Текст книги "Книга Лазаря"

Александр Варавин
Книга Лазаря

© Текст, Варавин А.А., 2018

© Оформление, издание, ООО Де’Либри, 2018

© Иллюстрация на обложке, Тыквер М., 2018

Пролог

Землистое лицо старика с прожилками капилляров на серых, покрытых воспаленными язвами щеках почти касалось сколоченного из грубых досок низкого столика. Одетый в короткий хитон, он сидел, сгорбившись, на каменной скамье и, держа в трясущейся руке тонкую кисть, пытался что-то писать на листе пергамента. Раздувшиеся, отливающие синевой руки дрожали, и пальцы с отслаивающимися черными ногтями едва удерживали кисть, с которой капала тушь, оставляя пятна на светлой поверхности пергамента. Красные мутные глаза его, окруженные набрякшими темными полукружьями век, слезились, и соленая влага стекала по дряблым щекам, обильно смачивая припорошенную сединой бороду.

Слабый огонек горящего фитиля масляной лампы не освещал, но скорее усиливал сумрак, царивший в этом каменном мешке, сложенном из неровно отесанных глыб мягкого песчаника.

Писать сегодня не получалось. Перед полуслепыми глазами, причиняя мучительную боль, горела картина адской бездны с парящей над ней огромной черной птицей с тремя парами крыльев, издающей разрывающий душу вой, который острым лезвием вспарывал мозг и скатывался вниз, во тьму желудка, растворяясь в самых недоступных уголках больного измученного тела. По краю каменного разлома сновали черные юркие существа, собирая отвратительную багровую растительность.

Старик чувствовал, что его снова засасывает туда, в этот адский провал, где он уже был однажды, и никто не в силах остановить его падение.

– Господи! – в муках хрипел он. – Господи! Помоги, прошу Тебя…

Робкий стук в дверь, подобный выдоху Всевышнего, растворил адское видение в тенях каменной кельи, и на пороге появился худой мальчишка в рваной грязной накидке, держащий в руках чашу с водой и пресную лепешку.

– Епископ Елеазар, – поклонился мальчик, – я принес тебе поесть.

Глаза старика остановились на вошедшем, и в них появился проблеск узнавания.

– Съешь сам, Анаргирос, я не голоден.

– Но, – робко возразил тот, – ты не ел уже два дня.

– Ешь! – властно произнес старик. – Оставь мне лишь глоток воды.

Мальчик жадно посмотрел на хлеб и, чуть поколебавшись, набросился на пресную лепешку.

– Христиане здесь, – сказал он, проглотив последний кусок и вытерев рот грязной ладонью. – Ждут тебя.

– Сегодня Чтений не будет. Мне нужно молиться.

– Им нужна помощь, епископ – прошептал мальчик. – Скверна пришла в Китион.

Елеазар вгляделся в лицо мальчишки и, словно что-то увидев на худом лице, кивнул:

– Хорошо. Передай, что я выйду.

Когда за мальчиком закрылась дверь, он поднялся и, подойдя к деревянному распятию, стоящему между двух узких бойниц, служивших окнами, опустился на колени.

Епископ молился до тех пор, пока сквозь узкие прорези не заструился светло-желтый призрачный свет, саваном окутавший его тело. Тогда он встал и направился к двери. Твердая поступь, чистое лицо, обрамленное черной бородой и волной длинных вьющихся волос, ниспадающих на плечи. Взгляд его блеклых старческих глаз наполнился пронзительным желтым сиянием. У входа в каменную келью собралась толпа греков из рыбацкой деревни, большинство из которых были его паствой.

– Что случилось? – громко спросил он старосту, стоявшего впереди.

– Скверна, Елеазар, – поклонился староста. – Двое рыбаков, отец и сын, были застигнуты в море штормом, которой заставил их искать убежища на ближайшем острове. Ты знаешь о нем. Иногда он выпускает черный дым, и ночью можно увидеть красные огни в темноте. Отец и сын прятались в гроте два дня, а вчера вечером, когда море успокоилось, вернулись назад. Утром Меланта, мать семейства, прибежала ко мне – ее муж и сын к рассвету покрылись мерзкой черной слизью и не могли ни встать, ни вымолвить слова. Они издавали отвратительный писк и бились в судорогах.

Толпа расступилась, и Елеазар увидел носилки, накрытые льняными покрывалами. Подошел ближе и снял материю, скрывавшую рыбаков. Лежавшие были привязаны веревками к деревянным ручкам и слабо шевелились, пытаясь освободиться от пут. Тела обоих покрывал густой слой тягучей слизи, оставляющей свободными одни лишь рты, судорожно втягивающие воздух.

– Слава Богу, не прижились до конца, – тихо прошептал Елеазар и громко добавил: – Принесите морской воды! Две бочки! Я очищу этих людей от скверны!

– Скверна… скверна… – эхом заметался шепот среди толпы. Несколько мужчин побежали в деревню, к морю набрать воды.

– Анаргирос, принеси мне кинжал. Тот, что лежит у распятия.

Мальчик бросился внутрь каменной кельи и почти сразу появился на пороге, крепко сжимая кинжал в руке.

– Отойдите на десять шагов, – обратился Елеазар к христианам. – Преклоните колени и закройте глаза. Молитесь, чтобы Господь помог спасти души ближних наших.

Встав на колени между носилками, Елеазар начал молиться, простирая руки над оскверненными.

Из его ладоней заструился мягкий желтый свет, от которого черная слизь начала сохнуть, отваливаться кусками серой пыли и оседать на носилки и землю под ними, освобождая человеческие тела. Едва свет, льющийся из рук иссяк, Елеазар встретил страдающий взгляд двух пар глаз. Отца и сына.

Анаргирос подал ему кинжал, и, перерезав путы, епископ помог встать рыбакам на ноги. Мужчины, прикатившие бочки, принялись наполнять ведра и поливать обоих морской водой.

– Меланта! Мама! – одновременно воскликнули отец с сыном, когда женщина, расталкивая окружающих, кинулась в их объятия.

– Слава Елеазару, другу Христову! – дружно воскликнула толпа, поднимаясь с колен.

– Слава Господу Нашему, но не мне, – громко и строго поправил епископ восторженных людей. – Нифонт, прошу тебя залить маслом носилки и эту дьявольскую пыль и сжечь.

– Конечно, Елеазар, мы все сделаем, – благоговейно ответил староста.

– И мне нужна лодка, чтобы попасть на этот остров и уничтожить сатанинское семя.

– Хорошо, – с готовностью кивнул Нифонт. – Я сам отвезу тебя туда. Вечером того же дня Елеазар, лежащий у распятия, был разбужен топотом копыт и лошадиным ржанием. Услышав шум, встал и, тяжело опираясь на деревянный посох, направился к двери, которая при его приближении распахнулась. В келью упругим шагом вошел Дайомедис, молодой человек с черными блестящими глазами, пышными усами и бородой, завитой на иудейский манер.

– Епископ Елеазар, – Дайомедис сделал попытку преклонить колени, но был подхвачен дружескими объятиями старика.

– Оставь это, – с трудом выговорил епископ. – Я не Иисус… Молодой человек поцеловал руку Елеазару:

– Святой отец, апостол Варнава шлет тебе предупреждение. Скоро за тобой придут. Тебе нужно скрыться. Иудейская община сговорилась с язычниками Афродиты, и крест твой уже сколочен.

– Нет, – Елеазар опустил голову, – я должен принять свою участь. Мое тело слишком долго находилось в пещерной гробнице и сейчас разрушается с каждым вдохом. Я должен ждать своего конца здесь. Так повелел Господь. Там за распятием ниша, в ней мой труд, который будет нужен делу Божьему.

Дайомедис прошел к дальней стене и достал из глубокой каменной ниши тяжелый пергаментный фолиант.

– Здесь все? – спросил он, бережно удерживая книгу, обернутую куском льняного покрывала.

– Кроме последнего листа, – удрученно произнес Елеазар. – Руки отказали мне. Мой срок истекает…

– Варнава требовал увезти тебя, – тихо сказал Дайомедис. – Ты слишком важен для Учения Христа.

– Друг мой, – старик тяжело опустился на скамью. – Прошу тебя, не настаивай. И очень прошу – возьми с собой Анаргироса. Этот мальчик – истинный христианин, достойный служения. Мне же следует принять уготованное Богом.

– Хорошо… Да будет так, – после долгого раздумья печально произнес Дайомедис. – Я повинуюсь твоей воле…

Истощенная лошадь трусцой уносила на себе двух наездников и седельную суму с записями. Стоя на пороге, не прикрывая глаз от заходящего солнца, смотрел на исчезающую в закате пыль от конских копыт Святой Лазарь Четверодневный, друг Христов…

Часть первая. Воскрешенные

Глава первая

Кофе был очень неплох. Но приятное послевкусие арабики лишь подчеркивало назойливое движение людского потока за окнами кафе, несущего шумных и суетливых прохожих в одном направлении – к старости и неминуемой смерти. Люди громко и непрерывно разговаривали, стирали пальцы об экраны смартфонов, отвешивали оплеухи капризным детям, ругались, стремились заработать и потратить деньги, отхватить от жизни хотя бы небольшую часть удовольствия и счастья, понимая, что большие куски им не достанутся никогда.

Движение ленты жизни создавало иллюзию свободы. Можно было перемещаться назад, переходить от края к краю в зависимости от того, где разбросанные по всей длине потребительские грядки давали наилучшие всходы. В этих местах возникала давка, и человеческие существа толкались в борьбе за урожай, надолго забывая о приближающемся пункте назначения – остановке «Конечная».

Самые отчаянные, набравшись смелости, рвались вперед, в начало очереди. Таких, как правило, любезно пропускали, провожая сочувственными вздохами. Позволено было многое, но сойти с дорожки было невозможно.

Смакуя в меру горячий напиток, Василий представлял себя внутри гудящей толпы отстраненно наблюдающим за происходящей суетой. Неумолимый эскалатор громыхал вечными роликами, и не слышать его было невозможно.

Однообразную рутину повседневности он давно научился воспринимать как непрерывное и унылое пережидание досадного неудобства, от которого нельзя избавиться и которое нельзя изменить. Можно было терпеть этот мир, как проливной дождь, под который попадаешь всякий раз, забывая взять с собой зонт. Никакой ненависти к людям он не испытывал, так же, как и к надоедливому ветру с Балтики, мокрому снегу и серому низкому небу Петербурга. Скорее равнодушное и отстраненное отношение к скучным существам, бешено крутящимся в колесе материального бытия безо всякой надежды выскочить из этой карусели.

Проживая стремительно исчезающие дни, Василий постепенно приспособил свое существование к серой обыденности, отгородив ее от себя прочной внутренней стеной, и пересекал этот барьер только для того, чтобы сходить в магазин или, как сейчас, выпить кофе. К людям, которых он выделял из сообщества «стоящих в очереди», Василий в силу детской привязанности относил только свою бабушку Регину и некоторых женщин, когда ему доводилось вступать с ними в интимную связь. Хотя женщины попадали в данную категорию только на время самой связи.

Но иногда, чаще всего зимними унылыми питерскими вечерами, при тусклом свете желтой лампы на него накатывало тяжелое тревожное ощущение отсутствия чего-то важного внутри себя. Чего-то эфемерного, потерянного или недополученного раньше. Порой казалось, что там, за окном, у других это непонятное «что-то» было. Впрочем, такое настроение надолго не задерживалось, и его с легкостью можно было приписать заурядному петербуржскому сплину.

Самой серьезной проблемой своей жизни он считал собственное имя. В его звучании Василий всегда чувствовал нечто фальшивое и совершенно ему не подходящее. Словно в детстве выбрал неудачный псевдоним, в котором какие-то буквы были лишними или, наоборот, каких-то не хватало. Насколько он помнил, к фамилии Копылов привык достаточно быстро, но имя, когда кто-либо произносил его вслух, вызывало у него определенное физиологическое раздражение. Как если бы, надев шерстяную варежку, он елозил ею по оконному стеклу.

В начальной школе бабушка на одном из детских утренников публично назвала его по-домашнему – Василек, и вся его школьная жизнь покатилась по ухабистой дороге вплоть до десятого класса. Мало того, что глумливые учителя принялись злоупотреблять этой уменьшительно-ласкательной формой в случае любой его провинности, но и одноклассники сочли своим долгом называть его только так. Не забывая при этом добавлять остроумные детские рифмы, оканчивающиеся на «ек».

Равнодушно и презрительно перенеся все эти микросоциальные трудности, Василий, пройдя через серьезный пубертатный взрыв на летних каникулах, появился в десятом классе симпатичным двухметровым широкоплечим парнем с пудовыми кулаками и гривой густых черных волос. Шок, который испытали одноклассницы, был несравним с проблемами мужской составляющей класса. Несмотря на то, что Василий не любил драться, некоторую склонность к насилию он все-таки начал в себе чувствовать. Чем и не преминул воспользоваться. Не прошло и месяца, как при каждом его появлении в школе парни начинали выстраиваться в очередь только для того, чтобы уважительно пожать ему руку.

Было интересно и странно наблюдать внутри себя вспышки холодной всепоглощающей ярости, которая, не замутняя рассудок, требовала немедленных физических действий, чаще всего насильственного характера. Василий поделился своими наблюдениями с бабушкой, и та заметила, что это нормально, назвав подобные вспышки побочным эффектом. Однако Василий так и не понял причины появления такого эффекта и до самого выпускного уверенно и невозмутимо поддерживал с одноклассниками ровные неприязненные отношения. Гораздо сложнее и интереснее складывалось общение с одноклассницами, которые к окончанию школы в основной своей массе полностью созрели и томились невыносимыми муками разбитых сердец, по черепкам которых Василий часто маршировал чеканной поступью римского центуриона. Дело было даже не в том, что он имел преимущество в габаритах и внешности по сравнению с другими подростками мужского пола, и не в том, что получал высокие отметки по всем предметам, не прилагая для этого серьезных усилий.

Самым главным достоинством Василия была его бабушка, Регина Михайловна Копылова, которая еще при советской власти имела звание пенсионера всесоюзного значения и увесистую шкатулку государственных наград, среди которых были и боевые ордена. После экономического спада в начале девяностых государственность в России начала бурно возрождаться, и статус Регины Михайловны вместе с ее пенсией резко пополз вверх, что отразилось на материальном благополучии их маленькой семьи. Так что Василий даже в самое сложное время одевался и выглядел, как отпрыск полноценной буржуазной династии, да и на кармане имел немаленькую сумму денег.

Мать его, как ему рассказывала Регина, умерла при родах, впрочем, так же же, как и сам будущий Василий. Мертвого новорожденного после положенных процедур реанимации отправили в морг, где он и ожил на четвертый день, огласив гулкое подвальное помещение громким криком восставшего из мертвых. Санитара морга увезли в соседнее отделение с инфарктом, а главный врач получил очень строгий выговор. Объяснить природу такого воскрешения медицина не сумела, и Василий принялся жить.

Благодаря стараниям Регины Михайловны, которая за свою многотрудную жизнь собрала большую библиотеку, он научился читать и писать еще до школы, и в последующее десятилетие своей жизни проглотил не один десяток томов, что ровными рядами стояли в бабушкином шкафу, обреченно покрываясь вездесущей пылью. Перечень авторов, сочинениями которых Василий с удовольствием зачитывался, отличался хаотичным разнообразием. От китайских сказок Пу Сунлина до «Критики чистого разума» Канта. Впрочем, ему было все равно, что читать, за исключением разве что слезливых романов о любви, от которых он страдал невыносимой сонливостью и несварением желудка.

Успешно окончив школу, Василий с легкостью поступил в университет на филологический факультет вопреки страстному желанию бабушки пристроить внука в какой-нибудь вуз МВД или МЧС. Военную кафедру посещать отказался и спустя два года учебы терпеливо ожидал призыва в армию. Но в этом вопросе Регина Михайловна проявила твердость и решительность пенсионера всероссийского значения и под лозунгом «Армия уже не та!» два дня просидела у телефона, вызванивая каких-то важных людей. Спустя месяц в дверь вежливо позвонил военный в звании майора и лично вручил Василию военный билет.

Через полгода бабушка, видимо, сочтя все свои обязательства перед внуком выполненными, одним солнечным весенним утром приказала долго жить. Так у Василия появились «друзья». У студента, одиноко проживающего в двухкомнатной квартире, пусть даже и в хрущевке на углу улицы Подводника Кузьмина и проспекта Народного Ополчения, друзья заводятся незаметно и быстро, словно тараканы в темной кладовке. И было естественным, что возникла традиция два-три раза в неделю собираться у него в квартире на вечеринки. Со спиртным и девчонками со своего факультета или с исторического, с которыми было много проще.

Получив в наследство бабушкину квартиру и сберегательную книжку, Василий обнаружил, что сумма накоплений весьма велика и даже нескромна. Очарованный количеством нулей, он поначалу подумывал было купить себе роскошные апартаменты где-нибудь в элитном районе города, но, представив связанные с такой процедурой хлопоты, отказался от своего намерения, решив вести образ жизни, не обремененный безумием потребления. Однажды утром после очередной ночной пирушки неожиданно понял, что учиться ему совершенно не интересно и даже как-то бессмысленно. Поэтому решил попросту остаться дома. То же повторилось и на второй, и третий день. Так, шаг за шагом, он полностью утратил всякую связь с обучением и вскоре был отчислен. Однако друзья продолжали навещать его регулярно, принимая во внимание наличие свободной комнаты в квартире.

Прошло несколько лет. Жилплощадь, в которой обитал Василий, пришла в состояние унылого упадка. Когда-то белые потолки приобрели желто-коричневый цвет, квадраты разноцветного линолеума в прихожей и на кухне частью отклеились и, беспорядочно валяясь по всей квартире, будто сознательно норовили зацепиться за старые домашние тапки, в которых он передвигался по своим владениям. Паркет в комнатах, неизвестно зачем постеленный в хрущевке, вытерся, растрескался и вздулся многочисленными скрипучими горбами. Тесный совмещенный санузел с неприятными пятнами на ржавых трубах и мелкими протечками производил настолько тягостное впечатление, что даже сам хозяин старался пользоваться им как можно реже.

Однако запустение и разруха мало тревожили Василия, предпочитавшего проводить жизнь в созерцательности и размышлениях о ее сути. Конечно, сумма наследства бабушки очень серьезно уменьшилась, но как человек непритязательный и не мот он был уверен, что еще какое-то время сможет прожить, оставаясь самим собой. Василий не был бездельником, но никак не мог принять концепцию жизни, состоящую из ежедневных поездок на работу за скудную зарплату в течение десятков лет, подсчета семейного бюджета в случае женитьбы или даже рождения ребенка, которому будет уготована та же унылая участь: обучение, работа, пенсия, старость и неизбежная смерть. Такая перспектива вовсе не виделась Василию в радужных красках.

Даже при самом общем представлении о современной экономике и демократии было ясно, что за всей современной благоустроенностью стоит тупой ежедневный труд большинства обычных людей и даже менеджеров среднего звена, независимо от того, что они там себе воображают. Работа, которая не только не сделала из обезьяны человека, но скорее наоборот – успешно превращала его в биологический автомат или офисный планктон только для того, чтобы желто-коричневая накипь бизнесменов и акционеров могла беситься от жира, отращивать генетические щупальца в виде избалованных детей и поддерживать этот неприличный биоценоз до Страшного суда. Кроме того, Василий подозревал, что если этот суд и состоится, то выносить решения по делам грешников, вполне возможно, будут те же самые бизнесмены и еще какие-нибудь олигархи, нынешние фактические собственники живых душ. Он был знаком с теорией «Золотого миллиарда» и понимал, что этому самому миллиарду потребуется достаточно большое количество обслуживающего персонала, попросту говоря – рабов, которые уже, по его мнению, находились в процессе отбора. Оценив шансы и придя к выводу, что попасть в «Золотой миллиард» ему никаким образом не светит, Василий решил жить, не вступая в ряды обслуги до тех пор, пока его финансовая ситуация позволяла оставаться в стороне.

Все же иногда, уставая от размышлений, он задумывался над тем, чем смог бы заниматься, но так, чтобы не вступать в конфликт со своей сущностью. Бывало даже, что на него нападал совершенно нестерпимый зуд попробовать себя в каком-либо занятии.

Однажды в универсаме он увидел приклеенное скотчем объявление на стене мясного отдела, извещавшее о том, что продавцу требуется помощник мясника для работы на непостоянной основе. Фраза «на непостоянной основе» очень заинтересовала. Обратившись к миловидной продавщице, он был немедленно принят и за месяц в совершенстве овладел ремеслом рубки и фасовки мяса. После этого продавщица Людмила, когда ее мясник Фарид отсутствовал, всегда звонила Василию, у которого на редкость хорошо получалось управляться с топором и разделочными ножами. За работу она от души вознаграждала его некоторой суммой денег и солидными пакетами с теми же мясом, крупами, пивом, водкой и другими основными продуктами потребительской корзины. Мясо Василий не ел, поэтому всегда настаивал на том, чтобы в пакете была рыба или просто овощи.

В целом разделка мясных туш не вызывала у него никакого внутреннего протеста, хотя он и не видел себя в роли мясника на постоянной основе. Единственной проблемой было то, что Людмила после каждой его подработки считала необходимым выдавать ему премию в виде сексуального марафона тем же вечером. Несмотря на то, что женщиной она была привлекательной и в теле, Василия эти многочасовые кувыркания на матрасе изрядно утомляли. Всякий раз, протягивая ему туго набитые пакеты, она шептала:

– Ну что? Как обычно, в десять?

– Само собой, – Василий придавал лицу похотливое выражение.

– Кран-то в душе работает?

Уходя, он всегда утвердительно кивал.

Заплатив за кофе и с легкостью заполучив номер телефона смазливой официантки, Василий вышел из кафе, но внезапно остановился, ощутив неприятное жжение в затылке. Оглянулся и почти столкнулся взглядами с мужчиной в синей куртке и кедах, вышедшим следом за ним. Мужчина быстро отвел глаза и наклонился, отряхивая брюки. Жжение прошло, и Василий отправился домой пешком, немного удивленный тем, что не смог разглядеть лица этого человека, несмотря на свое отличное зрительное восприятие. Привычно свернув налево на улицу Зины Портновой, размеренно зашагал, как всегда, предпочитая транспорту прогулку пешком. Сегодня был его день рождения, который он никогда специально не отмечал, но, как правило, кто-нибудь из его бывших университетских собутыльников всегда звонил с поздравлениями и набивался в гости отметить событие. Подарков ему никогда не дарили, зная, что Василия это не интересует, но прийти с выпивкой некоторые считали своим долгом. Открывая дверь парадной, он из чистого любопытства обернулся и успел заметить фигуру в синей куртке, исчезнувшую за рекламным щитом, размещенным на автобусной остановке.

Вечером к нему заявились Костя и Димка, бывшие однокурсники, с двумя бутылками водки и странной девицей по имени Ольга.

Выглядела Ольга стильно и опрятно, но вела себя довольно развязно и вызывающе пахла дорогим парфюмом. Зайдя на кухню и едва успев поздороваться с Василием, во весь голос принялась критиковать бардак, который он устроил, и тут же деловито приступила к мытью посуды, одновременно пытаясь оттереть коричневые пятна на газовой плите и слой налипших пищевых остатков на столешнице. Неожиданно прекратив бранить хозяина, Ольга громко начала рассказывать какой-то смешной случай из жизни, смеясь и забавно прикусывая кончик высунутого языка белыми зубами. Не закончив историю до конца, заявила, что пусть они сами, то есть остальные присутствующие, давятся своей водкой, достала из сумки бутылку мартини и, налив себе полный стакан, залпом его опрокинула. Немного сбитый с толку таким напором, Василий счел необходимым молча наблюдать за неадекватной и предположительно нездоровой девушкой.

Мартини оказало успокаивающее действие на это существо, и, как только оно присело на табурет, он встал, достал из холодильника сковородку с тушенной накануне капустой и пристроил ее на плите. Молча выставил на стол рюмки и наполнил их теплой водкой. Пользуясь тем, что девица угомонилась и, поставив локти на стол, уткнулась лицом в ладони, парни быстро выпили. Без перерыва сразу по три рюмки.

– Откуда это… появилось? – показывая глазами на Ольгу, шепотом спросил Василий.

– Это, по-моему, Серегина подруга, – неуверенно ответил Димка. – Мы ее у метро встретили. Она интерном в первом меде, в реанимации работает. Сказала, что после дежурства.

– И что с ней? Болеет? – уточнил Василий.

– Да вроде бы нет, – пожал плечами Костя. – Мы выпивали пару раз вместе – она всегда такая. Сейчас, видишь, спит.

– Зачем ко мне притащили? Подремать за столом?

– Да понимаешь, – сказал Костя, – она спросила, куда мы, а я ответил, что к тебе… Сказала, что знает тебя и у нее какое-то дело есть.

Василий всмотрелся в успевшую вольготно расположиться на столе Ольгу. Определенно, он видел ее впервые. Черные густые волосы до плеч, полные резко очерченные губы, темная или очень загорелая кожа. В принципе смотрелось неплохо, если бы не нос. Сейчас, когда она прилипла правой щекой к пластиковой поверхности стола, было заметно, что нос контрастно велик. Крупный, он хищно выдавался вперед, выделяясь на фоне скатерти загибающимся к верхней губе кончиком, острым высоким переносьем и глубоко вырезанными ноздрями.

«Армянка, гречанка или грузинка», – подумал Василий, но вслух сказал, обращаясь к собутыльникам:

– Она так и будет на столе спать? Давайте несите ее в комнату.

– В твою? – неуверенно кашлянул Димка. – Или в бабушкину?

– Конечно, в бабушкину, – хмыкнул Василий. – Я не Иван-некрофил.

Вдвоем парни осторожно подняли сопящую Ольгу и, забросив ее руки на свои плечи, тяжело потащили спящее тело в комнату. Безвольно свисающие ноги цеплялись за отставшие плитки линолеума, которые оставляли зацепки на колготках.

Поздним вечером, избавившись от приятелей, Василий отправился спать, полностью забыв о присутствии чокнутой в соседней комнате. За что и поплатился, подпрыгнув среди ночи от громкого крика. Крик повторился, когда он влетел в одних трусах в бабушкину комнату и обнаружил Ольгу, забившуюся в угол старой софы с вытаращенными глазами.

– Какого хрена ты орешь, дура?! – в свою очередь заорал Василий.

– Где я?! – сбавила тон Ольга и засунула левую ладонь между бедер – Ты кто?! Меня изнасиловали?

– К сожалению, нет, – уже спокойно сказал Василий, – ты слишком мало предложила. Тысяча рублей за такую, как ты, – совсем не мой уровень.

Ольга успокоилась и закрыла глаза, видимо, что-то обдумывая.

– А это какой район? – спросила она.

– Химки, разве не видишь? – серьезно ответил Василий, но заметив, что глаза Ольги начали расширяться, быстро добавил:

– Кировский, спокойно, не возбуждайся, – он продиктовал ей точный адрес.

Ольга достала мобильный и принялась вызывать такси.

– Будешь уходить – дверь захлопни, – дал последнее напутствие и отправился спать.

Не прошло и трех дней, как Ольга позвонила несмотря на то, что Василий точно помнил – номер телефона он ей не давал.

– Вася! Привет, как дела?! – непритворно радостно закричала она в трубку. – Ты где сейчас?!

– Я в Турции, – невежливо проворчал тот. – А ты где?

Ольга громко и растерянно задышала.

– Да здесь я, в Питере, – успокоил ее Василий. – Ты же на домашний звонишь.

– А-а… Ну тогда до встречи… Целую, буду через часок, – и отключилась.

Василий озадаченно потер подбородок. И в самом деле – чокнутая.

Ольга ворвалась радостная и возбужденная. Обняла, звонко чмокнула в щеку и громко начала рассказывать про какой-то бутик, где сегодня покупала новую сумку.

– Представляешь, подсунули мне какое-то бэушное фуфло, – весело тарахтела она, бесцеремонно развалившись на бабушкиной софе. – Да еще и со сломанным замком! Я им такое устроила!

Ольга звонко расхохоталась.

Василий, дождавшись паузы в ее смехе, спросил:

– Ты зачем ко мне пришла?

Эффект от этого простого вопроса его удивил. Глаза Ольги потускнели, и мышцы лица удивительным образом расслабились. Слегка наклонив голову, задумалась, покусывая нижнюю губу. Спустя минуту подняла глаза:

– Для секса? – неуверенно предположила она, с надеждой вглядываясь в его лицо.

– Нет, не для секса.

– А для чего тогда… – Ольга снова задумалась. – Кажется… я должна тебя познакомить с… С кем?

Звонок в прихожей, прозвучавший неожиданно громко, заставил обоих невольно вздрогнуть.

– Да-да! Я вспомнила! – просияла она и бросилась в прихожую.

Василий пошел за ней следом и увидел, что дверь уже открыта и на лестничной площадке стоит незнакомый мужчина.

– Вот, Вася, познакомься, – радостно прокричала Ольга. – Это Степан! Степан, это Василий!

Лицо Степана словно рисовал Пикассо. Бесформенное, оно сплошь состояло из треугольников и квадратов, плавно наползавших друг на друга. Светлые, плохо подстриженные волосы свешивались на все эти впадины и выпуклости так, что разглядеть физиономию не представлялось возможным. Дешевая серая рубашка в полоску с короткими рукавами, из которых торчали тонкие, бледные, поросшие рыжим волосом руки. Заношенные штаны со следами стрелок и кеды. Возраст Степана он определить не сумел. Может, тридцать, а может, и пятьдесят. В руках тот держал синюю осеннюю куртку, зачем-то снятую на стылой лестничной площадке.

Василию очень не нравилось, когда незнакомые люди приходили к нему без предварительной договоренности. Тем более, что несмотря на незапоминающуюся внешность он сразу понял, что Степан – тот самый тип, который следил за ним три дня назад. В затылке появилось уже знакомое жжение, и ярость выморозила сознание, придав остроту восприятию и замедлив ход времени.

Сочтя молчание за приглашение войти, Степан шагнул в прихожую, но понять, что допустил ошибку, не успел. Несильно, но чрезвычайно точно Василий ударил его ногой в пах. Степан согнулся от боли и, хрюкнув, вывалился обратно на лестничную площадку. Василий повернулся к Ольге, стоящей с открытым ртом, аккуратно взял ее за руку, развернул лицом к дверному проему и легким пинком отправил валяться рядом со Степаном. Неторопливо закрыл дверь и с любопытством приник к дверному глазку.

Степан, громко мыча, лежал на боку, подтянув колени к груди. Ольга, придя в себя, разразилась потоком отборной ругани и стонов. Шум на площадке привлек внимание соседки тети Тани – старинной подруги бабушки, ныне запойной побирушки, которая за стакан-другой стирала, прибиралась у него в квартире, а бывало, даже жарила картошку. Которую, впрочем, сама и съедала.