Текст книги "Небо, земля и что-то еще…"

Алина не испытывала чувства бешенства. Она принадлежала к другому классу людей. Волна эмоций настигла ее лишь в тот момент, когда она увидела лицо матери. Та лежала на больничной койке, застеленной чуть пожелтевшим от времени постельным бельем. Свет полуденного солнца касался ее иссушенных рук и лица.

– Мама, – тихо прошептала Алина, остановившись в дверях палаты. Мужчина с сединой в бороде, откланявшись, удалился по своим делам.

На Алину посыпались взоры других обитателей палаты. Молодой парень, чья койка находилась в углу палаты, проявил заметный интерес к вошедшей. Светловолосая женщина бальзаковского возраста окинула ее оценивающим взглядом и продолжила решать сканворд. Да вот только матерь никак не отреагировала на ее появление. Сердце Алины сжалось.

– Привет, дорогая, – с оттенком неподдельной ласки сказала Вика, сжимая руку матери. Она подставила поближе к больничной койке табуретку, которая, подобно безмолвному стражу, стояла около деревянной тумбочки с личными вещами Василисы Одинцовой. – Ну, как твое самочувствие?

Мать посмотрела на младшую дочь. Она улыбнулась чуть заметно. Ее бледные губы дрогнули.

– Все хорошо, доченька, – ответила она, и улыбка ее, по-матерински добродушная и лучезарная, стала еще шире. Взгляд ее, подернутый туманом, вызванным эффектом обезболивающих препаратов, переместился с лица младшей дочери на лицо старшей.

Алине в ту секунду захотелось убежать прочь. Тело ее само по себе качнулось в сторону двери. Она удержалась. Выдохнула. Улыбнулась. Она не могла дать волю чувствам.

– Здравствуй, мама, – сказала она, оставаясь на расстоянии в несколько шагов.

– Алина? – по лицу матери пробежала тень сомнений.

Могла ли она спутать родную дочь с другим человеком? Пусть и такую далекую, но родную. Пожалуй, для родителя это не сулит ничем хорошим. И даже в дни предсмертной боли, когда все вокруг говорят, что жизнь еще впереди, что все будет хорошо, но слабый огонек надежды потухает где-то вдалеке, только лишь пустой человек станет пренебрегать такими вещами. Жестокость и гордыня выжигают человека изнутри. Вера и любовь делают его похожим на саму мать-природу. Соблюдается некий баланс, не столь понятный нам лишь из-за нашего ограниченного восприятия.

– Да, мама. Это я.

Вика чуть обернулась к сестре и стала наблюдать за глазами, взгляд которых не находил себе места. Она, возможно, и хотела бы помочь сестре, но прекрасно понимала, что этот момент Алина должна пережить сама. Да и младшая сестра для старшей – нисколько не помощник, а чаще всего лишь обуза. Так, по крайней мере, случилось в их семье.

– Ты вернулась?

– Да. Я вернулась.

Василиса Одинцова посмотрела на младшую дочь. Она будто бы спрашивала ее: правда ли все это? Правда ли, что в самом конце все мы стремимся к катарсису? Забывая прошлые обиды и недопонимания, принимаем пенящуюся волну примирения, которая, быть может, и застилает нам глаза, заставляя не обращать внимания на некоторые вещи, но делает нас чище душой. Порой ведь и незнание, и степенность – это высшая степень мудрости.

Алина подошла к матери и взяла ее за руку. Холодные пальцы, вены под тонкой кожей. Легкая дрожь.

– Тебя так долго не было…

– Я не могла вернуться.

Повисла недолгая пауза. Казалось, что можно было услышать стук сердца, укрытого от внешнего мира прочной броней ребер и тонким слоем кожи.

– Нет. Ты просто не хотела возвращаться.

Алина знала, что услышит подобные слова. Она знала, что отведет взгляд в сторону, потому что отчасти будет соглашаться с этими словами.

– Но теперь я здесь, и остальное уже неважно. За тобой ведь хорошо ухаживают?

– О, Алина, если бы тут вообще ухаживали за больными, – с ноткой негодования в голосе протянула Вика. – Представь, даже кормить перестали. Столовая у них на ремонте.

Женщина бальзаковского возраста, что внимательно наблюдала за встречей, буркнула что-то до кучи и продолжила решать сканворд.

– Вика за мной ухаживает, – почти шепотом сказала Василиса Одинцова. Нетрудно было по выражению ее лица догадаться о том, что разговор ей дается с трудом. Рыхлая кожа, казалось, растягивалась на лбу, обнажая синеватые линии вен.

Алина положила руку на плечо младшей сестры.

– Ты вырастила хорошую дочь, – кивнув в сторону Вики, сказала она матери.

– Значит, моя жизнь была прожита не зря.

– Она же еще не прожита, мама! – вмешалась Вика. – Вот увидишь, ты поправишься. И доктор об этом говорит. Вот увидишь.

Василиса Одинцова тяжело вздохнула. Вика будто бы и не понимала, кого больше убеждает: свою мать, или себя саму. Так порой случается, когда ты искренне веришь, что говоришь ложь во благо. Во лжи нетрудно запутаться. Об этом знала Вика. Об этом знала и Алина. Ложь – одна из тех человеческих черт, что делает человеческий род единой общностью. Ложь может быть правдивой, с другой стороны.

– Твое место здесь, Алина, – обратилась мать к дочери. – Алеша, и ваш сын… Вы могли бы сделать счастливыми друг друга. Молодость может все, но ничего не знает. Старость знает, но уже ничего не может, кроме как повторять, раз за разом.

– Все сложно, – ответила Алина.

– Всегда все сложно, если дело касается семьи. Не бывает истинной любви без испытаний. Путешественник не станет отважным, если не преодолеет самых буйных морей и не достигнет вершин самых высоких гор.

Василиса Одинцова закашлялась. Вика сказала, что принесет стакан воды. Так Алина осталась с матерью наедине. Впервые за долгие годы.

Она чуть смутилась, когда села напротив матери. Долго разглядывала ее руки и тот пододеяльник, на котором они покоились. В ее памяти руки матери всегда были полны жизни. Они стирали ее одежду, готовили ей еду. Ласкали ее затылок и шею. Эти руки носили ее, когда ей было всего пару месяцев отроду. Память десятилетий хранилась на кончиках этих пальцев, и Алина не могла думать о том, что, возможно, видит эти руки в последний раз.

Вернулась Вика.

– Вот, попей, – сказала она, протягивая матери до краев наполненный граненый стакан. – Я немного разбавила теплой водой.

Теплая вода. Она струится по телу ребенка, сидящего в небольшой ванночке. Мать аккуратно поливает голову ребенка водой из небольшого ковшика. Воду черпает из железного ведра, что стоит на деревянной подставке.

В городе снова отключили теплую воду. Вот уж привычно. А ведь северные широты не балуют теплыми ночами. Но поделать нечего. Когда в бесконечное космическое пространство отправляются все новые и новые спутники, кто-то все еще продолжает мыть ребенка в тазике.

– Вытри глазки, Алиночка. Ты моя хорошая.

Вода приятна ее телу. Приятен воскресный вечер.

– Вытри глазки…

Ей кажется, что она там, в двух с лишним десятках лет от того места, где увидела свою мать на больничной койке. Увидела ее уставшей, потерявшей все свои жизненные силы. Ей не хочется возвращаться обратно. Туда, где перед ней стоит сестра и пытается успокоить ее.

И вот слезы текут по щекам Алины. Она не рыдает, но влага застилает ее глаза. Она не может идти. Ноги будто сковало тяжелыми цепями.

– Алина, ну… ну не надо!

Вика и сама уже на грани срыва. Она думает о мужчине, который успокоит ее, а после успокоит старшую сестру. Ей было бы достаточно одного взгляда тех глаз, в которых хочется утонуть. Молодого, трепетного взгляда. Жаль только, что она столкнулась взглядом все с тем же немолодым мужчиной с сединой в бороде.

– Все хорошо? – уточнил он самым внимательным тоном.

– Да, спасибо, – резко ответила Вика. – Спасибо. Все, несомненно, будет лучше.

***

Он не знал ее, она не знала его. Это было действительно так, только вот диалог их, запечатленный в килобайтах цифровой информации, как будто бы говорил об обратном. Они были знакомы очень давно.

Они познакомились в интернете. Как ни посмотри, так оно и есть. Мимолетное приветствие, или же всепоглощающее желание? Кто знает. Все, что остается от наших чувств спустя сотни и тысячи дней общения – это память. Килобайты информации в человеческом мозгу. Зашифрованные данные.

– Я скучаю по тем дням, когда мы с тобой могли преспокойно кататься на речном трамвайчике. Ты укутывал меня в теплый плед. Тогда мне казалось, что твои глаза ярче неба.

Он читал сообщение, ясно понимая, что никогда они не бывали на борту речного трамвайчика. Он никогда не укутывал ее в теплый плед. Вся эта история, с самого ее начала, была лишь выдумкой двоих. Воображаемой жизнью, которую порой так хотелось почувствовать в реальности.

– Каким я был тогда? – задал он вопрос. Будто бы забыл свои фантазии.

Была ночь, и только музыка в наушниках создавала ощущение драйва. Антон сидел перед ноутбуком, выпрямив спину, и с удовольствием печатал новые слова этой, как казалось, старой истории. Истории, подсмотренной где-то в кино, или на страницах книг, которые нравились. Истории, сотканной из сотен других историй, менее значимых, менее прекрасных. Кто сказал, что реальность реальна, а наши фантазии – это вымысел?

– Ты был веселым. Беззаботным. Это сейчас на тебе ужасная ноша, которые ты все никак не можешь скинуть. Ты нравился мне тогда. Нравишься и сейчас.

Они познакомились в интернете. Простая читательница, лицо которой Антон не мог видеть. Никаких ночей, проведенных вместе. Ни трамвайчиков, ни пледов. Только слова и фантазии.

Разные города, разделенные тысячами километров. Разные часовые пояса. Он ложился спать тогда, когда она только видела проблески нового дня в уличном движении. Будто бы отставал от ее жизни на несколько часов. Находился в другой реальности.

– Тогда я тоже была другой. Это сейчас я день ото дня ругаю себя за свои поступки. Тогда я меньше об этом задумывалась. Счастье в неведении собственных ошибок.

Она была умна и начитана, что, безусловно, нравилось Антону. Нравилось ему и то, что она без ума от его произведений. То не была фанатичная влюбленность во все, что выходит в печать или остается в черновых записях, которыми он с ней, порой, делился. Нет. Она любила его произведения осознанно, и Антон был ей бесконечно благодарен. Такого он не мог получить ни от жены, ни от любовницы.

Поиски самолета, выполнявшего рейс 9220, продолжались. Прокручивая новостные ленты, блуждая страницами с противоречивой информацией, Антон пытался найти что-то, за что можно было уцепиться. Он как будто чувствовал таинственное притяжение. Будто какая-то его частица пропала вместе с самолетом авиакомпании «Seven Stars».

– Порой мне кажется, что это не ты. Я смотрю на твои фотографии и вижу человека, которого придумала. Скажи мне: ты мое воображение? Ты существуешь?

С тех пор, как Алина покинула город, Антон практически не спал. Он хотел было взяться за работу над новым романом, но не смог вытянуть из себя ни слова. Он закрывал глаза, представлял образы того, что хотел перенести на страницы своей работы, но все было тщетно. Порой он ложился на диван и долго, задумчиво смотрел в потолок. О чем он думал тогда? Он и сам не знал на это ответ.

Дождь стучал по стеклу. В погоде за окном не было ничего романтичного. Хотелось сидеть дома, до изнеможения заставляя себя мыслить. Погрузиться в работу – все, чего хотел Антон. В новостях про рейс 9220 он искал зацепки, которые дали бы ему возможность понять, в каком направлении двигаться. Будто сам он сочинил это таинственное исчезновение, и теперь должен был продолжить сюжет. Подвести к кульминации. Но до этого ему было еще очень и очень далеко.

– Неужели тебе интереснее жить в своих сюжетах? Я знаю, что реальный мир порой груб и неинтересен, но так нельзя! Хотя, что я говорю? Я сама выдумала тебя, и все время наслаждаюсь тобой. Возможно, тебя вообще не существует.

– Тогда кто отвечает на твои сообщения?

– Возможно, я сама. Знаешь, как в тех фильмах про раздвоение личности. Помнишь «Бойцовский клуб»? Кто из нас Тайлер? Ты, или я? Кто из нас выдуманный персонаж?

– Порой мне кажется, что все мы лишь выдуманные персонажи.

Сюжет его романа рассыпался на части. Его растаскивали в разные стороны жена, любовница и та, что выдумала его. Она дала ему идею. Она же дала этой идее продолжение.

Ссылка на незнакомый сайт. Курсор медленно переместился из правой верхней части экрана прямиком в центр. Щелчок. Открылось новое окно.

«Мать стюардессы утверждает, что ее дочь предчувствовала трагедию…»

Антон чуть нахмурился. Заголовок статьи, казалось, вырвали со страниц желтой прессы. Не хватало лишь советов от бабушки Агафьи где-нибудь в нижнем левом углу страницы. Тем не менее, он стал читать текст, написанный под заголовком.

«Оксана Федоровна, мать стюардессы авиакомпании «Seven Stars» Евгении Звягинцевой, поделилась с нами сенсационной информацией…»

Антон потер глаза. Он хлебнул остывшего кофе и продолжил читать.

«Незадолго до исчезновения дочь сильно изменилась. Она стала избегать всяческих контактов. Это было так не похоже на нее. Девчонка с яркой улыбкой – так о ней отзывались все знакомые и соседи. Хорошо воспитанная, умная, красивая.

Буквально за неделю до исчезновения она прислала мне письмо по электронной почте, в котором просила прощения. Она не уточнила, за что именно. Мы, конечно, порой не могли найти взаимопонимание, но лишь потому, что у нее был свой взгляд на жизнь. Внутренний стержень…».

Евгения Звягинцева? Не та ли это коллега, что поменялась с Алиной вылетами? Антон чуть смутился. Кофе больше не лезло в горло. Он сложил руки и продолжил читать.

«Она не должна была лететь тем рейсом. Я где-то слышала, что она поменялась с коллегой сменами незадолго до исчезновения лайнера…».

Информация будто бы отвечала на возникающие в голове Антона вопросы. В тот момент он ясно ощутил присутствие некого духа таинственности. Будто лайнер, летевший рейсом 9220, протаранив на большой скорости водную гладь океана, стал уходить на дно, забирая с собой частицу Антона. Он ощущал темноту дна и непостижимое давление толщи воды. Место, непригодное для существования. Сотни трупов, пристегнутые к своим креслам ремнями безопасности. Братская могила для тех, кому суждено было пропасть навсегда.

Антон проснулся ближе к обеду. Он уснул за компьютером, так что, подняв голову, ощутил боль в области шеи. Собственно, спать сидя, не отходя от рабочего места, ему было не впервой. Странная статья казалась теперь частью кошмарного сна, наполненного концентрированным саспенсом.

Он встал из-за стола, немного размял шею руками. Насти, его жены, к тому моменту уже не было дома. Немного побродив по комнате, Антон остановился у окна. Дождь к тому времени уже прекратился, оставив лишь привкус влаги на листве и небольшие лужи на пешеходных дорожках, что разделяли двор на части совершенно разных размеров. Ассиметрично, подумал Антон. Ассиметрично.

Он взял со стола мобильный телефон. Быстро пролистал список контактов. Он не знал, с чего начать. Позвонить Алине? Но она вряд ли захочет обсуждать эту тему, особенно по телефону, – подумал он. Как жаль, что она далеко. Как жаль.

Имена приятелей и малознакомых людей. Ни одного близкого друга. Жена. Любовница. Антону был привычен этот вакуум среднего возраста, когда и без того узкий круг друзей становится лишь объектом постоянных просьб и одолжений, причем взаимных. Скучал ли, искал ли он ту дружбу, что воспевали давным-давно в песнях, про которую писали романы? Нужна ли была ему дружба, или же он, как и все вокруг него, лишь потреблял психологический и телесный ресурс? Искал ли он в людях людей, или же образы для новых работ своих?

Он и сам не знал ответы на эти вопросы. Ему, по большому счету, было уже все равно. Он никогда не был компанейским парнем, хотя это, по большому счету, выгодно. Шумному обществу он предпочитал тихую напряженность собственных мыслей, в которой, в дальнейшем, рождались все сюжеты его книг.

Как бы поступил Антон, будь он персонажем собственной книги? Обратился бы к знакомому следователю, с которым учился когда-то в одной школе? У Антона не было таких знакомых. Также не было у него связей в среде ушлых журналистов, готовых за самую крошечную информацию попортить кому-нибудь кровь. Сверхъестественных способностей у него тоже не было. Ничего, кроме мобильного телефона и простого желания разузнать адрес матери Евгении Звягинцевой.

Крепкий кофе привел его мысли в порядок. Первым делом он пролистал телефонный справочник города, и, к своему счастью, или же разочарованию, нашел аж несколько человек с нужной фамилией. Поочередно прозвонил каждый номер, потратив на все про все не более получаса (это время включает в себя, разумеется, пару задумчивых перекуров). Безрезультатно.

Вдавив бычок в пепельницу, Антон потер холодными пальцами глаза и посмотрел на экран ноутбука. Чуть позже он позвонил в офис авиакомпании, но там ему отказали в предоставлении личных данных Евгении Звягинцевой. Про ее родителей ему также ничего не удалось узнать. Неудивительно. Тут все решают лишь взятки и связи, подумал Антон. Не проще ли тогда сразу найти того, кто написал эту статью?

Так он, в конечном итоге, и поступил. Посмотрел в интернете адрес редакции газеты, накинул пальто и покинул свою квартиру. Сел за руль внедорожника. Вставил ключ в замок зажигания, повернул его. Помчался по улицам города.

Он оказался на месте через полчаса. Припарковав авто неподалеку от здания, в котором располагалась редакция, спокойным ходом пошел к центральным дверям. Уже внутри его встретил тяжелый взгляд охранника, сидящего за высокой стойкой рецепции. Стандартный турникет. Автомат с кофе в уголке. Типичный холл бизнес центра.

– Чем я могу вам помочь?

– Мне бы в редакцию попасть, – чуть улыбнувшись, ответил Антон. – Я пишу. Хотел пообщаться с главным редактором. Мы созванивались с ним сегодня утром.

– Паспорт…

Миновав все формальности, Антон прошел к лифту, нажал на кнопку вызова. Он поднялся на пятый этаж бизнес центра. Узкое пространство лифта ему пришлось делить с двумя молодыми программистами, обсуждавшими что-то на своем сложном языке, пестрящем профессиональными терминами.

Редакция газеты (не столь известной в городе, надо заметить) ничем особенным на фоне прочих контор не выделялась. Пустынный коридор, одинаковые двери. Номера кабинетов без каких-либо информативных табличек. Остановившись у двери под номером 47, Антон огляделся. Как назло, никого не было рядом. Он постучал в дверь, после чего надавил на ручку. Та с легкостью поддалась ему.

– Доброго дня! Кого-то ищете?

Его встретил взгляд темных глаз, спрятанных за толстыми линзами очков. Молодой парень в клетчатом джемпере и джинсах подошел к двери.

– Да. Я хотел бы поговорить с главным редактором. Я смогу его здесь найти?

– Если я вам помогу, это будет совсем несложно, – с чувством собственного достоинства сказал парень в очках. – А по какому вопросу?

– Видите ли… меня зовут Антон Шувалов. Я писатель.

– А что пишите? Фантастику?

– А это сейчас настолько важно? – смутился Антон.

– Нет, просто спросил. Ладно. По коридору до конца, а после направо. Говорят, главред там разместился потому, что до туалета далеко не нужно идти. Да и сами все поймете. Ладно, всего хорошего!

Парень в очках скрылся за дверями. Странный тип, подумал Антон. Тряхнув головой, он прошел по коридору дальше. Как ему и было сказано, он повернул направо. Уткнулся носом в дверь. Ошибиться было сложно.

Короткий стук.

– Войдите, – послышался громкий бархатный голос.

Голос тот, как показалось Антону, должен был принадлежать статному мужчине лет за сорок, со строгими, но приятными чертами лица. Таким, по крайней мере, рисовало его воображение Антона.

Совсем иной оказалась истинная внешность хозяина голоса. Приземистый, тучный мужичок в неряшливой футболке, поверх которой был накинут кардиган (в дань моде, разумеется), с трехдневной щетиной и мелкими глазками, выдающими некую гадкость характера. Голос его звучал уж очень отдаленно и нелепо. Он будто был записан на пленку и воспроизводился в момент, когда приземистому редактору приходилось открывать рот.

– Здравствуйте! Мое имя Антон…

– Сколько раз я говорил, что тексты и черновики нужно оставлять моему заместителю, а лучше нести их прямиком в кабинет 41! Юноша, у меня и без того тут дел по горло.

– Нет, вы меня неправильно поняли. Я по поводу одной статьи…

– Кажется, вы меня неправильно поняли! – побагровел главный редактор. Вспыльчивость на лицо. – Кабинет 41. Поворачиваете налево, по коридору…

– Это касается исчезновения рейса 9220, – живо вставил Антон. – Статья о матери одной из бортпроводниц. Меня интересуют кое-какие детали.

Главный редактор, до того кидавший на Антона лишь короткие взгляды, вдруг пристально посмотрел на своего дотошного собеседника. Он положил руки на письменный стол, за которым сидел в окружении стопок бумаги и огромного монитора.

– С какой целью интересуетесь? – спросил он.

– Видите ли, – начал Антон и, пользуясь моментом, прошел чуть вперед. – Мне нужно поговорить с тем человеком, который писал статью. Уточнить кое-какую информацию.

– ФСБ? – резко спросил редактор.

Антон повел бровью. Маниакальная подозрительность главного редактора просто выбивала его из колеи. Он был готов ко многим выходкам, да и взял с собой несколько тысяч «деревянных долларов» на случай, если обычными разговорами делу помочь не удастся. Но такого приветствия Антон явно не ожидал.

– Нет. А у вас есть, что скрывать?

Главный редактор в момент обмяк.

– Конечно же, нет! – выдавил он неприятного вида улыбку. – Мы тут работаем честно.

– Так вот, ответьте мне честно: как найти журналиста, который общался с матерью Евгении Звягинцевой, стюардессы с того злополучного рейса? Это не касается государственной безопасности, да и воровать материал я тоже не собираюсь. Мне просто нужно узнать его координаты. И все.

Напористость Антона сыграла свою роль. Главный редактор, по лбу которого уже прокатилась капелька пота, рожденная где-то у корней его редких каштановых волос, внимательно слушал его и, когда тот окончил, готов был выдать информацию. Но что-то заставило его остановиться.

– Ну, знаете… информация в наше время… дорогого стоит…

Этим самым «чем-то» была, разумеется, жажда наживы.

– Хорошо, – Антон достал из кармана пальто зажим для денег, отсчитал пару купюр и положил их на стол. Все это он делал молча, скрывая внутри себя некоторое негодование.

Главный редактор хищно посмотрел на купюры. Карикатурный персонаж в чистом виде, подумал Антон, наблюдая за его реакцией. Будто нарисованный человечек с округленными от злобы и алчности глазами. Антон понимал, что путь ему предстоит неблизкий. И в плане расстояний, и в плане моральных ориентиров. Хотя, кто он такой, чтобы говорить о моральных ориентирах?

– Сергей Подольный, – ответил главный редактор, глядя на купюры. Он не брал их в руки. Хитрый сукин сын, подумал Антон. Берет взятку, не взяв ее в руки. Далеко пойдет.

– Как мне его найти?

– Вообще, он фрилансер, так что, вероятно, дома. Или в какой-нибудь кофейне. Не знаю.

– Номер телефона то у него уж точно есть?

– Да, – главный редактор взял в руки небольшой лист бумаги и написал обыкновенной шариковой ручкой номер мобильного. – Вот.

Антон взял в руки лист бумаги, сложил его пополам и отправил во внутренний карман пальто. Первый этап погружения в мир иллюзий и смертельной опасности был пройден. Но Антон еще не знал этого. Он лишь думал о том, что написать в новой главе своего романа.

Снова шел дождь. Он приходил внезапно и столь же внезапно уходил с теми чернеющими тучами, что казались свинцовыми, тяжелыми. Полная противоположность небу, легкому и просторному. Небу, в котором держали свой путь сотни стальных птиц.

Подняв ворот пальто, Антон пробежался до своей машины. Оказавшись в салоне, он тряхнул головой, достал из кармана бумажку с номером. Шустрые пальцы пробежались по намокшему экрану смартфона. Пошел вызов.

Абонент долго не отвечал на звонок. Антон, было, совсем отчаялся дозвониться, но вдруг услышал сиплый голос по ту сторону вызова. Вперед, ко второму этапу погружения в мир иллюзий и смертельной опасности. Вперед, туда, где никому не хотелось бы остаться надолго. Ведь там, на большой глубине, в окружении сотен трупов, пристегнутых к своим креслам, нет места жизни и тому, что с жизнью связано.

***

Алина проснулась рано утром. Ее сонному взгляду предстал потолок номера той гостиницы, в которой она остановилась. За окном скромными отблесками напоминало о себе солнце. В городок пришел новый день.

Все попытки Вики оставить сестру ночевать у себя на квартире ни к чему не привели. Пустые бутылки вина, скукожившийся сыр на тарелке. Они пили и разговаривали, как и прежде. Хмель тяжким грузом ложился на сознание, так что становилось лишь чуточку хуже. Настолько, что боль неминуемой утраты растворялась в прочих, куда более мелких заботах и неурядицах. Но почему тогда человек пьет, когда ему плохо? Так бывает крайне часто, хоть и не всегда. Зачем получать крепкую дозу анестезии просто так? Чтобы после почувствовать боль с новой силой? Не глупо ли это, на самом деле?

Алина и Вика не думали о том, что будет завтра. Алкоголь заглушал минуты тревожного молчания, когда был слышен лишь крик бродяги под окном да шум ветра, играющегося в ветвях деревьев.

Но наступила утро. И снова Алина испытывала то самое чувство, которое испытывала она и прежде, просыпаясь в своей квартире, затерянной в бетонных джунглях большого города. Привычное, буквально родное одиночество, которое она, к своему собственному удивлению, не хотела делить ни с кем другим. И даже думая о том, как сладко спит рядом Антон, она все еще испытывала это самое одиночество. Оно было в самой глубине ее души, там, куда не мог проникнуть никто, включая саму Алину.

Она позавтракала в кафе, что находилось неподалеку. Ничего особенного: растворимый кофе, пара булочек местного производства. Высокий стул и узкая стойка у стены. Пара таких же потерянных душ, сидящих рядом и пьющих свое кофе. У каждой из них был свой кофе со своим неповторимым вкусом. Черная жижа, которую хлебали они день ото дня, свято веря в то, что это принесет им новые силы для борьбы со своими собственными страхами и предрассудками. Их вкусовые рецепторы работали по одной и той же схеме, да только вот чувство вкуса у каждой из этих душ, обернутых в упаковку из костей, кожи и сухожилий, было совершенно различным. Мы едины, но мы различны. Как-то так.

Покинув кафе и оказавшись на улице, все еще пустынной в утренний час, Алина столкнулась с мыслью о том, что ей, кроме как горевать по все еще живой матери и поддерживать сестру, больше и заняться то особо нечем. Ко всему остальному в этом городе она, казалось, уже не имела никакого отношения. Не самое лучшее средство борьбы с душевным расстройством, столь внезапно сковавшим Алину. Ей стало тоскливо.

Она достала из сумочки плеер и наушники. Музыка помогала ей создавать вокруг себя мир, в котором ей было комфортно находиться. Так, заглушив шум окружающего пространства, наполненного чужими мыслями и взглядами, она могла просто идти вперед. Все, что ей было нужно – лишь знать пункт назначения.

Так и шла она знакомыми с детства улицами, порой поворачивая голову, чтобы получше разглядеть какую-нибудь новую детскую площадку, или же старое дерево, на котором кто-то когда-то вырезал ножом имена, слитые в едином порыве простой арифметики: А+Б=Л. В годы юности эта арифметика казалась столь сложной. Но вот прошло время, и те дни уже кажутся такими беззаботными. А пройдет еще время, и трудности среднего возраста кому-то покажутся лишь приятными воспоминаниями, ибо легкость – это не всегда хорошо, а в тяжести порой куда больше смысла. Непросто все в мире людей.

Непросто понять, почему ей суждено было столкнуться с ним прямо посреди улицы. То было похоже на гром среди ясного неба. Взрыв атомной бомбы посреди большого города. Она смотрела в его глаза, чуть усталые, и не понимала, почему ей суждено было увидеть их вновь.

Алексей, чуть улыбнувшись, что-то сказал Алине, да вот только она ничего не услышала. Музыка ревела в наушниках. Она сделала пару неуклюжих движений, которыми хотела освободить себя от музыкального плена. Бесполезно. И так глупо.

– …я подумал, что это шутка, – то было первое, что она услышала от Алексея в тот день. Чуть позже она подумает, что те его слова были пророческими. Но, как говорится, всему свое время.

– А… да… привет, – протянула Алина, зажимаясь так, будто снова оказалась в средних классах школы. Эдакая Лолита российской глубинки. Нимфетка вне возраста, чувствующая тяжесть жизненных невзгод.

– Ты куда идешь? – спросил Алексей, глядя ей прямо в глаза.

– Я? Да вот, решила к Вике зайти, – сказала Алина то первое, что пришло ей на ум. Уж очень не хотелось ей выглядеть одинокой, блуждающей по городу без дела в тот момент. Она хотела заполучить другую роль в этом спектакле.

– Но, если я ничего не путаю, Вика живет где-то там, – подметил Алексей, указав рукой в сторону.

– Да, точно. Знаешь, заслушалась. Подумала о чем-то, и вот – сбилась с пути.

– Такое случается.

Улыбка Алексея не была обворожительной. Вообще, он не выглядел как звезда киноэкрана, но было в его провинциальной, немного грубой внешности нечто такое, что бросалось в глаза. Сочетание линий и форм, что ли. Напряженность подбородка, чуть выдвинутого вперед. Острые скулы, о которые, казалось, можно было порезать пальцы.

– А я вот на работу, – сказал он после недолгой паузы.

– Ты в автомастерской работаешь? Там же, где и раньше?

– Да. Некоторые вещи со временем не меняются.

Усилился ветер, будто бы предвещая что-то. Зашелестела листва. Ветер нес с севера запах моря. Казалось, будто соль оседала на губах.

И снова немая пауза. Алексей не то, чтобы был растерян. Он просто не знал, что сказать. Как завести разговор. Алина же не знала, какими знаками отвечать ему на его безмолвную улыбку. Улыбнуться ли в ответ? Скрыть эмоции за гримасой безразличия? Как теперь смотрит он на нее, после всего, что случилось? Она не могла знать наверняка, оттого и сомневалась, чувствуя себя не то обиженной, не то обидчиком.

– Слушай…

– Да?

– Может, я пройдусь с тобой? Ну, провожу. Поговорим хоть. А то не виделись давно ведь.

– Конечно.

И вот они пошли вдоль городской улицы, и ветер дул им в спину, будто бы указывая верное направление. Городок только просыпался ото сна. На дорогах появлялось все больше машин, а по тротуарам стало ходить больше людей. Открывались двери магазинов и мелких офисов, государственных учреждений и частных лавок. Город открывал свои двери для всех, кто хоть как-то двигался по жизни. Пенсионеры спешили купить продукты по скидке, а молодые спешили продавать по этим самым скидкам.

По утрам городок больше всего напоминал Алине далекий большой город. Будто до ее слуха доносился шум широких автострад. Будто она видела перед собой путаницу автомобильных развязок и блеск небоскребов, обосновавшихся рядом друг с другом, подобно грозной братии, способной подмять под себя весь этот продажный мир. Но нет, городок оставался городком. Провинцией с ее утерянными мечтами и верой во что-то иллюзорное, не столь прекрасное, но хоть как-то приближенное к реальности. Приземленные мечты.