Текст книги "Василий Теркин. Стихотворения. Поэмы"

 
Отдымился бой вчерашний,
Высох пот, металл простыл.
От окопов пахнет пашней,
Летом мирным и простым.
 
 
В полверсте, в кустах – противник,
Тут шагам и пядям счет.
Фронт. Война. А вечер дивный
По полям пустым идет.
 
 
По следам страды вчерашней,
По немыслимой тропе;
По ничьей, помятой, зряшной
Луговой, густой траве;
 
 
По земле, рябой от рытвин,
Рваных ям, воронок, рвов,
Смертным зноем жаркой битвы
Опаленных у краев…
 
 
И откуда по пустому
Долетел, донесся звук,
Добрый, давний и знакомый
Звук вечерний. Майский жук!
 
 
И ненужной горькой лаской
Растревожил он ребят,
Что в росой покрытых касках
По окопчикам сидят,
 
 
И такой тоской родною
Сердце сразу обволок!
 
 
Фронт, война. А тут иное:
 
 
Выводи коней в ночное,
Торопись на «пятачок».
Отпляшись, а там сторонкой
Удаляйся в березняк,
Провожай домой девчонку
Да целуй – не будь дурак,
Налегке иди обратно,
Мать заждалася…
             И вдруг —
Вдалеке возник невнятный,
Новый, ноющий, двукратный,
Через миг уже понятный
И томящий душу звук.
 
 
Звук тот самый, при котором
В прифронтовой полосе
Поначалу все шоферы
Разбегались от шоссе.
 
 
На одной постылой ноте
Ноет, воет, как в трубе.
И бежать при всей охоте
Не положено тебе.
 
 
Ты, как гвоздь, на этом взгорке
Вбился в землю. Не тоскуй.
Ведь – согласно поговорке —
Это малый сабантуй…
 
 
Ждут, молчат, глядят ребята,
Зубы сжав, чтоб дрожь унять.
И, как водится, оратор
Тут находится под стать,
 
 
С удивительной заботой
Подсказать тебе горазд:
– Вот сейчас он с разворота
И начнет. И жизни даст,
Жизни даст!
 
 
          Со страшным ревом
Самолет ныряет вниз,
И сильнее нету слова
Той команды, что готова
На устах у всех;
– Ложись!..
 
 
Смерть есть смерть. Ее прихода
Все мы ждем по старине.
А в какое время года
Легче гибнуть на войне?
 
 
Летом солнце греет жарко,
И вступает в полный цвет
Все кругом. И жизни жалко
До зарезу. Летом – нет.
 
 
В осень смерть под стать картине,
В сон идет природа вся.
Но в грязи, в окопной глине
Вдруг загнуться? Нет, друзья…
 
 
А зимой – земля, как камень,
На два метра глубиной,
Привалит тебя комками, —
Нет уж, ну ее – зимой.
 
 
А весной, весной… Да где там,
Лучше скажем наперед:
Если горько гибнуть летом,
Если осенью – не мед,
Если в зиму дрожь берет,
То весной, друзья, от этой
Подлой штуки – душу рвет.
 
 
И какой ты вдруг покорный
На груди лежишь земной,
Заслонясь от смерти черной
Только собственной спиной.
 
 
Ты лежишь ничком, парнишка
Двадцати неполных лет.
Вот сейчас тебе и крышка,
Вот тебя уже и нет.
 
 
Ты прижал к вискам ладони,
Ты забыл, забыл, забыл,
Как траву щипали кони,
Что в ночное ты водил.
 
 
Смерть грохочет в перепонках,
И далек, далек, далек
Вечер тот и та девчонка,
Что любил ты и берег.
 
 
И друзей и близких лица,
Дом родной, сучок в стене…
Нет, боец, ничком молиться
Не годится на войне.
 
 
Нет, товарищ, зло и гордо,
Как закон велит бойцу,
Смерть встречай лицом к лицу,
И хотя бы плюнь ей в морду,
Если все пришло к концу…
 
 
Ну-ка, что за перемена?
То не шутки – бой идет.
Встал один и бьет с колена
Из винтовки в самолет.
 
 
Трехлинейная винтовка
На брезентовом ремне,
Да патроны с той головкой,
Что страшна стальной броне.
 
 
Бой неравный, бой короткий,
Самолет чужой, с крестом,
Покачнулся, точно лодка,
Зачерпнувшая бортом.
 
 
Накренясь, пошел по кругу,
Кувыркается над лугом, —
Не задерживай – давай,
В землю штопором въезжай!
 
 
Сам стрелок глядит с испугом:
Что наделал невзначай.
Скоростной, военный, черный,
Современный, двухмоторный —
 
 
Самолет – стальная снасть —
Ухнул в землю, завывая,
Шар земной пробить желая
И в Америку попасть.
 
 
– Не пробил, старался слабо.
– Видно, место прогадал.
 
 
– Кто стрелял? – звонят из штаба, —
Кто стрелял, куда попал?
 
 
Адъютанты землю роют,
Дышит в трубку генерал.
 
 
– Разыскать тотчас героя,
Кто стрелял?
          А кто стрелял?
 
 
Кто не спрятался в окопчик,
Поминая всех родных,
Кто он – свой среди своих —
Не зенитчик и не летчик,
А герой – не хуже их?
 
 
Вот он сам стоит с винтовкой,
Вот поздравили его.
И как будто всем неловко —
Неизвестно отчего.
 
 
Виноваты, что ль, отчасти?
И сказал сержант спроста:
 
 
– Вот что значит парню счастье,
Глядь – и орден, как с куста!
 
 
Не промедливши с ответом,
Парень сдачу подает:
– Не горюй, у немца этот —
Не последний самолет…
 
 
С этой шуткой-поговоркой,
Облетевшей батальон,
Перешел в герои Теркин, —
Это был, понятно, он.
 

 
– Нет, поскольку о награде
Речь опять зашла, друзья,
То уже не шутки ради
Кое-что добавлю я.
 
 
Как-то в госпитале было.
День лежу, лежу второй.
Кто-то смотрит мне в затылок,
Погляжу, а то – герой.
 
 
Сам собой, сказать, – мальчишка,
Недолеток-стригунок.
И мутит меня мыслишка:
Вот он мог, а я не мог…
 
 
Разговор идет меж нами,
И спроси я с первых слов:
– Вы откуда родом сами —
Не из наших ли краев?
 
 
Смотрит он:
– А вы откуда? —
Отвечаю:
– Так и так,
Сам как раз смоленский буду,
Может, думаю, земляк?
 
 
Аж привстал герой:
– Ну что вы,
Что вы, – вскинул головой, —
Я как раз из-под Тамбова, —
И потрогал орден свой.
 
 
И умолкнул. И похоже,
Подчеркнуть хотел он мне,
Что таких, как он, не может
Быть в смоленской стороне;
 
 
Что уж так они вовеки
Различаются места,
Что у них ручьи и реки
И сама земля не та,
И полянки, и пригорки,
И козявки, и жуки…
 
 
И куда ты, Васька Теркин,
Лезешь сдуру в земляки!
 
 
Так ли, нет – сказать, – не знаю,
Только мне от мысли той
Сторона моя родная
Показалась сиротой,
Сиротинкой, что не видно
На народе, на кругу…
 
 
Так мне стало вдруг обидно, —
Рассказать вам не могу.
 
 
Это да, что я не гордый
По характеру, а все ж
 
 
Вот теперь, когда я орден
Нацеплю, скажу я: врешь!
 
 
Мы в землячество не лезем,
Есть свои у нас края.
Ты – тамбовский? Будь любезен.
А смоленский – вот он я,
 
 
Не иной какой, не энский,
Безымянный корешок,
А действительно смоленский,
Как дразнили нас, рожок.
 
 
Не кичусь родным я краем,
Но пройди весь белый свет —
Кто в рожки тебе сыграет
Так, как наш смоленский дед.
 
 
Заведет, задует сивая
   Лихая борода:
Ты куда, моя красивая,
   Куда идешь, куда…
 
 
И ведет, поет, заяривает —
   Ладно, что без слов,
Со слезою выговаривает
   Радость и любовь.
 
 
И за ту одну старинную
   За музыку-рожок
В край родной дорогу длинную
   Сто раз бы я прошел,
 
 
Мне не надо, братцы, ордена,
   Мне слава не нужна,
А нужна, больна мне родина,
   Родная сторона!
 

 
Заняла война полсвета,
Стон стоит второе лето.
Опоясал фронт страну.
Где-то Ладога… А где-то
Дон – и то же на Дону…
 
 
Где-то лошади в упряжке
В скалах зубы бьют об лед…
Где-то яблоня цветет,
И моряк в одной тельняшке
Тащит степью пулемет…
 
 
Где-то бомбы топчут город,
Тонут на море суда…
Где-то танки лезут в горы,
К Волге двинулась беда…
 
 
Где-то будто на задворке,
Будто знать про то не знал,
На своем участке Теркин
В обороне загорал.
 
 
У лесной глухой речушки,
Что катилась вдоль войны,
После доброй постирушки
Поразвесил для просушки
Гимнастерку и штаны.
 
 
На припеке обнял землю.
Руки выбросил вперед
И лежит и так-то дремлет,
Может быть, за целый год.
 
 
И речушка – неглубокий
Родниковый ручеек —
Шевелит травой-осокой
У его разутых ног.
 
 
И курлычет с тихой лаской,
Моет камушки на дне.
И выходит не то сказка,
Не то песенка во сне.
 
 
Я на речке ноги вымою.
   Куда, реченька, течешь?
В сторону мою, родимую,
   Может, где-нибудь свернешь.
 
 
Может, где-нибудь излучиной
   По пути зайдешь туда,
И под проволокой колючею
   Проберешься без труда,
 
 
Меж немецкими окопами,
   Мимо вражеских постов,
Возле пушек, в землю вкопанных,
   Промелькнешь из-за кустов.
 
 
И тропой своей исконною
   Протечешь ты там, как тут,
И ни пешие, ни конные
   На пути не переймут,
 
 
Дотечешь дорогой кружною
   До родимого села.
На мосту солдаты с ружьями,
   Ты под мостиком прошла,
 
 
Там печаль свою великую,
   Что без края и конца,
Над тобой, над речкой, выплакать,
   Может, выйдет мать бойца.
 
 
Над тобой, над малой речкою,
   Над водой, чей путь далек,
Послыхать бы хоть словечко ей,
   Хоть одно, что цел сынок.
 
 
Помороженный, простуженный
   Отдыхает он, герой,
Битый, раненый, контуженный,
   Да здоровый и живой…
 
 
Теркин – много ли дремал он,
Землю-мать прижав к щеке, —
Слышит:
– Теркин, к генералу
На одной давай ноге.
 
 
Посмотрел, поднялся Теркин,
Тут связной стоит.
– Ну что ж,
Без штанов, без гимнастерки
К генералу не пойдешь.
 
 
Говорит, чудит, а все же
Сам, волнуясь и сопя,
Непросохшую одежу
Спешно пялит на себя.
Приросла к спине – не стронет..
 
 
– Теркин, сроку пять минут.
– Ничего. С земли не сгонят,
Дальше фронта не пошлют.
 
 
Подзаправился на славу,
И хоть знает наперед,
Что совсем не на расправу
Генерал его зовет, —
Все ж у главного порога
В генеральском блиндаже —
Был бы бог, так Теркин богу
Помолился бы в душе.
 
 
Шутка ль, если разобраться:
К генералу входишь вдруг, —
Генерал – один на двадцать,
Двадцать пять, а может статься,
И на сорок верст вокруг.
 
 
Генерал стоит над нами, —
Оробеть при нем не грех, —
Он не только что чинами,
Боевыми орденами,
Он годами старше всех.
 
 
Ты, обжегшись кашей, плакал,
Ты пешком ходил под стол,
Он тогда уж был воякой,
Он ходил уже в атаку,
Взвод, а то и роту вел.
 
 
И на этой половине —
У передних наших линий,
На войне – не кто как он
Твой ЦК и твой Калинин.
Суд. Отец. Глава. Закон.
 
 
Честью, друг, считай немалой,
Заработанной в бою,
Услыхать от генерала
Вдруг фамилию свою.
 
 
Знай: за дело, за заслугу
Жмет тебе он крепко руку
Боевой своей рукой.
 
 
– Вот, брат, значит, ты какой.
Богатырь. Орел. Ну, просто —
Воин! – скажет генерал.
 
 
И пускай ты даже ростом
И плечьми всего не взял,
И одет не для парада, —
Тут война – парад потом, —
Говорят: орел, так надо
И глядеть и быть орлом.
Стой, боец, с достойным видом,
Понимай, в душе имей:
Генерал награду выдал —
Как бы снял с груди своей —
И к бойцовской гимнастерке
Прикрепил немедля сам.
И ладонью:
       – Вот, брат Теркин, —
По лихим провел усам.
 
 
В скобках надобно, пожалуй,
Здесь отметить, что усы,
Если есть у генерала,
То они не для красы.
 
 
На войне ли, на параде
Не пустяк, друзья, когда
Генерал усы погладил
И сказал хотя бы:
– Да…
 
 
Есть привычка боевая,
Есть минуты и часы…
И не зря еще Чапаев
Уважал свои усы.
 
 
Словом – дальше. Генералу
Показалось под конец,
Что своей награде мало
Почему-то рад боец.
 
 
Что ж, боец – душа живая,
На войне второй уж год…
 
 
И не каждый день сбивают
Из винтовки самолет.
 
 
Молодца и в самом деле
Отличить расчет прямой.
 
 
– Вот что, Теркин, на неделю
Можешь с орденом – домой…
 
 
Теркин – понял ли, не понял,
Иль не верит тем словам?
Только дрогнули ладони
Рук, протянутых по швам.
 
 
Про себя вздохнув глубоко,
Теркин тихо отвечал:
 
 
– На неделю мало сроку
Мне, товарищ генерал…
Генерал склонился строго:
– Как так мало? Почему?
 
 
– Потому – трудна дорога
Нынче к дому моему.
Дом-то вроде недалечко,
По прямой – пустяшный путь…
 
 
– Ну а что ж?
– Да я не речка;
Чтоб легко туда шмыгнуть.
Мне по крайности вначале
Днем соваться не с руки.
Мне идти туда ночами,
Ну, а ночи коротки…
 
 
Генерал кивнул:
– Понятно!
Дело с отпуском – табак. —
Пошутил:
– А как обратно
Ты пришел бы?..
– Точно ж так…
 
 
Сторона моя лесная,
Каждый кустик мне – родня.
Я пути такие знаю,
Что поди поймай меня!
Мне там каждая знакома
Борозденка под межой.
Я – смоленский. Я там дома.
Я там – свой, а он – чужой.
 
 
– Погоди-ка. Ты без шуток.
Ты бы вот что мне сказал…
 
 
И как будто в ту минуту
Что-то вспомнил генерал.
На бойца взглянул душевней
И сказал, шагнув к стене:
 
 
– Ну-ка, где твоя деревня?
Покажи по карте мне.
 
 
Теркин дышит осторожно
У начальства за плечом.
 
 
– Можно, – молвит, – это можно.
Вот он Днепр, а вот мой дом.
Генерал отметил точку.
– Вот что, Теркин, в одиночку
Не резон тебе идти.
Потерпи уж, дай отсрочку,
Нам с тобою по пути…
 
 
Отпуск точно, аккуратно
За тобой прошу учесть.
 
 
И боец сказал:
– Понятно. —
И еще добавил:
– Есть.
 
 
Встал по форме у порога,
Призадумался немного,
На секунду на одну…
 
 
Генерал усы потрогал
И сказал, поднявшись:
– Ну?..
 
 
Скольких он, над картой сидя,
Словом, подписью своей,
Перед тем в глаза не видя,
Посылал на смерть людей!
 
 
Что же, всех и не увидишь,
С каждым к росстаням не выйдешь,
На прощанье всем нельзя
Заглянуть тепло в глаза.
 
 
Заглянуть в глаза, как другу,
И пожать покрепче руку,
И по имени назвать,
И удачи пожелать,
И, помедливши минутку,
Ободрить старинной шуткой:
Мол, хотя и тяжело,
А, между прочим, ничего…
 
 
Нет, на всех тебя не хватит,
Хоть какой ты генерал.
 
 
Но с одним проститься кстати
Генерал не забывал.
 
 
Обнялись они, мужчины,
Генерал-майор с бойцом, —
Генерал – с любимым сыном,
А боец – с родным отцом.
 
 
И бойцу за тем порогом
Предстояла путь-дорога
На родную сторону,
Прямиком – через войну.
 

 
Я покинул дом когда-то,
Позвала дорога вдаль.
Не мала была утрата,
Но светла была печаль.
 
 
И годами с грустью нежной —
Меж иных любых тревог —
Угол отчий, мир мой прежний
Я в душе моей берег.
 
 
Да и не было помехи
Взять и вспомнить наугад
Старый лес, куда в орехи
Я ходил с толпой ребят.
 
 
Лес – ни пулей, ни осколком
Не пораненный ничуть,
Не порубленный без толку,
Без порядку как-нибудь;
 
 
Не корчеванный фугасом,
Не поваленный огнем,
Хламом гильз, жестянок, касок
Не заваленный кругом;
 
 
Блиндажами не изрытый,
Не обкуренный зимой,
Ни своими не обжитый,
Ни чужими под землей.
 
 
Милый лес, где я мальчонкой
Плел из веток шалаши,
Где однажды я теленка,
Сбившись с ног, искал в глуши…
 
 
Полдень раннего июня
Был в лесу, и каждый лист,
Полный, радостный и юный,
Был горяч, но свеж и чист.
 
 
Лист к листу, листом прикрытый,
В сборе лиственном густом
Пересчитанный, промытый
Первым за лето дождем.
 
 
И в глуши родной, ветвистой,
И в тиши дневной, лесной
Молодой, густой, смолистый,
Золотой держался зной.
 
 
И в спокойной чаще хвойной
У земли мешался он
С муравьиным духом винным
И пьянил, склоняя в сон.
 
 
И в истоме птицы смолкли…
Светлой каплею смола
По коре нагретой елки,
Как слеза во сне, текла…
 
 
Мать-земля моя родная,
Сторона моя лесная,
Край недавних детских лет,
Отчий край, ты есть иль нет?
 
 
Детства день, до гроба милый,
Детства сон, что сердцу свят,
Как легко все это было
Взять и вспомнить год назад.
 
 
Вспомнить разом что придется —
Сонный полдень над водой,
Дворик, стежку до колодца,
Где песочек золотой;
 
 
Книгу, читанную в поле,
Кнут, свисающий с плеча,
Лед на речке, глобус в школе
У Ивана Ильича…
 
 
Да и не было запрета,
Проездной купив билет,
Вдруг туда приехать летом,
Где ты не был десять лет…
 
 
Чтобы с лаской, хоть не детской,
Вновь обнять старуху мать,
Не под проволокой немецкой
Нужно было проползать.
 
 
Чтоб со взрослой грустью сладкой
Праздник встречи пережить —
Не украдкой, не с оглядкой
По родным лесам кружить.
 
 
Чтоб сердечным разговором
С земляками встретить день —
Не нужда была, как вору,
Под стеною прятать тень…
 
 
Мать-земля моя родная,
Сторона моя лесная,
Край, страдающий в плену!
Я приду – лишь дня не знаю,
Но приду, тебя верну.
 
 
Не звериным робким следом
Я приду, твой кровный сын, —
Вместе с нашею победой
Я иду, а не один.
 
 
Этот час не за горою,
Для меня и для тебя…
 
 
А читатель той порою
Скажет:
– Где же про героя?
Это больше про себя.
 
 
Про себя? Упрек уместный,
Может быть, меня пресек.
 
 
Но давайте скажем честно:
Что ж, а я не человек?
 
 
Спорить здесь нужды не вижу,
Сознавайся в чем в другом.
Я ограблен и унижен,
Как и ты, одним врагом.
 
 
Я дрожу от боли острой,
Злобы горькой и святой.
Мать, отец, родные сестры
У меня за той чертой.
Я стонать от боли вправе
И кричать с тоски клятой.
То, что я всем сердцем славил
И любил – за той чертой.
 
 
Друг мой, так же не легко мне,
Как тебе с глухой бедой.
То, что я хранил и помнил,
Чем я жил – за той, за той —
За неписаной границей,
Поперек страны самой,
Что горит, горит в зарницах
Вспышек – летом и зимой…
 
 
И скажу тебе, не скрою, —
В этой книге, там ли, сям,
То, что молвить бы герою,
Говорю я лично сам.
Я за все кругом в ответе,
И заметь, коль не заметил,
Что и Теркин, мой герой,
За меня гласит порой.
 
 
Он земляк мой и, быть может,
Хоть нимало не поэт,
Все же как-нибудь похоже
Размышлял. А нет, ну – нет.
 
 
Теркин – дальше. Автор – вслед.
 

 
Бой безвестный, о котором
Речь сегодня поведем,
Был, прошел, забылся скоро…
Да и вспомнят ли о нем?
 
 
Бой в лесу, в кустах, в болоте,
Где война стелила путь,
Где вода была пехоте
По колено, грязь – по грудь;
 
 
Где брели бойцы понуро,
И, скользнув с бревна в ночи,
Артиллерия тонула,
Увязали тягачи.
 
 
Этот бой в болоте диком
На втором году войны
Не за город шел великий,
Что один у всей страны;
 
 
Не за гордую твердыню,
Что у матушки-реки,
А за некий, скажем ныне,
Населенный пункт Борки.
 
 
Он стоял за тем болотом
У конца лесной тропы,
В нем осталось ровным счетом
Обгорелых три трубы.
 
 
Там с открытых и закрытых
Огневых – кому забыть! —
Было бито, бито, бито,
И, казалось, что там бить?
 
 
Там в щебенку каждый камень,
В щепки каждое бревно.
Называлось там Борками
Место черное одно.
 
 
А в окружку – мох, болото,
Край от мира в стороне.
И подумать вдруг, что кто-то
Здесь родился, жил, работал,
Кто сегодня на войне.
 
 
Где ты, где ты, мальчик босый,
Деревенский пастушок,
Что по этим дымным росам,
Что по этим кочкам шел?
 
 
Бился ль ты в горах Кавказа,
Или пал за Сталинград,
Мой земляк, ровесник, брат,
Верный долгу и приказу
Русский труженик-солдат.
 
 
Или, может, в этих дымах,
Что уже недалеки,
Видишь нынче свой родимый
Угол дедовский, Борки?
 
 
И у той черты недальной,
У земли многострадальной,
Что была к тебе добра,
Влился голос твой в печальный
И протяжный стон: «Ура-а…»
 
 
Как в бою удачи мало
И дела нехороши,
Виноватого, бывало,
Там попробуй поищи.
 
 
Артиллерия толково
Говорит – она права:
– Вся беда, что танки снова
В лес свернули по дрова.
 
 
А еще сложнее счеты,
Чуть танкиста повстречал:
– Подвела опять пехота.
Залегла. Пропал запал.
 
 
А пехота не хвастливо,
Без отрыва от земли
Лишь махнет рукой лениво:
– Точно. Танки подвели.
 
 
Так идет оно по кругу,
И ругают все друг друга,
Лишь в согласье все подряд
Авиацию бранят.
 
 
Все хорошие ребята,
Как посмотришь – красота.
И ничуть не виноваты,
И деревня не взята.
 
 
И противник по болоту,
По траншейкам торфяным
Садит вновь из минометов —
Что ты хочешь делай с ним.
 
 
Адреса разведал точно,
Шлет посылки спешной почтой,
И лежишь ты, адресат,
Изнывая, ждешь за кочкой,
Скоро ль мина влепит в зад.
 
 
Перемокшая пехота
В полный смак клянет болото,
Не мечтает о другом —
Хоть бы смерть, да на сухом.
 
 
Кто-нибудь еще расскажет,
Как лежали там в тоске.
Третьи сутки кукиш кажет
В животе кишка кишке.
 
 
Посыпает дождик редкий,
Кашель злой терзает грудь.
Ни клочка родной газетки —
Козью ножку завернуть;
 
 
И ни спичек, ни махорки —
Все раскисло от воды.
– Согласись, Василий Теркин,
Хуже нет уже беды?
 
 
Тот лежит у края лужи,
Усмехнулся:
– Нет, друзья,
Во сто раз бывает хуже,
Это точно знаю я.
 
 
– Где уж хуже…
– А не спорьте,
Кто не хочет, тот не верь,
Я сказал бы: на курорте
Мы находимся теперь.
 
 
И глядит шутник великий
На людей со стороны.
Губы – то ли от черники,
То ль от холода черны,
 
 
Говорит:
– В своем болоте
Ты находишься сейчас.
Ты в цепи. Во взводе. В роте.
Ты имеешь связь и часть.
 
 
Даже сетовать неловко
При такой, чудак, судьбе.
У тебя в руках винтовка,
Две гранаты при тебе.
 
 
У тебя – в тылу ль, на фланге, —
Сам не знаешь, как силен, —
Бронебойки, пушки, танки.
Ты, брат, – это батальон.
Полк. Дивизия. А хочешь —
Фронт. Россия! Наконец,
Я скажу тебе короче
И понятней: ты – боец.
 
 
Ты в строю, прошу усвоить,
А быть может, год назад
Ты бы здесь изведал, воин,
То, что наш изведал брат.
 
 
Ноги б с горя не носили!
Где свои, где чьи края?
Где тот фронт и где Россия?
По какой рубеж своя?
 
 
И однажды ночью поздно,
От деревни в стороне
Укрывался б ты в колхозной,
Например, сенной копне…
 
 
Тут, озноб вдувая в души,
Долгой выгнувшись дугой,
Смертный свист скатился в уши,
Ближе, ниже, суше, глуше —
И разрыв!
За ним другой…
 
 
– Ну, накрыл. Не даст дослушать
Человека.
– Он такой…
 
 
И за каждым тем разрывом
На примолкнувших ребят
Рваный лист, кружась лениво,
Ветки сбитые летят.
 
 
Тянет всех, зовет куда-то,
Уходи, беда вот-вот…
Только Теркин:
– Брось, ребята,
Говорю – не попадет.
 
 
Сам сидит как будто в кресле,
Всех страхует от огня.
– Ну, а если?..
– А уж если…
Получи тогда с меня.
 
 
Слушай лучше. Я серьезно
Рассуждаю о войне.
 
 
Вот лежишь ты в той бесхозной,
В поле брошенной копне.
 
 
Немец где? До ближней хаты
Полверсты – ни дать ни взять,
И приходят два солдата
В поле сена навязать.
 
 
Из копнушки вяжут сено,
Той, где ты нашел приют,
Уминают под колено
И поют. И что ж поют!
 
 
Хлопцы, верьте мне, не верьте,
Только врать не стал бы я,
А поют худые черти,
Сам слыхал: «Москва моя».
 
 
Тут состроил Теркин рожу
И привстал, держась за пень,
И запел весьма похоже,
Как бы немец мог запеть.
 
 
До того тянул он криво,
И смотрел при этом он
Так чванливо, так тоскливо,
Так чудно, – печенки вон!
 
 
– Вот и смех тебе. Однако
Услыхал бы ты тогда
Эту песню, – ты б заплакал
От печали и стыда.
 
 
И смеешься ты сегодня,
Потому что, знай, боец:
Этой песни прошлогодней
Нынче немец не певец.
 
 
– Не певец-то – это верно,
Это ясно, час не тот…
– А деревню-то, примерно,
Вот берем – не отдает.
 
 
И с тоскою бесконечной,
Что, быть может, год берег,
Кто-то так чистосердечно,
Глубоко, как мех кузнечный,
Вдруг вздохнул:
– Ого, сынок!
 
 
Подивился Теркин вздоху,
Посмотрел, – ну, ну! – сказал, —
И такой ребячий хохот
Всех опять в работу взял.
 
 
– Ах ты, Теркин. Ну и малый.
И в кого ты удался,
Только мать, наверно, знала…
– Я от тетки родился.
 
 
– Теркин – теткин, елки-палки,
Сыпь еще назло врагу.
 
 
– Не могу. Таланта жалко.
До бомбежки берегу.
Получай тогда на выбор,
Что имею про запас.
 
 
– И за то тебе спасибо.
– На здоровье. В добрый час.
 
 
Заключить теперь нельзя ли,
Что, мол, горе не беда,
Что ребята встали, взяли
Деревушку без труда?
 
 
Что с удачей постоянной
Теркин подвиг совершил:
Русской ложкой деревянной
Восемь фрицев уложил!
 
 
Нет, товарищ, скажем прямо:
Был он долог до тоски,
Летний бой за этот самый
Населенный пункт Борки.
 
 
Много дней прошло суровых,
Горьких, списанных в расход.
 
 
– Но позвольте, – скажут снова, —
Так о чем тут речь идет?
 
 
Речь идет о том болоте,
Где война стелила путь,
Где вода была пехоте
По колено, грязь – по грудь;
 
 
Где в трясине, в ржавой каше,
Безответно – в счет, не в счет —
Шли, ползли, лежали наши
Днем и ночью напролет;
 
 
Где подарком из подарков,
Как труды ни велики,
Не Ростов им был, не Харьков,
Населенный пункт Борки.
 
 
И в глуши, в бою безвестном,
В сосняке, в кустах сырых
Смертью праведной и честной
Пали многие из них.
 
 
Пусть тот бой не упомянут
В списке славы золотой,
День придет – еще повстанут
Люди в памяти живой.
 
 
И в одной бессмертной книге
Будут все навек равны —
Кто за город пал великий,
Что один у всей страны;
 
 
Кто за гордую твердыню,
Что у Волги у реки,
Кто за тот, забытый ныне,
Населенный пункт Борки.
 
 
И Россия – мать родная —
Почесть всем отдаст сполна.
Бой иной, пора иная,
Жизнь одна и смерть одна.