Текст книги "17 писем А. Толкачёва к студентам"

Погоды под Минском стояли тогда прелюбопытные, и настроение было, прямо скажем, питейное. День клонился к вечеру, а идей никаких не было.

Приехали в гостиницу и пошли обедать и ужинать одновременно. Сидим, рассуждаем, как жить дальше. Тут-то я и делюсь своими сомнениями с режиссёром Вадимом Абдрашитовым. Рано, говорю, из Киева сорвались. Было там одно место, и не даёт оно мне покоя.

– Коля, – спрашивает Вадим Юсупович нашего администратора, вернувшегося с нашими паспортами, и гордого, что ему удалось нас поселить в этой новой гостинице. – Коля, я тебя не очень обескуражу, если скажу, что ночевать в Минске мы не будем, а вернёмся в Киев?

– А я так почему-то и предполагал, – отвечает опытный, но приунывший Коля, которому «в кайф» пришлась гостиница и не «в кайф» было ехать на троллейбусе на вокзал (такси-то мы уже отпустили) и томиться в очереди с сомнительной перспективой приобретения билетов.

Тем не менее, в тоскливых утренних сумерках мы уже были в Киеве, на точке, которая не давала мне покоя. Продираясь сквозь чащобу самосевных кустов, проваливаясь в снегу «вам по пояс», мы смогли увидеть, понять и, наконец-то, определиться с местом строительства декорации на берегу замечательного озера, которое мы под снегом позавчера не увидели. Это место оказалось идеальным по всем параметрам, включая и то, что находилось оно в городе, в Подольском районе, следовательно, недалеко от места будущего проживания группы, что весьма немаловажно с производственной точки зрения. А ведь я это место фотографировал, но непроявленные плёнки валялись в чемодане… И только благодаря некой фотографической памяти и доверию к моим бредням Вадима Абдрашитова, мы вернулись, и всё состоялось.

Буду рад, если эти воспоминания подтолкнут вас к каким-то размышлениям.

О выборе натуры можно рассказывать бесконечно много, и я не удержусь от соблазна поделиться еще некоторыми воспоминаниями. Правда, эти мои байки и рассказы других художников так и останутся забавными или занудными историями, пока сам не помесишь непролазную грязь наших дорог, не отравишься в очередном кафе или не застрянешь зимней ночью в глухом лесу на сломавшемся и полуперевернувшемся «Кировце»… К сожалению, чужой (да и свой тоже) «сын ошибок трудных» не всегда пригождается в дальнейшем. Тем не менее, некоторые особенности этой – одной из главных составляющих – части нашей профессии лучше знать с младости.

1. Уже на стадии прочтения сценария необходимо определить для себя границы географической зоны и варианты её замены без особого ущерба для сюжета и бюджета. Так, например, часто, «по бедности», тайгу снимают в подмосковных лесах, а «заграницу» в советское время сплошь снимали в странах советской же Прибалтики. Ничего, «пипл хавал». Теперь же «пипл» весьма образован и «насмотрен», так что туфту враз видит. Следовательно, ваше знание материала должно быть отменным.

2. Подыскивая места для съёмок, надо помнить, что творческие и производственные задачи неразделимы. В первую очередь – это, по-возможности, комфортное расселение и базирование съёмочной группы, питание, близость железной дороги, компактное расположение объектов недалеко (не более 30–40 км по проезжим в любое время года дорогам) от места проживания. Параллельно с выбором натуры желательно прозондировать возможность найма рабочих для строительства декораций и привлечения народа в массовку. Узнать о строительных рынках и магазинах, о технике и транспорте.

Список может быть продолжен в самых разных аспектах, например, желательно узнать, когда полностью сходит или ложится снег, какая здесь почва, насколько поднимается вода в реке в половодье, какова продолжительность дня в таком-то месяце, где именно, в определённом вами месте для съёмок и строительства декораций, восходит и заходит солнце. Последнее знать бывает особенно необходимо.

И чем больше вы будете иметь всевозможных сведений, тем уверенней будете себя чувствовать. Продюсеры справедливо обвинят вас в непрофессионализме, если вы найдете чудесные места, но вдали от цивилизации и дорог. Учитесь выжимать информацию из местных жителей, но не очень им доверяйте.

Например, выбирая натуру для «Русского бунта», мы, по рекомендации курирующей нас тётеньки из оренбургского отдела культуры, обратились в Общество охотников и рыболовов, где нас приняли со всякими объятиями. Было это в городе Ново-Троицке, что в 340 км от Оренбурга. Не знаю, за какие грехи живут там люди, ибо город, стоящий в степи и покрытый какой-то зелёной медно-никелевой пылью, произвел удручающее впечатление. Но жизнерадостные охотники и рыболовы, после моего рассказа и показа фотографий, в один голос заверили нас, что есть, есть не очень далеко такое место: река Яик (Урал) широкая, пейзажи дикие, степи неоглядные и холмистые и вообще – красота, мы, мол, там рыбу и раков ловим, и на шашлыки с семьями туда ездим, а дорога по степи, она, конечно, условная, но проехать можно, потому что почва каменистая и оттого степь непаханая… Словом, соблазнили. Оставили мы свои иностранные машины с низким клиренсом и забились в местный УАЗ: Народный Артист СССР режиссёр-постановщик Александр Анатольевич Прошкин, оператор-постановщик Сергей Петрович Юриздицкий, ваш покорный слуга, тётенька «от культуры» и два охотника-рыболова. Лето, слава Богу, жаркое, степи, в самом деле, дикие и бескрайние, да и дороге конца видно не было – 60 вёрст оказалось! На шашлыки они с семьями ездят! Не от хорошей, видать, жизни. Ну, делать нечего, трясёмся в жёстком УАЗе. «Барышня» наша бледная сидит, в сиденье вцепилась. Ей-то за что такое наказанье? Сидела бы в своём Оренбурге, в кабинете с кондиционером… Охотники-рыболовы байки травят, взбадривают нас.

Всё-таки приехали. Чуть не написал – «спешились». Натрясло крепко. Вижу перед собой поперёк седой степи полоску кустов и лес железобетонных столбов во все стороны.

– Где же река? – спрашиваю.

– А вот, за кустами, – отвечают.

– Река-то где?

– Да вон же, за кустами!

– Её ж не видно!

– Но река-то есть. Раков там ловим, а вот кострище, мы здесь шашлыки жарим.

– Ладно, а это-то что? – на столбы указываю.

– От, чёрт, а их-то мы и не видели. Как-то ни к чему они нам. А раков под корнями голыми руками ловим…

Так и не увидели мы широкой реки, в которой бедолага Чапай утонул. И как его угораздило? Речка-то вовсе даже не широкая.

А в кино Чапая «утопили» совсем в другой реке. Для придания героизма.

* * *

Друзья, в ваших дипломах, когда вы отмучаетесь на нашем художественном факультете, будет (по традиции) написано, что вы окончили ВГИК по специальности живопись. Вы, конечно же, можете стать великолепными живописцами или графиками. Примеров тому множество. Я же терзаю себя и вас в стремлении подготовить вас к тяжёлой и неблагодарной работе в кино. И тут вам просто необходимо иметь запас всевозможных знаний во сто крат больший, нежели любому живописцу. Одно из этих знаний – история страны родной. В это понятие входит очень и очень многое.

* * *

1985-й год. Четверть века назад. Для вас это так же неосязаемо, как какая-нибудь Великая Октябрьская социалистическая революция или Первая Пуническая война. А меж тем, это было недавно! Только-только на мартовском пленуме ЦК КПСС избран новый генеральный секретарь – молодой и энергичный М.С.Горбачёв. Сильно подули новые ветры. Впереди был ещё год до Чернобыльской трагедии, коренным образом изменившей самосознание всего мира. Ещё были в магазинах продукты, а власть казалась, как всегда, незыблемой.

Мы запустились с картиной «Плюмбум». И очень многое – если не всё – зависело от среды, в которой следовало разыграть эту историю. После наших долгих рассуждений стало ясно, что среда, взрастившая подобного героя – не Москва-столица и не древний провинциальный город, не барачный рабочий посёлок и не безликие новостройки. Родина нашего героя – СТРАНА. Наша страна с её имперскими замашками и «имперской» же архитектурой. Страна и власть, сумевшие изменить генетический код нескольких поколений. Власть, в грош не ценящая жизнь человека ради светлого будущего всего человечества. Система, породившая тысячи «Павликов Морозовых» и пионеров-героев, без раздумий отдающих свои и чужие жизни за идею. Добро и зло так тесно срослись, что стали одним целым. (Вы, скорее всего, даже не знаете, кто такой Павлик Морозов. А ведь был проект памятника ему, который решено было поставить на Красной площади! Что-то помешало, поставили на Красной Пресне. В 91-м снесли).

Понимаете, если герой, придумавший себе «свинцовую» кличку Плюмбум, живёт в Москве, мы как бы сужаем и упрощаем проблему: да, столица – она такая, каких там только выродков не бывает. Поместив героя в любой конкретный населённый пункт, мы в нашей картине расскажем некий частный случай, это будет рассказ о конкретном молодом человеке. А этого-то нам никак не хотелось. Поэтому должен был быть Имперский Город в Имперской Стране. Нам представлялось, что совсем не важно, как эта Страна называется. Александр Миндадзе не затрагивал никаких политических вопросов, и мы не собирались делать ни просоветский, ни антисоветский фильм. Автора сценария и режиссёра в этой теме волновали совсем другие, может быть, более сложные и интересные вопросы. В картине вы не увидите и не услышите ни одного напоминания о так называемой советской власти или о политической обстановке в стране.

И столкнулись мы с очень трудной проблемой. Такого города, который бы безлико являл собой лик ДЕРЖАВЫ, просто не существовало. Основная масса державной архитектуры сосредоточена в Москве и очень узнаваема. Порывшись в библиотеках, я убедился, что никакие города на наши задачи «не тянут». До войны страна строила заводы и «днепрогэсы», после войны восстанавливала разрушенное. При Хрущёве все города обзавелись своими «Черёмушками», которые нам никак не годились.

Кстати, знаете, почему «Новые Черёмушки»? Просто повезло. Первая подмосковная деревня, изничтоженная ради строительства нового жилья(!), носила красивое название – Черёмушки. Это вам не Выхино какое-нибудь. Или того хуже – Паскудино. Представляете, во всех городах необъятного Советского Союза растут, как грибы, свои «Новые Паскудины»!

* * *

Извините, отвлекусь, раз уж вспомнилось… О «чудесах» нашей топонимики. Когда-то – до 1991-го года – был такой город Загорск, единственной достопримечательностью которого являлась известная на весь мир Троице-Сергиева Лавра. Ну, Загорск и Загорск. За горами, значит. В 1982-м году меня попросили сделать для почтового конверта картинку, посвящённую 200-летию Загорска. Изучая материал, я с удивлением обнаружил, что 200 лет исполняется вовсе не Загорску, а Сергиеву Посаду, названному так по указу Екатерины II в 1782-м году! Стал «копать» дальше. Оказалось, что в Загорск он был переименован в 1930-м году в честь революционного деятеля, секретаря Московского комитета РКП(б) Вольфа Михелевича Лубоцкого, придумавшего себе, как и многие революционные деятели, псевдоним – Владимир Михайлович Загорский. Это же совсем меняет дело! Ведь мне в одной картинке надо как-то отобразить всё! И одной Троице-Сергиевой Лаврой во времена развитого социализма никак не отделаешься.

Ещё жив был Брежнев, власть крепка, и танки наши быстры… Ничто не предвещало, что в ноябре (сразу же после его смерти) город с невзрачным названием Набережные Челны переименуют в гордое – Брежнев. Не знаю, каким боком Брежнев к этому городу касательство имел, может, просто по созвучию кому-то там, в политбюро, понравилось. А что, похоже – Набережн… – Брежнев. Пусть будет! Ненадолго получилось…

Когда-то большевики косяком переименовывали города в фамилии и «кликухи» своих партийных соратников: Петроград – Ленинград, Екатеринбург – Свердловск, Вятка – Киров, Самара– Куйбышев, Тверь – Калинин, Царицын – Сталинград, Пермь – Молотов, Мариуполь – Жданов… В когорту партийных вождей каким-то образом «затесался» великий пролетарский писатель, «давший» свой «несладкий» псевдоним Нижнему Новгороду. Но вышеназванные товарищи были хоть как-то связаны с этими городами. На моей памяти, кроме Набережных Челнов, переименовали ещё несколько городов, «чтобы увековечить память о выдающихся деятелях». Рыбинск в очередной раз переименовали, нарекли фамилией очередного Еенсека – Андропов. Тоже ненадолго «увековечили». Следующему покойному – маршалу Устинову – «достался» город Ижевск. (Интересно, знаменитый мотоцикл «Иж» не успели тогда переименовать в «Ус»?). ШарыповО переименовали в ЧерненкО, тоже, видимо, по созвучию. Было, говорят, предложение переименовать город с татарским названием Саратов в Суслов, дабы увековечить бессмертное имя бессрочного идеологического «вождя». Видно, «не дотянул» он до Саратова.

За что же товарищ Лубоцкий сподобился быть «увековеченным» частью своей партийной клички, какими корнями врос он в Сергиево-Посадскую землю? Ни-ка-ки-ми. Он, будучи в вечной ссылке, бежал и, находясь в вечных бегах по «заграницам», всего лишь год с небольшим был секретарём МК РКП(б), пока какие-то нехорошие левые эсеры не бросили в его кабинет бомбу в далёком 1919-м. Ну, похоронили героя на Красной площади, время такое было. Тогда бы, с горя по безвременно погибшему, и переименовать бы им какой-нибудь неблагозвучный Мухосранск в Лубоцк. Или – в Лубок. Не случилось. Кто же спохватился через 11 лет после гибели пламенного революционера переименовать тихий Сергиев Посад? Сталин ведь к тому времени, мягко говоря, не жаловал бывших пламенных революционеров и прочих старых большевиков.

(Заинтригованный своими же воспоминаниями, решил поискать конверт – сохранился ли? Перерыл всё. Не поверите. Нашёл! А в нём 10 рублей – червонец! Ценная, можно сказать, бумажка была. Была. Зачем-то я «заначил» её тогда. Теперь она бесценная. В смысле – не стоит ничего. Так просто и быстро обесцениваются ценности).

Памятник В.М.Загорскому на картинке, посвящённой 200-летию города, названного частью его клички, мне пришлось, конечно, нарисовать, причём, на переднем плане. Для этого я съездил в Загорск, нашёл через местных жителей этот бездарный памятник, неприметно стоявший в каком-то дворе, и сфотографировал его. Долго я искал что-нибудь ещё, чем, кроме Лавры, могут гордиться загорчане. Не нашёл. Но было непременное требование запечатлеть здание райкома и горкома партии. Оно же, кажется, и исполком. Слова понятны? Короче – надо нарисовать дом, являющийся средоточием Власти. Я возмущался, доказывал, что этот отвратительный кишкообразный бетонный сарай никак не компонуется, но начальство, выполняя требования вышестоящего начальства, было неумолимо. Что я мог поделать? Да и не было больше в городе ничего характерного или хотя бы интересного. Противовесом Лавре служил Храм искусств, то есть типовой Дом культуры с колоннами. Он хоть на что-то был похож.

Отсканировано с конверта

Когда я принёс готовую картинку (размер 7,3 × 10,5 см), меня похвалили, но сказали, что Лавры всё-таки много. И очень уж она светлая и праздничная. Надо её подпачкать, постарить, говоря по-»киношному». Тогда, мол, твоя половинка «властного» сарая выигрышно оттенится. И ещё надо, мол, убрать кресты с куполов. Ну, хорошо-хорошо, не убрать, не совсем убрать, а так нарисовать, как будто мы на них смотрим сбоку, так сказать, в профиль. Я отказался что-либо переделывать, сказал: «А, делайте, что хотите, только не ставьте мою фамилию». «Фамилию не ставить мы не можем», – был ответ. С тем и расстались.

Конверт вышел. Картинка даже в искалеченном виде выглядела симпатично и неожиданно – церквей на официальной полиграфической продукции не печатали. (Конверт со знаком почтовой оплаты – продукция, приравненная к денежным знакам).

Из Патриархии пришло благодарственное письмо.

– Видишь, как всё хорошо. А ты скандалил. Да, без крестов. Но напечатали же! Три миллиона экземпляров, между прочим, – тепло сказал мне главный художественный редактор ДИЭЗПО, прекрасный человек, умница и стратег Игорь Михайлович Милюков – отец кинорежиссёра Андрея Малюкова, кстати.

И городу всё-таки явно повезло. Что было бы, если б пламенный революционер, познакомившийся с Лениным в Женеве, придумал себе менее благозвучное «погоняло»?

Такое вот получилось отступление от темы. Впрочем, отступление ли? Так, врезка.

* * *

Вернусь к проблемам «Плюмбума».

Наши поиски подвели нас к пониманию того, что во всей нашей Необъятной есть только город Минск, который может нам как-то подойти. После войны в нем целыми остались три дома, и строили его заново как истинную Столицу Советской Белоруссии, и там есть одна улица, нет, конечно, проспект, и, конечно, Ленинский…

Снова отвлекусь. Ленинским он стал только в 1961-м году. До этого он был… ну, угадаете? Правильно – с 1952-го он был Сталинским. Как эта главная улица Минска называлась в первые послевоенные годы, сказать затрудняюсь (скорее всего – Советская), но в годы немецкой оккупации она называлась – Гауптштрассе, что, насколько я понимаю, так и переводится – Главная дорога. А перед войной она называлась Пушкинской, потому что в 1937-м году Советский Союз с невиданным размахом отмечал 100-летний юбилей… гибели Пушкина! Вся страна праздновала и ликовала. В 1991-м Союз распался, сябры почесали затылки и решили, что несправедливо целых 30 лет такой замечательной улице носить псевдоним В.И. Ульянова, у нас, бульбашей, свои знаменитости есть. И стала улица называться проспектом имени Франциска Скорины. 14 лет этот средневековый учёный, философ, медик, первопечатник и просветитель, основатель восточнославянского книгопечатания, переводчик Библии на белорусскую редакцию церковнославянского языка напоминал о себе не только с табличек на домах, но и в миллиардах всевозможных бумаг и документов, включая паспорта граждан. Надоел! И с 2005-го Главная «штрасса» Минска называется Проспектом Независимости. Похоже, у «незалежных» сябров-бульбашей других проблем нет, и они тратят море денег на очередное переименование единственной приличной улицы своей столицы.

Памятник Ленину на проспекте Ленина

Мой же рассказ о годе 1985-м. Приехали, значит, в Минск и достаточно быстро поняли, что не ошиблись. Прочная «сталинская» архитектура на привокзальной площади убеждала нас в прочности системы, а политизированный и подчас чрезмерный декор зданий утверждал, что живём мы богато и идём правильным путём. Поначалу показалось, что мы попали в какое-то «законсервированное» время – так всё было спокойно и прочно. Здания, правда, почти за 30 лет, прошедших со времени их постройки, сильно обветшали, их давно не ремонтировали, но, во-первых, это не очень бросалось в глаза, а, во-вторых, именно это нам и было нужно. Чуть ли не в первом же дворе мы воочию убедились, что обветшали не только здания. Обветшала система, и очень сильно. Такой картинки невозможно было представить себе никогда! Во все времена так называемой советской власти подобный акт вандализма и святотатства оценили бы высшей мерой наказания. Даже нам, случайно увидевшим подобную картинку, было бы несдобровать. Во дворе дома на Ленинском проспекте валялась (другого слова не найти) обезглавленная статуя Ленина! Ужаснувшись, мы поняли, что страна резко изменилась, и Вадим Юсупович молча встал в ногах поверженного и поруганного идола. Как всегда, для масштаба. Было непонятно, кто и зачем это сделал. Ни реставрировать, ни утилизировать статую явно не торопились. Но рука вождя, ранее к чему-то призывавшая, по замыслу скульптора, а ныне поднятая вверх, как бы моля о помощи, была аккуратно забинтована для лучшей сохранности.

Юные мои друзья, вам, аполитичному поколению, выросшему во времена свержения всяческих кумиров, скорее всего, не понять наших чувств и той оторопи, которую мы ощутили в тот момент. Я, конечно, и раньше видел «вождя» в разрозненном и даже «обнажённом» состоянии, правда, это было во дворах скульптурных мастерских, где ребята ваяли «кормильца» на заказ для всяких колхозов. Но даже там обломки были стыдливо и трусливо накрыты мешковиной. Этот же несчастный вариант кумира валялся во дворе жилого дома, находящегося на проспекте его имени! «Находка» навела на раздумья, но для наших задач не годилась – слишком уж прямолинейным и чересчур откровенным был бы ход. Не ложилось это в стилистику фильма и не соответствовало нашим жизненным позициям. Зачем пинать? Потому что – можно? Уже через два года выйдет фильм Сергея Соловьёва «Асса», где расхристанная молодёжь будет плясать на портрете Брежнева… Ладно, там стилистика другая.

За 10 лет до этого события, в 1975-м, выбирая натуру для «Подранков», я увидел в Одессе великого кобзаря Тараса Шевченко почти в подобном положении – и содрогнулся. Тогда мне это показалось чудовищным кощунством. Но кобзарь с проломленной челюстью сердито взирал на свидетелей своего унижения из-за забора, кроме того, он – только поэт, но не ВОЖДЬ. Да, чуть позже мы почти привыкнем к сносу памятников под радостное улюлюканье толпы – разрушать мы горазды. Даже в партийном гимне «Интернационал», который ритуально пели стоя все делегаты всех съездов, есть слова: «Весь мир насилья мы разрушим до основанья. А затем…». Напрашивается вопрос: А зачем? Зачем – до основанья?! И что такое – «мир насилья»? Любое государство – отточенный веками инструмент насилья. Я, по счастливой случайности никогда не бывший комсомольцем, но имеющий Почётную Грамоту ЦК ВЛКСМ, никак не мог понять (уверен, что сами поющие хором и не особо задумывающиеся над словами делегаты – тоже), в чём они клянутся и к чему так вдохновенно призывают. Не понимаю и теперь. А может быть, Аркадий Коц просто неправильно перевёл с французского?

Памятник Тарасу Шевченко

О, Минск! Город отголосков прошлого. Буквально в соседнем дворе мы обнаружили ещё две статуи. Они стояли в высоченной арке за навсегда закрытыми ажурными воротами и выглядели почти пристойно. Но парочка эта была довольно непривычной и оттого странной. Нас приучили к смычке города с деревней и к бесполой дружбе рабочего с колхозницей.

Но эти четырёхметровые колоссы из алюминиевой выколотки изображали колхозницу с хилым подобием снопа, и, судя по всему, лётчика-испытателя с мужественным лицом под шлемом. Вот эти «ребята» были уже из нашей темы. Они были неполитизированными обломками империи. Это были безымянные герои уходящей эпохи. Статуи как статуи. Элемент городского декора. Не более того. Нас не в чем упрекнуть. Нам нечего инкриминировать. Мы ни над кем не измываемся. Эти статуи непременно надо использовать в картине. Ассоциативно они точно «работают» на тему. Надо лишь «подсуетиться», чтобы их никуда не увезли до съёмок. Показываю вам кадр из фильма. Общий план, панорама. Мальчик куда-то бежал по двору и слегка приостановился, увидев. Пять секунд экранного времени. Всё. Конец кадра. О чём он? Не знаю. Абдрашитова не спрашивал – глупо спрашивать. Всё и так ясно. Тупик. Вечно закрытые ворота и парадные подъезды в стране, «где так вольно дышит человек». Символы успехов и достижений томятся пока на задворках. Идёт спешная переоценка ценностей. Всё, чем якобы гордился советский народ, скоро пойдёт на свалку И добро, если всё это просто будет забыто. Нет, многое, если не всё, будет высмеяно и охаяно. Скорее, скорее на свалку истории, развивающеися, как принято считать, по спирали и не имеющей сослагательного наклонения. А трагедии, как правило, превращаются в фарс.

Кадр из фильма «Плюмбум, или Опасная игра»

И летом мы, совсем уж впопыхах, снова пробежали мимо этих обломков империи. Да, теперь они со стыдливых задворок переместились на откровенную, открытую для всех глаз свалку. Пройдёт совсем немного времени, и (кто бы мог тогда такое представить даже в пьяном горячечном бреду?!) начнут сбрасывать с пьедесталов кумиров нескольких поколений! Лишь ничтожно малой части из них несказанно повезло – они украшают собой Парк искусств, что при ЦДХ. Но скоро, говорят, снесут и ЦДХ, и Парк искусств заодно. Жизнь продолжается, господа-товарищи!

Такие вот коррективы внесла в сценарий, вернее, в ткань фильма минская натура. Это невозможно предусмотреть и даже придумать. Когда-то в кино бытовало выражение: «Сценарий – не догма, а руководство к действию». Творцы, воплощающие на экране идеи, заложенные в сценарии, обязательно должны, на мой взгляд, расширить и рамки сценария, и сами идеи. В противном случае, они будут бездарными иллюстраторами сценария, а не авторами, создающими самостоятельное кинопроизведение на основе сценария. Несомненно, что кино делает режиссёр (то есть он больше всех отвечает за успех или провал данного коллективного творения), но чем больше лепта и заинтересованность всех и каждого создателя и участника кинопроцесса, тем лучше будет кино и тем больше, в результате, получит зритель.

Кадр из фильма «Плюмбум, или Опасная игра»

А Вадим Юсупович Абдрашитов, как обычно, просто стоит. Для масштаба.

* * *

Но эти статуи – игрушки по сравнению с другим «соцреализмом», который я увидел вблизи через год. Нет-нет, ничего особенного, небольшой монумент, который сразу и не заметишь – всего-то 16 метров высотой… Большая группа художников из разных городов и республик Советского Союза находилась в творческой поездке по Волго-Дону. Это тоже был своеобразный «выбор натуры», во время которого мы должны были, оправдав затраты на нас, привезти кучу картинок и устроить отчётную выставку в Волгограде. Как я уже повторял неоднократно, в СССР всё делалось по плану. Нас, как умели, принимали и расселяли, иногда давали транспорт и устраивали экскурсии.

В.Ю. Абдрашитов на фоне декоративных скульптур

Недалеко от городка Калач-на-Дону мы увидели с борта теплоходика монумент на берегу и решили… причалить. Издалека он выглядел вполне компактно. Сойдя на берег, я по «киношной» привычке не поленился и пошёл в гору посмотреть его поближе. Естественно, чем ближе я к нему подходил, тем больше он вырастал. С точки зрения моих товарищей, оставшихся скучать на причале, я всё уменьшался и уменьшался, давая им возможность оценить размер монумента. Когда я забрался на постамент, мне стало смешно, и я призывно замахал руками. Мой друг, бывший однокурсник, известный киевский художник Роман Адамович, тоже путешествующий в нашей бригаде, долго смеялся, глядя на меня, а потом, несмотря на свою комплекцию, легко залез на постамент, и мы начали фотографироваться. Что же так развеселило нас?

Монумент «Соединение фронтов»

Мне доводилось видеть скульптуры большого размера. Когда, ещё учась во ВГИКе, я работал художником в Манеже(!), видел выставленную там голову «Родины-матери» в натуральную величину!

Волгоград. Фрагмент монумента «Родина-мать зовёт»

Её специально для очередной Всесоюзной выставки собрали из отдельных больших кусков. Голова эта занимала всё пространство от пола до потолка, «обняв» одну из колонн. Выставка давно закрылась, огромный, бесконечно длинный в полумраке зал стоял таинственно-пустой, и только голова эта долго пугала нас, вынужденных иногда по разным делам бегать «на рысях» из конца в конец Манежа. Я ловил себя на мальчишеском желании забраться к ней в рот, затаиться и, дождавшись очередного «рысящего» знакомого, напугать его, громко «гугукнув». Родина-мать в 30 раз больше натурального размера человека. Впервые я обратил внимание на то, что скульптура выполнена достаточно «широкими мазками», чего нельзя сказать о монументе, на пьедестал которого мы залезли. Нас почему-то рассмешил двухметровый валенок с грубой фактурой поверхности. Вся композиция, сооружённая в 1955-м году, полностью соответствовала тому стилю, который исповедовал Е.В. Вучетич: «академический, в рамках социалистического реализма».

Страна Советов всегда делала всё самое большое, всегда стремилась всех «заткнуть за пояс». Наша волгоградская Мать была много больше американской Свободы французского происхождения. В 70-х годах она была самой большой статуей в мире! Представьте – только меч имел длину 33 метра! (Видимо, стремление всем «забить баки» – особенность национального характера издревле: если пушка, то – Царь, хоть и не стреляла, колокол – тоже Царь, хоть и не звонил). Меч – тридцать три метра, и вес его чуть ли не 10 тонн!

А тут – весь монумент высотой всего 16 метров. Для Вучетича этот монумент, видимо, был только «разминкой» перед «большим прыжком». «В рамках социалистического реализма» были сделаны фактуры овчинных полушубков и ватных стёганых штанов, а ботинки на одном из героев были аккуратно зашнурованы, и бетонные шнурки кокетливо завязаны «бантиком». Время, меж тем, неумолимо делало своё дело – постамент местами порос травой, а кобура пистолета грозила отвалиться.

Фото на память: «Я там был»

Может быть, именно тогда я задумался о степени условности в монументальном искусстве. Ведь в данной скульптурной композиции главный официальный скульптор Советского Союза механически и фотографически увеличил мужиков-натурщиков до какого-то размера. Где же предел подобного увеличения? На мой взгляд, «мужики в полушубках», вылепленные «академически, в рамках социалистического реализма», выглядят псевдонатурально и смешно. Правильные пропорции их фигур кажутся нелепыми, а шнурки на ботинках и дырки на ремнях вызвали тогда недоумение и печаль. Всё это почему-то напомнило мне висящие в деревенских домах портреты, старательно срисованные художниками-дилетантами с маленьких любительских фотографий.

Фотоэтюд «Я и валенок»

Тщательно подобранные и одетые-обутые натурщики «пёрли» из монумента фальшивостью поз и мимики. (Через некоторое время я видел в разных странах живых людей, зарабатывающих на жизнь тем, что они имитируют собой скульптуры. И это даже умиляло. Здесь же мёртвый бетон имитирует живых натурщиков, застывших в театральных позах. И это неприятно). В чём же дело? Где проходит грань между искусством и подделкой? Чем старательней вылеплены жилы на «мужественных» руках, чем правильнее висят гранаты и автоматы, тем больше меня это «напрягает». Это даже не натурализм. Если бы подобный памятник сваял в натуральную величину какой-нибудь сельский умелец, мне был бы понятен его наив. Но подобной бездушной и бездумной халтуры я не мог предположить даже в Вучетиче. И ведь утверждали проект разные комиссии и советы на самых разных уровнях, вбуханы огромные государственные деньги в эти «штаны и валенки»! Потом, конечно, было торжественное открытие монумента, и люди искренне возлагали цветы. Цветы возлагали, конечно же, не монументу, а своей памяти, как, например, совершенно истово молятся, глядя на икону, не имеющую никакой художественной ценности.