Текст книги "Каноническое право. Древняя Церковь и Западная традиция"

Соборная традиция уделила определенное внимание вопросам, связанным с монастырями и статусом монахов (и монахинь). Мы говорим об «определенном внимании» в том смысле, что вопрос о монастырях и монашестве не был предметом пристального и всеобъемлющего регулирования в каноническом праве. Древнее каноническое право оставляло достаточную «свободу усмотрения» самим монастырям, позволяя регулировать широкий круг вопросов уставом монастыря. В сферу же регулирования собственно канонического права попадают те вопросы о монастырях и монашестве, регулирование которых было необходимо для поддержания общецерковного мира. О них и пойдет речь ниже.

Возведение монастырей. Причина не просто внимания, но, без преувеличения, озабоченности соборных отцов данным вопросом без труда усматривается из документов Константинопольского (двукратного) Собора: «Созидание монастырей, дело толико важное и достохвальное, древле блаженными и Преподобными отцами нашими благорассудно изобретенное, усматривается ныне худо производимым. Ибо некоторые, дав своим имениям и усадьбам имя монастыря, и обещая посвятить оные Богу, пишут себя владельцами пожертвованного. Они ухищренно умыслили посвятить Богу единое наименование: ибо не стыдятся усвоять себе тоже власть и после пожертвования, какую не возбранялось им иметь прежде. И такое корчемство примешалося к сему делу, что к удивлению и огорчению видящих, многое из посвященного Богу явно продается самими посвятившими. И не токмо нет в них раскаяния о том, яко попускают себе властвование над тем, что единожды уже посвятили Богу, но и другим бесстрашно передают оное»{Канон 1 Константинопольского (двукратного) Собора.}.

С целью прекратить тенденцию к возникновению такого рода псевдомонастырей Константинопольский (двукратный) Собор принял ряд правил{Канон 1 Константинопольского (двукратного) Собора.}, согласно которым:

– воспрещалось возведение монастыря без согласия епископа,

– все имущество, принадлежащее монастырю, вносится в специальную книгу, хранящуюся в епископском архиве (это подразумевало и невозможность распоряжения имуществом монастыря без согласия епископа),

– лица, пожертвовавшие имущество на возведение монастыря, не вправе претендовать на игуменство. В основе данного постановления лежал выраженный Собором принцип: если нельзя распоряжаться тем, что подарено другому человеку, то как может человек претендовать на обладание тем, что он посвятил и принес Богу?

Воспретив возведение монастырей без согласия епископа, Собор одновременно поставил пределы епископского усмотрения при решении вопроса о возведении монастыря. С этой целью не допускается возведение монастыря, если это приводит к имущественному разорению епископии, нарушение данного правила вело к наказанию епископа и возвращению епископии имущества монастыря, возведенного в нарушение данного правила{Канон 7 Константинопольского (двукратного) Собора.}.

Принятие монашества. Если предыдущий вопрос интересовал соборных отцов на институциональном уровне (монастырь, возведенный вне канонических правил, нарушал церковный мир как институт), то соборные правила о принятии монашества были направлены на устранение угрозы церковному миру на личностном уровне – если принятие монашества не было следствием искреннего личного выбора, то такие псевдо-монахи могли оказаться не менее опасными для церковного мира, нежели псевдомонастыри.

Проиллюстрируем сказанное опять же пространной цитатой из постановлений Константинопольского (двукратного) Собора: «Некоторые восприемлют на себя токмо образ жития монашеского, не ради того, дабы в чистоте служить Богу, но ради того, дабы чтимого одеяния воспринять славу благочестия и тем обрести беспрепятственное наслаждение своими удовольствиями. Отринув одни свои власы, они остаются в своих домах, не исполняя никакого монашеского последования или устава»{Канон 2 Константинопольского (двукратного) Собора.}.

Соборное право преследовало цель поставить заслон на пути такого притворного благочестия, при котором «монахи» вступали в «монашескую» жизнь, не отказываясь от удовлетворения своих чувственных наклонностей, при этом пользуясь почтением за один только святой образ. С этой целью было воспрещено пострижение без пострижения в конкретный монастырь, и только в присутствии игумена, которому постриженный передается для исполнения дальнейшего послушания в соответствующем монастыре{Канон 2 Константинопольского (двукратного) Собора.}.

Но даже искреннее желание принять монашество не могло быть принято на веру – напротив, желающий принять монашество должен был пройти через испытание, по результатам которого можно было бы судить о его готовности к монашеской жизни: «…отречение от мира без рассуждения и испытания много вредит монашескому благочинию. Ибо некоторые опрометчиво повергают себя в монашеское житие, и пренебрегши строгость и труды подвижничества, снова бедственно обращаются к плотоугодной и сластолюбивой жизни»{Канон 5 Константинопольского (двукратного) Собора.}. На этом основании соборные правила постановили обязательность трехлетнего послушания, по результатам которого можно было судить о готовности человека к монашеской жизни{Канон 5 Константинопольского (двукратного) Собора.}. «Ибо в таком случае и сам он не будет раскаиваться в своей опрометчивости, но примет монашеский образ от всей души; если же не понравится ему быть монахом, то без предосуждения может удалиться из обители и возвратиться в мирскую жизнь. И игумен, подвергнув в указанный срок строгому испытанию его жизнь, изберет одно из двух, то есть или пострижет его, как достойного, или позволит удалиться, как неспособному»{Комментарий Вальсамона на канон 5 Константинопольского (двукратного) Собора: Правила Святыхъ Поместныхъ Соборовъ с толкованиями. М.: Паломник, 2000. С. 811–812.}.

Статус монашествующих. Основная идея, лежащая в основе соборного права в отношении статуса монашествующих, может быть суммирована как:

– рассмотрение монаха как умершего для мирской жизни;

– допущение монашеского статуса в неразрывной связи с конкретным монастырем.

Мирская «смерть» монаха простиралась не только на его личный, в первую очередь, безбрачный статус{Василий Великий называет обет монашества единственным известным мужским обетом, который молчаливо предполагает безбрачие, хотя тот же Василий Великий рекомендует и явно испрашивать у вступающего в монашество обета безбрачия (19 правило Василия Великого).}, но и на его имущественный статус. В силу этого монахам воспрещалось иметь какую-либо собственность. До принятия монашества он мог распорядиться принадлежащим ему имуществом любым законным образом, но после принятия монашества все поступающее в его пользу имущество рассматривалось как собственность монастыря. Если же монах что-либо зарабатывал и из любостяжания осмеливался не отдать монастырю, то епископу предписывалось продать такое имущество и раздать нищим{Канон 6 Константинопольского (двукратного) Собора.}.

Что касается связи монаха с монастырем, выше уже отмечалась невозможность пострижения без причисления к конкретному монастырю. Наряду с этим соборные правила воспретили переход монахов в другой монастырь, равно как и любое беспричинное оставление своего монастыря. Как отказ монаха возвратиться в свой монастырь, так и нерадение настоятеля о возвращении монаха влекло за собой отлучение{Канон 3 Константинопольского (двукратного) Собора.}. Исключение составляли случаи, когда по воле епископа монах переводился из одной обители в другую{Канон 4 Константинопольского (двукратного) Собора.}.

В связи с вопросом о статусе монашествующих отметим ряд вопросов, касающихся монахинь, а также женщин, посвятивших себя служению Богу в тех формах, которые допускались древним каноническим правом. Кроме монахинь, таковыми являлись диакониссы и вдовы.

Соборное право ввело возрастные ограничения в отношении диаконисс – не моложе 40 лет{Канон 15 IV Вселенского Собора (Халкидон).}; что касается возраста для вдов, то, согласно Апостолу Павлу, они должны были быть не моложе 60 лет. Зонара объяснял данную разницу следующим образом: женщина, которая до сорокалетнего возраста соблюла себя в чистоте и пребыла неиспытавшею удовольствия от сообщения с мужем и приняла служение диакониссы, кажется, не легко может склониться к браку и прийти к пожеланию смешения, которое еще не испытала. А вдова, наслаждавшаяся ложем мужа и вкусившая удовольствие от смешения с мужем, может быть более склонна к этой страсти{Правила Святыхъ Вселенскихъ Соборовъ с толкованиями. М.: Паломникъ, 2000. С.206.}.

Посвятившие себя Богу девы лишались права вступать в брак под страхом лишения церковного общения. В то же время соборное право допустило широкую свободу усмотрения местного епископа в данных вопросах, который имел «полную власть в оказании таковым человеколюбия»{Канон 16 IV Вселенского Собора (Халкидон).}. Комментаторы указывают на применимость к таким случаям 60 правила Василия Великого, согласно которому нарушители данного обета подлежали епитимьи как за грех прелюбодеяния. Впрочем, правила Василия Великого содержат вообще более строгий подход к нарушителям подобных обетов (что сам святой объяснял тем обстоятельством, что Церковь укрепилась и может устанавливать более строгие правила для своих членов в сравнении с теми, которые имели место в самом начале церковной истории). Поскольку нарушение приравнивалось к прелюбодеянию, то исключалась возможность брака с соответствующим лицом{Например, правило 18, не допускающее падшую деву к заключению брака, правило 44, установившее аналогичную норму по отношению к согрешившей диакониссе, правило 6, установившее общую норму о последствиях прелюбодеяния для лиц, принявших перед Богом обеты безбрачия и не выдержавшие их. Вальсамон в толкованиях распространяет невозможность второбрачия и на жен священников.}. Если же вдова вступала в брак, то она лишалась содержания от Церкви{24 правило Василия Великого.}.

Раздел II. Развитие канонического права в западной традиции

Часть 1. Западная традиция в средние века

Общие положения. Когда и с чего начинается Западная традиция канонического права? Или, пожалуй, выразимся более осторожно: с какого момента можно говорить о появлении этой традиции?

Начало Западной традиции канонического права следует отсчитывать от того времени, когда в Западной части Римской (впоследствии бывшей Римской) империи появился новый источник канонического права – декреталии Римских Пап.

Появление нового типа источников в сфере права, сфере достаточной консервативной, является для юристов событием выдающегося значения. Появление же нового источника в сфере канонического права, сфере, юридическая консервативность которой усиливается консервативностью религиозной, является событием, многогранную важность которого невозможно переоценить. Появление папских декреталий в качестве источника канонического права стало настолько значимым явлением, что действительно можно говорить о начале новой традиции, а сам этот источник опять же безо всякого преувеличения может быть охарактеризован как стилевая особенность Западной традиции канонического права.

Любопытно, что аналогичный процесс происходит и на Востоке – в Византийской Церкви также появляется новый вид источника канонического права: императорские конституции. Такой вид источника права был известен римскому праву давно, на протяжении нескольких столетий его развития{Впоследствии в Юстиниановой кодификации римского права императорские конституции составили третью часть Свода римского гражданского права (Corpus juris civilis).}, но речь идет о том, что императорские конституции стали регулировать и вопросы статуса Церкви, и вопросы, которые ранее регулировались правом церкви и даже более того – внутрицерковные вопросы, В Восточном каноническом праве императорские постановления по вопросам церковной жизни идут бок о бок с собственно церковными канонами, такая ситуация отразилась даже в самом названии одного из основных источников права Византийской Церкви – номоканон, т. е. «закон и канон» (в греческом языке «номос» означало закон, т. е. в данном случае светский, императорский закон). Кроме того, в канонические сборники на Востоке в качестве именно канонов включаются творения Отцов Церкви, содержащие правила по вопросам дисциплины клира и мирян.

Другими словами, начало Западной (что, впрочем, справедливо и по отношению к Восточной) традиции в каноническом праве начинается с появлением нового (в сравнении с предшествующим периодом) стиля правотворчества{В современной компаративистике (науке сравнительного правоведения) плодотворно разрабатывается понятие стиля правовой системы в качестве критерия сравнения правовых систем. См.: Цвайгерт К., Кётц Х. Введение в сравнительное правоведение в сфере частного права. М.: Международные отношения, 1995 (Т.1), 1998 (Т.2).}. На Западе этот новый стиль проявляется в виде папских декреталий, на Востоке – в виде номоканонов. За новым стилем правотворчества стояли различающиеся на Западе и Востоке церковно-правовые идеологии.

В этом смысле появление Западной и Восточной традиций происходит так же, как в свое время осуществился переход от учительского к соборному периоду развития канонического права (от учительской к соборной традиции): он опять-таки осуществился как возникновение нового стиля правотворчества – на смену источникам права учительского, дидаскального характера приходит источник нормативного стиля в виде канонов церковных Соборов. Теперь же наряду с сохраняющимися соборными канонами возникают каноны, отражающие изменившуюся церковно-политическую обстановку и в связи с этим изменившийся стиль правотворчества: на смену его соборности (или в помощь его соборности) приходит правотворчество из реального источника церковно-политической власти (ибо Соборы постепенно такую роль утрачивали) – на Западе слово Римского Папы, а на Востоке слово императора звучало сильнее голоса Собора, к тому же в масштабах огромной империи регулярное соборное правотворчество представлялось явлением желанным, но реально не осуществимым.

Происхождение папских декреталий. Прежде всего, что означает термин «декреталия». Обратимся к некоторым энциклопедическим определениям данного термина.

«Декреталии – решения Пап, данные в различных формах, по вопросам дисциплины»{A Catholic Dictionary. Donald Attwater, Gen. Ed. Illinois, 1997. P.138.}.

«Декреталиями являлись решения, изданные Папами по вопросам дисциплины, которые предшествовали Кодексу Канонического Права. Они часто издавались в форме писем и назывались также конституциями»{The Catholic Encyclopedia. Robert C. Broderick, Editor. Nashville, 1987. P.155.}. В российской Католической Энциклопедии читаем: «Декреталии – папские послания, адресованные отдельным лицам или всей Церкви, как правило, содержащие предписания по вопросам церковной дисциплины»{Католическая Энциклопедия. Том I. М.: Издательство Францисканцев, 2002. С.1582.}.

Если определить декреталии применительно к раннему и развитому Средневековью, то резонно рассматривать их в качестве ответов Римского Папы на вопросы юридического характера, адресованные ему как главе (Западной) Церкви – такое определение более точно вскрывает юридический субстрат декреталии. Происхождение практики таких ответов справедливо расценивается исследователями как явление, раскрывающее самовыражение Римских Пап в качестве законодателей, в связи с чем «возникла система церковного права, основанная на двух элементах: соборных канонах и папских рескриптах»{Jasper D., Fuhrmann H. Papal Letters in the Early Middle Ages. W., 2001. P.4.}, поскольку, давая ответ на вопрос, Папа не только объяснял существующее право, но и в случае необходимости создавал новую правовую норму{Jasper D., Fuhrmann H. Papal Letters in the Early Middle Ages. W., 2001. P.13.}.

Наиболее древней (и наиболее традиционной) доктриной, обосновывающей указанное право Римских Пап, является доктрина верховенства Рима в отношении других четырех патриарших кафедр – проблема, приобретшая свою извечную остроту уже в древнем каноническом праве. Теологические основы данной доктрины усматривались в словах Иисуса, обращенных к апостолу Петру: «…ты – Петр (камень) и на сем камне я создам Церковь Мою… И дам тебе ключи от Царства Небесного; и что свяжешь на земле, то будет связано на небесах; и что разрешишь на земле, то будет разрешено на небесах»{Матф. 16:18-19.}. Из этого делался следующий вывод: поскольку Петр был выбран Иисусом как первый среди апостолов и впоследствии стал епископом Рима, то Римские Понтифики наследуют верховную власть в Церкви как правопреемники апостола Петра.

Своего рода «предтечей» папских декреталий можно считать ранние пастырские послания Римских Пап. Такого рода послания были характерны для епископов ранней Церкви, но они еще не являлись юридическими документами, а скорее братскими посланиями к верующим, не содержащими правовых норм, а вместо приказов в них можно найти предостережения и пастырские наставления. Но впоследствии папские послания приобретают характер правовых документов, причем откровенно заимствуя терминологию из языка римского права{Jasper D., Fuhrmann H. Papal Letters in the Early Middle Ages. W., 2001. P.18.}.

Поскольку речь зашла о римском праве, на этом моменте необходимо остановиться подробнее.

Что означает «римское право»? Этот термин в контексте рассматриваемой проблемы заслуживает внимания более пристального и не может рассматриваться лишь как образец для характеристики стиля папских декреталий. На самом деле трансформация таких пастырских посланий в декреталии произошла в процессе наследования, сохранения и развития Римской Церковью Западной, т. е. римской правовой традиции. Ведь очевидно, что Римская Церковь возникает и развивается в эпицентре римского права.

Термин «римское право» о многом говорит юристам, кое о чем историкам. Поскольку моими слушателями (и скорее всего читателями) являются не только юристы, даже реже всего юристы, уместно будет привести в этих кратких абзацах выдержки из характеристики римского права, данной профессором И. А. Покровским.

«Римское право занимает в истории человечества совершенно исключительное место: оно пережило создавший его народ и дважды покорило себе мир.

Зародилось оно в далекой глубине времен… когда Рим представлял… маленькую общину среди многих других подобных же общин… Римское право являло собой тогда… архаическую систему, проникнутую патриархальным и узконациональным характером. И если бы оно осталось на этой стадии, оно, конечно, было бы давным-давно затеряно в архивах истории.

Но судьба вела Рим к иному будущему… маленькая civitas Roma постепенно растет… и на сцене истории появляется огромное государство, объединяющее под своей властью почти весь тогдашний культурный мир: Рим стал синонимом мира.

Вместе с тем Рим изменяется и внутренне… Новая жизнь требует наивысшего напряжения всех сил, всех способностей каждого отдельного индивида. В соответствии с этим римское право меняет свой характер, перестраиваясь по началам индивидуализма: свобода личности, свобода собственности, свобода договоров и завещаний делаются его краеугольными камнями.

…Между тем еще задолго до появления Рима на сцене всемирной истории на побережьях Средиземного моря шел оживленный международный торговый обмен… Рим неизбежно втягивается в этот международный оборот, и по мере того, как он делался центром политической жизни мира, он становился также центром мирового торгового оборота. На его территории непрерывно завязывались бесконечные деловые отношения, в которых принимали участие торговцы разных национальностей; римские магистры должны были разбирать споры, возникающие из этих отношений, должны были вырабатывать нормы для разрешения этих споров… Старое римское национальное право для этой цели не годилось… Нужно было не какое-либо национальное право, а право всемирное, универсальное. И римское право проникается этим началом универсальности; оно впитывает в себя те обычаи международного оборота, которые до него веками вырабатывались в международных сношениях; оно придает им юридическую ясность и прочность.

Так возникало то римское право, которое стало затем общим правом всего античного мира. По существу, творцом этого права был, таким образом, весь мир; Рим же явился лишь тем лаборантом, который переработал рассеянные обычаи международного оборота и слил их в единое, поразительное по своей стройности, целое. Универсализм и индивидуализм – основное начало этого целого.

Мастерски разработанное в деталях беспримерной юриспруденцией классического периода, римское право нашло себе затем окончательное завершение в знаменитом своде – Corpus Juris Civilis императора Юстиниана, и в таком виде было завещано новому миру»{Покровский И. А. История римского права. СПб, 1998. С. 13–14.}.

Крушение Римской империи не пощадило (по крайней мере, на первый взгляд) и римского права: оно оказалось ненужным в возникших на территории бывшей империи варварских государствах, общественный и хозяйственный строй которых был далек от того уровня, служить которому было призвано римское право. Но профессор И. А. Покровский не зря говорит о том, что римское право дважды завоевало мир – ему было суждено второе рождение в процессе т. н. рецепции римского права, т. е. заимствования римского права впоследствии, соответственно развитию и совершенствованию коммерческого оборота. Вот как продолжает об этом проф. И. А. Покровский:

«Мало-помалу беспокойный период… проходит. Новые народы начинают вести… спокойную жизнь, развиваются, и еще через несколько столетий наступает момент, когда все, что было продумано и создано античным гением, делается понятным и ценным его наследникам. Наступает одно за другим возрождение античного права, античной культуры, античного искусства. Естественное экономическое развитие новых народов приводит их также мало-помалу к международным торговым отношениям. Снова, как в старом мире, на почве международного обмена сходятся друг с другом представители разных национальностей, и снова для регулирования этого обмена возникает нужда в едином общем праве, праве универсальном… И наследники вспоминают о заброшенном ими завещании античного мира, о римском праве, и находят в нем то, что было нужно.

Римское право делается предметом изучения; оно начинает применяться в судах; оно переходит в местное и национальное законодательство, – совершается то, что носит название рецепции римского права. Во многих местах Corpus Juris Civilis Юстиниана делается прямо законом. Римское право воскресло для новой жизни и во второй раз объединило мир»{Покровский И. А. История римского права. СПб, 1998. С. 15–16.}.

А вслед за этим профессор И. А. Покровский обращается к тому, что было самым ценным в римском праве, без чего его было бы просто бессмысленно заимствовать для регулирования возникавших впоследствии торговых отношений.

«Римское право определило не только практику, но и теорию. Непрерывное многовековое изучение римского права, в особенности остатков римской юридической литературы, формировало юридическое мышление Западной Европы и создавало сильный класс юристов (подчеркнуто мной – А.В.), руководителей и деятельных помощников во всякой законодательной работе. Объединяя Европу на практике, римское право объединяло ее и в теоретических исканиях: юриспруденция французская работала все время рука об руку с юриспруденцией немецкой или итальянской, говорила с ней на одном и том же языке, искала разрешения одних и тех же проблем. Так возникала на почве римского права дружная работа всей европейской юриспруденции, продолжавшая работу мыслителей античного мира: факел, зажженный каким-либо римским Юлианом или Папиньяном{Имена выдающихся римских юристов (прим. автора).}, через бесконечную цепь сменявшихся рук дошел до современных ученых всех наций»{Покровский И. А. История римского права. СПб, 1998. С.16.}.

Именно юридическое мышление представляло собой самую ценную часть римского права. Правовые конструкции без правовой доктрины становятся выхолощенными, право без профессионалов становится непрофессиональным, попросту говоря, не правом, а бездумным и нелогичным законоприменением. Самая ценная часть римского права, самая актуальная часть римского права, то, что впоследствии легло в основу рецепции римского права – это не императорские конституции, а та часть свода римского права, которая получила название дигест или пандектов и которая представляла собой выдержки из сочинений римских юристов. То, что позволило римскому праву стать «римским правом» и дважды (по крайней мере) завоевать мир – это сформировавшееся профессиональное юридическое мышление, ставшее непреходящей ценностью не только для римского, но и поздне-средневекового и современного мира. Именно благодаря юридической мысли римское право в прежнее время считалось за сам писаный разум, за ratio scripta.

Я теперь возвращаюсь к той мысли, которая была высказана перед пространными цитатами о римском праве: Римская (Западная) Церковь развивается в эпицентре римского права. Правовая культура той среды, в которой развивалась Римская Церковь, естественно предполагала возможность квалифицированного ответа на юридические вопросы со стороны полномочного и облеченного властью источника. Эта естественность была воспитана несколькими веками развития римской правовой культуры, и это естественным образом привело к возникновению обычая, по которому епископы обращаются за разъяснениями к епископу Рима. В этом я усматриваю одну из важных причин того, что обращение к римскому епископу как «разъяснительной» и «апелляционной» инстанции представляется в качестве «извечно существующего» положения дел.

Я хотел бы указать на другой аспект этой проблематики, еще ждущей своих исследователей. Сказанное выше о происхождении папских декреталий может быть представлено как один из аспектов влияния римского права на развитие канонического права. Сам по себе этот тезис не нов, он так или иначе повторяется в многочисленных исторических работах. Но несколько печалит то, как понимается, как обнаруживается исследователями влияние римского права на каноническое: это влияние усматривается в том, что те или иные канонические тексты содержат выдержки из римского права, следовательно, здесь мы имеем влияние римского права и т. п. Но это только поверхностное проявление влияния римского права на каноническое. Настоящее влияние одной правовой системы на другую имеет место тогда, когда правовая система воспринимает стиль мышления другой правовой системы. Говорить о том, что в Декрете Грациана есть ссылки на римские правовые тексты – это заметить только поверхностное проявление влияния римского права, но обратить внимание на то, что Грациан в стиле изложения своей теологии права мыслит подобно стилю римских юристов – это означает пойти глубже, но пока что эти вопросы, увы, остаются за пределами зрения исследователей. Обращу внимание своих слушателей хотя бы на следующее обстоятельство. С чего начинает Грациан изложение своей канонической теории? С рассмотрения теории источников права. С чего начинает Гай свои институции{Институции Гая – учебник римского права, принадлежащий перу Гая, одного из выдающихся римских юристов.}? С рассмотрения вопроса об источниках права! И не так важно, использует ли при этом Грациан непосредственные ссылки на институции римского права, и говорит ли он о тех же источниках, что и Гай либо другие римские юристы – важно, что мышление Грациана соответствует канонам юридического мышления, выработанным в среде римской юриспруденции.

Конечно же, затронутые в предшествующих абзацах вопросы требуют специального рассмотрения. Эта книга, появившаяся как результат лекционного курса, не является монографическим исследованием данной проблемы, и пока что моя задача сводится к тому, чтобы обозначить проблему, а ее глубокое исследование и доказывание высказанных и еще не высказанных мыслей должно стать темой отдельной работы.

Римское право посеяло свои семена как на Западе, так и на Востоке Римской империи, но взошли они по-разному. И различие почвы, в которой они всходили, было во многом обусловлено различием политической обстановки, различием государственной власти в Риме и Византии. На Западе Римский Папа не имел политического соперника в виде светского правителя, в то время как рядом с патриархом Константинополя всегда находился император. Разница эта имела очень существенное значение.

Пожалуй, следующая пространная цитата из Вальсамона как нельзя лучше проиллюстрирует ту роль, которую в отношении Восточной Церкви играл Византийский император, что и определило соответствующую модель церковно-государственных отношений:

«Императоры и патриархи должны быть уважаемы как учителя (Церкви) ради их достоинства, которое они получили через помазание миром. Отсюда-то происходит власть правоверных императоров наставлять христианский народ и, подобно иереям, приносить Богу воскурение. В этом их слава, что, подобно солнцу, блеском своего Православия они просвещают мир с одного его конца до другого. Мощь и деятельность императора касаются тела и души, тогда как мощь и деятельность патриарха касаются только одной души…

Православные императоры невозбранно, когда захотят, входят во Св. алтарь, и ходят, и делают знамения креста с трикирием, как и архиереи. Они предлагают народу и катехизическое поучение, что предоставлено одним местным архиереям…

Как царствующий император есть помазанник Господень по причине помазания на царство, а Христос и Бог наш есть между прочим и архиерей, то благословно и император украшается архиерейскими дарованиями…

Хиротония архиереев и помазание царей изглаждают содеянные прежде хиротонии и царского помазания грехи, каковы бы они были… А рукоположение священников и других посвященных лиц изглаживают малые грехи, например, поползновение ко греху, ложь и другие подобные, но не изглаждает прелюбодеяние»{Цит. по: Лебедев А. П. Исторические очерки состояния византийско-восточной Церкви. СПб, 2003. С. 97–98.}.

Подобное восприятие императорской власти в Восточной Церкви породило теорию симфонии церковного-государственных отношений, которая с внешней стороны получила обвинения в цезарепапизме, при котором император являлся главой Церкви, что непросто было соединить с культивируемой в каноническом праве идеей невмешательства светской власти в церковные дела.