Текст книги "Сокровища кочевника. Париж и далее везде"

Блошиные рынки и мои интерьеры

Оказавшись в Париже в 1982 году, я, конечно же, представить не мог, где в этом городе находятся блошиные рынки. Единственным блошиным рынком, который я видел до того в детстве, был Кальварийский рынок в Вильнюсе, куда ходил в десять лет вместе с моей тетей, кабаретной певицей-любительницей Галиной Фоминичной Гулевич-Пекарской.

Париж мне был топографически незнаком. Но в одну из суббот лета 1982 года в маленьком скверике на авеню дю Мен близ станции метро «Мутон-Дюверне» я обнаружил весьма необычную картину. На расставленных козлах, образуя столы, лежали длинные доски, а на них разложены зонтики, фарфор, книги, картины, украшения, платья… Назвать полноценным рынком эту небольшую ярмарку было довольно сложно, тем не менее я как завороженный ходил между рядами прилавков и мечтал скупить всё! Меня поразило, что пару кресел XVIII века с вышивкой ручной работы продавали всего за 5 000 франков. А сегодня одно такое кресло не купишь даже за 5 000 евро. В тот день я приобрел портретную фотографию княжны Щербатовой. Это была моя первая покупка в Париже. Именно там я и познакомился с парижской антикваршей русского происхождения Натали Оффенстадт.

Помнится, она мне сказала:

– Молодой человек, если вы так увлечены стариной, почему бы вам не посетить наши самые главные блошиные рынки?

– Это какие же? – растерялся я.

– Это рынок Ванв, рынок Клиньянкур и рынок Монтрёй.

Все эти рынки резко отличались друг от друга: по типу товаров, их качеству и, конечно же, ценам.

У каждого собирателя старины был свой фаворит. Мой любимый рынок – Ванв. Даже живя в 11-м квартале Парижа на правом берегу Сены в турецком районе на улице Жан-Пьер Тэмбо, я посещал именно его, несмотря на то, что дорога занимала около часа.

Шли годы. В 1990 году муниципалитет Парижа и лично супруга мэра Бернардетт Ширак после моего первого участия в выставке во Дворце Galliera и в Музее современного искусства предложили мне переселиться в муниципальную квартиру. Они были очень заинтересованы в сохранении моей коллекции в Париже. Располагалось новое жилье на севере города – на Порт-де-Пантен. Я решительно отверг этот вариант – квартира находилась на первом этаже и была слишком маленькой, чтобы вместить мою тогда уже довольно объемную коллекцию.

– Вы с ума сошли?! Вы отказываетесь от муниципального жилья в Париже? – возмутилась чиновница из мэрии. – Вам больше никогда ничего не предложат!

– Предложат, – невозмутимо возразил я. Я это чувствую. Интуиция меня не подводила и ангелы небесные были всегда у меня за спиной.

Не знаю, откуда во мне возникла такая уверенность, но я оказался прав – вскоре мне предложили другой вариант. Причем в 15-м квартале, недалеко от Порт-де-Ванв! Первое, о чем я подумал, увидев свою компактную трехкомнатную, но такую красивую квартиру в стиле ар-деко: «Я нахожусь рядом с рынком! Боже! Сколько я там всего накуплю и какая экономия на такси!» Кроме того, это место – Порт-де-Ванв – было связано с именем Марины Цветаевой. В годы эмиграции она жила именно там, прямо за блошиным рынком. Нисколько не сомневаюсь, что нужда заставляла и ее приторговывать здесь личными вещами, увезенными в 1922 году из России.

Как и все другие блошиные рынки Парижа, Ванв работает только по выходным. Открывается он рано – в семь утра, а закрывается в полдень. Особенно ленивые туристы, подъезжая к 12:00, попадают лишь к шапочному разбору. Принцип продажи все тот же – прилавки в виде досок на козлах, а на них товар. Продавцы – всегда профессионалы своего дела. На протяжении рабочей недели от выходных до выходных они с высунутыми языками бегают по городу, отслеживая торги на маленьких французских аукционах, или собирают товар во время наследственных распродаж, сметая ящиками фарфор, книги, одежду, украшения… Затем добычу необходимо рассортировать, а на каждую вещь повесить ценник.

Только на рынке Ванв можно встретить русских торговцев. Я знаю минимум четверых. Один из них – знаменитый Александр Ельчанинов, сын православного священника, семья которого в 1918 году прибыла в Париж из Константинополя.

Каждый из продавцов имеет свою специализацию. Один, к примеру, торгует исключительно наружной рекламой – вывесками старинных кафе, парикмахерских, заправочных станций… Другой – только фарфором. Третий – шкатулками, коробками и футлярами. Четвертый – кружевом и шелковыми лентами. Есть жительница Лиона, которая продает только веера. Есть японка Киоко, специализирующаяся на вышивках и табакерках XVIII века. Ну и конечно, на Ванв множество букинистов, а также знатоков живописи, гравюры, графики, фотографий… Такое разделение, безусловно, облегчает поиск.

Оказываясь на рынке Ванв, я непременно подхожу к прилавку, где торгуют старинными бусами, бисером и стразами, произведенными до 1960-х годов. Если в мои руки попадает диадема в стиле ар-деко с двумя-тремя выпадами, именно в этом бутике я нахожу стразики той же эпохи и той же огранки, которые не будут предательски блестеть и выделяться на фоне остальных. То же самое со сценической тиарой танцовщика Сержа Лифаря. Со временем она растеряла несколько искусственных жемчужинок и выглядела не совсем опрятно. Я восполнил это утрату аутентичным искусственным жемчугом.

Конечно, таких коллекционеров, как я, в мире не так много, но этот магазинчик не страдает дефицитом покупателей, его основные клиенты – китайцы и японцы – производители ювелирных украшений. Они разбирают стразы, бисер и жемчуг буквально в промышленных масштабах.

Товар все время обновляется и пополняется. Владельцы бутика неустанно колесят по европейским городам и выкупают содержимое целых складов, где десятилетиями хранились бусины, бисер, стразы… Такие склады существуют, и их немало. Ни один русский человек этого не поймет – как это, склады с бисером? Ведь мы жили в эпоху дефицита и никогда не поверим, что где-то в Перми или Ижевске можно отыскать магазин со старинными блестками. Или что в далеком Раджастане продается старинный жемчуг. Знаем априори – нет, потому что дефицит лишил нас мечты.

Точно так же нигде в России вы не встретите магазин, торгующий невскрытыми флаконами духов 1910-х, 1920-х, 1930-х годов. А на блошином рынке в Лионе такая лавочка имеется. Хозяйка в свое время приобрела большой парфюмерный склад в одном из водных курортов Франции. Таких очень много в районе Виши. Почему именно там? Дело в том, что в начале прошлого века водные курорты считались невероятным люксом. Состоятельная публика лечилась минеральной водой – ее пили, в ней купались… А в перерывах между процедурами ходили по магазинам и скупали модную одежду, дорогую бижутерию, парфюм. От каждого обанкротившегося в свое время бутика остался подвал с нераспроданным товаром.

Или взять, к примеру, желатиновые блестки 1920-х годов всех форм и размеров, так часто необходимые для реставрации платьев. Я покупаю их в Париже в магазине «Братья Фрид». Посетители моих выставок часто восхищаются: «В каком хорошем состоянии экспонаты у Васильева!» Просто я знаю, чем восполнить реставрацию, и никогда не пользуюсь современной фурнитурой. Если где-то не хватает трех блесток 1920-х годов, их заменят подлинные блестки этой эпохи. Я никогда не внедрю в старинное платье чешский или японский бисер, ведь он совсем другого качества, реставрация получится очень грубой. Для своих многочисленных реставраторов я привожу из Франции старинные нитки, молнии, крючки и косточки для корсетов, старинные фермуары для сумок… Я знаю наверняка, что ни один российский музей столь скрупулезно не подходит к процессу реставрации, потому что их сотрудникам не доступны все эти замечательные рынки, лавки и магазины.

На рынке Ванв часто можно столкнуться с известными личностями. Например, с Катрин Денёв, которая, не выпуская сигареты, выискивает на развалах старинное кружево и одежду марок «Dior», «Hermès», «Yves Saint Laurent»… В глаза другим посетителям актриса старается не смотреть. Стоит встретиться с кем-то взглядом – ее непременно узнают. Проголодавшись, запросто покупает в местной закусочной картошку фри и хот-дог. Однажды я увидел аукцион гардероба Катрин Денёв – она права – все вещи были из ее коллекции, но не все она носила.

Также мне доводилось встречать здесь Эмануэля Унгаро, Аззедина Алайя, Жозефуса Тимистера, Карла Лагерфельда, сестер Фенди, Кендзо Такада и других знаменитостей из мира моды.

Бывая практически каждую субботу на излюбленном мной Ванве, или, как говорили ранее в среде первой русской эмиграции «на Ванвах», я купил множество интереснейших вещей в коллекцию моего Фонда. Вспоминаю государственный герб России, вышитый Домом «Китмир», – двуглавый орел с романовским львом по центру, портрет танцовщицы из «Фоли-Бержер» Халинки Дорсувны, портрет княгини Ирины Юсуповой, автограф Сергея Дягилева, портрет королевы Луизы Прусской, каминный экран в стиле второго рококо из бывшей виллы Коко Шанель «Ля Пауза», дамский туалетный столик красного дерева 1820-х годов, серию рисунков французского стилиста Жизель Симон, среди которых модель пальто «Освобождение» ко Дню Победы и бального платья «Чайковский»… Это только ничтожная часть!

Основное правило, которое я вывел для себя за десятилетия походов по блошиным рынкам, – понравившуюся вещь ни в коем случае нельзя нахваливать вслух. Более того, на нее нельзя даже с благоговением смотреть. Профессиональный антиквар поймает эту искорку восторга в вашем взгляде и установит цену гораздо выше той, на какую сам рассчитывал. Туристки из России часто ведут себя подобным образом.

– Лиза! – кричит одна другой. – Это же то, о чем я мечтала всю свою жизнь!

Даже если продавец не говорит по-русски, он уловит интонацию и выкатит вам за мечту космическую цену.

Я советую вести себя иначе. Понравившуюся вазочку или тарелочку нужно нехотя взять в руки, без особого интереса осмотреть со всех сторон и, ни в коем случае не прижимая к себе вещь, как бы между прочим поинтересоваться:

– Ну, а эта безделушка сколько стоит?

Обязательно указывайте продавцу на дефекты – скол, царапину, пятнышко, отломанную ручку…

Торговаться уместно везде. Поделюсь своим приемом. Мысленно наметьте для себя то, что хотели бы приобрести. Но вслух поинтересуйтесь, сколько стоит самая большая и самая дорогая представленная на стенде вещь – например, самовар. Вот самовар уже можно расхваливать, сколько угодно – все равно он вам на самом деле не нужен. Введенный в заблуждение продавец, разумеется, загнет цену. Скажем, 400 евро. Вы ужаснетесь:

– Боже, как это дорого!

Следующее, что нужно сделать, обратить внимание на самую внешне недорогую и малопрезентабельную вещицу с прилавка – например, на вилочку, и затем с надеждой в голосе спросить:

– А вилочка в какую цену?

– Пять евро, – бросит продавец, понимая, что все равно самовар за четыреста вы не тянете.

Обязательно похвалите:

– Ой, как здорово, какая приятная цена!

И вот тут переходите к намеченному изначально товару – например, к фарфоровой чашечке.

– Если купите самовар, чашечку отдам бесплатно, – скажет продавец. – А вообще она стоит десять евро.

– А за семь отдадите? – спросите вы.

И вы действительно купите чашечку за семь евро! Поэтому никогда нельзя спрашивать прямо о предмете вашей страсти. Это своеобразная игра между продавцом и покупателем – кто кого перехитрит.

Также необходимо помнить, что скидку легче всего получить женщине у торговца-мужчины. Правда, предварительно стоит снять с себя все ювелирные украшения и оставить в номере гостиницы дорогую сумку – это те маркеры, которые расскажут продавцу о вашей платежеспособности. В крайнем случае кольцо можно перевернуть камешком вниз, оставив на обозрение лишь тонкий ободок.

Если цена не подходит, всегда возвращайте вещь и медленно, но решительно удаляйтесь. Наверняка вслед вам выкрикнут скидочную цену. Эту науку я постигал в Турции, подолгу живя в Анкаре и Стамбуле, ведь, как известно, лучше, чем турки не торгуется никто. Ну, еще армяне и евреи.

Кстати, поскольку рынок Ванв работает под открытым небом, вашим союзником в получении скидки может стать непогода. Как только начинается дождь или поднимается ветер, продавцы моментально снижают цену, чтобы поскорее избавиться от товара. Поэтому я, вооруженный зонтиком, очень люблю ходить на Ванв в плохую погоду.

Совсем другое дело – рынок Клиньянкур. Здесь на дождь рассчитывать не приходится, поскольку этот рынок представляет собой огромную сеть крытых стеклянных бутиков и двухэтажных галерей, таких как «Марше Дофин». И если на рынке Ванв продавцы стараются максимально реализовать весь ассортимент старины за выходные, чтобы как можно меньше потом увозить с собой, то в Клиньянкур товар в конце рабочего дня просто запирается на ключ до следующей субботы. Потому и скидок тут практически не делают.

Зато именно Клиньянкур славится большим выбором крупногабаритной мебели. Вот как привезти на Ванв шкаф? Где его там поставить? Как увозить назад, если не найдется покупатель? На рынке Клиньянкур такой проблемы нет.

Каждый антиквар здесь также имеет свою специализацию: у одного магазин люстр, у другого – только подсвечников, у третьего – исключительно кованая мебель ар-деко или мраморные камины… При этом товар отборнейший, такого вы не найдете ни на одном рынке мира. Цена соответствует качеству, и без денег здесь делать нечего. Поэтому постоянными посетителями Клиньянкура были более чем платежеспособные Галина Вишневская и Рудольф Нуреев. И если Галина Павловна делала все, чтобы остаться не узнанной, – повязывала на голову косыночку, а глаза прятала за стеклами темных очков, – то Нуреева узнавали все. Весть о его визите молниеносно облетала рынок, торговцы звонили друг другу со словами: «Приехал Рудольф, меняй ценники!» То, что стоило две тысячи франков, с появлением Нуреева обретало новую цену – скажем, четыре тысячи, а ему как будто со скидкой из любви к таланту продавали за три. Рудик, не торгуясь, с удовольствием покупал.

Один из моих любимых продавцов – барон Эруан де Фланге – очень стройный, усатый француз, одетый всегда в подлинные костюмы 1910-х-1920-х годов. Его милейшая супруга Франсуаза предпочитает наряжаться в стиле 1940-х. В их бутике царит совершенно образцовый порядок, весь товар отсортирован самым тщательным образом и разделен по категориям. Поэтому на рейле с платьями 1920-х годов вы не найдете ничего другого, кроме этих самых платьев. На другом рейле будут висеть только сюртуки, на третьем – сплошь театральные костюмы. Все это Эруан приобретает здесь же, на рынке Ванв, обходя его со своим огромным рюкзаком. Перепродает гораздо дороже. За что же надбавка? – спросите вы. За дар увидеть эпоху в простой вещи, за отбор, сделанный за вас. Поэтому многие коллекционеры и художники по костюму целенаправленно идут к барону де Фланге каждый со своим вопросом.

– Есть ли у вас в продаже нормандские чепчики?

Барон поставит перед вами ящик с нормандскими чепчиками, каждый из которых он выудил на развалах у своих коллег. Только у тех чепчик еще попробуй откопай, а тут вон их сколько лежит перед тобой – полная коробка, только покупай.

Я часто приобретаю у барона кокошники русских эмигрантов.

– Что из кокошников поступило? – спрашиваю.

– Вот, пожалуйста. Кокошники 1930-х годов балерины Императорского Мариинского театра Юлии Седовой, которая в Ницце держала собственную балетную школу «Александрино», – отвечает он.

На востоке Парижа находится самый таинственный рынок – Монтрёй. Там продают множество ворованных вещей. Пострадавшие от кражи парижане приезжают на рынок Монтрёй к шести утра в надежде обнаружить здесь украденные у них накануне вещи и выкупить их снова. Разумеется, за прилавком стоит не сам вор, а перекупщик. На этом рынке в основном продаются вещи, не имеющие никакого отношения к старине: автомобильные покрышки, фары, рули, мобильные телефоны, бытовая техника, современная посуда, подделки модных брендов, акриловая краска в баллончиках, моющие средства, бытовая химия… Это скорее барахолка, нежели блошиный рынок. Коллекционеру антиквариата там делать нечего, а для домохозяйки из арабского квартала это рай земной. Хотя однажды именно на рынке Монтрёй мне удалось купить вид Зимней Канавки в Санкт-Петербурге кисти очень известного художника Арнольда Лаховского – ученика Ильи Репина. Работы Лаховского довольно дорогие, в среднем – тысяч десять евро за картину, а я приобрел за сто франков.

Тем и замечательны блошиные рынки – они дарят нам состояние неожиданности: рядом со старым мобильным телефоном вы можете найти олений рог, рядом со сломанным подсвечником – библию, рядом со старой парой чулок – замечательные коралловые серьги. Это разнообразие и есть его главная соблазнительная черта. Те, кто только начинают посещать блошиные рынки, должны набраться терпения и быть открытыми к самообразованию, потому что только годы походов на блошиные рынки могут научить вас и дать возможность стать настоящим коллекционером и знатоком. Никогда не идите на рынок с поставленной целью. Приценивайтесь, рассматривайте и спрашивайте. Со временем вы найдете там знакомых, единомышленников, учителей.

Близкое расположение моей парижской квартиры к рынку Ванв позволило мне, экономя на такси, постепенно собрать внушительную коллекцию портретов, мебели, предметов быта, платьев, аксессуаров для создания интерьеров моих различных домов. Но особенно повезло даче в Оверни, которую я прибрел уже в начале XXI века, и парижской муниципальной квартире на бульваре Лефебвр, куда я переехал в 1991 году.

Уже в 1990-е годы моя квартира стала меккой для любителей изящного и для знаменитых фотографов интерьеров. Должен похвалиться – крупнейшие мировые издания по искусству дизайна интерьера сделали репортажи о моей коллекции. В Лондоне знаменитая Минн Хогг заказала у Мари-Франс Буае несколько страниц для культового журнала «The World of Interiors»; в Нью-Йорке знаменитые журналы «House and Garden» и «Architectural Digest» писали большие статьи о моей коллекции и домашнем убранстве. Причем «AD» писал дважды, что невероятно. В Париже это был журнал «Figaro Madame», в Москве – «Мезонин».

Свято место пусто не бывает. Ко мне потянулись вереницы желающих отобедать, попить чайку или отужинать. Список гостей, побывавших у меня дома в Париже в 1990-е годы, так обширен, что его можно издать отдельной брошюрой. Почти каждый вечер, если я не был на гастролях или на контрактных спектаклях, принимал людей с шампанским, красивой сервировкой на фарфоре с фамильным гербом моей прабабушки Чичаговой, при свечах и с хорошей музыкой.

Искусство кулинарии было всегда мне близко, я об этом много говорил уже в XXI веке, когда стал работать на отечественном телевидении. Готовил исправно петуха в вине, кролика в розмарине с горчичным соусом, форель в укропном саду, утку в апельсинах, курицу по-бразильски, всевозможные салаты, тарт-татены и прочие блюда. Моими гостями были многие друзья: дизайнеры моды Слава Зайцев, Йозас Стяткявичус, Хосе Энрике Онья-Сельфа; художники Франек Страровейски, Вильям Бруй, Гоша Острецов, Вадим Кравец; балерины Лесли Карон, Галина Самсова, Татьяна Лескова, Галина Панова, Ксения Триполитова; артисты балета Владимир Балыбин, Андре Проковский, фотографы, журналисты, манекенщицы, аристократы. Ко мне заглядывали гости из России – Михаил Швыдкой, Константин Эрнст, Екатерина Максимова, Николай Цискаридзе, Илзе Лиепа, Алла Сигалова, Анастасия Вертинская, Сергей Юрский, Алёна Долецкая, Эвелина Хромченко, Надежда Бабкина, Маша Зонина и многие другие.

Радушно принимать гостей, соблюдая этикет и протокол, верно ставить свет и подходящую музыку, правильно накрывать и сервировать стол – это особое искусство. Практика помогает оттачивать его в совершенстве, а главный секрет приема гостей поведала мне моя приятельница графиня Жаклин де Богурдон:

– В виде аперитива всегда сервируйте холодное шампанское, его пузырьки вселяют веселье в гостей, а все другие виды более крепкого алкоголя давят на них и делают грустными.

Румыны

Однажды в Париже во дворце Шайо Ева Левинсон познакомила меня с очень влиятельной театральной дамой, завлитом театра в Кретей (предместье Парижа). Ее звали Мишель Мёнье. Она была ближайшей подругой знаменитого румынского режиссера Петрики Ионеско.

Надо сказать, в ту пору театральная Франция переживала немыслимый ренессанс любви к румынам. Практически все они работали в Бухаресте в Национальной опере и бежали в Париж от власти Чаушеску. И если у французов все было цирлих-манирлих, то дико креативные румыны с их цыганской сумасшедшинкой были мастерами хаоса.

Петрика Ионеско считался в социалистической Румынии гением режиссуры в стиле «сумасшедший бардак». Просто номер один. Внешне он представлял собой нечто среднее между батькой Махно и графом Дракулой – черные опущенные усы, взбученный кок волос… Петрика был дезорганизованным, вспыльчивым, темпераментным и экстравагантным, что позволило ему сделать большую международную карьеру и даже ставить шоу в Диснейленде.

Петрика получил контракт в Театральном центре Кретея и взял меня на работу в качестве своего ассистента по бутафории для работы над спектаклем «Селестина» по средневековой новелле о проделках одной старой сводни. Титульную роль играла бельгийская характерная актриса Цилли Чельтон. Она родилась в Иерусалиме в 1919 году, была ученицей Марселя Марсо и часто участвовала в постановках другого гениального румына – Эжена Ионеско. Эта актриса играла вдохновенно и ярко. В антракте часто вспоминала Марию Казарес, еще одну звезду театра и кино.

Художником по костюмам была замечательная Флорика Малуряну. В Бухаресте она была главным художником Национальной оперы. Эта непрестанно курившая дама, похожая на красавицу-цыганку с черными волосами и большими карими глазами, с пальцами, унизанными множеством перстней, умела себя преподнести.

Когда нас представили друг другу, она произнесла:

– Ты приехал из СССР. Ваша страна нищая. Но и наша страна нищая. Коммунисты всё разбазарили – и у нас всё разбазарили. Ты понимаешь: нам не из чего было шить. И я все костюмы в опере шила из лоскутков от старых костюмов.

Флорика научила меня создавать из лоскутков разных тканей совершенно новые образы. Она комбинировала вышивку, кружево, вязание, бархат, шелк… Получались невероятной красоты барочные платья в лоскутной технике, похожие на костюм инфанты. В Школе-студии МХАТ, где бытовали совершенно другие традиции создания театрального костюма, ничему подобному меня обучить не могли. В каждой стране – свои взгляды на эстетику театрального и сценического костюма, и нам приходилось познавать массу нового, чтобы прийти к совершенству.

В своей любимой лоскутной технике она оформляла даже спектакль «Борис Годунов» в Гранд-Опера, где партию Марины Мнишек исполняла Виорика Кортес – знаменитое румынское сопрано. Виорика так меня полюбила, что однажды в Авиньоне, куда я приехал на театральный фестиваль, предложила заплатить за мой гостиничный номер:

– У меня денег много, а ты, я вижу, бедный русский.

Я не возражал. Причиной этой щедрости была моя дружба с дочерью Виорики, в то время бывшей замужем за известным русским скрипачом-эмигрантом Борисом Белкиным.

Та же самая Флорика Малуряну научила меня использовать марганцовку, которая, как оказалось, идеально старит ткань. Если вы опустите в теплый раствор марганцовки белую ткань, она станет слегка желтоватой, как будто ее поносили лет двести, а если вы окунете в марганцовку синтетическое кружево, оно превратится в старинный венецианский гипюр. Перед тем как приступить к пошиву костюмов, Флорика все ткани обрабатывала марганцовкой, которая по-разному реагирует на все химические составы синтетики и по-разному их окрашивает.

– Главное – не забудь надеть резиновые перчатки, – учила она меня, – чтобы твои руки не стали коричневыми.

Прекрасное парижское костюмерное ателье «Даниель Бутард» занималось пошивом этого театрального заказа. Оно было наследником ателье «Трануэз», работавшего еще в начале XX века. Когда костюмы к нашей «Селестине» были почти готовы, Флорика вдруг сказала:

– А теперь всё, что мы сделали, травим хлоркой!

– Как?! – ахнул я.

– Пятнами!

Повязав большой резиновый фартук и обув высокие резиновые сапоги, я набирал на широкую кисть не разведенную в воде хлорку и щедро посыпал ею костюмы. Хлорка съедала краску, создавая эффект солнечных пятен, разбросанных по ткани. Результат был великолепный! Этот прием я потом тоже регулярно использовал.

В 1983 году я помогал обработать хлоркой костюмы к спектаклю «Мертвые души», который в Париже оформлял чешский театральный художник Йозеф Свобода. Он был гением сценографии, он же изобрел лучевой прожектор, который так и назвали – «Свобода». Йозефа я знал еще по Москве, он дружил с моим отцом. Поэтому, приехав в Париж, позвонил мне.

– Саша, я готовлю спектакль, мне срочно нужен ассистент для покраски костюмов. Ты поможешь?

Я тут же приехал и обработал хлоркой десятки костюмов.

Я научился работать краской-спреем, которую в СССР не использовали, потому что это было довольно дорого. Той самой, которой уличные художники расписывали стены, а автомобилисты подкрашивали царапины на машинах. Единственное условие – краска должна быть матовой, а не блестящей. Если, например, на ткань наложить гипюр или связанное крючком кружево, а сверху пройтись спреем, то на поверхности останется рисунок, имитирующий загадочную вязь.

Флорика же научила меня задувать боковины костюмов: если плавно задуть более темной краской бока платья, искусственным образом имитируя тень, то у любой, даже самой плотненькой артистки, образуется талия. В советском балетном театре множество боковин пачек балерин таким образом «задували», в Румынии – тоже, а вот во Франции это было новинкой.

Так у меня образовалась репутация русского, который знает историю костюма и ходит по библиотекам, который готов браться за любую работу и способен создать любой театральный костюм и к тому же одновременно поддерживает отношения с Клоди Гастин и Флорикой Малуряну. Последнее особенно впечатляло французов, ведь Флорика и Клоди были представительницами разных школ и ненавидели друг друга. Флорика – это бардак на сцене, Клоди – исторический порядок.

– Что? Ты работаешь с этой мегерой? Это невозможно! – причитала Клоди.

– Так вы же мне работу не предлагаете, – парировал я.

Еще одним румыном, с которым меня свела судьба, стал бежавший из Бухареста в 1974 году первый танцовщик Национального балета Джиджи Качуляну. Его называли румынским Рудольфом Нуреевым. Плакатами с изображением сидящего на шпагате Джиджи был завешан весь Париж.

Качуляну, родившийся в 1947 году в Бухаресте, блестяще говорил по-русски, поскольку его родители были эмигрантами из России. Зная, что его настоящее имя Георгий, а фамилия что-то вроде «Качулков», я спросил однажды:

– Почему ты Джиджи и почему Качуляну?

– Это псевдоним, без которого в Румынии невозможно сделать карьеру.

Он был прав! Джиджи, награжденный в Румынии самыми высокими орденами, стал всемирно известным танцовщиком и хореографом. Получил золотую медаль на конкурсе в Варне, преподавал в труппе Пины Бауш, организовал в Нанси собственную группу современного танца, работал с Патриком Дюпоном и Майей Плисецкой, для которой в 1993 году поставил «Безумную из Шайо». Это был своего рода гений танца, невероятно талантливый и созидательный человек. Он очень дружил с Каролиной Лоркой – французской балериной, с которой судьба также меня сведет в балетном закулисье нескольких стран мира.

Уже во второй половине восьмидесятых я познакомился с еще одним выдающимся румыном – художником-постановщиком в кино Николаем Драганом. Оказавшись в Париже, он никак не мог пробиться, долго голодал. Я в то время уже работал в Исландии и, когда мне задали вопрос, нет ли у меня на примете какого-то художника-декоратора, тут же сказал:

– Я вам посоветую румына!

Николай Драган с моей легкой руки довольно долго проработал в Исландии.

Я прекрасно его помню – интеллигентного, очень тонкого рисовальщика-технаря, который досконально и скрупулезно выверял декорации, выстраивал все по миллиметрам. У него с собой были чертежи нескольких выгородок кинопавильонов для румынского кино, которые меня поразили точностью исполнения, а для Николая Драгана открыли двери в европейские театры.

– Саша, у меня есть одна мечта, – обратился он как-то ко мне. – В Румынии нет бананов. Где я могу их тут купить?

Я с радостью купил ему связку бананов.

– Ты – настоящий друг! – расчувствовавшись, сказал Николай и добавил с усмешкой: – Я теперь работаю за то, чтобы наконец наесться бананов.

В 1989 году после революции в Румынии он вернется в Бухарест. Возвратятся на родину и Петрика Ионеско с Флорикой Малуряну. После свержения Чаушеску их приняли с большой любовью. Позднее, в Японии, я познакомился с выдающимся румынским хореографом, директором балета Румынской оперы Олегом Дановским, родившимся в Вознесенке в 1917 году. Его мама танцевала в опере еще в эпоху директорства Веры Каралли, примы Большого театра, после революции в эмиграции одно время преподававшей классический балет в Румынской королевской опере.

В том же 1989 году в Лондоне, в Королевской опере Ковент-Гардена я вел переговоры еще с одним румыном о постановке «Князя Игоря». Этого выдающегося режиссера звали Андрей Щербан. Он постоянно жил в Бостоне и был соучеником Петрики Ионеско. Встречу эту в британской столице и в одном из лучших театров мира мне организовал директор Королевской оперы Пол Финдли. Он видел мои эскизы и считал меня тогда очень перспективным театральным художником. Андрею Щербану особенно понравились мои эскизы к «Евгению Онегину» Юрия Любимова в Боннской опере. Но совместной работы так и не получилось из-за моей загруженности и бесконечных перелетов по разным странам и континентам. Костюмы к «Князю Игорю» в Ковент-Гардене сделала в восточном стиле известная британская художница с более известным, чем у меня, именем. Это была княгиня Хлоэ Оболенская.

В Румынии долго жила знаменитая певица Алла Баянова. Она отлично знала румынский язык, пела на нем, записала несколько пластинок в Бухаресте. Много лет спустя, уже в Москве, мне доводилось видеться с Аллой Николаевной и вспоминать о Бухаресте, этом «маленьком Париже».

Общение с румынами научило меня совершенно иначе относиться к другим нациям. У каждой нации свои герои, свои творцы, свои гении, свои иконы стиля, и если мы их не знаем, – это наша проблема. В СССР мы почему-то так не считали. Конечно, мы жили в самой большой стране мира и думали: ну что они там могут в своей Румынии или своей Венгрии… То ли дело великий и могучий Советский Союз! Это абсолютно неверное отношение. Талантливые люди есть везде, и учиться никогда не поздно.