Текст книги "Черный Гетман"

– Вон, значит, как, – хохотнул кошевой. – Оно и понятно, парень ты видный, от баб позору терпеть не привык. А что, ежели и в Киеве тебе какая-то зазноба гарбуза подарует?[33]33
  По народному обычаю, девушка в знак отказа сватающемуся парню вручала ему тыкву.


[Закрыть] Тоже уйдешь?

– Я здесь жениться не буду, – нахмурился Ольгерд. – В Полесье с лихвою хватило сватовства. Пока что думаю лишь о службе…

– Ой, хлопче, от тюрьмы, сумы да супружеского ложа не зарекайся, – вздохнул кошевой. – Ну да ладно, балачки[34]34
  Балачки – бесполезный, пустой разговор.


[Закрыть] это все. Если серьезно, то просьба Тараса для меня считай что приказ. Сегодня гостем будешь, стол соберем, потолкуем за доброй чаркой. Переночуешь у меня, а завтра в полковую канцелярию съездим. Наш полковник гайдуков себе набирает, буду тебя пропонувать[35]35
  Пропонувать – предлагать.


[Закрыть]. Если в стрельбе себя покажешь – непременно возьмет, ценит он метких стрелков.

– Попробую, – кивнул Ольгерд. – Но сразу говорю, что по горшкам несилен палить, все больше в бою приходилось.

Старый казак кивнул с уважением, размышляя о чем-то, подошел к распахнутому окну. Выглянул на двор. Вдруг заметил там нечто и переменился в лице.

– Кто это топчется у сарая? С тобой приехал, что ли?

– Да, со мной, – Ольгерд, привстав у стола, увидел, что кошевой рассматривает скучающего Сарабуна. – Это лекарь…

– Лекарь!!! – заревел Малява почище черниговских зубров. – Да то же тот самый лиходей, что меня в походе чуть на тот свет не отправил!!! Я лихорадкой тогда занемог, а он прописал мне горилки с двумя ложками пороху. Сам гетман наш, Богдан, говорит, так лечится… Я и выпил, щоб его чорты в прогорклом масле жарили… Подослан он был ляхами, не иначе. Едва богу душу не отдал, думал, кишки все спекутся, до сих пор животом маюсь, горилку почти не пью да на кашах сижу, словно старец беззубый.

«Только этого не хватало», – с тоской подумал Ольгерд.

– Не гневись, кошевой, – попробовал урезонить он казака. – Я-то совсем не ведаю о тех делах, а Сарабуна сотник Тарас знает отлично. Может, и обознался ты. Охолонь, а потом уж все и решим.

Но слова, предназначенные для того, чтобы урезонить вспыхнувшего как сухой хворост хозяина, достигли действия прямо противоположного.

– Не гневись?!! – зарычал казак. – Да у меня почитай шестой год как кол для него заготовлен…

Ольгерд понял, что если сей же час не прекратить этот нехороший разговор и не остановить готового лопнуть как перегретый казан кошевого, то через какую-то минуту, когда сюда ворвутся охранники, его с Сарабуном жизнь не будет стоить и ломаного медяка.

– Никакого кола не будет, – твердо ответил Ольгерд и для пущей убедительности перенес руку с пояса на сабельный эфес.

Урезонить разъяренного казака встречной угрозой оказалось не лучшей мыслью. Вспомнилось, как в персидском походе перепуганные насмерть погонщики пытались остановить слона, которому изобретательные донцы всунули под хвост тлеющий уголек. Таким же угольком и оказались для кошевого Ольгердовы слова. В глазах у кочуровского кровника вспыхнул нехороший рысий блеск.

– Так ты, значит, с ним заодно, убить меня заслан?! – С этими словами он ринулся на Ольгерда.

Не теряя времени на бесполезные уговоры, Ольгерд отскочил к идущей вдоль стены деревянной полке, схватил первый попавший под руку тяжелый, а стало быть, не пустой горшок и метнул его в голову кошевого. Снаряд попал точно в лоб, Молява охнул, закатил глаза, безвольно опустил свои граблеподобные руки и осел на пол. Тут же и выяснилось, чем был наполнен горшок, – по щекам кошевого поползли языки белого липового меда.

Ольгерд, не мешкая, отволок обеспамятевшего казака за печку, накинул на него сверху рушник, отдышался и спокойно вышел за дверь, где стоял встревоженный джура:

– Что там такое, пан? Звал кошевой?

– Да нет, – хмурясь, будто чем озабочен, ответил Ольгерд. – Главного-то в письме не было сказано, а новость я ему на словах передал не шибко и добрую. Вот он и разгневался. Велел не тревожить пока. Размышляет.

Джура, судя по оторопевшему виду, никак не мог примерить к старому казаку слово «размышляет», однако и показаться на глаза гневливому господину определенно не спешил.

Ольгерд, сдерживаясь из последних сил, медленно, с ленцой прошел к коновязи, где у поленницы скучал Сарабун. Приложив палец к губам, Ольгерд скосил глаза на дом, мол, молчи и не оглядывайся, после чего незаметно со стороны прихватил ничего не подозревающего лекаря за капюшон и прошипел ему в ухо:

– Ты зачем же, пьявочник поганый, здешних казаков горилкой с порохом потравил?

У Сарабуна задрожали колени и вылезли из орбит глаза. Он зашептал, испуганно озираясь:

– Не виноват, я, пан Ольгерд! Хотел как лучше, а получилось, как у прошлого московского посланника… Давно же дело было, я тогда только из родного Бердичева в Киев приехал и подручным у коновала устроился. Вот мы однажды с хозяином в богатый дом пришли охотничьих псов лечить, а там французский инженер гостил, имя его я запомнил, Гийом де Боплан. Он грамотный был шибко, про казаков книгу писал, при нас зачитывал хозяевам про то, как сичевики от болезней лечатся. Я тогда речепт сей и приметил. Потом, у Хмельницкого в войске вызвали меня к поважному казаку, велели его лечить. Вот я ему это средствие и прописал. Кто же знал, что Боплан сей с чужих слов побасенки собирал да для красного словца за правду выдавал? Как прослышал я, что казак помирает, испугался, сбежал в другой полк, где с паном Кочуром повстречался, храни его Бог. Свечки потом ставил за погубленную по глупости христианскую душу…

– Тут ты не угадал, – осклабился Ольгерд. – Радуйся, пациент твой жив, здоров и тебя в гости ждет не дождется. От благодарности так весь и лучится. Даже кол особый припас.

– Ж-ждет, говорите? – От страха бедный лекарь едва ворочал языком. – П-пан Ольгерд, всем, что есть у меня, заклинаю, спасите от гибели! Слугой вашим верным буду до конца моих дней. Только не выдавайте меня этим зверям в человечьем обличье. Казаки – народ жестокий…

– Лезь в седло, – хохотнул тихо Ольгерд. Хотя было ему, честно говоря, не до смеха. – С Дону выдачи нет. Я кошевого отдохнуть пока попросил, так что с полчаса, пока он в себя придет и пустится в погоню, у нас с тобой есть. Выезжай со двора неспешно, а как за воротами окажемся, гони за мной, что есть сил!

Под скучающими взглядами дворовых холопов они покинули негостеприимное подворье. Немного отъехав, пустили коней в галоп. Сарабунова лошаденка, после того как Ольгерд огрел ее плетью, взбрыкнула от неожиданности и, ошарашенная от собственной лихости, рванула вперед по улице, разметав отчаянно закудахтавших кур. Непривычный к седлу Сарабун заойкал.

Вылетев за околицу, Ольгерд огляделся. Впереди на версту сплошные луга, не спрячешься. Справа блестит вода. Там протекает ручей, в который, не зная броду, соваться опасно, лошади могут в болото влететь. А оставшись без лошадей, лучше самим возвратиться обратно и без команды лезть на припасенный кошевым кол. Можно, конечно, вернуться в город, но там особо не спрячешься – каждый новый человек на виду. Так что выход представлялся пока один: пока не подняли тревогу, мчать что есть духу к дальним холмам и пробовать схорониться в лесу.

«Только бы не прознали, в какую сторону мы ушли, – подумал он, подхлестывая коня. – Если кинутся на другую дорогу, тогда успеем». Не тут-то было. Убивая едва зародившуюся надежду на спасение, сзади донесся отчаянный тонкий крик:

– Туды, туды поскакали, дядько Богдан! Я их ще бачила, як в село приезжалы…

Ольгерд обернулся. С огорода, размахивая руками, на них указывала встреченная на въезде девушка.

То ли кошевой оказался крепок и быстро очнулся, то ли бдительный джура, преодолев страх перед вспыльчивым батькой, постучал-таки в закрытую дверь, но обещанного Сарабуну получаса у них теперь не было. Из-за домов, поднимая густую дорожную пыль, выносилась серьезная конная погоня.

* * *

Глухо рокотали копыта. Впереди вздымался заросший деревьями холм, над которым серели прямые каменные стены большой православной церкви. Слева от холма уходила вдаль лесистая ложбина. Именно туда Ольгерд и решил направить коней – в лесу всегда можно спрятаться, запутать следы, отсидеться, сделав укрытие. Слобожане – не боровые охотники, следы в чаще читать не умеют.

Не будь рядом с ним Сарабуна, уйти бы было легче легкого: казаки воевали в пешем строю, а потому коней держали походных: выносливых, но не быстрых. Так что гонку в три-четыре версты его шустрому на бег жеребцу проиграли бы на раз. Лекарева же лошаденка была простой сермягой, которую только в телегу впрягать да под плугом водить. После того как они пулей вылетели из села, саженей с полста она честно пробовала изобразить боевой галоп, но быстро выдохлась и теперь, невзирая на все усилия Сарабуна, обреченно частила суетливой крестьянской рысью.

Обстановки нелепее нельзя было и придумать. Остановиться, чтобы снова попробовать объясниться, означало подписать не только себе, но и злосчастному лекарю лютый смертный приговор. Суд казацкий был скор и жесток – обнаружив подлинное или мнимое преступление, сбежавшиеся на клич запорожцы тут же, без лишних формальностей проводили беглое дознание и выносили приговор, чаще всего вздергивая вора, изменника или убийцу на ближайшем суку.

Проскакав с полпути до спасительного леса, Ольгерд обернулся. Расстояние между беглецами и преследователями сократилось саженей до трехсот, и в мчащейся группе можно было уже разглядеть отдельных всадников. Он насчитал семерых. «Как пить дать, догонят», – обреченно подумал Ольгерд и, закрепив повод на луке седла, начал заряжать свой второй пистоль. Первый, тот, что за поясом, он разряженным не держал, даже когда шел в баню.

Тем временем Сарабунова лошадь начала проявлять первые признаки усталости: нервно похрапывала, кусая удила, и ходила боками. До леса оставалось не так уж много, и нужно было быстро решить, в какую сторону повернуть. «Только бы стрелять не начали», – подумал Ольгерд. Словно в ответ на невысказанные слова, сзади послышались частые хлопки. Сарабун охнул, запричитал, врезал лошади пятками по бокам и намертво вжался в гриву. Чуткая на опасность крестьянская кобылка, полностью разделяя опасения своего седока, всхрапнула, поджала уши и рванула так лихо, что выскочила вперед на полкорпуса. Конь Ольгерда тоже поддал, догоняя товарку.

До спасительной стены деревьев оставалось саженей полста, примерно столько же до настигающей их погони. Можно было уже разглядеть, что казаков возглавил сам кошевой. Он размахивал саблей и кричал на ходу: «К лесу, к лесу прижимай, хлопцы! Теперь не уйдут». «Еще и как уйдут», – подумал Ольгерд, направляя коня на змеящуюся между деревьев дорогу, уходившую к подножию крутого холма.

Кони беглецов влетели в сосняк. Шум погони словно отрезало, и теперь конская прыть не играла большой роли. Кони зашарахались от веток, пошли частой рысью.

Молясь, чтобы казаки не были знакомы со здешним лесом, Ольгерд свернул на первую же встретившуюся тропу. Ветки хлестнули его по бокам, за спиной громко засопел Сарабун. Шикнув на лекаря, Ольгерд перевел коня на шаг и въехал в густой орешник.

Углубившись в заросли, они остановили коней. Вдалеке раздался истошный сорочий стрекот. Ольгерд улыбнулся – обман удался, и преследователи, не приметив тропы, промчались вперед.

– Что дальше делать будем? – шепотом спросил Сарабун.

– Подождем, пока они подальше уедут, и двинем в урочище[36]36
  Урочище – часть местности, отличная от окружающих участков. Здесь – поросший лесом большой овраг или ложбина между холмами.


[Закрыть], – ответил Ольгерд. – Киев обойдем стороной, пойдем в Чернобыль, где осавул у меня знакомый. Оттуда до Лоева недалече.

– Вернемся, стало быть, к пану Кочуру?

– А куда нам еще податься? – вздохнул Ольгерд. – В Киеве нам обоим теперь на колу торчать, ну а под рукой у сотника хотя бы не пропадем.

На ходу размышляя о превратностях жизни, Ольгерд двинул коня сквозь орешник. «От судьбы не уйти, – думал он, придерживая рукой гибкие ветви. – Место мое рядом с Ольгой, в Лоеве. Все, хватит. Забуду и про месть, и про вора этого, Душегубца, ворочусь к Тарасу да буду служить ему верой и правдой».

Не успел он додумать последнее до конца, как орешник неожиданно раздался по сторонам, открывая спрятанную под самым откосом холма дорогу с широкой прогалиной. Посреди дороги в окружении своих подручных возвышался в седле только что помянутый Дмитрий Душегубец.

* * *

«Может, ошибся?» – подумал Ольгерд. Что мог делать в людных местах лесной разбойник? Но нет, это был точно он. Если, конечно, у Душегубца не было брата-близнеца, предпочитающего черно-серебряный наряд и глядящего на мир презрительным волчьим взглядом. Сидящий внутри мелкий бес взвизгнул, придя в себя: «И что ты там про судьбу говорил?»

Ольгерд бесу не ответил. Соображать, кто, Господь или дьявол, поставил на его пути главаря разбойников, да и вообще прикидывать, откуда он тут вдруг взялся, было теперь недосуг. В седельных кобурах лежали два заряженных пистоля, и нужно было быстро оценить, во-первых, разбегутся ли остальные разбойники после того, как он разнесет голову Душегубцу, и, во-вторых, насколько быстро, заслышав выстрелы, примчатся сюда разъяренные казаки. Медленно опуская руку к правой кобуре, он двинул коня вперед.

Разбойники явно не ожидали гостей. Они разом развернули коней в их сторону и вскинули стволы. С ходу стрелять не стали, видно, тоже боялись шуму.

Первым опомнился Душегубец. Прищурившись, оглядел вновь прибывших, определенно узнал Ольгерда, а потому заговорил голосом скорее веселым, чем изумленным:

– Глазам не верю, это ты, литвин? Вот уж кого не чаял встретить здесь и сейчас. Выжил, значит? Ну радуйся, счастливец, теперь до ста лет проживешь!

От его насмешливого тона Ольгерда передернуло. Он, как мог, сдержался и сделал безразличное лицо. Пистоль не мушкет, бьет наверняка всего с двух-трех саженей, так что нужно было подобраться как можно ближе, не спугнув при этом добычу.

Усмирив гнев, процедил сквозь зубы:

– Проживу. Твоими молитвами.

– Да ладно тебе, – не усмотрев угрозы, хохотнул воровской главарь. – Там, в лесу, все честно было. Я в плен тебя взял оружного, как воина, а не как холопа. Лечить тебя приказал, службу тебе предложил. Так что пенять на меня вроде как не за что. Кстати, я и сейчас от слов своих не отказываюсь. Хочешь – оставайся с нами. Только вот испытание все равно придется пройти. – Душегубец указал на своего заводного коня, на спине у которого поперек чепрака был перекинут длинный мешок. – Как только этого вот допросим, перережешь ему горло и все дела…

Ольгерд кивал, делая вид, что слушает, в то время как его пальцы осторожно подбирались к рукоятке пистоля. Ощутив привычное тепло деревянных щек, он притворился, будто обдумывает сделанное предложение. На самом деле лихорадочно прикидывал, выстрелить ли с бедра в тулово или, теряя время, поднять руку повыше, чтобы наверняка попасть в голову.

Душегубец ждал ответа. Ольгерд принял решение. Мало ли какой там у этого оборотня доспех на груди, а голова хоть и мишень поменьше, но при попадании в нее обеспечена верная смерть. Он тронул повод, пустив коня редким шагом и, отвлекая наблюдателей, провел левой рукой по лбу, вытирая выступивший от волнения пот. До Душегубца оставалось не больше десятка шагов.

– А почему бы и нет? – спросил он у Дмитрия, сам сжимаясь уже, чтобы единым движением выдернуть пистоль, вытянуть вперед руку и, поймав прицелом переносицу погубителя, нажать на спуск. – Только тут вот дело такое…

Он не успел договорить, как в кустах затрещало и на поляну прямо в самое толковище выскочила казацкая погоня.

Разбойники снова вскинули опущенные было стволы, но главарь остановил их властным жестом. Два отряда замерли, разглядывая друг друга. Разбойники стояли плотно, укрывая Ольгерда с Сарабуном от преследователей живой стеной.

– Эй, вы, чужих тут не встречали? – не заметив беглецов, нарушил молчание кошевой, который с волосами, слипшимися от несмытого меда, напоминал паршивого барсука. – Мы казаки из Куреневского коша, ловим разбойников, что с подметным письмом разъезжают…

– Езжайте своей дорогой, казачки, не теребите людей, – спокойно произнес в ответ Дмитрий. – Никого мы не видели, ничего не знаем.

– Это ты проезжай, голота, – огрызнулся в ответ кошевой. – Сами чьи будете?

– Мы люди московского воеводы. Едем по делу, перед тобой ответ держать – много чести будет…

Кошевой озадаченно нахмурился. Мысли его легко угадывались по лицу. Особого почтения к новому московскому начальству Молява, судя по всему, не имел, но и ссориться с посланцами царского наместника опасался.

– Ладно, – мрачно выговорил он, сохраняя достоинство, – раз так, то езжайте…

– Ну пака! – акнув на московитский манер, кивнул Дмитрий и тронул поводья. В это время кобылка Сарабуна, отдохнув и придя в себя, решила привлечь внимание собравшихся на поляне жеребцов и тонко, противно заржала.

– Вот же они, голубчики!!! – радостно взревел Богдан Молява. – Говорил я, что никуда из урочища не денутся, выскочат на старую монастырскую дорогу, тут-то мы их и перехватим…

Ольгерд хотел было ответить, но его опередил Душегубец, который, похоже, принял слова кошевого на свой счет.

– Путаешь ты, казак, – ответил он с накипающим гневом. – Мы тебя не знаем и трогать тебя не хотим. Говорю же, езжай своей дорогой, пока цел.

Лицо кошевого перекосила буйная злоба:

– Так, значит, вы все заодно? Этот литвин с письмом к нам в слободу приехал, лекаря своего привез, чтоб меня на тот свет отправить, а остальные воры тем временем в лесу поджидали?! Ну так держитесь!

Душегубец тратить время не стал. Махнул рукой своим людям, и те, не мешкая, вскинули стволы. Оглушительно бахнули выстрелы, и поляну занесло дымом. Один из казаков ойкнул, схватился за руку, второго как ветром вынесло из седла. Сам кошевой застонал, откинулся назад и картинно грохнулся оземь.

– Вперед! – крикнул Душегубец, вытаскивая саблю. – Живыми не оставлять!

Уцелевшие казаки бой принимать не стали. Не успел пороховой дым рассеяться, как они уже соскользнули с коней и растворились в кустах. Разбойники, упустив добычу, завертелись по сторонам.

Удачнее момента и придумать было нельзя. Ольгерд вскинул пистоль, уцелил в голову Душегубца, но, уже давя на спуск, увидел, как черный всадник, дав шпоры коню, уходит с линии выстрела… Проклиная всё и вся, Ольгерд разрядил второй пистоль прямо в голову одного из разбойников. Выстрел был удачным – пуля разворотила височную кость и застряла в голове. Тать тот уронил недозаряженное ружье и кулем шмякнулся на взрытую от копыт траву.

– С коня! – крикнул Ольгерд Сарабуну. – В кустах схоронись, да побеги, погляди кошевого, жив или нет.

Краем глаза заметив, что Сарабун нырнул в орешник, Ольгерд вздохнул с облегчением и, последовав примеру казаков, слетел с коня и занял стрелковую позицию за древесными стволами.

– Бросай все, уходим! – донесся уже со склона голос Душегубца.

Как опытный командир, не зная, с каким числом врагов он имеет дело, Дмитрий явно решил не рисковать. Разбойники разом повернули коней и, хрустя сухостоем, ломанули через кусты. Поляна вмиг опустела.

Ольгерд огляделся, выискивая засевших в лесу казаков. Обнаружить слобожан было нетрудно – из орешника высунулась и скрылась одна чубатая голова, чуть правее, в кустах бузины, мелькнула другая. Ожидая, чем кончится дело, он остался сидеть за деревом. Пистоли зарядить успел, но с казаками биться не собирался. Разве что, если они поймают и попытаются убить Сарабуна.

– Вот и попався, вышкварок! – раздался вдруг за спиной хриплый голос.

Ольгерд обернулся. В спину его смотрело два ружейных ствола, а вид казаков, сжимавших ружья, не предвещал ничего хорошего. Сплюнул с досады – скрали, словно рябчика на охоте. Делать нечего, раз оплошал – сдавайся. Он положил на траву пистоли, медленно поднялся на ноги, воткнул в землю саблю, скинул с плеча карабин и, надеясь, что казаки не обнаружат спрятанный в голенище нож, безропотно позволил связать себе руки.

– Не успел, вражина, сбежать, – прошипел ему в спину один из конвоиров, тот самый, встреченный на подворье у кошевого джура. – Ну ничего. Сейчас костер разведем и допросим железом. Все как на духу нам расскажешь. Ждали мы подосланного убивца. Русскому воеводе наши вольности давно поперек яиц, а наш батько и вовсе торчит у московитов костью в горле. Кошевой за казацкие привилеи кому хош кафтан на тряпки порвет…

Прерывая джуровы рассуждения, с другой стороны поляны послышался крик – казаки выволакивали из кустов Сарабуна, который изгибался и вертелся в дюжих руках, словно пиявка.

– Кошевого нашли? – спросил джура.

– Эге ж, знайшлы! – с пыхтением закручивая за спину руку лекаря, ответил казак.

– Шо с ним? Живоой?!

– Живой, ще й як! Тильки ранетый. Вовремя мы поспели – этот вот убивца над рясе над батьком уже суетился, еле оторвали. Он ведь уже и мотузку приспособил, чтоб кошевого нашего придушить…

– Какой придушить!!! – взвился в непритворном гневе маленький лекарь. – Да оставьте же меня, чтоб вас черная болезнь в нужнике заморила, я же перевязку вашему батьке сделал и жгут собирался наложить, чтоб кровь запереть. А тут вы налетели, как мухи на навоз. А ну, отпустите немедля, пока он кровью совсем не истек.

Джура переменился в лице и не хуже своего пана рявкнул на бдительных конвоиров:

– Где батько?!

– Та вона за теми кущами.

– Мигом все туда. И этих с собой берите!

Вся честная компания переместилась с поляны в лес. Куреневский кошевой, словно затравленный медведь, сидел, опершись спиной о древесный ствол. Голова его, поверх меда густо припорошенная землей, безвольно лежала на груди, перетянутой свежим бинтом. Заслышав голоса и шаги, Молява открыл глаза.

– Что там? – спросил он слабым голосом.

– Обоих узяли, батько! – радостно, словно пес, принесший хозяину дичь, разве что хвостом не виляя, доложил джура. – Что теперь делать с ними прикажешь: прямо здесь в петлю или домой доставить и там уж на кол? Я без вашего приказу даже допрос не начинал!

– Молчи, Иван, – поморщился кошевой. – Это потом. Ты сперва мне доложи, наших сколько погибло?

– Один, Остап. Наповал в грудь. Еще Ондрию руку зацепило, но то несильно.

– А сколько полегло москалей?

Джура вжал голову в плечи:

– Один убит. Остальные ушли.

– Кто убил москаля?

– Этот вот, – казак, удерживающий Сарабуна, ткнул пальцем в Ольгерда. – Я сам видел, как он сперва в главаря их целил, да промазал, а потом ближайшего к себе и порешил из пистоля. Стрелок меткий, каких поискать.

Кошевой, с трудом удерживая голову на весу, хмуро оглядел свое воинство.

– Нас было семеро. А с этими вот, – он указал на Ольгерда рукой и поморщился от боли, – считай девять. А московитских убивцев всего пятеро. Семь казаков не смогли одолеть пятерых воеводиных выкормышей? Стало быть, как батьку ранили, все вы по кустам разбежались, гречкосеи хреновы?! Да будь мы сейчас в сечевом походе или под рукой у батьки Хмеля, я сам бы своей рукой вздернул всех за трусость и дезертирство…

– Это были не московиты, – буркнул Ольгерд.

Удерживающий его казак дернул за плечо, заставляя молчать. Но кошевой расслышал. Рыкнул коротко:

– Не мешай, пусть говорит. Вот ты и проболтался, засланец. Знаешь, стало быть, кто это были такие?

Ольгерда коварный вопрос не смутил:

– Как не знать, когда я у них год назад в плену побывал. Это разбойники с Брянщины. Кабы не вы со своими воплями, перестрелял бы я их, как собак, а на кого пули не хватило, тех бы саблей срубил.

Кошевой слушал Ольгерда, буравя его росомашьим взглядом. Дождался конца, кивнул, соглашаясь, и приказал:

– Развязать.

Если куреневские слобожане и не отличались особой храбростью в бою, то что-что, а слушаться своего кошевого они умели. Не успел Молява договорить, как путы на руках у Ольгерда ослабли.

– Лекаря сперва отпустите, – немедля потребовал Ольгерд. – Пусть раненым помощь окажет.

– Пускайте! – прохрипел кошевой. – Это ведь он меня от верной гибели спас. Пока вы там в кустах пана трусачевского праздновали, отволок меня в безопасное место и повязку наложил.

Сарабун обдал казаков уничтожающим взглядом, хмыкнул, вырвал руки и захлопотал вокруг раненого.

– Зброю отдайте, – спокойно потребовал Ольгерд.

– Отдай, – подтвердил из-за лекаревой спины кошевой. – Тут, похоже, ошибка вышла. Вижу, что не убивцы эти двое. Но ребята горячие. Ох и приложил ты меня глечиком, хлопче, башка словно мякиной набита…

– Как есть ошибся ты, кошевой, – кивнул Ольгерд, засовывая за пояс пистоли. – За мной не было никакой измены. И про дела твои с лекарем я ничего не знал, пока во дворе его не расспросил. Не со злого умыслу он тебя тогда селитрой отпотчевал, а по ошибке.

– Христом Богом клянусь, пан Молява, – хлопоча над раной, зачастил Сарабун. – Это все француз поганый со своими речептами меня попутал. Я с тех пор многому научился, при пане Кочуре личным лекарем состоял. Пана Ольгерда от ран излечил…

– Ладно, верю, – прокряхтел Молява. – Помыслил бы ты злое, не стал бы меня спасать. В лекарском деле, говоришь, преуспел?

– Ну не так чтоб очень, – зарделся Сарабун. – Однако все, кого от увечья да смерти спас, не жалуются. Мне бы в коллегию еще поступить да там обучиться…

– Ладно, нечего тут посеред леса лясы точить, – оборвал лекаря кошевой. – Поехали обратно в слободу. Там и поговорим обо всем. Ты, лекарь, меня уж пользуй до самого выздоровления, раз попался. Должок за тобой все же как-никак имеется. А тебе, – он кивнул в сторону Ольгерда, – раз обещал я протекцию к пану полковнику, стало быть, сделаю. Тем паче ты, как стрелок, похоже, себя проявил неплохо. Не то что мои тюхи.

Ольгерд покачал головой.

– Отпустил бы ты меня пока, пан Молява. К этим ворам я имею особый счет. Поеду вслед, может, и догоню.

– Ты казак вольный, – кивнул кошевой, чуть подумав, – тебе и решать. Езжай, раз охота. Лекаря я твоего, уж не обессудь, никуда не пущу, а вот трофеи бери по чести. Что там осталось? – обратился он к джуре.

– Две лошади, скаковая и заводная, – ответил тот. – С разбойника убитого сняли кремневую фузею, саблю да нож. А на заводной лошади холоп связанный лежит.

– Пленный, говоришь? – покачал головой Молява. – Это ж надо, как московитские воры оборзели. Совсем страх после Переяслава потеряли, под самый Киев приехали промышлять… Ладно, вот все что есть ему и отдайте.

Было похоже, что вспыльчивый кошевой считал источником всех своих жизненных неприятностей исключительно обитателей московского царства. Ольгерд спорить не стал. Не дожидаясь, пока под руководством Сарабуна взгромоздят на коня шатающегося Богдана, вернулся на оставленную поляну. Там его и догнал казак, вручил трофеи. Конь у разбойника был не чета Ольгердову жеребцу, но дареному, как известно, в зубы не смотрят, тем более что трофей.

– Помощь нужна? – спросил казак.

– Сам пока разберусь, – отказался Ольгерд. – Ты скажи мне только, куда они могли отсюда пойти?

– Да тут по сторонам-то и не разгонишься. Из Желани, как это урочище здешние зовут, куда не поедешь, на жилье наткнешься. Та дорога, что под холмом бежит, упирается в Ерданские ворота подольского места. Вторая дорога, по которой мы ехали, выводит наверх холма, к Троицкому монастырю. В город они вряд ли поедут, там все строго, придется страже рассказывать, кто такие. Так что, скорее всего, двинут они через гору мимо монастыря на Литовский шлях. Сменных лошадей у них вроде нет, так что ты отриконь, пожалуй, их быстро настигнешь.

– Добре, – усмехнулся Ольгерд. – Что же, поеду наверх, попробую прохожих расспросить. Кошевого своего берегите. Больно уж он у вас горяч да на расправу скор.

– Да уж, есть такое дело, – вздохнул казак. – Ладно уж, друже, ты зла на нас не держи. Сам понимаешь, война кругом. Да и воевода еще этот зловредный. Всем измены в молочной крынке мерещатся…

Литовский шлях, о котором упомянул казак, Ольгерду был знаком. Пролегал он по местности заселенной, где группе вооруженных всадников остаться незамеченной, не имея при себе шапок-невидимок, крайне мудрено.

Погоня предстояла долгая, и готовиться к ней нужно было с особым тщанием. Первым делом следовало осмотреть новых трофейных коней. Ольгерд подошел к ним поближе и выругался чуть слышно – поперек кобыльей спины все еще лежал давешний мешок, в котором, судя по всему, находился отбитый у разбойников пленник.

Ольгерд достал нож и разрезал стягивающие мешок ремни. Тюк медленно начал съезжать на землю. Оттуда, высвобождаясь из рогожи, высунулся человек в сером одеянии богомольца. Пленник медленно сполз с коня, сел, потряс кистями, разгоняя кровь, отбросил скрывающий лицо капюшон и, глядя на Ольгерда снизу вверх, недовольным голосом произнес:

– Зачем вмешался? Кто ты такой? Как вообще оказался здесь?

* * *

От неожиданности Ольгерд оторопел. По его разумению, любому освобожденному пленнику полагалось если уж не рассыпаться в благодарностях, то по крайней мере сидеть молчать и приходить в себя. В то же время его нечаянный собеседник, не выказывая малейшей признательности, недовольно сверкал глазами и сыпал вопросами, словно не Ольгерд избавил его от пыток и верной смерти, а вовсе наоборот.

Незнакомец откинул капюшон, под которым обнаружилась лысая блестящая голова со странным, сильно вытянутым назад затылком. Спасенный на вид был совсем не стар. «Лед тридцать, как и мне, – отметил Ольгерд. – Если и старше, то ненамного». То, что этот человек отнюдь не случайно прихваченный разбойниками ясырь, не было и малейших сомнений – на простого богомольца он походил не больше, чем крылатый гусар на местечкового раввина. У спасенного был высокий, нахмуренный лоб и прямой, с небольшой горбинкой нос. Мягкий, но в то же время волевой подбородок и большие миндалевидные глаза выдавали в нем недюжинную породу. О чем там говорил Душегубец перед стычкой? Кажется, о том, что собирается допрашивать пленника… Зачем же он понадобился разбойнику?

Тем временем только что безвольно свисавший с коня человек, путая Ольгердовы мысли, бросал вопросы решительным и до крайности недовольным голосом.

– Давай-ка для начала это я тебя кое о чем спрошу, – не выдержав, перебил незнакомца Ольгерд.

– Это ты спросишь меня? – Бывший пленник с птичьей легкостью взметнулся на ноги. Ростом он был чуть повыше Ольгерда и теперь смотрел на него сверху вниз, недовольно сверкая темно-вишневыми глазами. – Ты спугнул этих негодяев, не дав мне с ними поговорить, а теперь пытаешься учинить мне допрос?

– Можно подумать, что это ты меня спас, – фыркнул Ольгерд.

Незнакомец рассмеялся.

– Спас? Их было всего пятеро, мне не нужна была ничья помощь.

«Ясно, – вздохнул про себя Ольгерд, найдя наконец объяснение столь странному поведению незнакомца. – Обычный сумасшедший, каких полно в любых богомольных местах. С перепугу совсем обезрассудел, вот околесицу и несет. Немудрено было Душегубцу его с кем-то попутать».