Текст книги "Книжка‑подушка"

Дорогие мои, про ум и красоту в тексте нет ни звука, ум и красота – дискутируемые абстракции, у меня же говорилось про то, что поддается счету: я был метр 86, а мои одноклассники метр 66, метр 70. Простая арифметика, наглядная. И ничего удивительного, что она сложилась в мою пользу, – мальчики из центра, тем более, как я, занимавшиеся спортом, были более рослыми и плечистыми, чем их тщедушные ровесники с рабочих окраин. Это сейчас Москва однородная, а сорок лет назад разница была кричащая, особенно если сравнивать 15-летних. Но никто не помнит ничего. И не знает. И знать не хочет. Зато горазд в обобщениях. Один из читателей, расшаривших пост, предварил его словами: «Почему либералы не любят Россию». Ага, Россию.

Текстильщики, которые мы потеряли.

10 сентября

Чудесная история случилась сейчас с художницей Ольгой Тобрелутс. У нее в Риме намечена большая ретроспективная выставка. Памятуя о том, что предстоит перекрестный Год туризма Италия – Россия, итальянские партнеры обратились в наше посольство с тем, чтобы разместить его логотип во всей печатной продукции, связанной с выставкой, – в каталоге, пригласительных билетах, рекламе и пр. Стандартная вещь. Оказалось, что нет. Посольство отказало потому, что «не может разделить художественный взгляд и эстетическое содержание произведений Ольги Тобрелутс в связи с принятым законом о пропаганде».

Для справки. Ольга Тобрелутс в своих работах изображает обнаженную мужскую натуру.

Поскольку мы находимся в сумасшедшем доме, главное – не спугнуть.

Дорогой сумасшедший дом!

1. Нельзя сказать, что в изображении мужской обнаженной натуры Ольга Тобрелутс является первопроходцем – это делали и до нее.

2. Нельзя также сказать, что в Риме обнаженная мужская натура будет кому-то в диковинку – запечатленная в камне, она представлена на площадях и улицах, подпирает дома, украшает фонтаны. И мимо нее каждый день снуют миллионы детей.

3. Нельзя, наконец, сказать, что российские законы действуют в Италии – ничего раньше об этом мы не слышали.

4. И last but not least. Взгляд Ольги Тобрелутс на обнаженную мужскую натуру по определению не может быть гейским. Тобрелутс – женщина.

11 сентября

Божена, конечно, чудо, неотъемлемая часть пейзажа, органическое начало русской жизни. Без нее народ не полный. Когда-то роль Божены была мужской и литературно-критической:

 
По Невскому бежит собака,
За ней Буренин, тих и мил.
Городовой, смотри, однако,
Чтоб он ее не укусил.
 

Но это из позапрошлого века. Кому нужны нынче литературные критики? Их место заступили светские львицы, более непосредственные в своем послании человечеству. «Собака-кусака» называется ЖЖ Божены.

Старенький Буренин голодал после революции, и Горький, многократно им потоптанный, выписал одиозному литератору паек, продлив его дни. Я не знаю, будет ли в России еще революция, но вереница оплеванных и покусанных Боженой когда-нибудь потянется к ней с почестями и подаянием. Таков гений места.

12 сентября

Татьяна Доронина, которой сегодня 80, артистка органически фальшивая. Она фальшивит, как дышит, – без всякого усилия, совершенно естественно: уникальный феномен. Искренность, которую так культивировали в шестидесятые годы, и школа, тогда еще великая, почти живая, вот так соединились, скрестились – не на жизнь, а на смерть.

Но сегодня, когда никакой школы нет и в помине, да и с искренностью проблемы, Доронина стала воплощением всего сразу – и чувства, и традиции; она – природа и искусство одновременно. И уже совершенно не важно, что здесь не так. Одна душа поет, другая откликается. Рояль был весь раскрыт и полностью расстроен, как и сердца у нас за песнею твоей.

12 сентября

Во исполнение закона «О противодействии экстремистской деятельности» прокуратура требует запретить в Москве продажу книги Муссолини.

Вот, правда, нет сегодня худшей беды, чем Муссолини. У них экстремисты повсюду, в низах и в верхах, в подворотне и в Думе, площади кипят кровавой ненавистью, и никто не таится, все на ладони, а они разыскали в библиотечной пыли тараканище. Изымают литературу, постижение которой требует усилий, никак не совместимых с «уж я ножичком полосну, полосну». Тут одно из двух: либо идем бить черножопых, мерседесы, пидаров, жидов, хачей, москалей (нужное подчеркнуть), либо сидим, пыхтим, страдаем, пытаясь постичь посредственного интеллектуала столетней давности. Прокуратура, видимо, считает, что пыхтеть преступнее. Чайник давно яростно булькает, вода выплескивается, сейчас все вокруг сварит, а они запрещают свисток, в который уходит пар.

13 сентября

Сначала Роспатент, потом Апелляционный суд, а теперь и суд по интеллектуальным правам запретили название «Шире хари» для «общественного питания» – кабака, то бишь. Высокие инстанции сочли слово «хари» аморальным. И чем им всем не угодили хари? А морды не так аморальны? Рыла? Или можно только личики?

При этом «Япону маму» разрешили, хотя она, прямо скажем, куда гривуазнее. А значит, и аморальнее, по их понятиям. Неужто все дело только в том, что «Япона мама» лучше умеет заносить уважаемым судьям, а у «Шире хари» кошелек узкий? Как хочется сказать: не верю! Со всей пылкостью романтической души своей чаю туманных, зыбких лингвистических оснований.

14 сентября

Митя Ольшанский тут пишет: «Сначала ты думаешь, что Русь – это когда всюду объявления: „кредит“, „кредит“, „кредит“, „деньги“, „деньги без документов“, „много денег прямо сейчас“ и т. п.

Но это еще не настоящая Русь.

Настоящая Русь – это когда самым популярным становится объявление: „Покупаем волосы. Дорого“».

Смысл рассуждения, если я правильно понял, в том, что кредиты это только цветочки, только ягодки кровавого капитализма. А фрукты, как говорил Достоевский, это продажа человека по частям, которая в объявлении «Покупаем волосы. Дорого» простодушно отражена. Мол, доведенная до отчаяния, загнанная в голод, холод и нищету звериным гайдаро-чубайсом, по-прежнему властвующим на Руси, Варвара краса Накладная коса несет свои волосы на алтарь монетаризма, как на эшафот.

Моральную коллизию обсуждать не буду; на мой взгляд, она отсутствует; но исторической правды ради хочу заметить: эпоха кредитов тут ни при чем. «Покупаем волосы. Дорого» было и при большевиках. Свидетельствую: сам продавал. В юности у меня были очень густые волосы, которые к тому же быстро росли и которые я время от времени отращивал до плеч и ниже. Когда, устав от братских плевков трудящихся, летевших в лицо и в спину, я дошел до парикмахерской, стригшая меня тетя вдруг задумалась и предложила: «А давайте мы у вас их купим – вполне сгодятся на шиньон». И, завершив свою работу, собрала волосы в кучку, взвесила ее, сверилась с прейскурантом и выдала мне 10 рублей – гигантские по тем временам деньги. В переводе на сегодняшние что-то вроде 5 тысяч, я думаю. И вопрос, на мой взгляд, только в том, когда волосы шли дороже – при тов. Долгих в ЦК КПСС или в нынешнем Совете Федерации?

17 сентября

Друзья вечером ходили в ресторан «Турандот», разговорились с официантом и узнали, что хуй стоящего там Нептуна время от времени драпируют: его обвязывают простыней, белой и девственной, как платье невесты. Этого требует половина русских свадеб и все, как одна, мусульманские. Последние не просто требуют, а махают руками и плюются на эдакое бесстыдство. Бесстыдство, однако, изваял Джамболонья в середине XVI века, то есть без малого 500 лет назад, – в интерьере «Турандот» воспроизведена копия его знаменитейшего Нептуна. И стоит он там не так просто, дураком с мороза, а в не чуждом себе интерьере, в псевдофлорентийском дворике, который продуманно отсылает ко всему самому изысканному и аристократическому, что только есть на свете, от итальянского маньеризма до русской усадьбы, ко всему самому европейскому в Европе и русской культуре. И вот посреди такой пирдухи – хуй, в самом центре. Правильно говорит Рамзан Ахматович: «У большинства европейцев нет по большому счету ни культуры, ни нравственности». Вот уже 500 лет как нет. Это я к чему? К тому, что противопоставление «элиты» и «быдла» оно не только мерзкое, оно, хуже того, не точное. Нет никакой отдельной пещерной слободы, делегировавшей Милонова и Мизулину на нашу голову, пещера повсюду, во всех элитах, в ресторане «Турандот», в фейковом флорентийском дворике. Ханжество – наша общенациональная идея.

P. S. Прибежали читатели, которых в этой истории поразило только слово «хуй». Все остальное ладно, а это: какой ужас, постыдитесь, нельзя же так! Хорошо, так не нравится, а как нравится? А нравится «мужское достоинство» – та же простыня для Нептуна, только словесная. Но достоинство еще гаже простыни. Оно карикатурный эвфемизм, словно позаимствованный у Зощенко, и поражает даже не мещанской пошлостью, образцовой, выставочной, а брутальным макабром, ровно тем, с чем вроде бы борется. Ведь такое понятие, как «достоинство» – высокое, сложное, многообразное, очень значимое, – сводится к источнику сладострастия, к детородной функции, к мочеиспускательному приспособлению. Вот вам и все достоинство. Разве мало? Этим, собственно, и ужасны замысловатые изобретения ханжества: они гораздо циничнее простодушного мата.

Как-то при советской власти, заняв очередь в поликлинике, принялся от скуки разглядывать стенгазету, посвященную случайным связям. В центр были помещены украшенные виньетками стихи Тютчева:

 
О, как убийственно мы любим,
Как в буйной слепоте страстей
Мы то всего вернее губим,
Что сердцу нашему милей!
 

19 сентября

Текстик Семеляка, прихотливо вьющийся от Авы Гарднер, это чистый восторг, правда. Каждое слово, вся реплика, но особенно вот этот кусок: «Я записал адрес, в смятении повесил трубку и аккуратно спросил у сидевшей неподалеку Yunna Bakal, не знает ли она какого-нибудь Кушнира́, помимо собственно поэта? Ну конечно, говорит Юнна, это музыкальный критик такой известный. А кто же, спрашиваю, еще известные? Ну как кто – Юнна совершенно как Коробочка Чичикову, начала перечислять – Помещиков. Яроцкий… И назвала еще несколько сакральных имен».

Лет двадцать назад я учил корреспондентов Ъ писать светскую хронику. «Тут крупной солью светской злости стал оживляться разговор». Без злоречия разговор не оживишь, светскую хронику не прочтешь, но после первой же самой мелкой соли корреспондентов бы моих выставили вон. Надо было овладеть таким невинным чистосердечным злоречием, к которому придираться совестно. Ничем подобным, они, конечно, не овладели – учить нужно на сегодняшних образцах, а не на Ивлине Во. Вот этот кусок Семеляка я бы поставил в учебник. Как походя, на легком дыхании, превратить сакральные имена в мертвые души, не сказав при этом ни одного дурного слова? А вот так. Никто из светских обозревателей, включая великую Божену, такой техникой не владеет. А может, это и не техника вовсе? Чем жарче пахнет роза, тем больнее она колется.

20 сентября

Как и многие другие дети, я очень люблю и ценю своего отца. На днях он ездил в Петербург, где у него был творческий вечер, и там написал стихотворение, мне совсем родное и близкое. Хочу его здесь выставить.

ПЕТЕРБУРГ

Здравие И. А. Крылова! – Единодушно и единогласно громко приветствовали умного баснописца, по справедливости занимающего ныне первое место в нашей словесности. И. А. встал с рюмкою шампанского и хотел предложить здоровье Пушкина: я остановил его и шепнул ему довольно громко: здоровье В. А. Жуковского: и за здоровье Жуковского усердно и добродушно было пито, потом уже здоровье Пушкина!

М. Е. Лобанов. Обед у Смирдина (19 февраля 1832)

 
Где проспектов параллели
Меж похожих так аллей,
В поле Марсовом в апреле
Вместе с бабушкой моей,
В поле Марсовом на воле
Я верчу свое серсо,
Я отважный рыцарь, воин,
И – упало колесо.
Сердце сжалось, сон, усталость,
Тук-тук-тук… и станет стыть.
Что останется, осталось,
Что извечно, будет быть:
Черный твой квадрат, Малевич,
Остальное все на слом,
Летний сад, Иван Андреич,
Третье место за столом.
 

13.09.2013

24 сентября

Письмо Толоконниковой про сегодняшний мордовский лагерь, который такой же, как три четверти века назад, словно сошедший со страниц «Крутого маршрута», это, конечно, мощнейший удар под дых. Все Надежда расставила по местам. Мы тут стенаем, мы тут страдаем – выставку запретили, фильм не дают снять, нечем дышать, православный талибан вцепился в горло – это ли не Апокалипсис? Нет, мои дорогие, это солнечная воздушная прогулка, зонтики и шляпы, вечный карнавал, отплытие на остров Цитеру.

24 сентября

В продолжение темы Юпитера и Ганимеда. Я сегодня перебрал в компьютере множество картинок на этот сюжет, и все, доложу я вам, прекрасные. И Джулио Романо, и Корреджо, и Рубенс. И везде парящий брутальный орел, и везде Ганимед – сладкий, сладостный и сладчайший. И посреди всего этого тупая мохнатая птица впилась в младенца, кричащего и писающего от ужаса, – панк Рембрандт пришел оттоптаться на священной солее. Очень свободный был жест. И очень шокирующий. Ничего, кроме восхищения и благодарности, мы сегодня к нему не испытываем.

Только не надо мне говорить, что Pussy Riot не Рембрандт, а искусство не вера. Я помню об этом, спасибо. Но хорошо бы к тому же помнить, что свобода всегда шокирует. Независимо от темы, независимо от места, времени и образа действия, независимо от глубины автора – глубина зрителя одинаковая. Эта величина неизменна.

25 сентября

О. Кураев, комментируя сегодня реакцию православных на письмо Толоконниковой, пишет у себя в ЖЖ: «Странная озлобленность вроде бы христиан в комментах вокруг письма из колонии. Письмо ведь не об особых страданиях автора, а о мучениях тысяч заключенных женщин. Человек кричит о боли и унижении. В ответ вроде бы христиане говорят, что наши лагеря – лучшие лагеря в мире и что страдать там положено. Вновь скажу: вспомните диалог доктора Гааза и митрополита Филарета именно на эту тему… И еще после этого письма мне было бы интересно спросить жен гг. полицейских: каково им гладить и чистить мундиры своих мужей, пошитых руками плачущих и униженных рабынь?»

О. Кураев не приводит в этом посте диалога доктора Гааза и митрополита Филарета – наверное, потому, что пересказывал его недавно и считает пересказ ненадобным, мол, его и так все помнят. У меня нет такой уверенности.

Федор Петрович Гааз – святой доктор XIX века, посвятивший свою жизнь облегчению тяжкой участи заключенных. Кони, написавший о нем очерк, свидетельствует, что он ходил по своей комнате в кандалах, желая удостовериться, что испытывает человек после восьми часов этапа, двенадцати часов этапа и так далее. Он хотел все знать про муки, чтобы, не дай бог, их не приуменьшить и сделать слишком мало для страдальцев. Он сделал для них много, даже чрезвычайно много вопреки и светской, и духовной власти. Диалог доктора Гааза с митрополитом Филаретом в книге Кони выглядит так:

«Филарету наскучили постоянные и, быть может, не всегда строго проверенные, но вполне понятные ходатайства Гааза о предстательстве комитета за „невинно осужденных“ арестантов. „Вы все говорите, Федор Петрович, – сказал Филарет, – о невинно осужденных… Таких нет. Если человек подвергнут каре – значит, есть за ним вина“… Вспыльчивый и сангвинический Гааз вскочил со своего места. „Да вы о Христе позабыли, владыко!“ – вскричал он, указывая тем и на черствость подобного заявления в устах архипастыря, и на евангельское событие – осуждение невинного. Все смутились и замерли на месте: таких вещей Филарету, стоявшему в исключительно влиятельном положении, никогда еще и никто не дерзал говорить. Но глубина ума Филарета была равносильна сердечной глубине Гааза. Он поник головой и замолчал, а затем, после нескольких минут томительной тишины встал и, сказав: „Нет, Федор Петрович! Когда я произнес мои поспешные слова, не я о Христе позабыл, – Христос меня позабыл!..“ – благословил всех и вышел».

«Христос меня позабыл!». Кто из нынешних иерархов так скажет, да хотя бы назовет свои слова поспешными?

4 октября

Невозможно читать всю ту агрессивную чушь, которую нынче принято писать про 4 октября. Скажу об этом хотя бы пару слов. Указ Ельцина № 1400 о разгоне Верховного совета – один из самых правильных в постсоветской истории. Это была палата мордов еще хуже нынешней Думы. Оплакивать там некого и нечего. Делать из Хасбулатова и Руцкого столпов парламентаризма и демократии – крайне нелепая идея. Нарушил Ельцин Конституцию или не нарушил, мне было совершенно все равно и тогда, и сейчас. Против Макашова, Баркашова и пр. бандитов и уголовников надо защищаться любыми доступными способами. У генерала Корнилова в 1917 году это не вышло, у Ельцина в 1993 получилось и, слава богу. Несомненно, что именно тогда родился кровавый кремлевский режим, но и он лучше Москвы 3 октября, даже при том, что, как Иван не помнящий родства, все время плюет в собственную колыбель. Либеральная интеллигенция была тогда такой же, как в 1917 году, и такой же, как сегодня – шумной и малость бессмысленной, говорила и делала разные глупости. Как барыня в каракулях, она поскользнулась и – бац! – растянулась. Но ни тогда, ни сейчас не хотелось тыкать в нее пальцем и говорить «гы!». В конце концов, барыня в каракулях – самый человекообразный персонаж поэмы Блока «Двенадцать». Лучше там никого нет.

5 октября

Художника Илью Трушевского называли надеждой современного искусства. Сейчас он сидит за изнасилование, при этом по-прежнему занимается творчеством, и работы его представлены на различных выставках. Colta предложила широкой художественной общественности высказаться. Художественная общественность решила еще раз осудить Трушевского, уже приговоренного судом к сроку.

Если не считать Марата Гельмана и буквально двух-трех миролюбивых голосов, общественность образовала стройный хор людоедов. Ярче всех, разумеется, выступила Екатерина Деготь, которая считает, что «за сексизм институции и отдельных граждан нужно заносить в свой ментальный черный список точно так же, как и за расистские высказывания». И ее отношение к Трушевскому, когда он выйдет на свободу, будет зависеть от того, «как он поведет себя публично после своей отсидки: такая вещь, как искреннее раскаяние, вообще-то существует, так что я буду судить по тому, что я услышу или прочитаю». Вам это ничего не напоминает? Ведь это в чистом виде отец Чаплин и др. фарисейские отцы, требующие раскаяния от Pussy Riot – с той лишь разницей, конечно, что девушки не совершили вообще никакого преступления, а Трушевский совершил – тягчайшее. Но разница эта, казалось бы существенная, не должна играть никакой роли. Требование раскаяния и в том, и в другом случае – одинаковое кликушество.

Преступление не должно остаться без наказания. Оно и не осталось. Был суд, он приговорил Трушевского к 5 годам лагерей общего режима, это, собственно, и есть его искупление вины. Требование раскаяния обессмысливает суд, делает ничтожным приговор, 5 лет общего режима тогда жук чихнул. А ведь художественная общественность только что справедливо охала над письмом Толоконниковой, живописующим ужас зоны; даже если Трушевский находится в чуть более сладких условиях, они все равно не сахар. Три года назад он был насильником, достойным негодования, но сегодня он зэк, достойный сожаления. Неужто не так? Слов сочувствия к сидельцу с ходу не найдешь, зато слов ненависти к нему с избытком – захлебывающихся, как у православного талибана. Зачем тогда спрашивать, откуда он возник?

Церковь – и католическая, и РПЦ в лучшие свои минуты – говорит, что она бичует грех, но не грешников. К грешникам она спешит на помощь, она их любит, она за них молится. Адепты современного искусства живут с опозданием на 2000 лет, как будто Господь наш Иисус Христос никогда и никуда не приходил.

6 октября

В 91 год покончил с собой режиссер Карло Лидзани, он выбросился из окна. Лидзани – итальянский неореалист, работавший как сценарист с великим Росселлини. Его фильм «Повесть о бедных влюбленных» когда-то получил приз в Каннах. Это было почти шестьдесят лет назад.

С тех пор произошло много разного всякого: итальянский неореализм благополучно кончился, наступил неистовый расцвет итальянского кино с последним выходом на сцену большой европейской культуры – Феллини, Антониони, поздний Висконти, Пазолини, но и они все умерли, умерли, большая европейская культура осела в музеях, потом умерло итальянское кино, иссякло, а легендарную Чинечитту купило итальянское правительство, несколько лет назад киностудию по частям стали продавать эффективным собственникам под отели-мотели-бордели, а он все жил, жил и жил. И также все жил, жил и жил режиссер Марио Моничелли, автор любимой советским народом картины «Не промахнись, Асунта», он даже был постарше Лидзани; три года назад в 95 лет тоже выбросился из окна.

А пожилая, засидевшаяся наша власть бодрится и молодится, хочет быть вечной, немереные деньги, непосильным трудом нажитые, говорят, бросает на секрет ее молодости, на продление старости, на бессмертие. Ну, не безумцы ли?

В истории бывает пролог, завязка, пики-спады, кульминация, пусть две, даже три кульминации, развязка, эпилог. Десять, двадцать, тридцать эпилогов это – некуда деться, только выйти в окно.

7 октября

Гениальная история сегодня на Ленте ру. «24-летнюю жительницу поселка Промышленовский города Кемерова признали виновной по 105-й статье УК РФ (убийство). Она приговорена к шести с половиной годам колонии. Установлено, что в марте 2013 года женщина смотрела по телевизору концерт Михайлова. Сожитель приревновал ее к певцу. Началась ссора, сожитель стал хватать женщину за руки. Тогда она прошла на кухню, взяла нож и нанесла мужчине несколько ударов. К утру раненый скончался. Позднее женщина заявила, что не хотела убивать. По ее словам, она не вызвала потерпевшему скорую помощь, потому что считала, что ранения были несерьезными. Женщина утверждала, что действовала в состоянии аффекта, однако психолого-психиатрическая экспертиза этого не подтвердила».

Ведь понятно, что случилось. В телевизоре Он. А тут ходит, нудит, воняет носками и перегаром бессмысленнейшее, опостылевшее существо, от которого никакого толка: денег не зарабатывает, а что зарабатывает, то пропивает; когда не надо, лезет, когда надо, отвернется и храпит. И так всегда. И еще смеет открывать свой грязный рот, ненасытную хавалку, чтобы оскорбить идеал, божество. Низкая проза vs. высокая поэзия. Не подходите к ней с вопросами, вам все равно, а ей довольно.

Как все-таки жаль, что нет больше «Русской жизни».

8 октября

Да простит меня Татьяна Левина, но я продолжу пропаганду невеликого русского художника Богданова-Бельского. Его картине «Новые хозяева» сто лет в обед, она писана в том роковом 1913 году, с которым у нас связаны сплошь декадентские и модернистские обстоятельства, а он отразился еще и в чаепитии с блюдечка, прообразе светлого будущего. Новому хозяину у Богданова-Бельского, разбогатевшему крестьянину или купцу, классицистическая барская усадьба досталась со всем ее поредевшим добром – с чужим предком в золоченой раме, с николаевскими красными креслами, два из которых навсегда приговорены к стенке, с напольными часами, последним, судя по всему, приобретением бывших хозяев. Похоже, что усадьба жила и сопротивлялась до конца, но больше не выдержала, сдалась, и теперь на торжественной ампирной сороконожке лежит сраная скатерка, а на ней у каждого стакана свой сахар, чтобы вприкуску дуть чай с блюдца. Восемь человек за столом, шестеро из них предаются чаепитию таким экстравагантным способом.

У Бунина образом революции стали заплеванные семечками мостовые, победившие варвары их все время лузгают. В «Окаянных днях» это становится наваждением, в котором ненависть уже дышит эросом: «И физически больно от отвращения к нему, к его толстым ляжкам в толстом зимнем хаки, к телячьим ресницам, к молоку от нажеванных подсолнухов на молодых, животно первобытных губах». Чай из блюдечка у Богданова-Бельского уютный, теплый, янтарный. Но он не менее безысходен.

Я застал еще этот обряд. Мой детский друг жил в коммунальной квартире, и там в комнате с выщербленным подоконником, сплошь заставленном геранью, чайным грибом и кактусом, за столом с точно такой же, как в «Новых хозяевах», скатертью сидела баба Наташа, всегда в плотных шерстяных чулках, даже летом, и угощала нас, соседских детей, чаем из блюдечка с сахаром вприкуску, и гладила по голове, и смотрела с такой светящейся нежностью, какой я, пожалуй, больше и не припомню.

9 октября

Мой неаполитанский мастиф Тит с годами стал совсем человеком, но человек к старости глупеет, а он очевидно поумнел. Он ничего не слышал о смерти и никогда с ней не сталкивался, но определенно о ней думает. И ни словом, ни делом, ни чудо-таблеткой, ни плоским утешением я помочь ему не могу. Сокрушительная беспомощность.

23 октября

На обратном пути из Сицилии заехал в Рим, на виллу Боргезе, где снесли дуб – четырехсотлетний, огромный, очень многообразно и причудливо ветвистый, единственный русский дуб, который там был. Остальные дубы на Боргезе в великом множестве – каменные, нами как дубы не опознаются, так, темно-зеленые деревья, к тому же они на век-другой-третий моложе. Русский дуб рос неподалеку от могилы Антиноя, покрывая собой поляну, на которой стояли скамейки, они есть, а дуба нет, поляна лысая; я бегал по ней, не понимая, что случилось, где мой родной, за что его спилили, и кричал, и звал, и плакал. Вернулся в Москву и впервые за неделю зашел в фейсбук, здесь пишут про фильм «Сталинград», какой он ничтожный, какой великий, и все взахлеб – «Осанна! Новый бог дан людям!»

23 октября

В самолете из Рима был только кашель – изматывающий, неодолимый; судороги, падучая кашля, я грешил на курение, ну, на обострение бронхита, хотя с чего бы? В аэропорту меня встретил Андрюша, сразу усадил в машину, простудиться физически не было никакой возможности, однако к вечеру нос был полностью забит, потом воспалилось горло, возникла температура, теперь в добавление ко всему невыносимо болят уши: это какая-то новая опция, до сих пор неведомая. Сна не было и, очевидно, не будет, родина вошла в меня, не смыкая век, с широко открытыми глазами. Родина как болезнь, и, поди теперь, отличи одно от другого.

11 ноября

Мизулина, продолжая играть комическую старуху, решила тут запретить суррогатное материнство, оно-де, «как ядерное оружие, грозит вымиранием не только России, но и человечеству в целом». Зачем, за что, с какой стати лишать людей, по тем или иным причинам не могущих родить, возможности иметь детей, и как это приведет к вымиранию России и человечества в целом (казалось бы, прямо наоборот), – я обсуждать не буду; по существу Мизулину обсуждать невозможно. Но преувеличенность ее выражений достойна внимания.

Тут Мизулина работает грамотно. Русская комическая старуха вот уже двести лет смотрит важно, говорит отважно; речь ее пряма, речь ее резка, речь ее грозна и красочна. И старуха Хлестова, и Марья Дмитриевна Ахросимова, и бабушка из «Игрока», и бабушка из «Обрыва», и генеральша Епанчина, и княгиня Мягкая воинственны, словоохотливы, эксцентричны. Настасья Дмитриевна Офросимова, с которой списаны героини Грибоедова и Толстого, говорила про своих детей «у меня есть руки, а у них щеки» и ко всем взрослым, невзирая на чины и звания, относилась ровно так же.

Комическую старуху в России всегда боялись, комическую старуху в России всегда уважали, она здесь из века в век – центр мироздания. Но вовсе не потому, что она грозная, а потому, что таковой только кажется. Это только кажется, что она все запрещает. На самом деле комическая старуха исполнена любви и милосердия и снисходительности к человеческим слабостям: именно Марья Дмитриевна и покрывает, и жалеет, и спасает Наташу Ростову. Русская комическая старуха была толерантней любого Запада. Так, собственно, и сказывалось у нас христианство. Но ни государству, ни церкви оно больше не нужно.

12 ноября

Едва ли не первый признак Европы сегодня – обилие ряженых в местах гуляний, зарабатывающих таким способом на хлеб. Красавица Нефертити. Маркиза в парике и с попугаем. Стоящий каменным истуканом Черчилль, Наполеон, Майкл Джексон. Застывшие, не моргающие и неподвижные, они любезно кивают головой лишь на брошенную им деньгу. Есть и разные фокусники, есть индусы, висящие в воздухе, а на самом деле, конечно, сидящие на невидимой подставке, много разных на свете чудес, всякой твари по паре в этом ковчеге. Петр Павленский, сделавший себе в мошонке пирсинг и вставивший туда гвоздь на Красной площади, такой же точь-в-точь акционист, совершенно из этого ряда.

Но ни в Москве, ни в Питере нет такого ряда – ни маркиз нет, ни каменных истуканов. Власть не любит фокусов, боится любой самодеятельности. Ну, и получает за это Павленского.

Что должен был сделать мент, увидев человека, сидящего на Красной площади с гвоздем в мошонке? Он должен был поставить перед ним шапку и кинуть в нее монету. Непорядок ведь только в том, что нет шапки, это и надо было исправить. Просидел бы голый человек с полчаса, продрог, вынул бы из мошонки гвоздь и, собрав свое хозяйство, ушел бы с богом.

Вместо этого вызывается машина, запрещается съемка, Павленского тащут в участок и отдают под суд. То есть нам говорят: гвоздь в мошонке не шоу, а политика и преступление. Нагородив табу и любовно их пестуя, власть своими руками создает Павленского.

Спрашивается: кого тащить в участок?

13 ноября

СМИ сообщают, что триптих Фрэнсиса Бэкона «Три наброска к портрету Люсьена Фрейда» ушел на Christie’s за рекордные 142,4 миллиона долларов. Он стал самым дорогим произведением искусства, когда-либо проданным на аукционе.

Я очень люблю Фрэнсиса Бэкона (и Люсьена Фрейда, кстати, тоже). И триптих, судя по всему, замечательный. Но никакая работа Бэкона не может стоить дороже Тицианов, Рембрандтов и Рубенсов вместе взятых. В страшном сне не может такого быть. Это деньги, вкладываемые не в искусство, не в картины, не во что-то осязаемое, а в конъюнктуру времени – вещь подвижную по определению и дико ненадежную. В сущности, это деньги, вкладываемые в пирамиду. Что происходит с пирамидами? Правильно! Очевидное соображение, и оно ведь всем приходит в голову, и никого не останавливает. Интересно, что сам триптих Бэкона в каком-то смысле о том же – о поисках устойчивости, которой не существует.

19 ноября

Астахов проклял политиков, поддерживающих однополые браки, – сообщает газета ру. Театрально выступил мужчина – проклял туеву хучу важного народа, большинство мирового истеблишмента, включая президентов США и Франции.

Мы все глядим в Савонаролы. Но слово Савонаролы было действенным: его боялись, пред ним трепетали, толпы рыдали ему навстречу, художники сжигали свои картины, правители покидали трон. А тут? Проклял-шмоклял. Интерфакс сообщил, газета ру перепечатала. Три человека прочтут и улыбнутся. А проклятые? Никто никогда ничего не узнает.