Текст книги "Парацельс. Гений или шарлатан?"

И обнаружение золотых жил, и их истощение объяснялись чудесами. Про одного горнозаводчика рассказывали, что его жена шикарно одевалась. Она была высокомерной и отказалась подать нищей милостыню. «А ты не боишься, что можешь стать такой бедной, как я?» – cпросила нищенка. «Ерунда, – воскликнула дама, – скорее мое кольцо может всплыть, чем такое случится!» Она сняла с пальца золотое кольцо и швырнула его в бурный поток ручья. Через несколько дней в ручье поймали крупную форель. Ее готовили к столу для пиршества в доме горнозаводчика. Когда рыбу вскрыли, в ее животе оказалось это кольцо. С этого момента у богатой семьи все пошло вкривь и вкось: золотые жилы оскудели, и семья разорилась. От ее дома остались одни руины.

Таких историй Теофраст слышал много и в них верил. Он был суеверен, как и большинство его современников. Посещение рудников вызывало у доктора двойственное чувство. Он восхищался мастерством химиков и металлургов. Добыча полезных ископаемых кормила многие города. С другой стороны, качество жизни шахтеров свидетельствовало о вопиющей несправедливости в распределении извлекаемых богатств.

По уровню оплаты шахтеры не уступали средним горожанам. У них не было отпуска, но в праздники они могли отдохнуть в таверне. Убогим домикам шахтеров было далеко до дворцов знати. Чтобы сохранить право на жилье в горняцком городке, вдова должна была оставаться женой горняка. Шахтеры умирали от болезней или от несчастных случаев в молодом возрасте и, как правило, не доживали до 35 лет. Женщинам доводилось на своем веку схоронить до семи мужей. Одна из них рассказывала о своем последнем муже: «Он несколько лет плевал кровью. Умер в 32 года, а какой раньше был крепкий! У него пары от плавильни всю грудь выели». В семьях рудокопов больше половины рожденных детей умирали, не дожив до года.

Теофраст осматривал шахтеров и слушал, как они дышат. Когда его размещали на ночевку в шахтерские семьи, мужья так жутко храпели, что нельзя было заснуть. Горный мастер познакомил доктора с Герхардом, который работал на очистке золота. Это был старик – сгорбленный, седой и морщинистый, с пылью, въевшейся в кожу. Он, правда, был на редкость подвижен, прекрасно знал свое дело и с доброй улыбкой показывал все Теофрасту. Тот заметил, что десны у старика покраснели и распухли. Этот признак и запах изо рта позволяли предположить отравление ртутью.

– Тебе надо хотя бы на время бросить работу, Герхард. И основательно подлечиться, – посоветовал Теофраст.

– Мне отдыхать нельзя. Я же семью кормлю! Я тут давно работаю, уже ко всему привык.

– А сколько тебе лет?

– Только что сорок стукнуло!

«Cорок?! Он же всего на восемь лет старше меня!» – ужаснулся доктор.

Теофраст знал, что люди, живущие в областях, где есть ртуть, менее здоровы, чем в других местах. Какой же каторжный труд у шахтеров – целый день работать в холодном, сыром подземелье, где нечем дышать, с чадящей лампой на зловонном жире! Рудокопы вдыхают пыль и вредные пары из медной или свинцовой руды, а в этих парах мышьяк и другие яды. В результате возникает язва желудка, гробятся легкие. Отложения в них Теофраст сравнивал с винным камнем, который образуется в бочонке с прозрачным вином, оставленным для созревания. Здесь доктор убедился в том, что при добыче и переработке руд у горняков из-за вредного химического воздействия появляются особые болезни.

Теофраст подготовил наброски для книги о болезнях шахтеров. В ней он описывал изменения легких, вызванные вдыханием вредной пыли в плохо вентилируемых шахтах: «В легких оседает всякая гадость, прилипает, как смола к дереву. Из-за их высушивания обесцвечивается лицо, трескается печень, появляется мучительная жажда. Оболочка желудка разрушается подобно коре дерева, о которое потерся бык». Наряду с этим он обнаружил у некоторых рудокопов болезнь, которая через несколько веков оказалась раком легких и была вызвана радиоактивным излучением. Он пришел к новому и важному выводу: шахтеры, подвергающиеся длительному воздействию вредных паров, более чувствительны к другим заболеваниям.

В старинных рукописях о таких болезнях ничего не было сказано. Как же их лечить? Теофраст предлагал, например, остаток после высушивания сладкого сока ясеня или травы, смешанные с молоком. Но он понимал, что все известные лекарства были недостаточно эффективными, а иногда и нелепыми. Для лечения рака, например, предлагалась мазь из человеческих испражнений. Необходимо было искать новые средства и вместе с тем улучшать условия труда.

Доктор столкнулся еще с одним загадочным явлением. Недолгое пребывание в некоторых заброшенных штольнях благотворно действовало на организм. «Для хорошего здоровья здесь есть всё: и целебные источники, и дивный горный воздух, и прекрасные места для прогулок в горах летом и зимой. Нет ничего дороже здоровья, – думал Теофраст. – Как легко его потерять! И как жаль, что золото почему-то ценится дороже. Когда-нибудь люди это поймут, и они станут сильными, здоровыми и счастливыми».

Горный мастер привел его в лабораторию. Чего там только не было! На столах и на полках помещались всевозможные сосуды, трубки из стекла, из керамики или из металла, перегонные кубы и сосуды для перегонки с водяным паром, реторты, колбы и стаканы. Рядами выстроились бутыли и банки с разными веществами. Теофраст просмотрел их: кислоты, киноварь, реальгар, поташ, cода, ртуть, ляпис, сера… На полках лежали образцы минералов.

Теофраст знал, что по цвету дыма при накаливании руды можно понять, что она содержит и как ее плавить. Например, голубой дым указывал на то, что в ней содержится медная лазурь, желтый – аурипигмент, красный – реальгар, а зеленый – малахит.

Здесь доктор чувствовал себя, как рыба в воде. Взяв у мастера осажденное золото, он добавил к нему концентрированную соляную кислоту. Затем постепенно доливал при перемешивании концентрированную азотную кислоту, пока золото не растворилось в этой смеси кислот («царской водке») полностью. Перенес раствор в фарфоровую чашку и выпарил его при очень осторожном нагревании, так, чтобы раствор не кипел. При охлаждении горячего раствора выделились кристаллы. Их Теофраст отфильтровал и высушил. Они были светло-желтыми, легко расплывались на воздухе, имели горький и терпкий вкус. Вещество легко давало раствор лимонно-желтого цвета, от которого на пальцах появлялись пурпурно-красные пятна. Доктор был доволен: получилась золотохлористоводородная кислота, которая на коже превращалась в золото.

Половину кислоты Теофраст отдал мастеру, а половину поместил в плотно закрытую баночку и забрал себе. Вещество следовало бы еще недели две-три подержать над осушителем, но это можно будет сделать дома. Несколько крупинок он растворил в воде. К полученному очень разбавленному раствору добавил немного водного раствора поташа, тоже разбавленного, а затем при нагревании осторожно, по каплям, раствор танина. Наконец образовался красный почти прозрачный раствор «питьевого золота». Теофраст знал, что этот раствор при хранении неустойчив, но теперь из своей кислоты он сможет в любой момент у себя дома получить питьевого золота сколько угодно.

Луиза, получив золотую тинктуру, пришла в восторг. За три недели пребывания на водах супруги посвежели, и маркиза все реже пользовалась своей коляской. Она ходила еще с трудом, но гораздо лучше, чем прежде. Семья Бентивольо поблагодарила Теофраста и пригласила его как-нибудь приехать к ним в Феррару. Обе стороны расстались, довольные друг другом, и в середине июня 1525 года Теофраст вернулся в Зальцбург.

* * *

Доктор как будто попал в другой город. Здесь кипела гражданская война, тогда как в других частях Германии крестьяне уже потерпели поражение. Лютер, глашатай Реформации, призывал подчиняться не церкви, а Божьим повелениям. Но со светской властью он ладил и требовал от крестьян покорности: «Ослу – плеть, кладь и пища!» Лютер уверял их, что они живут вольнее и приятнее правителей: им ни о чем не надо думать, а правители о них заботятся. В послании «Против кровожадных и грабительских полчищ крестьян» реформат призывал князей убивать мятежников, «как бешеных собак».

Ученый-гуманист Эразм Роттердамский, прежний поклонник Лютера, был потрясен этим и написал ему: «Ты не хочешь признать этих бунтовщиков своими учениками, но они-то признают тебя своим учителем!» С Лютером резко спорил и священник Томас Мюнцер. Он призывал установить «царство Божие» на земле, где не будет ни князей, ни господ: «Самое скверное на земле то, что… сильные делают, что хотят. …Наши владыки присвоили себе в собственность все живущее. Рыбы в воде, птицы в воздухе, растения на земле – все принадлежит им… Бог сказал – не укради, но они… не следуют этому… Они притесняют всех людей, грабят бедных земледельцев и ремесленников». Тому, у кого находили хотя бы одну листовку с проповедью Мюнцера, угрожали тюрьма и смертный приговор.

Мюнцер cтал самым известным вождем мятежников и возглавил в Центральной Германии крестьянскую армию. Он был проповедником, пламенным оратором, но воевать не умел. Восьмитысячное войско мятежников было плохо вооружено и не имело конницы. В мае 1525 года у города Франкенхаузена перед началом решающей битвы на небе появилась радуга. Мюнцер обратился к повстанцам cо страстной речью и заявил, что это отличное предзнаменование: «Бог и правда на нашей стороне! Он не допустит, чтобы в нас попали вражеские пули и ядра!» Крестьяне в это поверили. Но первые же выстрелы вражеских пушек развеяли их надежды – крестьянская армия была полностью разгромлена. Мюнцера схватили и вместе с 53 бунтовщиками обезглавили. Их тела, насаженные на копья, еще несколько лет были выставлены на стенах города Мюльхаузена. Тысячи последователей Мюнцера были перебиты или сожжены. Повстанцев пытали, казнили и в назидание остальным вешали на деревьях вдоль дорог.

В Зальцбурге восстание началось позднее, чем на юге и в центре Германии. В конце мая 1525 года в долине Гаштайна в неурочный час раздался звон колоколов. По этому сигналу восставшие выступили против зальцбургского архиепископа. Делегаты от горожан, шахтеров и крестьян встретились в Бад-Хофгаштайне, сформулировали свои требования из 14 пунктов и потребовали отставки Ланга. Решительнее всех против него выступили горнозаводчики из Гаштайна и Рауриса. Предприниматели при выплавке благородных металлов не могли обойтись без свинца из Каринтии. Из-за вмешательства Ланга, его законов и пошлин за свинец приходилось слишком дорого платить. Мятежники набрали и вооружили отряд наемных солдат, в основном из шахтеров. Командиром отряда был выбран горнозаводчик Эразм Вайтмозер, а главным организатором восстания стал Мартин Цотт.

Рудокопы в те времена носили оружие, а некоторые из них побывали на войне и умели воевать. Совместная тяжелая работа на шахтах сплачивала их. Шахтерские отряды были самой сильной частью крестьянских армий. Восстание охватило также соседние Каринтию и Штирию. Повстанцы быстро заняли важный перевал в горах и добрались до Зальцбурга. Население города вступило в союз с мятежниками и открыло им городские ворота. На следующий день крестьяне ворвались во дворец Ланга и уничтожили все найденные там документы. Они поселились в комнатах, где он жил, и там развешивали и сушили свое белье.

События застали Ланга врасплох. Против кардинала собралась армия из 60 тысяч крестьян и шахтеров с палицами и вилами, а в его распоряжении были лишь 300 ландскнехтов. Кардиналу пришлось спастись бегством и укрыться со своими приближенными и солдатами в крепости Гогензальцбург. Она была расположена на высокой скале над городом и слыла неприступной. Здесь Ланга осаждало войско мятежников. Правителя защищали толстенные двойные стены и высокие башни. Глядя из башенных бойниц на улочки Зальцбурга, на своих подданных и прихожан, Маттеус Ланг чувствовал себя, как заключенный в тюрьме, и, казалось, впал в безумие. Он был загнан в ловушку и безмерно одинок. Кругом одни бунтовщики. Все его предали, абсолютно все.

Вот до чего довел яд проклятой лютеранской доктрины! Ее надо было выжечь каленым железом. Скорее можно было ожидать, что небо упадет на землю, чем то, что он лишится своего положения. Его, великого юриста и дипломата, ближайшего человека к императору, как затравленного зверя, загнала в ловушку неотесанная чернь. Неужели эти проклятые зальцбуржцы до него доберутся? Как он был прав, когда не доверял этим жалким людишкам, а особенно городским ремесленникам и прочим нищебродам! Этим смутьянам сам дьявол не страшен, потому что им нечего терять. Надо выиграть время, дождаться помощи, тогда он еще с ними рассчитается!

Из башен замка пушки с дьявольским грохотом начали обстрел города. На открытом месте и на мосту через реку Зальцах нельзя было больше показываться. Крестьяне отвечали огнем из своих пушек, но это были совсем другие орудия – с деревянными стволами, стянутыми железными обручами. Когда оружейный мастер заложил в две такие пушки слишком сильный заряд, стволы у них разорвались. Крестьяне сочли его предателем и казнили. Такие пушки не могли проломить крепостных стен. Попытка устроить подкоп и взорвать крепость тоже не удалась: скала была слишком твердой. Работавшие погибали, на них сверху бросали брандскугели или огромные камни. Мятежникам не удалось взять крепость, но Ланг в течение двух месяцев оставался в блокаде.

С этого времени жителей Зальцбурга в шутку стали называть «мойщиками быков». По легенде, при осаде крепости мятежники cверху на стене увидели одного быка. Защитники крепости, страдая от голода, решили доказать крестьянам, что у них еще осталась еда. «Подумаешь, у них всего один бык!» – насмехались мятежники. Но на следующий день появился новый бык – белого цвета, потом красный, а потом в пятнах… Осажденные каждый день перекрашивали быка. Нападавшие поверили, что в крепости остаются большие запасы продовольствия, и сняли осаду. Счастливые защитники крепости вышли из нее и торжественно отмыли быка в реке.

В реальности осада была снята лишь после долгих переговоров. На помощь кардиналу первым пришел граф Дитрихштейн, губернатор соседней Штирии. Его армия наемников двинулась в наступление в долине реки Энн, убивая и сжигая все на своем пути. Она добралась до шахтерского города Шладминга и расположилась там лагерем. Войско повстанцев во главе с горным мастером Михаэлем Грубером находилось в это время у перевала Мандлинг. Грубер разделил его на два отряда, и они в результате труднейшего марша через горы в ночь на 3 июля одновременно и неожиданно ворвались в Шладминг.

Армия Дитрихштейна была наголову разбита. Несколько сотен солдат и большая часть офицеров погибли, а сам он был ранен и попал в плен. 200 ландскнехтов из его армии перешли на сторону мятежников. Это была крупнейшая победа восставших в годы крестьянской войны. Под барабанный бой крестьяне собрались и устроили суд над графом. Ему припомнили казни и издевательства над крестьянами и хотели посадить его на кол, но потом всё же решили пощадить. Дитрихштейна арестовали, доставили в замок Верфен и держали там как заложника.

Ланг давно просил о помощи австрийского эрцгерцога, Баварию и Швабский союз. 16 августа 1525 года большая армия союза, наконец, появилась вблизи от Зальцбурга. Повстанцам пришлось сдаться, и 31 августа был заключен мир. В результате кардинал Ланг остался правителем Зальцбурга. Он пошел на незначительные уступки восставшим и добился того, что богатые горожане и горнозаводчики перешли на его сторону. Грубер и Вайтмозер, предводители крестьян и шахтеров, сложили свои знамена и присягнули Лангу на верность. Крестьянская война потерпела поражение и в Зальцбурге.

Кардинал Ланг гарантировал всем повстанцам безнаказанность и обещал рассмотреть их жалобы. Впрочем, он, как и эрцгерцог Фердинанд, не принимал таких обещаний всерьез. Вскоре по приказу эрцгерцога над мятежниками был проведен суд. Шладминг был разрушен дотла, а деревни вокруг сожжены. Сотни повстанцев были повешены. Лишь немногим удалось спастись бегством, но Ланг своим указом запретил предоставлять им убежище. Крестьян и горожан епископства обязали возместить ущерб от войны и обложили новыми налогами.

На чьей же стороне был Теофраст? Ходили слухи, что он был в Зальцбурге одним из зачинщиков мятежа. В действительности доктор в прямой конфликт с властями не вступал и в мятеже не участвовал. Позиция Лютера его возмущала – симпатии Теофраста были на стороне бедных и угнетенных. Однако он исходил из того, что так уж все устроено Богом. Бедные не должны завидовать богатым: «Я не раз видел, что и богатые испытывают тяжелейшие страдания, мучительные болезни. Не дай Бог, если дело и здесь, в Зальцбурге дойдет до войны!» Между тем война преследовала Теофраста и всюду шла за ним по пятам.

Доктор не раз оказывал помощь горожанам, раненным при обстрелах из крепости. Однажды к нему пришел плотник Уве и попросил его приехать к нему в деревню под Зальцбургом. «Будь добр, взгляни на этого парня, – Уве подвел доктора к постели. – Он помогал мне во дворе и покалечил ногу. Встать на нее и то не может». У больного, кроме того, на теле оказалось несколько ран, к счастью, не опасных.

Теофраст приготовил больному микстуру, чтобы снять боль. Потом он промыл раны крепким вином и на одну из них наложил придуманный им пластырь, эффективный при лечении ран. Перелом оказался закрытым. Доктор привязал к ноге дощечку, объяснил Уве, что делать дальше, и добавил:

– Язву на левой голени будете лечить мазью из сырной плесени, овечьего навоза и меда. Двадцать дней.

Теофраст знал о лечебном действии плесени из древних монастырских книг, хотя представления об антибиотиках и микробах появились веками позже. Овечий навоз не был приятным лекарством, но на его смеси с медом хорошо росли плесневые грибки.

– Когда он сможет встать? – спросил Уве.

– Через полтора-два месяца, не позднее. Вначале пусть встает только с костылем, – посоветовал Теофраст.

По тому, как выглядел этот парень, как он был напуган и по обрывкам разговоров доктор понял, что об этом лучше помалкивать. Вполне вероятно, что парень был из Шладминга, но не будет же Теофраст на него доносить!

* * *

После заключения мира в Зальцбурге Теофраст постепенно входил в ритм мирной жизни. В таверне радовал гостей циркач Петер. После выступления он подошел к доктору с просьбой:

– Что-то моей жене нездоровится. Ты не поможешь?

– Безусловно, помогу! Пусть зайдет завтра с утра. Ты знаешь, где я принимаю?

– Да. Она скажет, что от меня.

– Я ее помню, – улыбнулся Теофраст. – А как твоя дочурка?

– У нее все хорошо.

– Удивительная девочка! Как будто совсем без костей!

Теофраст побывал в цирке только два раза. Жена Петера была гимнасткой и выступала вместе с дочерью. Но больше всего ему запомнились три клоуна. Они вызывали общий восторг. Двое высоких, а один – небольшого роста. Все на одно лицо, как близнецы: в рыжих париках и с красным носом. Жаль, что сегодня они не пришли. Впрочем, засиживаться тут было некогда. Теофраста ждали работа над сочинением и новые исследования.

Прошли две недели. Вдруг доктору на голову свалились неприятности. Вечером он пришел домой, а слуги там не оказалось. На следующий день утром зашла соседка. От нее доктор узнал, что Каспара забрали два стражника и увели в тюрьму. За что его арестовали, она, как и Теофраст, понятия не имела. Доктор ушел на работу в баню. Часа через три его позвал к себе в кабинет хозяин. Рапль был чем-то взбудоражен. Он прижал палец к губам, оглянулся и шепнул:

– У меня для тебя новости, Тео. Не очень-то хорошие. Арестовали твоего слугу…

– Да, я знаю. Он не мог сделать ничего плохого. Это недоразумение. Его скоро отпустят, я уверен.

– Тео, не перебивай меня. Дело очень серьезное. Каспар взялся лечить женщину в деревне под Халлайном и отравил ее. Она умерла. И он еще взял с нее деньги!

– Каспар взялся лечить?! Он же ничего не умеет! Когда это случилось, Ганс?

– Когда ты уехал в Бад-Гаштайн. Неужели он тебе не сказал? Вернулся ее муж, а жены дома нет. Он поговорил с соседями, cо священником и впал в ярость. Муж поклялся, что до всего докопается. И в буквальном смысле – труп могут выкопать. Где твой Каспар взял яд?

– Наверняка у меня. Где же еще? – нахмурился Теофраст.

– Из парня под пытками такое выдавят! Ты окажешься его сообщником и колдуном, – предупредил Ганс. – К тому же на тебя пришел донос, что ты будто бы в тавернах подстрекал крестьян к бунту. Это еще хуже. А если эти два дела объединят в одно? Ланг с бунтовщиками не церемонится.

– Бредовые обвинения! Что же ты предлагаешь?

– Бежать из города, Тео. И немедленно! Так чтобы кроме нас двоих никто об этом не знал. Пройдет время, и все забудется.

– Что значит немедленно, Ганс? Мне же надо собраться!

– Скорей бросай все – дай Бог хотя бы живому выбраться! Налегке бежать лучше. Наш кардинал – законник, а бумаги требуют времени. До тебя доберутся дня через три, но не позже. И смотри, нигде не показывайся! Так что давай прощаться.

– Спасибо, Ганс, ты настоящий друг!

– Ты мне хорошо помогал, Тео. Счастливого пути!

Они пожали друг другу руки, и Теофраст ушел. Домой заходить было опасно. Побродив в местах почти безлюдных, он направился в таверну. Сегодня опять выступал циркач Петер, на этот раз вместе с жонглером. Потом Теофраст подошел к нему и тихонько предложил выйти на улицу.

– Как дела, Петер? – спросил доктор.

– Неплохо. Жена выздоровела. Спасибо, Теофраст. Она хотела еще что-то у тебя спросить, но не получится. В городе неспокойно. Наш цирк уезжает.

– Когда?

– Завтра утром. Я получил разрешение. А у тебя как дела?

– У меня беда, Петер. Меня преследуют, хотя не за что. Надо скрыться из города – срочно и тайно. Ты меня не выручишь?

Петер задумался и что-то взвешивал. Но откликнулся быстро:

– Помнишь, Теофраст, все признали меня безнадежным? А ты меня спас. Неужели ты мог подумать, что я тебе откажу? Я тебя спрячу – уедешь вместе с нами. А сегодня переночуешь у меня.

– Спасибо!

«Вот это удача! – думал Теофраст. – Только что два несчастья сразу, но должно же мне было хоть в чем-то повезти. А этот парень мне всегда нравился. С виду шутник и балагур, но надежный!»

На следующий день рано утром к городским воротам подъехали кибитки. Это был целый кортеж: у циркачей было полно реквизита. У ворот дежурили трое стражников. Они направили Петера к главному.

Как его зовут?

Он любит, когда его называют «господин Ленц».

В пристройке к городской стене за большим столом, заваленным всякой всячиной, сидел усатый вальяжный мужчина. Петер сказал, что у него есть разрешение на выезд.

– Посмотрим, посмотрим, – проворчал начальник. – Разберемся спокойно, без спешки.

Он хлебнул вина из бутылки, стоящей на столе, и вздохнул: бутылка кончилась. Перевел взгляд на Петера:

– Значит, уезжаете? А мне нравилось к вам ходить. И клоуны тоже уезжают?

– Да, господин Ленц, – подтвердил Петер. – Я вас помню, ваша милость. Вы еще сидели в первом ряду.

– Я тебя тоже помню, – проворчал тот. – Ты у меня взял платок, а он оказался в последнем ряду. Как же ты это сделал?

– Не помню, господин Ленц. Как-то само получилось, ваша милость, – извиняющимся тоном ответил Петер.

– Я думал, ты его прожжешь, а вещь-то хорошая. Где твоя грамота на выезд?

– Так я же вам ее сразу отдал, господин Ленц! Неужели вы не помните?!

– Да память-то у меня хорошая… Странно, а где же она тогда?

– Должна быть у вас на столе, ваша милость. Куда вы ее положили? Может, она под шляпой?

Хозяин кабинета поднял шляпу. Из-под нее выпорхнул голубь, полетел к окну и заметался по комнате. «Ох уж эти фокусы!» – возмутился Ленц. Его взгляд переключился на бутылку, и он ахнул. Вместо нее на том же месте стояла другая бутылка, только полная. Он распечатал ее и немного отхлебнул. Гм, вино совсем недурное! Достал платок, вытер усы. Странное дело, в кармане он нащупал несколько монет. Но их не могло там быть! Ленц держал деньги только в кошельке. «С этого фокусника глаз нельзя спускать! – подумал он. – Хотя парень-то вроде неплохой. Циркач, а, гляди-ка, соображает, что к чему!»

– Ах да, господин Ленц! – спохватился Петер. – Вы же сунули мою бумагу под коробку!

На столе под коробкой действительно лежала грамота с печатью. В ней были указаны имена и фамилии выезжающих – всего пятнадцать человек. Начальник прочитал и пригласил Петера на улицу: «Пойдем, проверим!» Впрочем, придираться не хотелось, да и бутылка ждала на столе.

Вдвоем они прошли по кибиткам. Циркачи называли имена, а начальник стражи сверял их со списком и пересчитывал. В последней кибитке сидели три клоуна. В ней было навалено столько всякой всячины, что ногу некуда поставить. Клоуны сидели на табуретках вокруг здоровенного сундука и резались в карты. Играли азартно, с выкриками, с размаху швыряя карты на сундук. Те самые клоуны, которые так полюбились Ленцу: двое высоких, а в середине – небольшого роста. Все трое на одно лицо: веснушки, рыжие волосы, красный нос.

– Имена! – вяло, по инерции гаркнул проверяющий, но клоуны увлеклись игрой и его не замечали.

– А разве вы их не узнаете, ваша милость? – удивился Петер.

– Да узнаю я их – кто ж их не знает? – смущенно ответил Ленц. – Открыть ворота! – cкомандовал он. – Проезжайте!

Кибитки двинулись в путь. Они проехали совсем немного, когда клоуны прекратили игру и сбросили парики и носы. Один из них, невысокого роста, открыл сундук. Из него вылезла дочка Петера, которая там свернулась калачиком.

– Ты не задохнулась, моя милая? – клоун нежно обнял девочку.

– Все в порядке, дядя Теофраст. Вы же сделали дыры, чтобы я могла дышать.

Что же оставил Теофраст в Зальцбурге? Он взял с собой только рукописи, сумку с лекарствами и инструментами и еще кошелек, в котором денег хватило ненадолго. А все имущество и ценности, которые доктор обеих медицин, вылечивший уже немало больных, прошедший через три войны и побывавший на золотых приисках, нажил за 32 года своей жизни, осталось в Зальцбурге и было перечислено в акте. Этот акт составил городской писец Михаэль Зецнагель, чтобы вещи Теофраста не пропали.

Аккуратный Михаэль ничего не упустил. В списке числятся две печи для опытов, четыре латунные ступки и две кружки, два стакана, светильник, деревянная астролябия (полезная вещь, но «в разбитом состоянии»), гардероб доктора: два сюртука, один печеночного цвета с беличьей подкладкой, другой – черный с черной подкладкой, камчатый жилет и кожаный пояс, «почти до конца вытертый». В доме были также обнаружены портрет отца, много рукописей и больше 30 книг. Для того времени это была солидная личная библиотека.

Свое первое сочинение доктор закончил 15 августа 1525 года. Теофраст полюбил этот город и его жителей. Вспоминая песни, услышанные в тавернах и на улицах в дни праздников, он назвал Зальцбург землей поющих крестьян, а также «добродетельным, истинно немецким городом». Правда, здесь не было университета и ни одной крупной типографии, а это было необходимо ему для работы. Прощай, Зальцбург! Или все-таки до свидания?