Текст книги "Москва 1812 года глазами русских и французов"

По сию пору мы не видали еще крови, кроме крови несчастного Верещагина, и часа два тому назад неприятельскими уланами избитых у арсенала.

Сим кончаю описание происшествий в 1812 году в Москве до входа неприятельских войск в сию столицу. Я описал и причины, почему я остался во власти неприятеля. И если таковой примерной подвиг усердия моего, которой бы должен был заслужить внимание, уважение и награду, но несправедливостию бывшего тогда министром юстиции Дмитриева и главнокомандовавшего Москвою графа Растопчина почитается преставлением и наказывается жесточайшим образом: в таком случае надобно дать новую форму клятвенному нашему обещанию и положить в оный пределы, до которых пор служащий чиновник должен сохранять присягу свою, и буде только до того времени, покуда чиновнику личная опасность не представится, то невероятно, чтоб царствующий Монарх имел бы истинно приверженных к престолу своему, а Отечество останется без пламенных сынов, и несправедливость, мне оказанная, может устрашить всякого служить по правде и прямым путем службы искать себе чести.

Второе отделение сего описания будет заключать в себе ужасные происшествия в Москве в шестинедельное пребывание в ней неприятеля. Я говорю «ужасные», потому что с детства жил под благотворными и кроткими законами возлюбленных наших монархов и подобных деяний не видел.

О происшествиях, случившихся в Москве во время пребывания в оной неприятеля в 1812 году. Донесение члена Вотчинного Департамента А.Д. Бестужева-Рюмина г. министру юстиции[60]60
  Мы опускаем первую часть оправдательной записки, где Бестужев-Рюмин повторяет все, изложенное ранее.


[Закрыть]

Его превосходительству господину тайному советнику, министру юстиции и разных орденов кавалеру, Ивану Ивановичу Дмитриеву от надворного советника Бестужева-Рюмина доношение.

…

В продолжение ночи сей (со 2 на 3 сентября 1812 г. – А.В.) никто из неприятелей в департамент не входил; но видимо было, что множество мародеров бегали в комнатах сената со свечами и с обнаженными саблями, выкидывали из окон на круглой Сената двор столы и стулья, где и разложен был огонь.

3-го Сентября, в 9 часов утра, явился я в Кремлевской дворец и просил Наполеона о покровительстве в сохранении архивов департамента, коих я, как сказал ему, был начальник. Послан со мною секретарь его, г. Делорн-де-Девилль, освидетельствовать оные, которой, посмотрев их, повел меня обратно во дворец. По сей час никто из неприятелей в департамент не входил. Пришед во дворец, маршал, герцог Фриульской объявил мне благоволение своего императора, а вместе с оным и обещание, что архивы останутся в целости, и вследствие сего приказал одному полковнику дать 4-х часовых, для каждой галереи по одному. С сим полковником и часовыми пошел я в департамент, а пришед оной, нашел камеры департамента уже занятыми старой гвардии солдатами; кладовая, в которой ничего не было, взломана; семейство мое, совершенно обобранное маршала, герцога Истрийскаго, штабом, в присутствии самаго его; они накинулись на кое-что, бывшее у меня съестное, как голодные волки, и отняли при том ларчик с бумагами, в котором находилось 3500 р. ассигнациями казенных денег и 800 р. моих собственных.

Когда неприятель взошел в Кремль, в то время, дабы сохранить оставшиеся у меня казенныя деньги, всего 6625 р. ассигнациями, я разделил, к лучшему сбережению сей суммы, на участки: 3500 р. положил в ларчик с бумагами, в коем находилось и мне собственно принадлежащих 800 р., 3000 р. спрятал в боковой карман фрака малолетнего сына моего (12 лет) уповая, что младенчество его избегнет грабежа, 125 р. спрятал у себя под чулки к подошвам. Сверх оных денег было еще у меня моих собственных червонных и серебряной монеты, кои я спрятал… но благопристойность не позволяет назвать места. Медную же монету я оставил в комнате департамента.

В самом жалком состоянии нашел я семейство мое, взошед, с полковником и часовыми, в комнату, в которой они находились. Из архива департамента, однако, высланы были все солдаты и к дверям оных поставлены часовые; ко мне же в комнату поставлен офицер Голландской гвардии с своими тремя деньщиками. Моей команды солдаты, при департаменте служащие, напились пьяны и вышли ко мне из повиновения, а вахмистр Гурилов из окна упал на двор и убился до смерти. В 9 часов вечера сильный дым показался на Арбате (комнаты Вотчиннаго Департамента имеют вид в три стороны города).

4 Сентября огонь сильно действовал круг Кремля, и Троицкая башня с часами уже выгорела, в рассуждении чего все старой гвардии солдаты, квартирующие в Сенатском доме, коих было около 5000 человек (о числе оных они сами сказывали), высланы были к потушению огня. Наполеон выехал из Кремля в Петровской дворец. Русским же, кои находились в Кремле, велено было всем оставить оной, и я, выходя со всеми, при мне бывшими, из департамента в котором должен был оставить имущество мое и медную монету, казне принадлежащую, был на площади, что против Сената, совершенно обнажен: у меня отняли сюртук и капот, в присутствии самаго командующаго генерала, Ле-Гросса, которой был на сей раз пьян; а один солдат едва меня не проколол штыком ружья своего, называя нас зажигателями. С сына моего 12-ти лет, к которому в карман кафтана положил я 3000 р, сорван кафтан и фрак, и оставлен он в одной рубашке; у младенца же семи недель, при мне с матерью находившагося и котораго мать от испуга не могла кормить грудью, отняли полбутылки молока; а двух приказнослужителей, тут же при мне бывших, Бутурлова и Пищулина, взяли в работу к себе. В таком горестном положении, по усильной просьбе моей, дал маршал, герцог Фриульской, до квартиры мне провожатаго. Сему провожатому, по имени Сабле, я и мое семейство обязаны жизнью. Он довел нас до Сухаревой башни благополучно, и в знак благодарности моей я отдал ему образ Божией Матери, сохраненный мною на груди и коего золотая оправа стоила 80 червонных. Я не описываю вашему превосходительству ужасов, которым я дорогою был свидетель: оные не принадлежат к сохранению дел департамента. Таким образом ночевали мы в доме Познанскаго, что у Сухаревой башни.

5 Сентября. Я не распространяюсь в описании и сего ужаснаго дня, ибо намерение мое уведомить вашего превосходительство о делах ввереннаго мне департамента, а я, вышед уж из онаго, не могу знать, что там происходило. В сей день горели Сретенская часть, что у Сухаревой башни, и самой тот дом, в котором я ночевал, обе Басманныя улицы и Немецкая Слобода. Я с семейством моим и другими приставшими ко мне людьми укрывались от мародеров, везде грабивших, в одном огороде, близ церкви Спаса что во Спасском, которая, в два часа пополудни, загорелась. Среди сего огорода был пруд, и мы овощами утолили несколько голод, нас мучивший, но не избегли, однако ж, прозорливости мародеров; двое из них пришли нас грабить; и виду же оных было более ста человек. Бедныя творения! И они были без сапогов, без рубашек, платье едва наготу их прикрывало; они, обнажив тесаки, требовали наши сапоги и другие вещи, в которых самую необходимость имели. Безумное дело, казалось сопротивляться, и потому отдавал им, что надобно. Ваше превосходительство, может быть, не имеете точнаго понятия, что такое за люди передовыя войска Французской армии, вторгнувшейся в Москву, а потому позвольте мне сделать описание случившему со мною в огороде приключению. Нас было в оном около 50 человек; большая часть были женщины. Пришедшие два мародера, видя, что мы ни малейшаго сопротивления их нахальным требованиям не делаем, вздумали раздевать женщин и искать сокровищ в таком месте, где только Алжирские корсеры ищут. Я, боясь, что подобной обыск не был сделан и жене моей, подошел к ним, и сказал: «Messieurs! Vous pouvez prende tout ce que vous voyez sur nous; mais si vous oser y toucher les dames et les femmes, qui sont ece, au nom du Createur, que vous ne reconnaissez pas, je jure de vous faire jetter dаns cet eau bourbeuse»[61]61
  Господа! Вы можете взять все, что вы видите на нас, но если вы осмелитесь коснуться этих дам и женщин, которых вы не знаете, я клянусь сбросить вас в эту грязную воду! (Здесь и далее перевод А. Васькина.)


[Закрыть], показывая на пруд. Они с сим словом вложили тесаки свои в ножны и уходя ответствовали: «Ah! Monsieur, si vous agisser comme cela, nous sommes bien vos tres humbles serviteurs… vos tres humbles serviteurs»[62]62
  О! Месье! Если вас это волнует, мы будем вести себя скромнее.


[Закрыть], повторили еще, и пошли прочь. Вот герои, овладевшие Москвой!!

Я оставил огород по причине, что забор и дерева в оном уже загорелись, и вышел в поле между Троицкою заставою и Сокольниками, где и ночевал.

6 Сентября. Находя большия препятствия, или лучше сказать никакой возможности не предвидя чтоб мог оставить город Москву с семейством моим и другими приставшими ко мне людьми, а решился войти в Москву; мы три дни уже не видали куска хлеба, и бедныя дети мои, истощив себя, плакали. Глас и чувство природы требовали моего об них попечения. Я пришел на Тверскую улицу и у самых Воскресенских ворот встретил Наполеона с его штабом верхами. Я скинул шляпу, и уповательно Наполеон узнал меня, хотя был я наг и бос и имел только лакейскую шинель на себе; ибо, посмотрев на меня, что-то сказал бывшему сзади его чиновнику, который тотчас и подъехал ко мне; в сем чиновнике узнал я секретаря его г. Делорна-де-Девилля, который, узнав меня, вскричал «Ah Monsieur Bestoujeff, dans quelle setuation je vous vois!»[63]63
  Месье Бестужев, в каком вы положении!


[Закрыть]… Я ответствовал: «C’est le sort de la guerre!»[64]64
  Это жребий войны!


[Закрыть] – «Oъ est votre femme, vos enfans?»[65]65
  Где ваша жена, ваши дети?


[Закрыть] – примолвил он. – «Vous les voyez»[66]66
  Смотрите!


[Закрыть], – показывая на них

(жена в рубище, а дети босы). – «Ah, Dieu!»[67]67
  О, Господи!


[Закрыть]… И на глазах его слезы показались. Из многих окружавших нас приказал он одному полковнику штаба маршала принца Невштельскаго (Bertier), по имени г. Фон-Зейден Нивельту, именем императора своего, взять меня под покровительство. Г. подполковник избрал дом для жительства на Петровке, близ Петровскаго монастыря, бывший князя Одоевскаго, а ныне губернской секретарши Дурновой. Управитель сего дома, Иван Александрович, оставшийся в Москве накануне дня, заколот Польскими грабителями. Чрез два дня потом вступили в оной же дом для квартирования 50 человек молодой гвардии с 3 офицерами. Под покровительством оных жил со всеми при мне бывшими безопасно и до 16 Сентября не выходил из комнат.

Сей день, 16 Сентября, был самой ужаснейший в жизни моей; описание онаго не принадлежит к предмету моего донесения.

16 Сентября, выискан будучи Французскою полициею, по приказу 9 числа, представлен я к графу Мило (commandant de la ville[68]68
  Комендант города.


[Закрыть]). Он за подписанием своим дал мне записку, с которою должен я был явиться к маршалу герцогу Тревизо (Mortier, general-gouverneur de Moscou[69]69
  Мортье, генерал-губернатор Москвы.


[Закрыть]). Я не могу довольно нахвалиться приветствием и ласкою сего маршала. Он спросил меня: «Я ли тот надворный советник Бестужев, которому препоручены были архивы в Кремль?» Мой ответ был, что его превосходительство не ошибается: «Я самой тот». Он изъявил искреннее сожаление к моему несчастному положению и предлагал не только одежду мне, но даже денежное вспомоществование, которых, однако ж, я не принял. Он объявил при том, что учреждается Отеческое Градское правление (Municipalitй Paternelle, в котором, по особенной воле его императора, и я должен присутствовать. Я на первой раз сделал было отрицание мое об участвовании в оном; но маршал, герцог Тревизо, сказал, что его мунисипалитет учреждается не в пользу Французов, а напротив учреждением онаго находят единое средство защитить несчастных соотечественников моих от грабежа, насилий и обид; следовательно, и отказываться мне от участвования в сем намерении будет с моей стороны несправедливо, и находить в принятии моего отрицания затруднения в том еще, что должен донести об оном своему императору, а чтоб я не имел сомнения, что оное учреждение для пользы моих сограждан, показал и инструкцию сему предполагаемому мунисипалитету. Я, не находя в оной ничего противнаго совести моей, ни нарушения присяги, изъявил свое согласие. Вследствие сего и дал он мне, маршал, свидетельство (род патента), с котораго при сем прилагаю копию под № 1. А дабы в новом сем звании лично обезопасить меня от обид неприятельских войск, а равно, чтоб я мог на улицах, в случае нужды, защитить соотечественников моих, приказано носить мне на левой руке красную узкую ленту и с праваго плеча на левое перевязь красную же. Я узкой ленточки на руке не носил, потому только, что не мог нигде достать оной, а когда выходил со двора, тогда имел на себя под шинелью перевязь красную по камзолу (фрака не было), сию перевязь сделал я из ленты ордена святаго Александра Невскаго, доставшейся мне по наследству от деда моего и служившей по рождении мне в пеленах свивальником. Действительно, Французския войска оказывали большое уважение к сему знаку и я имел счастие человек пять на улице защитить от грабежа, а при том все, прибегавшие под защиту в дом, которой я с г. подполковником Фон Зейден-фон-Нивельтом занимал, были, по крайней мере, уже безопасны, ибо и на воротах онаго дома был билет: «Logement d’adjoir au maire de la ville»[70]70
  Квартира заместителя мэра города.


[Закрыть]; и таковых пришельцов было более 50 человек, коим я от части и хлеба давал. Впрочем, в учрежденном мунисипалитете я имел две экспедиции под моим особенным надзором: 1-я «Approvisionnement des malheureux habitants de la ville»[71]71
  Снабжение бедных жителей города.


[Закрыть], 2-я: «Secours aux indigents»[72]72
  Помощь нуждающимся.


[Закрыть]; но по обоим сим предметам оставался в действиях моих бесполезен, потому что не имел к тому способов: в хлебе сам очень нуждался, а денежных пособий не делал, потому что денег у меня не было.

Ежели поставить мне в преступление, что я, до вторжения в Москву не имев о выезде повеления, сам собою не догадался бежать из города, и с нарушением присяги оставил бы дела Вотчиннаго Департамента на произвол, в таком случае я, в оправдание свое, ничего сказать не могу и заслуживаю наказание по законам, буде на таковой мой проступок есть постановление; если же, напротив, поступок мой, что я бесстрашно сохранил место свое, не взирая на разглашения о всех жестокостях, производимых неприятелем, имея в виду единое спасение дел, надзору моему вверенных, не вменяется мне в преступление; следовательно, оставшись, таким образом, во власти неприятеля, по долгу службы моему Отечеству, не в другом чем можно от меня требовать и отчета, как только: не нарушил ли я присяги законному моему Государю? Не сделал ли я предательства или измены Отечеству, открытием тайны моего правительства? Или, возгордясь некоторым оказанным мне отличием, не делал ли я какие насилия несчастным соотечественникам моим, терпевшим равную участь со мною? Присяги законному моему Государю я ни в каком смысле не нарушил, ибо особу Его Императорскаго Величества я люблю, как Россиянин; предательства, или измены Отечеству открытием тайны правительства не учинил; да и что может знать чиновник, роющийся в Москве в архивах Вотчиннаго Департамента, о делах Комитета Министров в С.-Петербурге. Касательно же до притеснения или обид сотоварищам общаго со мною несчастия, на меня жалоб ни от кого нет, и оных быть не может, ибо я поступал со всеми по собственной воле сердца своего. Между 50000 человек обоего пола людей, оставшихся в Москве во власти неприятеля, многие, в почетных чинах состоявшие, рубили Французам дрова, носили воду, или другие имели ноши (butin, как они называют), и иногда путешествие их с оными было от Москвы до Всесвятскаго, а от Всесвятскаго до Коломенскаго; а я не только не делал подобных послуг им, но, охраняя по должности своей, дела Вотчиннаго Департамента, был еще защитником соотечественников моих от обид, сохранил и присягу к Государю, и любовь к Отечеству; отказаться же от возложенной на меня должности заседания в мунисипалитете значило воспротивиться воле императора Наполеона безумным упрямством, коего следствием, в примере другим, была бы мне смерть постыдная. Я взирал бы и на оную равнодушно, ибо чувствую, что есть что-то выше человека, и бестрепетно предстану на суд к сему существу, котораго не постигаю; совесть моя чиста! Но осмеливаюсь спросить: могла ли быть смерть моя в то время полезна для Отечества! Нет, нет, ваше превосходительство. Теперь недостает самой малой только части дел, к Вотчинному Департаменту принадлежащих, а со смертью моею, может быть, ни одного бы не было, а если дела Вотчиннаго Департамета нужны для блага Отечества, то и жизнь моя нужна была; ибо сохранение оных дел сопряжено было с моим усердием.

18 Сентября, с соизволения маршала, герцога Тревизо, который мне письмо дал к маршалу, герцогу Данцигскому (Le Febre), командующему в Кремле, входил я в Вотчинной Департамент в сопровождении адъютанта сего последнего и, к великой радости моей и удивлению, увидел, что все дела были совершенно в том же порядке, в котором я оные оставил; и часовые, тут стоявшие, сказали, что имеют повеление никого не впускать в галерею архива, но, напротив, в присутственной каморе, в моей бывшей комнате, и в других комнатах, к которым не поставлены были часовые, все вещи в оных обобраны и все переломано; ибо занимали оные солдаты постоем, и я всего имущества лишился; из числа же медных денег, казне принадлежащих и которыя я, выходя 4 Сентября, оставил, находилось еще семь мешков.

23 Сентября был я опять, с его же, маршала, герцога Тревизо, позволения, в Вотчинном Департаменте, и, по случаю вступивших в Кремль к квартированию новых двух полков, галереи смотрел, чтоб дел не расхищали; однако ж я приметил, что они книги употребляли на постилку вместо кроватей, и потому рассудил, к лучшему сбережению, подать письменную просьбу на имя Наполеона, которую сам и сочинил.

25 Сентября подал оную просьбу маршалу, герцогу Тревизо, на рассмотрение.

В сей день, по полудни в 6 часов, подав просьбу мою маршалу, он просил меня остаться у него. Между разговорами я объявил, что, при вшествии Французских войск в Москву, имел при себе казенных денег 6625 р. ассигнациями, кои у меня отняты, не взирая, что Наполеоном обещано мне покровительство. Он отвечал, улыбаясь: «Справедливее было бы вам просить о своей собственности, которую вы потеряли; а что касается до казеннаго, то оное правом войны (butin, droit de la guerre) принадлежит им, победителям». Впрочем, Бога поставлю во свидетели, что сей маршал, сколь часто ни был я у него, но он не только со мною, но при мне и с другими, никогда на счет правительства нашего не говорил.

29 Сентября маршал, герцог Тревизо, возвратил мне просьбу мою на имя Наполеона, с некоторыми поправками в этикете.

4 Октября, пополудни в 6 часов, подал оную я лично в Кремлевском дворце (копию, каковую подал, здесь прилагаю под № 2) и ответу на тот час не имел; а генерал-адъютант его, граф Нарбонн, вышед из внутренних покоев Наполеона, сказал: «Si vous voulez passer demain chez moi, vous aurez prendre rйponse»[73]73
  Если вы завтра придете ко мне, то получите ответ.


[Закрыть].

5 Октября, поутру в 6 часов был я у графа Нарбонна, и он мне сказал, что Император его находит просьбу мою совершенно справедливою и, похваляя притом усердие мое на пользу Отечества, обнадеживал, что сокровища сии от войска его останутся невредимы; а как просил повеление оныя собрать в одну залу, то о сем приказание дано маршалу, герцогу Тревизо, не только к сему допустить, но и оказать в оном вспомоществование.

В полдень видел я знакомаго уже мне секретаря, г. Делорна-де-Девилля, который сказал, что он читал мою просьбу к его императору, и что Наполеон в первых словах своих сказал: «Этот чиновник с своею архивою мне уже наскучил», и потом дал приказание графу Нарбонну.

6 Октября. Хоть в сей день и ничего такого не воспоследовало, что касалось бы до предмету моего донесения вашему превосходительству, однако ж я не могу умолчать о таком обстоятельстве, которое в великия хлопоты меня ввело. В 8 часов вечера, когда я готовился уже ложиться спать, пришел ко мне из Кремля солдат старой гвардии, по имени Сабле, самой тот, которой провожал меня 4-го Сентября из Кремля до Сухаревой башни. Он пожелал со мною проститься, как сам сказывал, и пожелал мне всякаго благополучия; ибо завтрашний день, с восходом солнца, отдан приказ им выступить в поход; и после получаса разговору ничего незначущаго, распрощавшись со мною, просил меня, чтоб я проводил его десять шагов только, и когда я сие учинил, оставшись с ним один, то, взяв он меня за руку, сказал: «Sauvez vous, mon cher, si vous pouvez; le Kremlin va dauter en pair, aussi bien qu’une autre place, tout pres de votre cy-devant»[74]74
  Спасайтесь, мой дорогой, если сможете. Кремль будет уничтожен в первую очередь, как и артиллерийский парк.


[Закрыть] (он разумел пушечной двор, что близ Сокольников) «On va meme donner les orders de massacrer tout ce qui porte les armes et de mettre ke feu а toutes les maisons qui n’ont pas йtй incendiйes»[75]75
  Есть приказ уничтожить все, что может быть использовано для обороны, и все дома, что не сгорели ранее.


[Закрыть]. Я оставляю судить вашему превосходительству, в каком положении должен я был находиться, имея в глазах моих детей, соделывающихся жертвою смерти, и Бог знает какой еще смерти!

7 Октября, в 6 часов утра, Наполеон с старою гвардиею оставил Москву. Молодая гвардия, под командою герцога Тревизо, вступила на квартиры в Кремль. Сам маршал переехал в Кремлевский дворец. Я, по поводу поданной просьбы моей Наполеону, говорил с маршалом, который в ответ сказал, что в теперешнем обстоятельстве сие излишне будет, ибо и остальныя войска скоро оставят Москву; а между тем, приказал при мне полковнику, командующему тем полком, который занял комнаты Вотчиннаго Департамента, чтоб дел не расхищали, и таким образом, я простился с маршалом и более его уже не видал. Кордон передовых Французских войск стоял по бульвару.

8 Октября, в два часа пополудни, взорваны ящики с порохом на пушечном дворе. Кордон был еще по бульвару, перестреливаясь часто с нашими мужиками.

9 Октября, не находя себе уже в безопасности в доме г. Дурновой, ибо солдаты молодой гвардии с их офицерами перешли в Кремль, я рассудил также с семейством моим искать спасения в Воспитательном доме, и его превосходительство Иван Акинфиевич Тутолмин дал мне, по милости своей, в оном комнату, в которой я поместился[76]76
  Воспитательный дом занимал целый квартал между Москворецкой набережной и Солянкой. Ныне в главном здании, фасадом обращенном на Москва-реку, находится Военная академия РВСН им. Петра Великого.


[Закрыть].

10 Октября, около 4 часов по полудни, услышали мы, что командующий корпусом Российских войск, барон Винценгероде, взят в полон близ Тверских ворот и приведен в

Кремль. В 8 часов вечера зажгли Французы Винной двор и вскоре потом дом главного Кригс-комиссариата. В 11 часов зажжен Кремлевский дворец, и Французские войска, под командою маршала, герцога Тревизо, оставшиеся, вышли из Москвы через Каменной мост по Калужской дороге.

11 Октября, в два часа по полуночи, взорван Кремль в пяти местах. В 7 часов входил я в оной, и стечение Русскаго народа было несказанно; Вотчинной же Департамент, в каморах котораго Французы оставили бочек с двадцать вина и в архивах картофелю и сукна, был полон мужиков, и ужаснейшаго буйства от оных в пьянстве их описать нельзя. В три часа по полудни пришли казаки.

12 октября, в 10 часов утра, поставлен был вокруг Кремля караул, и никого в оной не впускали, а в пять часов пополудни я оставил Москву, ибо был совершенно наг и со всем семейством, в чем засвидетельствовать может его превосходительство Иван Акинфиевич Тутолмин, с которым я простился, поблагодаря его за квартиру. Пребывание мое было в деревне братьев моих и в волостях графа Бобринскаго, в котораго великодушию прибегнул я, прося о вспомоществовании.

Я не знаю, почему г. генерал-майор Иловайский 4-й, в рапорте своем к Государю Императору, написал касательно меня «скрылся»; равно не знаю, почему о себе написал, что он «вытеснил неприятеля из Кремля». Донесение совсем несправедливое, и разница большая в последствиях его рапортов; спросить надобно тех, кои были в то время в Москве, тогда и справедливость его донесения усмотреть можно будет, котораго бы и следствия были совершенно противны.

22 Ноября, узнав о донесении г. генерал-майора Иловаскаго 4-го из газет, я ни мало не мешкал явиться в Москву к г. главнокомандующему, графу Федору Васильевичу Растопчину, и вскоре потом учреждена коммиссия по имянному Его Императорскаго Высочества повелению о разобрании, виновны ли те, кои, при нахождении Французов в Москве, имели должности? А как сия комиссия для нас уже кончилась, то, вместе с окончанием оной, и донесение мое о сих обстоятельствах честь имею вашему превосходительству представить.

Сим и оканчиваю мое донесение. Жалею, что не могу оное покончить уведомлением, сколько осталось в Вотчинном Департаменте дел в совершенной целости; ибо, известившись, что вы запретили мне присутствовать в оном, я более уже и не домогался узнать, в каком состоянии находятся там дела. Само Провидение к сохранении большей части оных внушило вашему превосходительству дать мне сие место, и я смело могу сказать, что ни один из сочленов моих не делал бы таких усилий к спасению сих дел, и с таким притом пожертвованием, с которым я старался исполнить долг присяги моей. А не стал искать дальних доказательств в разности служения, которую предполагаю иметь в рассуждении сотоварищей моих; ибо я, не взирая на все неистовые поступки неприятеля с побежденными, оставаясь, жертвовал не только своею жизнью, но и жизнью семейства моего и малолетних детей; глас природы умолк при исполнении моих обязанностей, обязанностей сына Отечества (свидетель может судить о моих поступках); а товарищи мои, напротив, оставя в Москве только то, что вывезть не могли, сами удалились и возвратились опять в Москву в половине Февраля, и неприятель очистил оную 11-го Октября, и возвратились не с тем, чтоб сделать опись оставшимся делам, хотя имеют в отчете оных равное участие со мною, но в срок подать объявления о потере своей, которую могли претерпеть с разрушением Москвы. Поверьте, ваше превосходительство, что я не менее их потерял, но сию потерю я приношу в дань любезному моему Отечеству.

Я уведомился от приехавшаго из С.-Петербурга, что ваше превосходительство в большом негодовании на меня в рассуждении несбережения суммы денег, оставшейся в

Вотчинном Департаменте. Я оными не покорыстовался; сия сумма очень недостаточна усыпить совесть мою, если бы к несчастию и имел ее сонливою. Из донесения моего вы видеть можете, каким случаем и в какое время оная у меня похищена, и я еще всего собственнаго лишился; впрочем, почему товарищи мои не увезли ея с собою? Не скрою, однако ж, от вашего превосходительства, что я имел случай во время пребывания Французов в Москве оную потерю пополнить, ибо они за 10 р. серебром давали мешок медной монеты; а как я несколько червонных и серебряной монеты имел счастие сберечь, то по такому курсу и легко мог вознаградить. И если б я в глазах ваших мог получить таким способом какую-нибудь цену ревности служения моего, то, напротив, сам себя возгнушался бы; ибо сия медная монета принадлежала бы Казенной Палате и Банку, коей оставлено было до несколько сот тысяч; или принадлежала бы частным людям, которую они грабежем доставали, и притом последствие показало, что и оное не могло быть твердо, не имея места, где бы сию сумму в медной монете сохранять, а потому вошедшие казаки и мужики все бы разграбили, когда уже не пощадили они Воспитательного Дома, котораго и жестокие неприятели не трогали.

Я откровенно должен признаться вашему превосходительству, что нимало не дорожу местом, членом быть Вотчиннаго Департамента, и истина уже навсегда оставить усердию моему память в оном; но не могу скрыть чувствительнаго моего огорчения, что лишаюсь начальника, котораго в душе моей уважаю; и мыслях моих, кто мог в сказке дать правило воспитанию льва, тот, конечно, не по наследству и не хитрыми происками получил блистательное звание министра юстиции, но по достоинствам своим занимает, и подчиненный такому начальнику имеет уже в предмете справедливую награду своему усердию.

В заключение сего осмеливаюсь просить ваше превосходительство назначить время, с котораго вы мне дали отставку; ибо я, получая от щедрот монарших пенсион, который со вступлением моим в Вотчинной Департамент прекратился, мог бы вновь просить о выдаче онаго с числа сей отставки, потому что в самой крайней бедности нахожусь. Москва, 27 Февраля 1813 года.

Надворный советник А. Бестужев-Рюмин

№ 1

Патент, выданный А. Бестужеву-Рюмину герцогом Тревизо[77]77
  Здесь и далее перевод с французского А. Васькина.


[Закрыть]

Именем его величества Императора и Короля.

Господин Бестужев-Рюмин назначен заместителем мэра Москвы.

Что удостоверяет выданный ему патент 21 сентября 1812.

Генерал-губернатор города и провинции Москвы герцог Тревизо.

Заместитель генерал-губернатора интендант города и провинции Москвы Лессепс.

№ 2

Письмо А. Бестужева-Рюмина к Наполеону

Сир! Когда армия Вашего Величества триумфально вошла в эту столицу, я находился на службе моему отечеству в качестве второго члена Вотчинного Департамента.

Я не последовал примеру моих коллег, ни моих подчиненных, которые, не исполнив своего долга, покинули свои посты и бежали; я старался, напротив, сберечь архивы названного департамента, которые были в моем подчинении, и поддерживать порядок, существовавший ранее. Я представился, соответственно, на другой день ко двору Вашего Величества, и при помощи господина секретаря Делорн-де-Девилля, получил четырех охранников, которые заняли места в четырех архивах. Исполнив свой долг, я покинул помещение, которое я занимал в Сенате, и ушел с своей семьей к себе домой.

Я не избежал несчастной участи большей части моих сограждан; мой дом стал добычей пламени. Хотя эта потеря была невыносимой для меня, я вынес ее с честью, я смог сохранить оставшиеся архивы, которые были под моим управлением, из которых большую часть дел можно было еще спасти. Я исполнил мой долг, и пусть мое правительство потребует однажды отчет об усилиях, которые я приложил для сохранения сего хранилища, которое мне было доверено.

Поэтому я позволяю себе вольность припасть к стопам Вашего Императорского и Королевского Величества, умоляя предоставить мне любезность привести названные архивы в порядок, собрать их в одной комнате; посему три другие комнаты, по которым они разбросаны, смогут служить помещением для войск Вашего Величества. Я позволю себе добавить, что эти архивы столь же бесценны, как и те, которые толкуют и имеют силу закона, во многих случаях, которые могут произойти между русскими, для сохранения их имений.

В ожидании, что Ваше Величество захочет благосклонно рассмотреть мою просьбу, имею честь с глубоким уважением и покорностью, Сир, Вашего Императорского и Королевского Величества, смиренный и послушный слуга А.Б.Р., надворный советник на службе у Его Величества Императора Всероссийского.

Москва 4 октября 1812.