Текст книги "Книга Лазаря"

Глава четвертая

– Все началось с Лазаря, – неожиданно заявил отец Матиас за завтраком, расправляясь с омлетом и круассаном с сыром. – Вы все знаете эту историю?

Мы с Мари переглянулись.

– В общих чертах, конечно, – подтвердил я, жуя бутерброд. – Без особых подробностей.

– Она и существует в общих чертах, – Матиас сытно выдохнул и придвинул к себе чашку с кофе. – Согласно библейским рассказам, Лазарь, друг Христа или просто его знакомый, жил в Вифании – городке близ Иерусалима. Католическая церковь считает, что он был братом Марии Магдалины. Когда Иисус получил весть о том, что Лазарь болен и умирает, было уже поздно и он не смог вовремя поспеть к больному, чтобы излечить его. И вместе с апостольской общиной прибыл в Вифанию на четвертый день после смерти Лазаря. Собрав всех родственников, к которым присоединилась толпа зевак и фарисейских шпионов, Иисус отправился к гробнице Лазаря и, обратившись к богу, попросил вернуть его в мир живых. Мужчины отвалили камень, закрывающий вход в гробницу, и все увидели Лазаря, стоящего на пороге, закутанного в погребальные одежды.

Вечером того же дня родичи устроили большой праздник, на котором Мария вымыла ноги Христу, вытерла их своими волосами и смазала миррой.

Лазарь продолжил жить и стал известен как Святой Лазарь Иерусалимский, позднее ставший епископом Марселя, принявшим мученическую смерть.

– Осмелюсь заметить, ваше величество, – не удержался я, – Лазарь был епископом в Ларнаке на Кипре, а не в Марселе.

Матиас отодвинул пустую чашку и посмотрел на меня:

– Ваши византийские еретики ошибаются. Прошу не забывать, что вы находитесь в католической миссии, – и, выдержав недолгую паузу, добавил, – бокор ушел в джунгли с важным поручением. Вернется вечером или к ночи. Сегодня приедет грузовик с продуктами, поможешь разгрузить.

Я усердно закивал головой.

– Я уеду в Браззавиль на два или три дня. Пока не знаю точно. В отсутствие бокора ты, Алек, отвечаешь за порядок в миссии. И, кстати, он тобой недоволен. Тебе нужно больше практиковаться. Мари, помоги Нии с Хосе.

Ния, сидящая рядом со мной и скромно подбирающая вилкой микроскопические кусочки омлета, покраснела от строгого тона Матиаса и положила вилку на стол.

– Будет исполнено, ваша честь, – я придал лицу постный вид. – Разрешите также отделить зерна от плевел.

Отец Матиас встал, погрозил мне указательным пальцем со сверкающим золотым перстнем и величаво вышел из столовой.

– К чему он это? При чем здесь Лазарь? – после минутной паузы спросила Мари. – Какое это отношение имеет к нам?

– На первый взгляд, никакого, – согласился я. – Иногда мне кажется, что наш глумливый падре скармливает нам разные небылицы от безделья и скуки. Ему здесь особо заняться нечем. Лучше бы помогал удобрения разводить…

Мари задумчиво качнула головой.

– У меня есть Библия, надо бы почитать, – сказала она и, собрав посуду, понесла на кухню.

Готовила и убирала в миссии Клара – родная сестра хунгана, отличная повариха и хохотушка.

Появившись в столовой с тряпкой, она принялась вытирать стол.

– Чего уставился? – заметив мой взгляд, спросила она. – Маниоки захотел?

Мы оба засмеялись.

Когда я впервые проснулся здесь, Матиас дал мне задание помочь с разгрузкой фургона в деревне. Мамбо поприветствовала меня угощением – завернутым в листья и перетянутым веревкой длинным корнем маниоки. Развернув листья, я обнаружил полуметровую упругую «колбасу», гибкую и словно резиновую. Вкус у маниоки оказался отменным. Плотная крахмальная субстанция с легким пряным привкусом. Через пару дней я отправился в деревню за добавкой. Мамбо не было, и какой-то мальчишка принес мне длинный желтый кривой корнеплод.

– Так нельзя есть, нужно варить, – строго предупредил меня парень.

Корнеплод был вовсе не похож на тот, что я ел. На кухне я срезал с него кожуру и бросил вариться в кастрюлю. Минут десять держал в кипящей воде и, решив, что этого достаточно, вытащил и принялся жевать. Вкус оказался так себе. Однако треть этого жесткого и сухого корня я все-таки съел.

Через пятнадцать минут на слабеющих ногах, сквозь красный туман в глазах я добрел до лазарета и потерял сознание у ног Нии. Только через три часа, после процедуры промывания желудка и капельницы я смог вернуться в комнату.

Оказывается, в маниоке содержится приличная доза синильной кислоты. И то, что я ел в первый день, было готовым блюдом, а не просто отваренным корнем.

Местные сначала чистят его и вялят на солнце. После чего замачивают и спустя несколько дней полностью снимают с поверхности плода слизь, в которой полно цианида, снова сушат и растирают в порошок. Порошок долго варят, а затем из остывшей массы лепят круглые «колбаски», которые заворачивают в листья и перевязывают нитками. Мне было совершенно непонятно, как они до этого додумались. Без жертв точно не обошлось…

Услышав урчание двигателя, я отправился в деревню, расположенную в ста пятидесяти метрах от миссии. Двенадцать больших деревянных домов стояли в два ряда на широкой утоптанной полосе между песчаной береговой линией и травяной границей посадок, упирающихся в стену джунглей. Судя по доскам и одинаковым метровым сваям, строились они в одно время со зданием миссии. Только крыши, в отличие от жестяных пластин на нашем бараке, были сделаны из плотно связанных снопов тростника и широких пальмовых листьев. Дверей не было – их роль выполняли подвешенные полотняные покрывала.

Сначала, как я догадывался, дома стояли вплотную к джунглям, но постепенно лес вырубили и сожгли под посадки маниоки и ямса. За полями с посадками, в тени деревьев одиноко стояла хижина бокора. Настоящая уродливая лачуга, видимо, самим бокором и построенная. Неровные стены из тонких древесных стволов, связанных ротангом, и крыша из веток, покрытая пальмовыми листьями. Внешне хижина напоминала самого бокора. Такой же неандертальский вид.

Звуки работающего мотора заставили меня поспешить к первому и самому большому дому, где проживали хунган с мамбо и своими родственниками. Жозеф, водитель фургона и механик нашего дизель-генератора, уже развернулся и сдавал назад, паркуясь для разгрузки. Мамбо стояла перед домом, приветливо улыбаясь и отталкивая ногой черных жертвенных куриц, которые норовили забраться на ее сандалии и клюнуть в ногу. Черная коза, привязанная веревкой за шею к колу, вбитому посреди зеленого травяного пятна, взволнованно блеяла. У ее ног крутился козленок, пытаясь ухватить губами набухший от молока материнский сосок. Детвора с воплями носилась вокруг, предвкушая подарки.

Жозеф поздоровался и протянул мне опись, где были проставлены галочки – что сразу разгрузить в деревне, а что на складе миссии. Подошли двое деревенских мужчин, и мы принялись за работу. Мамбо внимательно следила и указывала, что и куда класть.

Два замороженных отруба говядины, килограммов на пятьдесят каждый, двадцать коробок с крупами и макаронами, четыре тюка с одеждой, шесть мешков удобрений. Я поморщился. Готовить смесь удобрений придется мне, пока Хосе в лазарете. Было невыносимо душно, и пот лил с меня градом. Но в любом случае это было лучше, чем бродить по загону со змеями.

Пересчитывая остатки товара, которые следовало разгрузить на склад миссии, я обнаружил большой прорезиненный мешок с яркими наклейками. Открыв верхний клапан, понял, что это абсолютно новый невод и, судя по весу, очень большой. Когда я вытащил его и отдал йоруба, на десять минут всю деревню охватило бурное ликование. Фейерверков не было, но без песен и танцев не обошлось.

Закрыв дверцы, обратился к водителю:

– Жозеф, ночевать сегодня не будешь. Матиасу нужно в город.

Жозеф разочарованно присвистнул, покосившись на брезентовую палатку, из которой торчала голова Нии.

Я рассмеялся:

– Там все равно у нее больной. Разгрузимся, пообедаешь – и в обратный путь.

Жозеф обреченно полез в кабину. Как и вероятность пропустить свидание с Нией, перспектива трястись обратно в город шесть-семь часов по глиняной дороге никакой радости у него не вызвала. Разгрузив остатки продовольствия в кладовую и скатив пластиковые бочонки с солярой по сходням под навес к генератору, я, грязный и уставший, отправился в душ. Жозеф припустил в сторону лазарета.

После душа вышел наружу и уселся на крыльцо, почти сразу услышав шаркающие шаги Мари и вдохнув запах дыма ее сигарет.

Она молча опустилась рядом. Скосив глаза, увидел, что она протягивает мне запотевшую банку с пивом. Вторую, открытую, поставила на ступеньку перед собой.

Так же молча открыл пиво и отхлебнул.

– Зачем постоянно привозят удобрения? – негромко спросила Мари. – Здесь же Африка, все само растет.

– Почему-то не растет, – ответил я. – Матиас говорил, что состав почвы такой, что быстро истощается. Когда строили деревню, дома ставили вплотную к джунглям. Первый участок под маниоку сразу вырубили и подожгли. Подсечно-огневое земледелие. Так, по-моему, называется. Сняли два урожая – и все. Надо новый участок вырубать и жечь. Благодаря миссии удобрения сюда привозят. В обычных деревнях они местным не по карману.

– Почему в джунглях постоянно все растет? – вяло поинтересовалась Мари.

– Там урожай не собирают. Растения с корнями сгнивают и удобряют почву для других.

Я неожиданно почувствовал слабое дуновение прохладного ветерка. Встал и всмотрелся в западную часть горизонта, где над кромкой леса была видна темно-синяя широкая полоса дождевых облаков.

– Ну наконец-то! – воскликнул я, не скрывая радости.

– Что там? – Мари тоже встала.

– Вон там, на западе, тучи, – показал я рукой. – Дожди идут!

Мари приложила ладонь козырьком ко лбу и посмотрела в сторону, куда я указывал. Темная полоса на глазах ширилась и двигалась к нам, по краям откидывая прочь отдельные бесформенные куски черно-синих кучевых облаков.

Из лазарета выскочил Жозеф и, довольно улыбаясь, побежал в нашу сторону. Видимо, успел. Я сошел с крыльца, собираясь пойти и проведать Хосе.

– Послушай… – услышал я голос Мари. – Я почитала про Лазаря…

– И что там?

– То же, что и Матиас сказал, – тихо произнесла Мари, обняв себя за плечи и смотря в землю. – Только я подумала… Когда Лазарь умер, душа должна была отлететь куда-то… Не знаю… Потом Христос его оживил, и получается, что душа вернулась? Или нет?

– Действительно… – пробормотал я, ухватившись за эту мысль. – Если…

– Думаю, что это всех нас касается, – сказала Мари и, прихватив пиво, зашла в здание.

Ну, конечно, никогда не упустит возможность нахамить. Словами или поступками. Но что интересно – мне даже при усердных размышлениях никогда не пришел бы в голову такой вопрос. Возможно, здесь существует какая-то связь.

– Мари! – запоздало крикнул я ей вслед.

– Чего еще? – откликнулась она.

– Сегодня вечером на шабаш идем. Не забудь!

– Не будет сегодня ничего, командир, – уверенно ответила Мари.

– Ты-то откуда знаешь? – услышав ее обычный противный тон, раздраженно спросил я.

– Бокора нет! – донесся ее голос из коридора. – Курицу ты будешь резать?!

Точно! Я как-то не подумал. Одним из ключевых моментов общения хунгана или мамбо с духами был ритуал принесения в жертву черной курицы, резать которую мог лишь бокор. Еще одна причина терпеть неандертальца.

Заглянув в палатку, увидел бледного Хосе, лежащего с капельницей, и сидящую рядом Нию, довольную и расслабленную стараниями Жозефа.

– Привет, Хосе, ты живой? – весело спросил я, пригнувшись и протискиваясь в лазарет.

Хосе слабо пожал мне пальцы правой руки. Ния встала, уступая мне место, но не ушла, а осталась стоять рядом, озабоченно посматривая на капельницу.

– Хосе, дружище, ты, по-моему, залежался здесь, – нарочито бодро обратился я к укушенному. – Сегодня опять удобрения завезли. Мне что, одному с этой химией возиться? Давай, поднимайся.

Хосе слабо улыбнулся и прошептал:

– Мне этот питекантроп половину руки отрезал. Я думал, что вообще умру.

– Ерунда! – отмахнулся я. – Он тебе жизнь спас. У нас в России на юге такие змеи живут. У них необычная консистенция яда. Очень жидкий. Его невозможно отсосать или жгутом перетянуть. Моментально всасывается. Посмотри сам.

Я закатал штанину и продемонстрировал Хосе старый широкий шрам на левой икре, напоминающий кратер вулкана, который заработал в детстве, упав в открытый колодец теплотрассы и зацепившись ногой за крюк на стальной лестнице.

– Такая же змея, один в один, – продолжил я печальным голосом. – Вот только никого рядом не было – пришлось самому вырезать мясо с ядом тупым перочинным ножичком.

Я замолчал, словно погрузившись в болезненные воспоминания. Хосе, напротив, очевидно взбодрился.

– Вечером Хосе сможет вернуться в миссию, – напомнила о себе Ния. – Ему уже ничего не угрожает.

Я согласно кивнул и бросил на нее взгляд, который зацепился за золотой крестик на шее.

– Да… Ния, ты же католичка? – обратился я к ней. – Мне сегодня пришел в голову интересный вопрос. Что происходит с душой, когда человек умирает? Она уходит куда-то или остается рядом? И на сколько?

В полутьме палатки заметил, как Ния неловко подалась назад и глаза ее испуганно округлились.

– Мне нельзя, – тихим голосом произнесла она. – По договору с работодателем. Обсуждать с вами… эти вопросы.

– Какие вопросы? – искренне удивился я. – Все это написано в Библии или в этом вашем… Катехизисе. Разве это секрет?

Ния повернулась и, отодвинув брезентовую перегородку, прошмыгнула в свой отсек. Я непонимающе посмотрел на Хосе. Тот выглядел удивленным не меньше меня.

– Я сам католик, – сказал он. – Здесь нет никакого секрета. Душа после смерти немедленно отправляется на первый личный суд и оттуда сразу в ад или рай. До второго Страшного суда.

– У нас в православии, по-моему, не так, – я попытался вспомнить, что когда-либо слышал про это. – Душа сорок дней находится где-то возле тела и только потом уходит в отведенное место. Зачем тогда поминать на девятый и сороковой?

– На третий, седьмой и тридцатый, – поправил меня Хосе. – В эти дни душа доступна для молитв близких и священников. Если в раю, то приблизить к богу, если в чистилище или аду, то облегчить участь. Так католики говорят.

– Значит, по-вашему, душа уходит сразу? – мне эта мысль показалась важной, однако я пока не понимал, почему.

– Конечно, – пожал плечами Хосе. – Она после смерти принадлежит другому миру. Здесь ей больше не нужно оставаться. Может, даже и невозможно.

– Ну, ладно, поправляйся, – хлопнул я его по плечу. – Удобрения ждут.

Хосе ответил мне слабым кивком.

Едва я вышел наружу, как сразу стемнело. Подняв голову, увидел, что небо заволокло черными плотными тучами, полностью скрывшими солнце.

И в этот момент прямо перед моими глазами ослепительно сверкнул пучок молний. Они расцвели так близко, что я почти почувствовал их попадание мне в голову. Не успели яркие пятна в глазах исчезнуть, как меня накрыло жутким грохотом, и мегатонны воды не пролились, но просто упали с неба на землю. Не капли, а настоящие струи хлестали с такой силой, что меня пригнуло к земле, а вода в реке закипела, как бульон на горячей плите. Я находился в ста метрах от миссии и попытался как можно быстрее добраться до двери, но на полпути едва не был сбит потоком воды, хлынувшим из леса в сторону реки. Напор был так силен, что прибрежный песок не успевал ее впитывать.

Шлепая по этому внезапному наводнению, с трудом добрался до навеса над крыльцом. Вода с силой и диким грохотом лупила по жестяной крыше, будто стремясь пробить металл и разрушить здание. Мокрый снаружи и изнутри, я съежился на крыльце, пораженный зрелищем первой в моей жизни африканской грозы.

Через несколько минут все стихло. Тучи, тяжело переваливаясь, покатились дальше на восток, открывая небо и яркое полуденное солнце. Вода на глазах просочилась в песок, оставляя на поверхности вырванные с корнем растения, листья, ветви кустарников и мелких змей и ящериц, часть из которых, слабо шевелясь, пыталась найти дорогу в привычный мир.

Не сумев развязать облепленные песком мокрые шнурки на своих огромных туристических ботинках, разрезал их перочинным ножом и с облечением сбросил обувь с ног. Я ненавидел их всей душой и носил только из страха перед змеями и другими ядовитыми тварями. Все остальные ходили в сандалиях, а дети йоруба так и вовсе босиком. Может, и мне удастся преодолеть свою фобию, тем более что запасных шнурков у меня не было. Стянул с себя влажные, прилипающие к телу штаны и футболку и в одних трусах, с которых стекали струйки воды, прошлепал в комнату. Переодевшись в сухое, достал из сумки сандалии. Вернулся на крыльцо, собрал намокшую одежду и развесил тряпки на бельевой веревке, натянутой между навесом для генератора и вторым входом в миссию, который был устроен в стене здания, обращенной к лесу.

Потянуло сигаретным дымом.

Мари сидела на крыльце, медленно затягиваясь и оглядывая беспорядок, причиненный ливнем. Я присел рядом.

– Круто, да? – сказала она. – Я в окно смотрела – просто кайф! Какой дурак додумался сделать жестяную крышу? Почти оглохла.

– Может, сэкономить хотели, – поддержал я ее. – Или строители были не местные. Я думал, что здесь сезон дождей, как в Южной Америке. Зарядил на пару месяцев – и льет себе спокойно. По телевизору видел.

– Как там Хосе? – поинтересовалась Мари. – С Нией сложились отношения?

– Нет, – хохотнул я, – Ния с Жозефом в плотной связи.

– Ну конечно! – фыркнула Мари. – У африканцев на этот счет вообще никаких запретов нет. Я точно знаю. Что мужчины, что женщины – они всегда со всеми готовы. Может, это из-за климата.

Я внимательно посмотрел на Мари. Пожалуй, впервые видел ее в нормальном настроении, без гримасы недовольства на лице. Наверное, наркота постепенно выходит на жаре.

– Знаешь, Мари, – неожиданно для самого себя сменил я тему, – я случайно спросил Нию о том, что происходит с душой после смерти. Она же католичка, а этот разговор о Лазаре меня немного зацепил.

– Ну и как? Она тебя просветила?

– Понимаешь… Здесь что-то непонятное, – попробовал я выразить словами то, что увидел. – Она сказала, что ей запрещено об этом с нами говорить. И выглядела так… Как-то испуганно или расстроенно… И ушла сразу в свой закуток.

– Глупость какая-то, – задумчиво произнесла Мари. – Какой может быть в этом секрет? Надо найти Катехизис, может, в кладовке…

– Со слов Хосе, – продолжил я, – душа после смерти сразу уходит из этого мира в рай или ад. Ну, или чистилище – кому что положено…

– Все равно не вижу никакой интриги, – заметила Мари. – Что за мистическая тайна?

Я собрался с мыслями.

– Если тело умирает, душа сразу уходит в другие миры. Когда Христос воскресил Лазаря на четвертый день, то откуда он вернул его душу? И вернул ли вообще? Никому же не известно, был Лазарь праведником или нет. Напрямую не говорится. Может, Матиас на это намекал за завтраком. А если душа Лазаря ушла сразу в загробный мир? То…

Мне пришла в голову очень простая мысль.

– Конечно, в аду, – проговорил я. – Есть же понятие о первородном грехе…

Мари удивленно посмотрела мне в глаза.

– После грехопадения Адама и Евы, – продолжил я рассуждать, – бог закрыл ворота рая и приставил ангела с огненным мечом охранять вход. Ни одна душа не могла попасть в рай… Смерть Христа искупила первородный грех, и ворота рая были открыты. Но Христос воскресил Лазаря до Распятия. Значит, душа Лазаря четыре дня находилась в аду. В этом что-то есть…

Мари молча встала и, одобрительно шлепнув меня по плечу, ушла в комнату. Из деревни, увязая ногами в мокром песке, торопливо шла Клара. Отлично – скоро обед.

Отец Матиас в столовой не появился, велев Кларе подать ему в комнату.

– Матиас не хочет, чтобы мы донимали его расспросами о Лазаре, – заметила Мари, пока Клара накрывала стол. – Может, ты и прав – он подбрасывает информацию кусками, чтобы мы сами додумывали.

– Не знаю, – отозвался я. – У меня ощущение, что только я должен что-то додумывать, а остальные знают гораздо больше. Ты, например.

– Что ты имеешь в виду? – насторожилась Мари. – О чем я знаю больше?

Жозеф, сидевший с нами, дремал, опустив голову почти до самого стола. Виктории не было. Как и Нии, которая обычно предпочитала принимать пищу после того, как поедят остальные. Ела она вместе с нами в очень редких случаях, и после сегодняшнего завтрака я заподозрил, что в столовой мы с ней больше не встретимся.

– Например, о чужой тени, – дал я выход своему недовольству. – И почему Виктория не выходит из комнаты. Да и вообще…

Вопреки ожиданиям Мари не стала грубить и называть меня дураком.

– Послушай, Алек, – успокаивающе ответила она, – если я что-то и знаю о происходящем, то все это мне было сказано нашим неандертальцем и Матиасом. Я и не знала, что они всем разное говорят.

– Ну… Может быть, ты и права, – произнес я, смущенный ее миролюбивым тоном. – Да и Хосе, по моему, тоже ни черта не понимает.

Появившаяся со сковородкой жаркого Клара внесла оживление за наш стол. Жозеф мгновенно очнулся и, сглатывая слюну, первым протянул тарелку.

Парню я искренне сочувствовал. Формально у него в миссии была комната, однако ночевать в ней ему доводилось нечасто. В основном он курсировал между деревней и Браззавилем по хозяйственным делам или с поручениями Матиаса. Сейчас Жозеф ожесточенно расправлялся с огромной порцией мяса, будто старался наесться впрок. В городе ему предстояло жить в грузовике, питаясь засохшими булочками и растворимым кофе. Нормальная еда в Браззавиле была по карману только обеспеченным людям и туристам.

Когда Клара убрала со стола посуду и поставила термос с кофе, в столовую заглянул уже готовый к поездке святой отец с пухлым портфелем в руках.

– Жозеф, заводи, – приказал он водителю и, посмотрев на меня и Мари, добавил: – Не забудьте – сегодня в деревне церемония. И Хосе пусть идет, хватит ему отлеживаться.

Церемония. Так Матиас называл шаманские пляски, которое проводили йоруба в деревне.

– Так ведь бокора нет, – попробовал я возразить. – Курицу некому резать.

Матиас зачем-то глянул на свои золотые часы.

– Не беспокойтесь, – усмехнулся он. – Бокор появится. Сегодня особый случай. Всем обязательно присутствовать. Ты, Алек, ответственный.

Сказал и с достоинством вышел. Снаружи донеслось тарахтение двигателя.

Настроение сразу испортилось. Нам полагалось время от времени присутствовать на обрядах вуду, которые проводили хунган с мамбо для деревенских. Никакого смысла в этих представлениях я не находил. Матиас в первые же дни выдал нам распечатанные на принтере брошюры с перечнем всех духов лоа и символами, которые им соответствовали. Я пытался, конечно, запомнить хотя бы несколько, но вся эта чепуха просто не держалась в голове. Хорошо еще, что он не устраивал экзаменов по этому первобытному предмету.

Мари, напротив, очень быстро разобралась во всех духах лоа и с удовольствием служила ходячим справочником. Однажды она обмолвилась, что почти год прожила с каким-то парнем в Новом Орлеане, где подобные церемонии считаются обычным делом. У меня сразу возникло мнение, что припадки одержимости, которые приходилось наблюдать на ритуалах, были очень близки ее наркоманской натуре. И я был совершенно уверен, что все виденные мной конвульсии и вопли были следствием принятия галлюциногенов или еще какого-нибудь дурмана.

Присутствовать на деревенских мистериях было полнейшим мучением. Тем более что я не был способен отличить одного вселяющегося в человеческое тело духа от другого. Мари всегда подсказывала мне и Хосе, кого именно сегодня вызывают. Я же не видел никакой разницы между духами плодородия или хорошей погоды. Одержимые всегда бесновались одинаково. Мари говорила, что это просто определить по символу, который называется веве и чертится мукой в круге. Не знаю, как она это замечала, поскольку сидели мы обычно позади барабанщиков и хора.

Начало всегда было одинаковым. В центре зала стоял столб-митан, символ ворот Папы Легбы, в нескольких шагах от которого находился перистиль, или храм со статуэтками божков, вокруг которого горели свечи. Хунган с мамбо усаживались у стены напротив, парни с барабанами и хор образовывали полукруг, оставляя место в середине для троих унси, основных объектов этого ритуала.

Хунган вставал и начинал церемонию, несколько раз выкрикивая обращение: «Папа Легба, открой врата, дай пройти!» Видимо подразумевая, что Папа Легба, он же Святой Петр, владеет ключами от ворот между нашим миром и миром духов. Без его разрешения ни один лоа не может войти в нашу реальность.

Затем хунган направлялся к митану и, дважды поцеловав его, принимался вырисовывать мукой круг, черпая ее из глиняной чаши. Внутри круга он той же мукой рисовал веве призываемого духа. Одновременно хор начинал петь католическую молитву, а барабанщики – отбивать ритм. Здесь появлялся бокор с черной курицей и ножом. Перерезав птице горло, он сцеживал кровь в чашу с остатками муки и размешивал получившуюся массу рукой. Хунган начинал призывать лоа, а бокор – кормить кровяной массой троих унси. Полагаю, чтобы приманить и задобрить кровью этого духа.

Хор, заканчивая петь молитву и не делая паузы, принимался тоскливо тянуть занудную африканскую литургию. Трое унси в такт пению и барабанному бою начинали танцевать, распаляясь и подбадривая себя нестройными выкриками до тех пор, пока вызываемый лоа не входил в одного из них. Одержимый валился на пол, суча ногами и пуская пену изо рта. Хунган, склонившись над ним, задавал вопросы, на которые тот отвечал то низким утробным, то визгливым голосом.

Зрелище было утомительным и где-то даже неприятным. Иногда некоторые детали обряда менялись, и лоа входил в самого хунгана. Случалось, что у митана отплясывала сама мамбо, потрясая обширными телесами. Длилось это представление около двух или трех часов, и высиживать до конца мне удавалось только с помощью плоской фляжки с ромом, которая помогала отключиться от происходящего и, бывало, даже слегка подремать…

Я собирался вечером посмотреть, как деревенские будут испытывать новый невод, но указания Матиаса игнорировать не следовало. Мари и я остались сидеть за столом с пустыми чашками из-под кофе.

– Ты неправильно делаешь, – вдруг негромко сказала Мари.

– Что неправильно? – взглянул я на нее.

Она приложила ладони к вискам, изобразив подобие маски аквалангиста.

– Серьезно? – я вспомнил загон со змеями. – Я так ограничиваю поле зрения, чтобы не выходить за тень.

– Нет, нужно не так. Следует смотреть очень пристально в центр тени так, чтобы периферийное зрение затуманивалось и тень как бы… заполняла светлые куски по краям. И дышать надо глубоко животом. А ты напрягаешься, и дыхание становится частым и мелким.

– Это тоже тебе бокор объяснял? – с досадой спросил я.

Мари серьезно кивнула.

Я представил себе неандертальца, дающего подробные инструкции Мари.

– Я даже не знал, что он говорящий. Все, что я слышал, – короткие фразы: идем со мной, сиди здесь, плохо, плохо, – как сумел изобразил я каркающий голос бокора. – Мне Матиас больше объяснял, чем этот питекантроп.

Мари рассмеялась.

– Да нет, он умеет хорошо объяснять. Прямо как человек.

Здесь уже засмеялся я.

– Мари, – успокоившись, обратился я к ней, – а как я выгляжу, когда в тени? Ну, или пытаюсь быть в тени. Тебя я видел как силуэт прозрачного дерева.

– Ты выглядишь, как обезьяна, – ответила Мари и, не успел я оскорбиться, добавила: – Как темное длиннорукое существо, с чуть расплывающимися формами и вытянутой кверху головой. Немного похоже на выкорчеванный пень с длинными корнями.

Я, признаться, не ожидал такого. Значит, бокор мне не соврал.

– А почему тогда ты выглядишь, как дерево? – спросил я, уже понимая, что задаю вопросы, как незрелый подросток.

– Для этих змей дерево – нейтральный предмет, который им привычен. Они же живут на деревьях.

– То есть… Ты хочешь сказать, – растерялся я, – что ты сама выбираешь форму, которую они… в смысле, другие… могут видеть?

– Конечно, – удивленно произнесла Мари. – В этом и цель. Животные и люди при необходимости должны воспринять тебя как нечто привычное и безопасное для себя. Ну, или наоборот, как самый страшный кошмар, если нужно до смерти кого-то напугать.

Для меня ее слова стали настоящим откровением. Я не мог понять, почему мне все это было неизвестно. Почему Мари знает, а я нет? Мы приехали сюда почти одновременно.

– Один из основных принципов обучения ордена, – добавила она, с тревогой глядя на меня, – чтобы увидеть что-то скрытое в других, нужно уметь быть другим.

Я решил, что с меня достаточно.

– Хорошо, спасибо, – сказал я. – Увидимся позже.

Вышел из столовой и отправился к себе.

По пути решил зайти к Виктории. Просто из вежливости. Гостевые комнаты в миссии располагались по обеим сторонам коридора, ведущего из просторной прихожей в холл перед молельным залом. Всего их было восемь, по четыре на каждой стороне. Две примыкали к небольшому залу, откуда можно было попасть в столовую, кухню, душевую и уборную, и всегда были закрыты. Остальные шесть никогда не запирались. В трех ближних к выходу размещались Хосе, Мари и я. Четвертую занимала Виктория, а пятую – погибший Эдмон, в комнату которого никто никогда не входил.

Топая в свою келью, расположенную у прихожей, я обратил внимание, что дверь в комнату Виктории приоткрыта. Оттуда доносилось мокрое шлепанье и слабое деревянное постукивание. Коротко постучав, вошел внутрь.

Клара усердно возила тряпкой по деревянному полу, ползая на коленях. Никаких следов присутствия Виктории не было. Ни постельного белья, ни чемодана, ни одежды или косметических мелочей, неизбежно появляющихся, если в помещении живет женщина. Более того, дверцы совершенно пустого платяного шкафа были распахнуты, а на кровати не осталось даже следов матраса.

– А где Виктория? – удивился я. – Это же ее комната?

Я, наверное, мог и ошибиться, но мне показалась, что Клара не сразу нашлась, что ответить.

– А-а, Виктория? – неуверенно произнесла она. – Виктория в деревне теперь живет. У мамбо. Так отец Матиас распорядился.

Почему-то я ей не поверил, но сделал вид, что принял информацию к сведению.

– Понятно, – вышел и закрыл за собой дверь.

Стоило использовать отсутствие Матиаса и бокора, чтобы устроить себе сиесту. Я наведался в кладовую и достал с одной из нижних полок бутылку вина. Как раз то, что нужно, чтобы заснуть и не думать ни о каких тенях, орденах и неандертальцах.

Грохот ливня по жестяной крыше заставил меня вскочить и сесть на кровати. В комнате было темно, и я, включив фонарь, взглянул на часы. Почти семь вечера. Через полчаса должна была начаться церемония. Интересно, есть ли в кладовой зонт? Хотя едва ли он защитит от такого свирепого ливня.

Молния сверкнула еще несколько раз, осветив комнату голубым светом, и, попрощавшись звуками грома, дождь начал стихать.