поэтому он держался от нее на расстоянии и делал вид, что совершенно не замечает ее, а в разговорах с Люси Стэн несколько раз даже необоснованно нагрубил ей.

Через шесть месяцев после начала занятий в секции бокса, четырнадцатилетний Стэн, выглядевший, как минимум, на семнадцать лет, уже превосходил по мастерству и технике тех юношей, которые занимались боксом год, два и более. На ринге, во время спаринговых встреч, он неизменно выигрывал бои, почти не получая во время их ударов в голову и туловище.

Изменения произошли также и в домашней жизни. Стэн два раза «вправлял мозги» Гопкинсу, когда тот пытался устроить домашние скандалы. Во время последней ссоры Стэн предупредил сожителя, что в третий раз обязательно изуродует его и превратит в инвалида. Гопкинс, хотя и выглядел как громила и никогда никому и ни во что не верил, судьбу дальше испытывать не стал. После каждой пьянки он предпочитал лучше с зубовным скежетом и проклятиями ложиться спать, нежели превращаться в тренировочную «грушу» Стэна.

Через некоторое время Гопкинс вообще исчез с семейного горизонта Капенда. Он сгинул так же неожиданно, как и появился. Стэн ничего в связи с этой «утратой» не спрашивал у матери, а она ничего ему не говорила, как будто ничего не произошло. В семье Капенда вообще не принято было задавать вопросы. Члены семьи, независимо от возраста, все понимали без специальных объяснений и были немногословными.

Отсутствие Гопкинса не остановило мать в ее пристрастии к спиртному. Она продолжала потихоньку от детей пить и курить, кашляя все больше и больше. Стэн, услышавший где-то, что женский алкоголизм не вылечивается, видя все это, очень переживал за мать, всеми силами пытался как-то облегчить ее существование. Однако она, постоянно жалуясь на несчастную судьбу, прекратить пагубное занятие уже не могла.

Боксерские способности и сила, природное остроумие и умение держать слово, неизменная доброжелательность ко всем и покладистость притягивали к Стэну подростков района где он жил, сделав его любимцем уличных компаний. Однако улица, как правило, для групп молодежи является еще и школой хулиганского самовыражения. Прошел через нее и Стэн. В пятнадцать лет он впервые познакомился с нью-йоркской полицией. В участок Стэна доставили, как было указано в протоколе, за неуважение к форме полицейского, пытавшегося образумить распоясавшихся на ночной улице юнцов. В своем объяснении Стэн выразил категорическое несогласие с предъявленной ему формулировкой. По заявлению Стэна, он хотел лишь натянуть фуражку на глаза копа и совершенно не желал того, чтобы ее козырек оторвался. «Шить надо лучше», – подытожил свою писанину Стэн.

Вторая встреча с полицейскими чинами произошла примерно через год после первой и носила уже серьезный характер. Все началось с того, что неисчерпаемый на прожекты по получению денег Джонсон предложил Капенде начать зарабатывать боксом деньги, став профессионалом. Джонсону через своих знакомых удалось выйти на людей, которые, выглядевшего старше своих лет юношу, выпустили на профессиональный ринг. Победа следовала за победой. У Стэна появились деньги и семья зажила лучше.

Но успехами начинающей звезды заинтересовались не только тренеры и менеджеры, жаждавшие обогатиться за счет боксерских выступлений Капенды. Однажды после тренировки к нему подошел человек, назвавшийся Филом Мэнсоном. Он не стал выражать витиевато свои мысли, как это любят делать отдельные личности, а сразу предложил Стэну вдвое больший заработок, который совершенно не требовал особого напряжения сил и не шел ни в какое сравнение с потной работой на ринге, где, как выразился Мэнсон, все время нужно прыгать козлом, да еще и рисковать своей мордой. Стэн заинтересовался предложением и попросил ввести его в курс дела.

Новый работодатель в нескольких словах поведал, что у одних много денег, у других мало, а у третьих их нет совсем. Последних Мэнсон обозвал никчемными паршивыми субъектами, которые на совершенно законных основаниях должны питаться только отрубями и жить в картонных коробках рядом с вонючими свалками. Мотивировал он это тем, что у любого нормального человека заработанные деньги, пусть даже и небольшие, должны быть обязательно, иначе это уже, вроде, и не человек, а скот. Только скотина прожирает все разом, не думая о будущем.

Бывает, продолжил Мэнсон, что некоторым из тех, кто не имеет достаточных средств, нужен для какого-нибудь дела кредит, но полностью неплатежеспособным господам его никакой более менее уважающий себя банк или шарашка не даст. Вот для обслуживания таких людей, получающих деньги под большой процент в надежде провернуть какую-то аферу для исправления пошатнувшегося финансового положения, и предназначена была фирма набивавшегося в знакомые к Стэну визитера. Причем задолженность, когда приходил срок платежа, а клиент продолжал тянуть резину, как объяснил Мэнсон, ребята фирмы выбивали самым действенным способом, то есть силой, с помощью грамотного мордобоя, а не увещиваниями и просьбами.

Для этого Мэнсону и нужен был талант Стэна. Хотя деятельность такой полулегальной фирмы и входила в притиворечия с законом, Мэнсон подчеркнул, что каждый сам является кузнецом своей судьбы, а также счастья и все сделки совершаются только на добровольной основе. Срок отдачи денег и процент четко оговаривается сторонами и насильственное выбивание из клиента долга является действием справедливым. Сомнительные люди, среди которых много скотов, не заслуживающие доверия у государства и частных банков, по заявлению Мэнсона, этого вполне заслуживают. При этом фирму совершенно не интересовало, где ее клиенты будут добывать деньги для уплаты долга и процентов. Стэн с доводами Мэнсона согласился и принял предложение вместе с довольно толстым конвертом, где находился аванс.

Долго наслаждаться повышенным вознаграждением, однако, Стэну не пришлось. За группой вымогателей уже была установлена слежка. Не успел он проработать в «фирме» и два дня, как всю организацию, после того как она вынудила к самоубийству одного человека, накрыла полиция. К чести вымогателей они не потянули за собой Стэна, умолчав про полученный аванс и заявив следственным органам, что Капенда в делах не участвовал, что впрочем соответствовало действительности. Судебного дела против Стэна возбуждено не было из-за того, что он не успел еще втянуться в противозаконный бизнес и как следует проявить себя на новой «работе», но за связь с преступной группировкой с профессиональным боксом, в связи с дисквалификацией, Капенда вынужден был покончить.

Для семьи Капенды опять начались трудные времена. Мать задолжала много денег разным людям. У нее начала прогрессировать болезнь, которую обнаружили несколько месяцев назад врачи. Вскоре заболела еще и младшая сестра.

Как всегда в трудный момент на помощь со своими идеями и постоянными поисками высокооплачиваемой работы пришел Джонсон. Один тип, искавший молодых натренированных и смелых людей для одной акции за границей, предложил ему «непыльную» работенку в Африке. По словам вербовщика, человека высокого роста и улыбчивого, весьма остроумного и симатичного, с маленькой, идеальной формы круглой головой, но обладавшего уже обозначившимся небольшим животом, похожим на арбуз, предстояли всего несколько дней тренировок, а затем веселая прогулка в обществе и под руководством опытных, уже видавших виды людей, во время которой делать почти ничего не нужно будет. Необходимо было вылететь в определенное место, в одном или двух местах просто постоять, охраняя что-то, три раза выстрелить, если это понадобится, и то в воздух для остраски кого-то, и получить за это кучу денег.

Нику и Стэну, склонным к авантюрам и любящим путешествия, объехавшим просто так немало городов Восточного побережья Соединенных Штатов, такое предложение показалось очень заманчивым. Стэн сразу согласился на все, выдвинув лишь единственное условие – тысячу долларов он получает наличными до отъезда.

Вербовщик от такой просьбы почему-то буквально остервенел, весь покраснел, сорвался и в крайнем раздражении начал выкрикивать, что никто никаких денег заранее не получит и, что все должны заткнуться, когда он говорит. В ответ на это Джонсон спокойно заявил, что и он не собирается плясать под чужую дудку и все восемь человек, которых он привел, уйдут с ним туда, откуда пришли. К этому он добавил, что «заткнись» является, по его мнению, самым что ни на есть паскудным выражением, совершенно неприемлимым вообще для какого-либо человека и уж, конечно же, для человека, считающего себя интеллигентным, выражением, пригодным только для общества свиней. Ник объяснил вербовщику, что такое слово является признаком низкого происхождения и плохого воспитания, словом быдла. Тут же он заметил, что высококультурного английского лорда никакими силами никто не заставил бы так выразиться. Мистер с круглой маленькой головой начал сквозь зубы оправдываться, извиваться, ему пришлось несколько раз мило улыбнуться и в конце концов пойти на уступки. Так Капенда, сам того не подозревая и ничего не ведая, стал на долгие годы наемником-профессионалом.

Придя домой, Стэн вручил матери доллары, попросил ни о чем не переживать, не расстраиваться и обещал быстро вернуться обратно с большими деньгами.

Настало время расставания. Мать вышла провожать сына на лестницу. Заплакала. Стэн обнял ее, поцеловал два раза в лоб, поднял с пола сумку со всем самым необходимым, развернулся и быстро ушел. В этот день он видел ее последний раз.

С Люси Стэн не простился, хотя очень желал этого. С ней он виделся только в школе, когда получал документ об образовании. Больше с Люси Стэну встетиться в последующие годы уже не довелось.

Наемническая деятельность оказалась совсем не такой, как ее обрисовал красивый зазывала в ряды «джентльменов удачи». Вместо нескольких недель Стэн провел на чужбине, в сташных трудностях, постоянно рискуя жизнью, почти полтора года. Как он и его друг Джонсон остались в живых, они и сами не знали. Когда Стэн вернулся, дальние родственники, которые все это время присматривали за детьми – сестрой и братом Стэна, сказали, что мать умерла от рака через семь месяцев после его отъезда, так и не дождавшись от сына денег и хотя бы одного письма.

После лекгой передышки, Стэн, позаботившись материально и организационно о сестре и брате, снова уехал на дело. С каждой новой поездкой за рубеж и очередной операцией он все больше и больше погружался в опасную работу и набирался опыта, становясь в своей области специалистом высшего класса. Капенда все время был востребован и почти ни одна наемническая операция в Центральной, Западной и Юго-Западной Африке не миновала его.

В качестве наемника Стэн работал более пятнадцати лет, пока не встретил во время одного из своих «отпусков», на вечеринке друзей, женщину по имени Лили. Лили Миллер ничего особенного из себя не представляла и никакой ослепительной красотой не блистала, что больше всего и притягивало к ней Стэна. Красавицами, по его выражению, он уже наелся до отвала. Почти все они, как полагал Стэн, являлись глупыми и много из себя воображающими существами. В связи с тем, что эти девицы пользуются спросом, они глупеют еще больше, в конце концов превращаясь в «подстилки». Одна из таких красавиц ухитрялась в юности Капенды морочить голову одновременно Стэну и двум его друзьями – Нику и Полю. Причем никто из друзей об этом ничего не подозревал. После того как Стэн и Ник уехали в Африку, а Алексон завербовался в морскую пехоту, красотка, правда, осталась ни с чем, но не на долго. Вскоре она подцепила одного брюнета неизвестной национальности, а потом, как рассказывали приятели, и еще кого-то. И вообще общаться и жить только с одним человеком таким дамам было просто не интересно. Им нужны постоянные всплески эмоций, ощущений и веселья. Для таких женщин, как говорил Джонсон, дело везде и всегда найдется – и ночью, и утром, и днем, после обеда.