Текст книги "17 писем А. Толкачёва к студентам"

Такие вот мы – особенные во всём!

Вспомнился анекдот, почти похожий на правду. Когда наши инженеры проектировали первую российскую железную дорогу, они спросили Императора Николая Его:

– Нам ширину колеи делать такую же, как в Европе или шире?

– На… шире? – грубо удивился царь-батюшка.

С перепугу ли, сдуру, но перепутали интонацию Императора с вопросительной на восклицательную, и вот уже, почитай, 150 лет серьёзно мучаемся на всех границах, переставляя все вагоны на другие колёсные тележки, потому что наша колея шире, хотя и на лилипутский, но всё же – размер… И изменить это никак невозможно.

А про книжно-макулатурный бум я ёрничал по причине вечной, непрестанной тоски и боли за нас, особенных. По моим наблюдениям, с приходом эры компьютеров – парадокс – бумаги стали изводить в десятки раз больше, а макулатура вообще никого не интересует. Только за последние несколько лет, изъездив Архангельскую, Нижегородскую, Ярославскую, Московскую, Тверскую области, Горный Алтай и Пермский край, я имел печальную возможность воочию убедиться, сколь мы деградировали, чудовищнейшим образом истребляя ЛЕС, который издревле был НАШИМ БОГАТСТВОМ. То, как безнаказанно и безобразно расхищается это богатство, нельзя назвать даже хищничеством, потому что любой хищник ведёт себя разумно, в противном случае он и его потомство в ближайшее время сдохнут с голоду. И только на Нижегородчине я видел микроскопического размера (2–3 гектара) делянку, засаженную молодыми соснами. Везде, везде лес только ВАЛЯТ, валят торопливо, неумело и нещадно. Некрасов с его «Плакала Саша, как лес вырубали» умер бы на месте, увидев современную мощь машинных и алчность человеческих монстров. Извините, ненароком «сковырнул» ещё одну «болячку».

Стыжусь, но в деле спасения родной природы посредством сдачи макулатуры я тогда принял минимальное участие, ибо ни на «Женщину в белом», ни на «Перстень с печаткой», ни на «Похитителей бриллиантов», ни на серию «Проклятых королей», ни на «Голову профессора Доуэля», равно как и на все другие последующие «макулатурно»-литературные издания, меня не хватило.

* * *

Теперь я редко покупаю беллетристику. Многое нахожу в Интернете. Но – вот беда – часто бывает так, что, найдя в Интернете безуспешно искомое ранее произведение, я, обрадовавшись и даже напечатав и сброшюровав его, быстро и благополучно забываю о нём, так и не прочтя. То же происходит и с фильмами. У меня лежит с десяток дисков с бывшими новинками кино, которые посмотреть я так и не удосужился. Может быть, это нормальное свойство любого обладателя – терять интерес к предмету обладания? Во всяком случае – это тема для размышлений и всяких обобщений.

И, может быть, потому нынешняя молодёжь, на мой взгляд, менее любопытна, что всё стало более доступно?

Когда-то, в студенчестве нам дали всего лишь на ночь почитать «Окаянные дни» Бунина. Это были листки папиросной бумаги со «слепым» машинописным текстом и большим количеством раздражающих опечаток, но мы втроём напеременку почти всю ночь читали вслух, отвлекаясь на восторги и комментарии. Спустя годы, обнаружив в Интернете и распечатав «Окаянные дни», я «пробежал» глазами страниц 5–7, улыбнулся, что многое хорошо помню, и куда-то положил. Отчего пропал интерес?

Известно – запретный плод сладок.

В босоногом, вихрастом детстве, находясь в деревне, я совершал с местными пацанами набеги на колхозные сады, рискуя получить заряд соли в какую-нибудь часть тела. Мы набивали полные пазухи незрелыми яблоками, которые потом, надкусив и скривившись от оскомины, безжалостно выбрасывали. И хотя в своих садах такой же кислятины – завались, мы лезли в чужие, потому что – нельзя, потому что – опасно.

Мы иногда читали запрещённую литературу не потому, что она хорошая, а потому, что она – запрещённая, опасная.

Когда-то, не успев дочитать один из томов «Архипелага ГУЛаг», я переснял его на фотоплёнку, о чём упоминал выше. Но я не рассказал, что, пересняв, отдал книжку и успокоился. Кучу кассет проэкспонированной фотоплёнки я проявил лишь через несколько лет, когда срок годности плёнки уже истёк. Мне всё же удалось напечатать с плохих негативов страниц 20–30, и я снова успокоился – ведь теперь негативы не погибнут. Когда, наконец, «Архипелаг» появился в продаже, я купил пару томов, но, признаюсь, тоже толком не читал. 31-го июля 2010 года, я, вернувшись после съёмок в менее задымлённый, чем Москва, Переславль-Залесский, купил в гостиничном киоске «В круге первом», который тогда, когда он существовал только в «списках», мы зачитывали до дыр. Интересно, достанет ли у меня сил, желания и досуга прочесть его теперь?

Когда-то был анекдот:

Сидит бабка и что-то печатает на машинке.

– Семёновна! – кричит ей сосед. – Мемуары сочиняешь?

– Да нет, – отвечает она. – Внуку в школе задали прочесть «Муму», а он литературу читает только в списках.

Иногда, читая «литературу в списках», я удивлялся тупости наших властей. Во-первых, литература, подогретая ажиотажем запрета, быстрее и шире распространяется и вызывает больший интерес у народа, всегда неприязненно относящегося к любой власти. Во-вторых, власти своим запретом и гонениями резко поднимают, говоря по-нынешнему, рейтинг автора. В-третьих, даже самые антисоветские, но опубликованные произведения не причинили бы этой власти такого вреда, какой приносили запрещённые. В-четвёртых, – и это едва ли не самая большая, на мой взгляд, ошибка недальновидных цензоров, – часто в список «нерекомендованных к изданию» попадали слабые произведения посредственных авторов, которые впоследствии делали себе на этом имя, числясь в непризнанных гениях и десятилетиями гордо нося «терновый венец великомученика».

Примерно то же самое происходило и с фильмами. «Андрей Рублёв», например, лет 20 пролежавший «на полке», всё равно был многократно просмотрен, изучен и растаскан на цитаты коллегами-кинематографистами. Десятки же других, «многострадальных» лент, вызывали лишь недоумение, когда запрет был снят.

Власти в своём радении о благе народа, по-моему, никогда не отличались умом. Ещё, кажется, Герцен писал о том, как быстро распространился картофель во Франции благодаря умной политике Тюрго, который разослал всему высшему сословию картофель на посев, строго запретив давать его крестьянам. Но тайным указом велел не препятствовать им красть и тоже сажать картошку. За короткое время картофель заполонил всю Францию. (Вот вам ещё конкретный пример, что запретный плод – сладок). В России же заботливые власти доказывали глупым крестьянам преимущества заморского овоща перед всякой там репой и брюквой при помощи розог и картечи и вбивали кулаками урядников и казаков картошку в пасть упрямому селянину вместе с зубами. Так, привезённый из Голландии ещё великим Петром и ставший впоследствии, пожалуй, главным национальным продуктом, картофель был насаждён в России лишь в середине 19-го века.

Вот и мы, педагоги и преподаватели, иногда путая кнут с пряником, пытаемся, по мере своих слабых сил и возможностей, чему-то научить студентов, что-то им доказать. А студенты… студенты, пришедшие, казалось бы, учиться, мечтавшие и готовившиеся, выдержавшие огромный конкурс и испытавшие радость ощущения себя студентами, довольно быстро начинают лениться, «сачковать», кое-как выполняют задания и всячески сопротивляются любой программе обучения. К сожалению, амбиции и упрямство у студентов далеко опережают знания и стремление к ним.

Дорогие мои! Задайте себе вопрос: «А хорошо ли я знаю, например, русскую литературу хотя бы в пределах школьной программы?». Признайтесь, что и в школе вы, всячески сопротивляясь и изворачиваясь, учились весьма посредственно.

Тысячи амбициозных абитуриентов ежегодно заполняют коридоры ВГИКа, имея представление о Чехове, в лучшем случае, по мультфильму «Каштанка».

Вспомнился, по-моему, очень хороший анекдот.

Два мужика копают яму под фундамент для памятника.

– А кому памятник-то будет? – спрашивает один.

– Да этому, как его, Чехову.

– A-а, это который «Муму» написал?

– Да не-ет, «Муму» другой написал.

– Вот у нас вечно так: один написал, а памятник другому ставят!

Недавно я узнал, что Вадим Юсупович Абдрашитов дал своим студентам – будущим режиссёрам! – задание непременно прочитать за лето ряд книг. Угадайте – каких?

Список состоял из названий тех произведений тех авторов, которых они проходили по школьной программе. Судя по всему – прошли… мимо, не читая.

– Представляешь, – сетовал Абдрашитов, – я иногда не знаю, понимают ли они вообще то, что я им говорю. Сравниваю какой-то персонаж с Катюшей Масловой или Соней Мармеладовой и прихожу в ужас, выяснив, что студенты не знают, кто это такие…

С появлением калькуляторов мы быстро и радостно забыли таблицу умножения. С наступлением эры глобальной телефонизации и компьютеризации мы очень облегчили работу почте. Но писать письма молодёжь стала многократно больше. Она ловко строчит корявые «эсэмэски» и сутками сидит в разных чатах, обмениваясь информацией и эмоциями на чудовищном языке. Понимаю, что это – не есть показатель всеобщей деградации, но тенденция успешного освоения лексикона современной «Эллочки-людоедки» с уголовно-дебильным уклоном весьма очевидна.

Исходя из многолетнего опыта общения со студентами, с сожалением констатирую, что подавляющее большинство из них не обучено не только грамотно писать, но и не умеет читать. Для нашей профессии это, можно сказать, катастрофично.

Друзья! Учитесь читать! Ведь одной из основ профессии художника кино является грамотное во всех отношениях понимание сценария, понимание слова!

Я иногда зачитываю вслух студентам куски текста того произведения, которое они же выбрали для работы, а потом задаю самые разные вопросы, убеждаясь из их ответов, что они не утруждались при прочтении пониманием незнакомых для них слов и выражений, а заполнять зияющие пробелы в своём образовании им попросту лень. Да, мы, как всегда, ленивы и нелюбопытны. И это, пожалуй, главные наши беды вместе с «дураками и дорогами».

Студент ныне, мало того, что «пошёл» какой-то хилый, болезненный – часто пропускает занятия по болезням, не подтверждённым впоследствии никакими справками, – так ещё норовит улизнуть с занятий, на которые, осчастливив мастера, пришёл. Покажет свои работы, послушает вполуха замечания, немножко повозражает и поупрямится «для порядка», потом откровенно заскучает и начинает отпрашиваться, выдумывая всевозможные причины. Обычно я отпускаю. Зачем удерживать против его воли человека, добровольно пришедшего учиться? Зная, что любое обучение – это, так или иначе, насилие, я всё равно уверен, что армейский принцип – не умеешь – научим, не хочешь – заставим – для вуза непригоден. А «линяет» студент с занятий, потому что ему нелюбопытно увидеть, что сделали его сотоварищи и что скажет мастер по поводу их темы и их работ. Такой студент, как правило, интересен только сам себе.

Дорогие мои студенты! Учитесь быть любопытными, не стесняйтесь задавать вопросы, обнаружив этим своё незнание. Ведь, получив ответ, вы будете знать чуточку больше. Не ленитесь добывать самую разную информацию. Она расширит ваш кругозор и всегда может пригодиться. Обязательно перепроверяйте полученную информацию – так вы уменьшите количество неизбежных ошибок, а знания станут объёмней.

Работая над любой, даже, казалось бы, очень простой и знакомой темой, изучите то, что находится «вокруг и рядом», постарайтесь понять предпосылки возникновения данного произведения и условия его написания, непременно ознакомьтесь с биографией автора, обратите внимание на круг его друзей и интересов, характер политического строя и географического положения страны, в которой жил автор и живут персонажи, осознайте их социальный статус, попробуйте «влезть в их шкуру», чтобы лучше понять их характеры и «среду обитания»… Постарайтесь прочесть другие произведения данного автора и многократно перечитывайте вещь, над которой вы работаете, внимательнейшим образом следя за стилем, композицией и языком автора…

Эти советы – всего лишь капля напоминаний о том необъятном море несистематизированных знаний, коими вы должны обладать, работая над любой темой. Короче – без добросовестного и глубокого изучения материала, по-моему, в нашей профессии работать нельзя. И бессовестно. Учитесь ставить себе самые неожиданные задачи и искать пути их решения. Никто, кроме вас, их не решит, если, конечно, вы хотите быть художниками, а не бездумными исполнителями чьих-то замыслов, придумок и указаний.

* * *

В качестве примера расскажу всего лишь одну «историю» из нашего с Виктором Ивановичем Юшиным многолетнего совместного педагогического опыта.

Тема семестрового задания – «Русская классика». Мы предложили почитать и взять для работы любое небольшое произведение И. А. Бунина. Встреча с великолепной прозой Бунина – всегда праздник. Для художников – двойной праздник: Бунин замечателен не только прекрасным и «вкусным» русским языком, но и потрясающими описаниями природы, быта, костюма, вниманием к разнообразным деталям.

Одна из студенток выбрала один из моих любимых рассказов «Натали», и мы благословили её на работу.

Естественно, мы многократно и терпеливо разъясняли и советовали студентам, на что надо обращать особое внимание при прочтении произведения и работе над темой. Но, зная по опыту, что студенты читать не умеют, я обычно заготавливаю «каверзные» вопросы.

Итак, барышня сама выбрала рассказ «Натали». Значит, она должна была читать его, как минимум, не единожды и очень внимательно, сделать разные выписки, составить список вопросов себе и нам, собрать кой-какой изобразительный материал по теме… Несколько недель она «читала», а когда принесла первые свои наброски, мы снова убедились, что научиться грамотно читать – дело трудное. Уже по первым «почеркушкам» было видно, что студентка плохо слушала наши советы, рассказ читала очень невнимательно, а потратить время на изучение материала просто поленилась. Пришлось устроить «показательный допрос», в ходе которого она и мы убедились, что по теме она не знает абсолютно ничего. Ведь она даже не удосужилась прочесть биографию Бунина!

(Много лет я пытаюсь буквально заставить студентов начинать работу с изучения времени и места рождения автора, пытаюсь научить их пользоваться географическими картами, которые ныне – хвала Интернету – стали более чем доступны, и из которых художнику многое становится понятным. Тщетно! Сколько ни доказывай, что писатель, как правило, «живописует» родные и знакомые места, редкие студенты прислушиваются к этим настоятельным советам и даже требованиям).

На одной из её картинок был нарисован некий «среднеарифметический» «помещичий» дом, стоящий на невнятном бугре, на фоне невнятной же «кучерявой» растительности. (Не хватало только пруда с лебедями на переднем плане, чтобы стать эскизом для намалёванного на клеёнке ковра). Открываю рассказ и зачитываю: «Я походил по саду, лежавшему, как и вся усадьба, в речной низменности». Ладно, не заметила описания, бывает. Привычная невнимательность к «буковкам».

– Дом, – спрашиваю, – деревянный или каменный?

– Деревянный, – отвечает.

Открываю заранее подчёркнутые строчки: «Потом мы стояли на балконе, облокотись на каменную балюстраду…» и «…опиралась на нагретый солнцем старый камень балюстрады…»,

– Видишь, – говорю, – Бунину не лень было описывать такие детали, а тебе эти детали почему-то неинтересны, ты, следя за сюжетом, судя по всему, «картинок» не видишь. Кстати, где происходил бал студентов, в каком городе? И в какой губернии находилась усадьба?

– Кажется, Воронеж… – робко отвечает студентка.

– Замечательно! – радуюсь я. – Выходит, не напрасно дядя Бунин столько раз упоминал родное с детства название. Смотри: «…– кстати, кто она, – откуда? – Наша воронежская, из прекрасной семьи…», а вот какая деталь: «… покрасивее причесал свои чёрные мокрые волосы, подстриженные вчера в Воронеже…», а тут даже дважды название повторяется в одном предложении – «…был бал воронежских студентов в Благородном собрании в Воронеже». А где, кстати, находится Воронежская область?

Ответом был потупленный взор.

– Ну, хотя бы приблизительно! Севернее Москвы, западнее, или южнее? – допытывался я. – Неужели не интересна география страны родной? Вот поэтому ты нарисовала эти невнятные домики… Читай внимательно, что дядя пишет: «…только что село солнце, горел закат. Справа краснел против него правильный ряд белых одинаковых хат…». Смотри, как вкусно – краснел ряд белых хат… Что такое хата, знаешь? Нет? И в словарь заглянуть досуга не было? Тогда читаю дальше: «…бессознательно вышел на широкий шлях, пролегавший между усадьбой и хохлацкой деревней немного выше её, на степном голом взгорье. Шлях вёл в пустые вечерние поля. Всюду было холмисто, но просторно, далеко видно».

Короче, в очередной раз выяснилось, что барышня не только не поняла, не увидела в рассказе ничего, кроме сюжета, но и не захотела ничего понять и увидеть. Пришлось долго и подробно объяснять ей, кто такие хохлы и кацапы, почему хаты белые, что такое шлях, пришлось быстренько и схематично рисовать карту юга России и её «украин», дабы хоть как-то заполнить пустоты образования. Ведь милая и очаровательная студентка сама нимало не озадачилась, прочтя у Бунина: «…она в холстинковой юбочке и вышитой малороссийской сорочке…». Я прочитал ей коротенькую лекцию по истории России, рассказал, что такое Малороссия, а заодно – что такое Белая Русь, Великая Русь и холстинковая юбочка. Внутренне я бесился, прекрасно понимая, что все наши усилия напрасны, мы с Виктором Ивановичем наперёд знали, что работать барышня ни в какое кино не пойдёт, что она благополучно выйдет замуж, благополучно родит, благополучно же защитит диплом и будет благополучно жить без этого дурацкого кино… Но я, неприятно ощущая, как утекает время, скудно отмеренное расписанием на всех студентов, торопливо и настойчиво пытался пробиться через её лень и безразличие, пробиться к ней, где за спокойной красотой внешности должна была быть мятущаяся душа молодой девушки, остановившей нынче свой выбор именно на «Натали». Впопыхах перекачивая свои немногие знания по этой теме, я, в который раз, наивно надеялся пробудить в ней интерес к выбранному ею же произведению, к слову, к изображению, к самой себе… Её красивое лицо оставалось безмятежным. Заранее зная ответ, я, на всякий случай, почти злобно спросил её, помнит ли она, сколько лет было Бунину, когда он написал этот рассказ? Получив, естественно, отрицательный ответ, я, наконец-то, удивил её, сообщив по секрету, что столь молодой рассказ «дядя Бунин» написал, имея всего лишь 71 год от роду, живя уже больше 20 лет вдали от Родины и, видимо, очень скучая по своему воронежскому раздолью.

Нам так и не удалось научить эту студентку самообучаться путём кропотливого и самостоятельного изучения материала, путём самокопаний и самоистязаний…

В остальном же наши прогнозы относительно её судьбы полностью сбылись.

* * *

Хочу затронуть ещё одну проблему «буковок», напрямую связанную с изображением, а именно – с грамотностью начертания шрифта.

В любом фильме, как и в жизни, вы видите всевозможные буквы на вывесках, лозунгах, объявлениях, афишах, бортах грузовиков и пароходов… В кино они подчас несут главенствующую смысловую нагрузку. И от того, насколько грамотно и точно будет «работать» на экране тот или иной шрифт, иногда зависит смысл и судьба эпизода, а то и фильма.

Каждый шрифт должен соответствовать задачам. Вы же не напишете лозунг «Да здравствует 1-е Мая!» готическим или старославянским шрифтом, равно как вряд ли додумаетесь сварганить на православном надгробии эпитафию каким-нибудь «хиппи-шрифтом», заплетя его арабской орнаментикой. Шрифт, как и всё на свете, имеет свои законы. При этом он, как и всё на свете, постоянно меняется, подчиняясь влиянию времени и моды, технологий и… политики. По характеру начертания шрифта можно судить о культуре хозяина вывески на овощной лавке или о прочности политической и военной мощи сверхдержавы. Если, например, забабахать название мультфильма «Ну, погоди!» бронзовой объёмной «Антиквой» на чёрном фоне – станет страшно. Но страшно станет и при виде вывески «Ритуальные услуги», если сделать её шрифтом, заимствованным у киножурнала «Ералаш».

Когда-то в первом классе начальной школы был очень страшный для некоторых первоклашек предмет под названием «Чистописание». На уроках чистописания нас учили по «Прописям» правильному написанию букв в тетрадках, расчерченных плотными косыми линейками. Надо было очень внимательно следить за наклоном букв, ровностью строчек, плавностью соединительных «хвостиков», а также – за соответствующим нажимом пера, с которого всегда норовила соскочить клякса. Немногим удавалось получить заветную «пятёрку». (Моя дочь уже училась в эпоху шариковых ручек и о многих «глупостях» эры перьевых ручек ничего не знает. Исстари профессия писаря была в почёте, и князь Мышкин, как известно, недаром гордился своим каллиграфическим почерком. Нынче этот талант не в ходу). В средней школе на уроках черчения нас учили правильному, утверждённому ГОСТом, начертанию «чертёжного» шрифта…

С тех пор искусству шрифта меня учила жизнь. В достопамятную пору училищной младости мы зарабатывали на хлеб и прочее написанием несметного количества лозунгов, в коих перед каждым праздником у любого учреждения была острая нужда. Наша нужда в деньгах вынуждала нас набирать тьму заказов. Мы наловчились писать лозунги безо всякой разметки, подчас вдвоём «гоня» текст с двух сторон, чтобы соблюсти симметрию путём сжимания или растягивания букв в середине лозунга. Перед праздниками мы загодя «сметали» с прилавков аптек и парфюмерных отделов самый дешёвый (4 коп.) «Детский» зубной порошок, который, будучи разведённым на снятом (обезжиренном) молоке или казеиновом клее, был лучшими «белилами» для испещрения километров кумача непритязательным «брусковым» шрифтом. Надо сказать, что умение писать-рисовать «буковки» неплохо кормило многие поколения студентов. Я, например, учась во ВГИКе, изредка писал всякие объявления о партсобраниях, числясь механиком 7-го разряда на ближайшей от общежития автобазе. Ещё я, числясь, кажется, уборщицей, довольно долго писал объявления аж в самом Центральном выставочном зале, то бишь – Манеже. Кроме того, рисуя иллюстрации в разные журналы, я писал-рисовал и названия рассказов. Но тут меня довольно быстро урезонили, устыдив тем, что я отнимаю хлеб у художников-шрифтовиков. Зато полный карт-бланш я получал, делая книжные обложки, плакаты и почтовые марки. А для одного из своих фильмов меня даже попросили нарисовать титры.

Но, как говорится, «шли годы, смеркалось…» Художники-шрифтовики все вымерли или ушли в управдомы. Почти сбылась мечта Ильича – теперь каждая кухарка может сварганить на своём ПК любую красивую афишку, нимало не задумавшись. Однажды киносудьба свела меня с барышней, гордо назвавшейся дизайнером и уверенно заявившей, что она, кроме всего прочего, обучалась и шрифтовому дизайну. Обрадовавшись и извинившись за задание, я попросил её сделать трафарет для набивания на стене простого слова «ТУАЛЕТ». Она сразу же начала старательно размечать бумагу, и к концу рабочего дня гордо осчастливила меня плодами рук своих. Выглядело это примерно так:

Как видите, старательная барышня-дизайнер поместила все буквы в одинаковые клеточки с одинаковыми же интервалами между ними. Сразу стало ясно, что об архитектонике шрифта девушка имеет смутное представление, а понятие «оптический пробел» ей не знакомо вовсе. Не желая обидеть её, я использовал этот трафарет, рассудив, что в фильме такое написание имеет право быть, но больше не обременял её подобными заданиями.

В старых машинописных текстах все буквы, невзирая на их индивидуальность, занимали одинаковое место и располагались чётко друг под другом. Это объясняется техническими особенностями тех машин. Ныне же существует несметное количество разнообразнейших шрифтов, которыми можно пользоваться, «засунув» их в компьютер, который будет достаточно хорошо расставлять буковки по местам, в автоматическом режиме определяя промежутки между буквами. Значит, ребята-разработчики шрифтовых программ немного думали-волновались и об эстетике, и о целостности зрительного восприятия слова. Вот как выглядит то же слово, набранное на компьютере похожим шрифтом:

Очевидно, что ширина букв различна, а пробелы кое-где вовсе отсутствуют. Слово выглядит целостнее, так как оптически буквы расположены более ритмично, чем у «барышни», сделавшей ширину букв одинаковой, и одинаковыми же сделав пробелы. Поэтому буква «У» у неё визуально «отскочила» от «А», а «Л» и «Е» «прилипли» друг к другу. Компьютер, как видим, справился с задачей лучше, чем старательная барышня-дизайнер.

Однако, предлагаю свой вариант, немного изменив в Фотошопе ширину пробелов:

Прищурьтесь, и вы увидите, что площади пробелов визуально стали более равнозначны.

А сейчас я напечатаю на этом компьютере слово с «неприятным» соседством букв «Г» и «А», «Т» и «А», и посмотрим, как машина расставит все буквы в слове ГАЛЕТА.

Очевидно, что компьютер с заданием справился не лучшим образом. Возможно потому, что Word – не Photoshop, и тут не заложены всякие «высокохудожественные» тонкости. Я попробовал набрать то же слово в других, существующих у меня программах. Результат меня не удовлетворил. Вот что выдал Photoshop:

Как видите, и в этой программе компьютер просто расставил буквы данного шрифта на равном расстоянии друг от друга. Возможно, уже где-то существуют «умные» программы, способные различать буквы и каким-то образом следить за визуальными пробелами, но мне они не известны, поэтому я, по старинке, расставляю буквы «на глазок». И никакая машина в этом деле – не помощник.

Относительно недавно, до наступления эры всеобщей компьютеризации, хорошие художники-шрифтовики были востребованы практически везде, особенно – в полиграфии. Иные из них зарабатывали больше живописцев и даже монументалистов, причём, в отличие от последних, им не приходилось «ломать» себя и подстраиваться под дуновение дыхания Власти. Искусство шрифта – самое чистое из всех видов искусства.

Ныне, используя в своих «компах» десятки тысяч шрифтов (и зачем их столько?!), мы не задумываемся, что все эти шрифты придумали художники. Например, шрифт Times, которым я сейчас набираю эти строчки, был создан художником Стенли Моррисоном в 1931-м году для Лондонской газеты «Таймс», став впоследствии универсальной гарнитурой. Некоторые художники обессмертили свои имена созданием новых шрифтов, которые потом получили названия по фамилиям авторов. Например, есть гарнитуры Кудряшовская энциклопедическая и Словарная Кудряшова, есть Банниковская и Телингатерская. Шрифты придумывали многие книжные графики, в том числе наш непревзойдённый В. Фаворский и великий американец Рокуэлл Кент.

Гражданский шрифт, введённый Петром Первым в 1710-м году, по сути, мало изменился и поныне. Лишь отдельные литеры претерпели изменения.

Любой, даже самый, казалось бы, «расхристанный» шрифт имеет свои «железные» законы и жёсткую архитектонику построения. И законы эти надо, как минимум, понимать. Будь моя воля, я непременно ввёл бы на нашем факультете – хотя бы факультативно – занятия по «шрифтовой грамоте». Для работы в кино такие знания – утверждаю по своему опыту – просто необходимы.

Очень давно, работая над фильмом «Остановился поезд», мы столкнулись с проблемой отсутствия в городе Серпухове (где мы снимали) здания, мало-мальски годящегося для объекта «Гостиница». Проблема оказалась настолько серьёзной, что мы уже отчаялись что-либо придумать. Придумка пришла, как ни странно, не ночью, а ярким солнечным утром. На площади стоял (он цел и поныне, его даже «улучшили») довольно большой «павильон», приспособленный под магазин «Детская обувь», и я обратил на него внимание в плоскости нашей проблемы. Здание было смешное, очень советское, с колоннами, балюстрадой и арочными окнами, но одноэтажное и какое-то лилипутское. Подумалось: если быстренько сгородить на крыше кусок стены с окнами, «намекнув» этим на двухэтажность здания, добавить вывески и другие «причиндалы», то домик, пожалуй, может «сканать» за гостиницу. Написал эскизик, чем убедил себя и товарищей в возможности такого решения. Так и сделали, так и сняли.

Вы будете смеяться, но через два года в том же Серпухове (уже для фильма «Парад планет») нам снова понадобилась «гостиница», но ещё ниже рангом – Дом колхозника. Эта задачка оказалась посложней.

Серпухов, магазин «Детская обувь»

Эскиз к фильму «Остановился поезд»

Там, по задумке, герои, переночевав в «Доме колхозника», отправляются из своего полутёмного, но ясного прошлого в светлое, но туманное будущее. Я обнаружил в одном из углов центральной площади (с названием площади могу наврать, но памятник там чудом сохранился) очень замызганный вход в какую-то контору, а рядом – арку-подворотню. Из этого-то угла я и вознамерился сделать объект. Беда была в том, что «полутёмное прошлое» почти весь день освещалось солнцем, а «светлое будущее» было достаточно тёмным из-за деревьев, растущих за аркой. Но отступать было некуда, за нами – как обычно – Москва. Пришлось пошить несколько больших чёрных полотнищ и натянуть их, тем самым пригасив освещение над всем объектом. А до того я по несколько раз в день заезжал на площадь и отмечал по часам время наиболее яркого освещения пространства за аркой. Сейчас с завистью к самому себе – прежнему – вспоминаются времена, когда художник мог выгадывать состояние освещения, а потом назначать время съёмок! Ныне про такие «капризы» все давно забыли – «лудят» когда ни попадя. А тогда на один такой коротенький кадр – вышли мужики из двери и куда-то пошли – не жалелось ни сил, ни времени. И задолго до съёмок был, естественно, выбор натуры и время на написание эскизов. В этом эскизе я практически (почти с натуры) нарисовал всё, как там было. Добавил только, конечно же, вывеску и другие мелочи, придумал лужу, как очень характерную деталь нашей провинции, «притащил» остов ржавого автомобиля, как некий образ безысходности, «повесил» вечно горящую лампочку и «приподнял» статус захолустья дурацкими, грязными рекламными стендами о пользе мяса кроликов и «птицы». Эскиз получился настолько убедительным, что ни у кого не возникло и тени сомнения в необходимости этого объекта именно в таком виде. Хочется похвалиться, что Вадим Юсупович Абдрашитов забрал в экспедицию несколько эскизов и расставил их у себя в гостиничном номере, надеюсь, для душевного настроя. А наш любимый оператор Владимир Карлович Шевцик однажды поздним вечером, встретив меня в коридоре гостиницы, заволок к себе в номер со словами: «Надо посоветоваться». Оказалось, что он выпросил на время у Абдрашитова этот эскиз и внимательно его изучал.