Текст книги "Сокровища кочевника. Париж и далее везде"

Экскурсовод, актер, певец

Первые месяцы моего пребывания в Париже совпали с гастролями театра «Ленком». Весь город был заклеен афишами рок-оперы «Юнона и Авось». Спонсором гастролей выступил Пьер Карден, который увидел спектакль во время своего визита в Москву. Постановка Марка Захарова так его ошеломила, что он решил во что бы то ни стало показать ее французам со сцены собственного театра Эспас Карден. Сегодня это культурный центр, перешедший после смерти великого кутюрье в собственность города, а в те годы – одна из самых модных площадок Парижа, где выступали в свое время Марлен Дитрих, Майя Плисецкая и многие другие звезды первой величины.

Театр был оформлен в любимом Карденом футуристическом стиле – простые формы, темно-синие тона, отделка деревом… Фойе украшали афиши. На просторной сцене Эспас Карден была установлена сложная конструкция, которую создал любимый художник Марка Захарова – Олег Шейнцис, – как и я, выпускник постановочного факультета Школы-студии МХАТ. Зрительный зал с восторгом принимал потрясающую музыку Алексея Рыбникова, исполнителей главных ролей – Николая Караченцова и Елену Шанину.

С Марком Захаровым я был знаком еще в Москве. Вместе с моим отцом они сделали на сцене Театра Сатиры и Ленкома два очень удачных спектакля – «Мамаша Кураж» и «Темп 1924». Кроме того, я дружил с Андреем Леоновым, сыном Евгения Павловича – нашего соседа по Комсомольскому проспекту. Словом, этих гастролей я ждал с большим нетерпением! Это был первый за несколько месяцев контакт с театральной Москвой. Кроме того, одна из актрис, которая училась у моей мамы, должна была передать мне большой саквояж со старинными платьями – часть моей московской коллекции.

Себя на тот момент я чувствовал почти коренным парижанином. За полгода моего пребывания во Франции я выучил названия улиц, расположение магазинов и ресторанов, стал разбираться в хитросплетениях муниципального транспорта и внутреннего устройства города. Вообще Париж имеет свойство поглощать и перевоспитывать людей. Не зря Хемингуэй сказал: «Если тебе повезло и ты в молодости жил в Париже, то, где бы ты ни был потом, он до конца дней останется с тобой, потому что Париж – это праздник, который всегда с тобой». Ощущение праздника действительно не покидало меня ни на минуту. Особенно после Москвы – пусть и очень любимой, но в ту пору такой мрачной и тусклой.

Актрисе, которая провезла вместе со своим багажом саквояж с моими платьями, мама передала мой телефон. Мы созвонились в день первого показа спектакля – приходите, на ваше имя будет два билета.

По окончании спектакля мне удалось попасть за кулисы и встретиться с Марком Захаровым и Андрюшей Леоновым. С неподдельным интересом они расспрашивали меня о житье-бытье во Франции. К тому времени мне уже было чем похвалиться. Я преподавал в театральной школе Александра Арбата, оформил спектакль «Папесса Иоанна», успел сняться в короткометражном фильме, но главное достижение – я был зачислен в Школу Лувра на отделение истории интерьеров больших дворцов.

Идея поступить в это учебное заведение пришла мне в голову совершенно случайно. Проходя однажды мимо Лувра, я увидел объявление о наборе студентов. Тут же подал переведенные на французский язык документы – аттестат о среднем образовании, диплом Школы-студии МХАТ и справку, подтверждающую факт обучения в аспирантуре Академии художеств. Тогда в администрации Школы Лувра сидел начинающий фотограф, ставший впоследствии настоящей звездой, Иван Терещенко – внук знаменитого киевского миллионера и министра Временного правительства. Дружба соединила нас на годы. Мои школьные документы энтузиазма у членов приемной комиссии не вызвали, а вот на диплом они посмотрели с любопытством, после чего предложили выбрать одно из отделений. В Школе Лувра изучали историю искусств, французскую живопись, архитектуру… Но мне больше всего приглянулась перспектива изучения истории интерьеров больших дворцов, таких как замки Луары, Фонтенбло, Компьень, Версаль… С осени я начал посещать занятия в помещении музея Лувра, в огромном зале человек на пятьсот. Иллюстрировались лекции диапозитивами. Читали их очень взрослые дамы – музейные работники, которые подробно рассказывали о различных стилях французской мебели, начиная от Людовика XIII, об убранстве интерьера, устройстве каминов, о драпировках, дверных проемах, паркетах, люстрах… Слушателями были дамы лет сорока, мужчин практически не было. По окончании курсов каждый из выпускников имел возможность попытаться пройти конкурс на так называемого сотрудника французского музея. На нашем потоке я быстро познакомился с несколькими французскими аристократами. Моими друзьями по курсу стали прехорошенькая маркиза Анн де Тойси и статный внук грузинского князя Чавчавадзе.

Но вернемся к «Ленкому».

Марк Захаров спросил, не могу ли я организовать для них экскурсию по Парижу. Я с радостью согласился. Вместе с самим Марком Анатольевичем, Олегом Шейнцисом, Андреем Леоновым и Еленой Шаниной мы отправились к собору Нотр-Дам-де-Пари на остров Сите, оттуда к соседнему с ним острову Сен-Луи, где находятся малоизвестная библиотека польско-литовских князей Радзивиллов и особняк баронов Ротшильдов. Именно здесь проходили съемки финального эпизода советско-французского фильма «Тегеран-43» – убийство героя Алена Делона, когда по спуску булыжной набережной катились рассыпанные апельсины. Затем через мост Мари мы переместились в Маре – мой любимый квартал в Париже с особняками XVI и XVII веков, подробно описанный искусствоведом Георгием Лукомским в книге «Старый Париж». Эту книгу я зачитал до дыр еще в Москве. Еще была площадь Вогезов, Музей Карнавале, музей замков и ключей «Брикар»… Я получал огромное удовольствие, показывая ленкомовцам «свой» Париж.

В какой-то момент Марк Анатольевич сказал:

– Саша, у тебя огромный талант! Ты можешь стать потрясающим гидом!

Но у меня были другие амбиции: я хотел продолжать работать в театре. И не только в качестве художника. Меня манила актерская профессия. В детстве я снимался в телепередачах «Театр Колокольчик» и «Будильник». Даже одно время готовился на актерский, но поступил на постановочный факультет Школы-студии МХАТ.

Александр Арбат познакомил меня с компанией русских артистов – Дмитрием Рафальским, Катей Ченко и Катей Охотниковой – с ней я больше всего подружился. Катя происходила из дворянского рода (ее прямым предком был декабрист Константин Охотников) и была актрисой совершенно кустодиевского типа: краснощекая, пышнотелая, очень женственная, чем-то напоминала Наталью Гундареву, носила широкополые черного цвета фетровые шляпы, накидки в стиле «я черная моль, я летучая мышь», длинные юбки и высокие каблуки. Выглядела во всем этом как дама из прошлого с несколько ресторанным налетом. Именно Охотникова предложила мне принять участие в кастинге на одну из ролей в театральной постановке.

– Я вижу в тебе артиста! – объявила она. – Ты не должен сидеть на месте. Вот я, например, только что вернулась из Италии. Снималась в эротическом фильме.

– В какой же роли? – заинтересовался я.

– В роли бандерши! – гордо ответила Катя.

Особенно она гордилась своей работой в фильме «Красные» с Уорреном Битти в главной роли. Действие этой картины, которую снимали в Хельсинки в 1981 году, разворачивается во время Первой мировой войны. Катя Охотникова в красной косынке изображала большевичку на перроне. Но назвать даже эпизодом Катино появление в кадре у меня не повернется язык. Она мелькнула на долю секунды!

Катя повезла меня в знаменитый театр в парижском пригороде Бобиньи. Там готовился к постановке спектакль по пьесе Артура Шницлера «Иностранная земля». Место действия – Австро-Венгрия накануне опять же Первой мировой войны. Одна из сцен происходила в роскошном швейцарском отеле. По задумке известного режиссера Люка Бонди, лобби должно было быть заполнено постояльцами из разных стран, каждый из которых говорил бы на своем языке и таким образом отдельные голоса сливались в интернациональную какофонию.

Катю забраковали сразу, сказав, что она совершенно не похожа на аристократку, которая могла бы остановиться в роскошной швейцарской гостинице. А на меня обратили внимание:

– Вот этот стройный юноша будет изображать князя Трубецкого.

Мне надо было делать вид, будто я говорю по телефону у стойки портье, которого играл Жан Рено. Текста никакого не было, я придумал его сам. Звонил по воображаемому телефону и обсуждал с несуществующим собеседником общего знакомого, который, катаясь на лыжах, сломал ногу.

Мою импровизацию зарубили на корню:

– Это слишком длинно. Звоните и требуйте ключи от номера.

Ключи я требовал очень выразительно, потому на роль князя Трубецкого был утвержден тут же. Еще одна эпизодическая роль – бонна, присматривающая за детьми эмигрантов, – досталась английской актрисе Кристин Скотт Томас. Это была девушка совершенно неземной красоты, ставшая впоследствии настоящей кинозвездой. Нас связала прекрасная дружба, и в молодые годы я помогал Кристине подбирать гардероб. Это был один из моих первых опытов стилиста в Париже.

Участие в спектакле чуть не ввело меня в искушение сменить профессию. Я стал подумывать о том, чтобы уйти в артисты. Ну получил же я маленькую роль на драматической сцене! Меня часто приглашали также на озвучание фильмов, где должна была присутствовать русская речь. Однажды вместе с графом Петром Шереметевым, которому тоже приходилось подрабатывать, мы озвучивали какой-то революционный бунт. Вскоре стали поступать предложения о съемках в рекламе для французского телевидения. Так, к примеру, я даже снялся в рекламе картошки фри. По сюжету изображал мага, занимающегося спиритизмом.

Я понимал, что у каждого актера должен быть свой агент – а как иначе? В поисках агента я умудрился дважды напороться на самых настоящих жуликов. Не сомневаюсь, что такая форма обмана существует абсолютно во всех странах. В газету дается объявление: «Ищем молодых артистов для съемок в кино». Человек звонит по указанному в объявлении номеру, его приглашают прийти на фотопробы в агентство. Там он видит штатив с аппаратом, встает на фоне белой стены, его фотографируют для так называемого досье. Но есть нюанс – за открытие досье требуется заплатить. Кто-то отказывается расставаться с деньгами, но кто-то непременно соглашается. В мое время за это просили тысячу франков.

– Мы вам позвоним, – слышит начинающий артист.

Стоит ли говорить, что, не дождавшись звонка, он, полный праведного гнева, возвращается по тому же адресу, но агентства там не находит – оно закрылось в тот же день и наверняка открылось где-нибудь в другом месте.

С третьей попытки мне повезло найти своего агента. Это была очень дельная и ушлая француженка Кристина, которая сразу высоко оценила мои фотографии. Я был фотогеничен, строен, обладал необычной славянской внешностью – не самый распространенный в ту пору типаж. Она-то и пристроила меня на съемки детектива «Нежные голубки» и многосерийного голливудского фильма «Каин и Авель». Это история о двух братьях – участниках революции, один встал на сторону большевиков, а другой остался с белыми. Я снимался в эпизодической роли одного из красных солдат, который не только участвует в пытках мирного населения, но даже насилует какую-то девушку. Собственно, всего две сцены и одна реплика – надругавшись над невинной жертвой, я должен был сказать товарищам, что она мертва. Съемки проходили в замке Юссе в долине Луары, куда мне тоже было очень интересно попасть. Моим партнером в этом фильме был французский актер Игорь Савич, игравший одного из красных командиров.

За съемки я получил неплохой гонорар и похвалу от жены режиссера:

– Как ты прекрасно справился с ролью злодея! Тебя ждет карьера в Голливуде!

Конечно, никакой карьеры в Голливуде у меня не случилось, но сниматься во французских телевизионных фильмах я продолжал. Роли предлагали незначительные, реплики примитивные, вроде «пройдите, пожалуйста» и «кушать подано». Особняком в череде этих опытов стоит фильм «Маленький принц», в котором я снялся в августе 1982 года – через два месяца после своего приезда во Францию, благодаря Вере Вольман, кинокритику и вдове знаменитого мхатовского актера Григория Хмары.

Вера Вольман познакомила меня со своей приятельницей, дочерью американского посла Анной Вормс. Эта высокая женщина с очень горделивым лицом, напоминавшим лицо Марии-Антуанетты, имела режиссерские амбиции.

– Я собираюсь снимать короткометражный фильм «Маленький принц» и приглашаю тебя на главную роль, – предложила она, оценив мои внешние данные.

Представьте себе мою реакцию. Я только второй месяц в Париже, и мне уже предлагают главную роль в кино! По наивности подумал: если все так начинается, то дальше роли посыплются на меня, как из рога изобилия. Ничего, конечно, не посыпалось. Но тогда я был очень воодушевлен. К тому же Анна Вормс предложила мне самому создать себе костюм. Я купил жатый серебристый бархат, из которого сшил камзол и панталоны, а из серебряной сетки сделал потрясающий воротник наподобие того, который был у принца из киносказки «Золушка» 1947 года с Яниной Жеймо. В ту пору я носил длинные волосы – они очень подошли к образу, был красивый грим… Декорация представляла собой макет нашей планеты. Но закончилась эта история печально. Из-за проблем с финансированием оператор уничтожил пленку. Остались только фотографии проб и съемочного процесса.

Не желая расставаться с мечтой об актерской карьере, я продолжал ходить на кастинги и однажды попал на пробы к самому Роману Полански. Тому требовался исполнитель роли пирата. Съемки планировались во Франции и Тунисе. Однако мою кандидатуру знаменитый режиссер не утвердил.

К счастью, я вовремя одумался и понял, что русскому актеру большой карьеры во Франции не сделать. Однако природный артистизм и отсутствие внутреннего зажима не раз меня выручали. Особенно когда приходилось зарабатывать уличным пением. Расскажу по порядку.

Еще до эмиграции в Париж, во время отдыха в Паланге, я познакомился с Сашей Хомой, приходившимся внучатым племянником знаменитому художнику Энди Уорхолу. Его мать, Татьяна Александровна Хомова, в девичестве Лазыкина, была дочерью советских дипломатов в Норвегии, жила в Братиславе и работала преподавателем английского языка. Саша был обладателем рыжей шевелюры, увлекался спортом и любил играть на гитаре. Мы очень быстро нашли общий язык и стали закадычными друзьями. Начав зарабатывать в Париже деньги, я получил возможность звонить по телефону в разные страны и первым делом позвонил в Братиславу Саше Хоме. Трубку взяла Татьяна Александровна:

– Расскажи мне, как ты устроился, – потребовала она.

Я перечислил все свои проекты, контракты и места работы.

– Ты должен принять у себя моего сына! – тоном, не терпящим возражений, заявила она. – Он хорошо играет на гитаре – может где-нибудь в театре подрабатывать. Он уже очень взрослый, я не могу его без конца тащить… Забери его в Париж!

Прошло совсем немного времени, и в моей квартире раздался телефонный звонок. Это был Саша Хома.

– Послезавтра приезжаю в Париж, встречай меня на вокзале!

Еще не зная, какую ответственность взваливаю на себя, я, конечно, обрадовался – друг из Чехословакии приезжает! Оказалось, что Саша – абсолютно беспомощный в бытовом плане человек, не способный приготовить себе обед и даже постирать собственные носки. В Братиславе все этого за него делала бабушка, жена советского дипломата Людмила Ивановна Лазыкина.

– Саша, здесь нет никакой бабушки, – втолковывал я ему. – Твое белье будет стирать машинка в прачечной или ты сам дома на руках.

На него это произвело большое впечатление.

Деньги, которые Саша привез с собой на первое время, скоро закончились. Тогда он сказал:

– Пойдем петь на улицу!

Чтобы не бросать друга, я, прожив целый год во Франции и имея стабильную работу, согласился. Нас в этом начинании очень поддержала дочь жившего в Париже писателя Анатолия Гладилина – Алла.

– Будем петь в метро! – сказала она.

Алла повязала голову павловопосадским платком на цыганский манер, надела длинную юбку и прихватила с собой бубен, в который планировала собирать деньги. Мы с Сашей, чтобы выглядеть чуточку фольклорно, облачились в льняные косоворотки, маленькие жилетки гуцульского типа и галифе. В нашем репертуаре было три хита: веселая и ностальгическая «А я иду, шагаю по Москве», традиционная «Калинка-малинка» и «Дорогой длинною».

К сожалению, надежды на приличные сборы не оправдались. В бубен Аллы, которая страшно стеснялась собирать деньги, больше десяти франков не попадало. На десять франков нельзя было даже поужинать. Тогда мы приняли решение выйти на «большую сцену» – бульвар Сен-Жермен, где находятся легендарные кафе «Флора» и «Два магога». Первое прославил в своем письме Эрнест Хемингуэй, а второе, 1882 года основания, – завсегдатаи Симона де Бовуар и Жан-Поль Сартр. Несмотря на то, что оба заведения были довольно высокого ранга, на отсутствие посетителей их владельцам жаловаться не приходилось. Публика их буквально осаждала.

Нас главным образом интересовала терраса. Люди на ней сидели лицом к бульвару, а не друг к другу. Это парижская традиция – рассматривать прохожих, обсуждать наряды, прически, фигуры, собачек, шляпы. Общаться приходилось вполоборота, поэтому в основном посетители за чашечкой очень дорогого кофе просто глазели на прохожих, кто во что одет – как в театре. Идеальное место для заработка! Но оказалось, все не так просто. Нам предстояло пробиться сквозь толпу таких же, как и мы, уличных музыкантов и нищих. Конкуренция была колоссальная!

Мы познакомились с жонглером, очень ловко подбрасывающим красные шарики для пинг-понга, а еще с юродивой старушкой лет восьмидесяти. Та «играла» на бумажной гармошечке и напевала: «Квик-квик» («ку-ку» в переводе с французского). В ее смятый бумажный стаканчик монетки попадали редко, и я искренне ей сочувствовал до тех пор, пока не узнал, что юродивость – лишь образ, что летом она гастролирует в Ницце, а живет в квартире на Елисейских Полях. Была клошарка, которая ходила с бутылкой дешевого красного вина и выплескивала его на прохожих в светлых костюмах, если те отказывались откупиться от нее деньгами.

Когда наконец очередь дошла до нашего трио, оказалось, что мы выступаем лучше всех. Высокий и симпатичный Саша виртуозно играл на гитаре, я звонко подпевал его аккомпанементу. Мы срывали банк. Алла в свой бубен собирала с каждого кафе по 50-100 франков, которыми мы оплачивали свои ужины. Вкусив настоящий успех, подумали: «Зачем же нам ограничиваться Монпарнасом?» и стали ездить к Гранд-Опера, затем открыли для себя дорогой ресторан «Фукет» на Елисейских Полях. Дальше – больше. На авеню Монтень, где находился Дом моды «Christian Dior», мы получали за каждое выступление по 300 франков и были безумно счастливы.

Параллельно я работал вместе с Кароль Манн над новой выставкой в Музее современного искусства, где познакомился с уникальной женщиной по имени Эстриана Джонсон. Эта африканка совершенно безумной красоты напоминала эбеновую статуэтку – иссиня-черная кожа, длинная шея, красивый профиль и копна черных волос, которые она укладывала пучок за пучком в высокую пирамиду.

– Я свергнутая королева Бурунди, – призналась Эстриана при знакомстве.

Мне было сложно проверить эту информацию. Бурунди состоит из множества маленьких племен, каждое из которых считается королевством. И я вполне допускаю, что в одном из племен была такая потрясающая королева.

– Мой муж убит, – разоткровенничалась она. – Я бежала из Бурунди с дочкой и живу в маленьком отеле. У меня мало денег, я получила место смотрительницы зала в музее.

Однажды Эстриана пригласила меня в свой номер, заставленный чемоданами и кофрами от «Louis Vuitton». В них хранились исключительно вечерние платья от домов моды «Jean-Louis Scherrer», «Dior», «Yves Saint Laurent»… Я понял, что до своего бегства эта женщина вела роскошный образ жизни.

Узнав, что я с товарищами зарабатываю на жизнь пением, Эстриана сказала:

– Я тоже хочу хорошо кушать. Веди меня в ресторан!

Я не смог отказать Ее Величеству королеве Бурунди. В ресторане с ней мы проели 300 франков. Боже, как меня ругал Саша!

– Ты хочешь сказать, что мы пели ради того, чтобы накормить эту свергнутую королеву?! – негодовал он.

Потом Эстриана устроилась на работу в галерею африканского искусства на авеню Сен-Жермен, где весьма успешно продавала статуэтки из черного дерева, каждая из которых была ее мини-копией.