Текст книги "Седьмое измерение (сборник)"

Капли

Навстречу мне шел мальчик и катил перед собою каплю никотина величиной с футбольный мяч. Капля была приплюснута и по виду напоминала ртуть.

– Она только что убила лошадь, – сообщил мальчик гордо.

И мне представилась эта лошадь, которую капля ударила в бок, а потом прокатилась по спине, не оставляя живого места.

В этот момент капля угрожающе двинулась на меня, не обращая внимания на крики мальчика. Я побежал, преследуемый каплей, и прибежал к своим приятелям. У них был какой-то праздник. Опасаясь капли, я остался переночевать.

Утром, когда рассвело, я увидел в углу целую батарею капель никотина, сложенных, как пушечные ядра. А над моей головой, на полке, выстроились капли алкоголя, похожие на двухпудовые гири с ручкой.

Когда я обратил на это внимание хозяина, он сказал, что капли здесь уже давно, но пока никого не трогали. Кроме того, они украшают комнату. Что же касается их агрессивности по отношению к лошадям, то не нужно быть лошадью.

Ладони

По ночным улицам летали белые ладони, похожие на чаек. Они ласкали друг друга, собираясь в небольшие группы, они плавно кружились, светясь в темноте длинными электрическими пальцами с неоновыми фонариками ногтей.

Мои ладони тянулись к ним, мелко трепеща суставами, но им никак не удавалось включиться в хоровод других ладоней. Узкие и независимые, эти другие ладони подчинялись своему ритму и уплывали куда-то вдаль.

Лишь одна из ладоней, размерами побольше других, имеющая к тому же на тыльной стороне редкие изогнутые волосы, приблизилась ко мне, на лету сжимаясь в кулак, и повисла на уровне носа. Она повисела с минуту, как маленькая теплая луна, пахнущая табаком, и это было более чем убедительно.

Макулатура

Пришли пионеры и деловито стали меня упаковывать. Я кричал, что я не какая-нибудь газета, но они не обращали внимания.

– Зато тяжелый, – сказал главный пионер.

И они вчетвером потащили меня сдавать. Когда меня взвесили, они получили свое первое место, а я был отправлен на фабрику.

Там со мной разделались быстро. Сначала измельчили, потом просушили и очистили. Добавили какой-то клейкой массы, размешали, сварили, а потом прокатали в бумагу.

На этой бумаге напечатали газеты.

Пришли пионеры и деловито стали их упаковывать.

Семья

На соседней даче жила женщина, у которой было три мужа. Утром она выводила их гулять на цепочке, а потом кормила овсяной кашей. Мужья вели себя смирно, не лаялись между собой и не бросались на отдыхающих.

После завтрака один протирал ветровое стекло машины, другой натягивал гамак, а третий бежал на рынок.

В этой семье была справедливость. Каждый муж получал в день по рублю на карманные расходы. Иногда они скидывались, покупали вино и пили его под кустом сирени. После этого жена одевала им намордники и отпускала в кино. Они пользовались ее неограниченной добротой.

Когда мужья уходили, к женщине приходил любовник. Любовник у нее был один. Он приходил всегда пьяный, матерился и срывал с клумбы цветы, любовно посаженные мужьями. Потом они уединялись в доме и оттуда слышался звон разбиваемой посуды.

Вернувшиеся мужья деликатно играли в преферанс на столике в саду. Они играли по полкопейки и ждали, когда любовник удалится.

Уходил он шумно, хлопая калиткой и не оглядываясь на женщину, которая бежала за ним в слезах по песчаной дорожке. Мужья в это время расписывали выигрыш. Проигравший получал жену на ночь, а два других, облегченно вздохнув, устраивались спать в гамаке.

Ночью они раскачивались и тихонько выли на луну.

Телевизор

Я переступил через предохранитель и вошел внутрь. Передо мной была железная дверь, на которой было написано красным карандашом: «Не влезай – убьет!» Я вошел. Там на трансформаторе высокого напряжения сидел редактор и светился голубоватым пламенем. Он нервно улыбнулся мне, и между его зубами с сухим треском стрельнула искорка.

– Через полчаса эфир, – сказал он. – Исправили?

Я протянул ему текст.

Редактора затрясло, он загудел, электричество шевелило ему волосы. Вообще редактор был какой-то неисправный.

– Пошли, – сказал он, прочитав. – Может быть, проскочит.

И мы пошли, путаясь в лампах и прочих деталях. Нам встречались какие-то люди, которых мы обходили, чтобы не нарваться на разряд тока.

Наконец редактор впихнул меня в трубку. Там было попросторнее. Что-то щелкнуло, и я стал голубым и плоским. Электронный луч обегал меня пятьдесят раз в секунду, неприятно щекоча тело. Мое изображение подергивалось, сжималось и покрывалось рябью. А голос звучал совсем из другого ящика.

Миллионы телезрителей смотрели мне в рот, надеясь, что я скажу что-нибудь путное. А наверху, в регуляторе звука и изображения, скрючившись сидел редактор, испуская невидимые глазу электроны.

Фаталист

Знал я одного фаталиста. Он жил в доме напротив, на восьмом этаже. Каждое утро фаталист прыгал из окна на улицу. Это ему заменяло утреннюю гимнастику. Жена бросала ему вслед портфель, и фаталист шел на работу. В портфеле был завтрак, состоящий из бутерброда с килькой. Проходя мимо моего балкона, фаталист приветливо помахивал мне рукой. Он совершенно точно знал, что умрет позже меня. Это ему предсказала электронно-вычислительная машина.

Время от времени фаталист попадал под трамвай, его поражало током, он горел и тонул. Все ему сходило с рук. Его оптимизм вырос до невероятных размеров.

Когда он в очередной раз шлепнулся на асфальт на другой стороне улицы и поднялся на ноги, отряхиваясь, я высунулся в форточку и крикнул:

– Прошу учесть, я бессмертен!

Фаталист побледнел, его жизнь мгновенно потеряла всякий смысл и значение. Он сгорбился и пошел вдоль улицы. Портфель с завтраком висел в руке, как маятник остановившихся часов.

Вечером я узнал, что он подавился килькой и умер в страшных мучениях.

Трамвай

Двое каких-то оболтусов, угрожая вожатому рогаткой, захватили трамвай и угнали его в Швецию. Пассажиров они выпустили в Финляндии, кроме одного, который был пьян и спал на заднем сиденье.

Доехали до Швеции, спрятались в свои политические убежища и сидят. А трамвай, между прочим, стоит посреди Швеции, как мамонт. Шведы его окружили плотной толпой и стали внимательно изучать.

– Не похоже на самолет, – сказал один швед. – Нет крыльев.

– Не похоже на пароход, – сказал другой. – Нет винта.

– Не похоже на танк, – сказал третий. – Нет пушки.

Тут пьяный проснулся и выглянул из трамвая.

– Хоть меня убей, не похоже на Купчино! – закричал он. – Где же пивной ларек?

Невидимки

Один ученый милиционер изобрел новый способ борьбы с пьянством. Он изобрел шапку-невидимку. Принцип действия шапки был прост: если человек пьяный, шапка делает его на время невидимым, а когда он начинает трезветь, то постепенно проявляется в видимую сторону, как фотоснимок.

По улицам стали ездить машины «Спецмедслужба», доверху набитые шапками. На всякий случай шапки примеряли всем подряд. Многие граждане тут же исчезали.

В городе стало пустынно. Изредка попадались женщины и дети. Ездили пустые автобусы, из которых почему-то доносились пьяные крики. Но на первый взгляд был полный порядок.

Прошли сутки, но никто из невидимок не появился обратно. Тогда догадались, что изобретение до конца не продумано. Дело в том, что граждане ухитрялись невидимо опохмеляться, поддерживая себя в исчезнувшем состоянии. Пришлось дать выпить дружинникам, нарядить их в шапки и отправить туда.

Теперь невидимые дружинники ловят невидимых пьяниц, а мы тут сидим и ни черта не знаем.

День песни

По радио пропели лекцию о международном положении. Ее пели два часа, баритоном, под аккомпанемент рояля. Потом мужчина и женщина спели дуэтом объявления, и большой хор исполнил литературно-критическую передачу об очередном номере журнала «Нева». Затем пели пионеры, как они собирают металлолом, за ними немного попел работник ГАИ про аварии, а вечером долго и неубедительно пел футбольный комментатор.

Я удивился: почему это все поют? Тогда мне объяснили, что сегодня проводится День песни. Все стало понятно.

Неизвестно почему, правда, песни в этот день говорили шепотом.

Очки

Мне подарили необычные очки. Одно стекло в них увеличивающее, а другое уменьшающее. Если смотреть двумя глазами сразу, картина получается странная.

Вот ко мне подходит большой, а потому красивый человек, на животе которого, как галстук, болтается малюсенькая его копия с мелкими чертами пигмея и повадками обезьяны.

Большой человек растопыривает толстые руки и идет мне навстречу с широкой улыбкой, но я-то вижу, что маленький, копирующий его жесты, нелепо дергает ручками и растягивает ротик в кислой улыбке.

Большой человек хлопает меня по плечу и хохочет, в то время как маленький бьет меня под ложечку и хихикает.

Большой человек смотрит мне прямо в лицо, а маленький – не поймешь, куда смотрит.

Можно, конечно, прикрыть один глаз. Но какой?

Мудрецы

Сначала они обступили меня, долго разглядывали и качали лысыми головами. Один мудрец ощупал мои плечи, другой измерил рост, третий выслушал сердце трубочкой. По всей вероятности он был врачом.

Затем они собрались в кружок и о чем-то заговорили, бросая на меня восторженные взгляды. Я сидел и пил вино. Меня интересовало, что они предпримут дальше.

А дальше они пошли всей толпой на цыпочках ко мне и принялись дарить мне свои искусственные челюсти.

– Кусайтесь, молодой человек, кусайтесь! – шамкали они. – Мы-то уже не можем кусаться!

Я набрал полный мешок вставных зубов и принес его домой. Зубы гремели, как костяшки домино, когда их перемешивают. Этими зубами я облицевал стенку в туалете. Мудрецы по очереди ходят ко мне в гости и с удовольствием разыскивают свои бывшие зубы среди прочих. Они часами не выходят из туалета, заливаясь тихим радостным смехом, когда наткнутся на собственный зуб.

Меня это устраивает.

Колокол

Двенадцать тысяч человек принимали участие в изготовлении колокола. Поскольку секрет производства был давно утерян, начинать пришлось с азов. Провели научные исследования, определили состав сплава, разработали технологию.

Колокол отливали в торжественной обстановке на стадионе. Когда сплав застыл, форму разбили и вручили колокол передовому колхозу. Председатель собственноручно продел в ушко колокола веревку и повесил его бычку на шею. Бычок в восторге взбрыкнулся и убежал в лес пастись.

В шуме аплодисментов не было даже слышно, как звенит колокол.

Все разошлись в полной уверенности, что теперь-то бычок не потеряется в лесу. Но он все же потерялся. Дело в том, что впопыхах к колоколу забыли приладить язычок.

Вечно какая-нибудь мелочь портит большое дело.

Истребитель лжи

Я поступил работать истребителем лжи. Работа неблагодарная. И платят мало.

Я подкрадывался на цыпочках ко лжи, пока она отдыхала, и бил ее по затылку журналом «Здоровье», сложенным вдвое. Ложь недовольно морщилась и умирала. Впрочем, умирала она ненадолго, на каких-нибудь полчаса. Потом ложь оживала и становилась еще жирнее.

Тогда я переменил метод. Я вывел искусственно парочку маленьких, но достаточно злых истин и натаскал их на ложь. Мои истины подскакивали ко лжи и перекусывали ей шею. Ложь надежно умирала.

Постепенно мои истины расплодились и разжирели. Скоро они уничтожили всю ложь, которая водилась вокруг. Им просто нечего стало делать. Они путались под ногами, мешали движению, требовали пищи и заявляли массу других претензий.

Пришлось их потихоньку топить. Но тут выяснилось, что утопить разжиревшую истину не так-то просто. Истины вели себя по-хамски.

Они плавали на поверхности и лаяли на меня как собаки.

Люди показывали на меня пальцами и кричали:

– Он топит истины, мракобес!

Они просто плохо знали историю вопроса. На самом деле я был истребителем лжи.

Они и мы

Они хитрые. Выскочат откуда-нибудь и давай нас колотить.

А это не мы.

Сильно огорчившись, уползают обратно.

Мозги у них извилистые и запутанные, как лабиринт. Войдешь туда и долго бродишь в одиночестве, натыкаясь на стены. В голове у них гулко и прохладно. Одичавшее эхо носится из стороны в сторону. На стенах лабиринта видны торопливые записи карандашом.

Они любят делать заметки на стенах.

Наконец находишь центр лабиринта, затратив на поиски целый день. А там пусто.

Они отлили из чугуна карту России, украсили ее флажком и понеслись на нас, держа карту наперевес, как таран. Сзади бежал самый маленький, ухватившись за чугунную Камчатку.

Со свистом и гиканьем мчались они к нам, целя в грудь побережьем Финского залива.

Им удалось свалить нас и придавить сверху чугунной картой.

Теперь мы лежим где придется и физически ощущаем, как отпечатываются на коже горы, долины, деревни и города.

Они умеют уметь.

Мы одеваемся, а они умеют одеваться. Мы едим, а они умеют есть. Мы пьем, а они умеют пить. Мы пишем, а они умеют писать. Мы живем, а они умеют жить.

Зато мы умеем смеяться.

Толпа

Во мне много всяких людей, временами – целая толпа.

Один женат, у второго вчера вечером болела голова, третий любит выпить, четвертый его за это презирает, пятый ходит с детьми в цирк, у шестого неприятности по службе, седьмой чертовски свободен, восьмой ленив, до девятого трудно дозвониться, у десятого есть возлюбленная, одиннадцатый очень беден, двенадцатый боится собак, тринадцатый просто счастлив, к четырнадцатому любят ходить друзья, пятнадцатый одинок, на шестнадцатого можно положиться, на семнадцатого нельзя, восемнадцатый много думает, девятнадцатый тоже, но о другом, двадцатый умирает по воскресеньям, а остальные семьдесят пять представляют меня в различных учреждениях.

Никто из нас не играет на скрипке. Но зато мы очень любим разговоры о сложности души, которые помогают нашему коллективу выдерживать конкуренцию цельных натур.

Дуэль

Дошло до того, что он бросил в меня перчатку, но не попал.

Я поднял перчатку и протянул ему. Он взял перчатку двумя пальцами, как шелудивого котенка, сунул в карман, а пальцы вытер носовым платком.

– Значит, дуэль? – с удовольствием выговорил он, гордясь.

– Дуэль так дуэль, – пожал плечами я.

– Выбирайте оружие, – сказал он и набрал в легкие столько воздуха, что чуть не полетел.

– Телефон, – сказал я. – Мне удобнее всего телефон.

В назначенный час ко мне пришел секундант, я набрал номер, и дуэль началась. Первым стрелял он.

– Вы подлец, – сказал он.

– Совершенно с вами согласен, – сказал я.

– Не иронизируй, мерзавец! – закричал он.

– Вы зря теряете время, стреляя вхолостую, – заметил я. – Все это я уже давно знаю. Хотелось бы чего-нибудь новенького.

– Кретин! Бездарь! Негодяй! – выпалил он.

– Это лучше, но все еще слабо, – сказал я. – Напрягите воображение.

– Сволочь… – прохрипел он. – Стреляй, гад!

– Вы забыли сказать, что я подонок, гнусная тварь, алкоголик, баран, сукин сын, прохиндей, блюдолиз, лизоблюд, козел и дерьмо. В особенности – дерьмо.

В трубке наступило молчание, а потом испуганный голос его секунданта сообщил:

– Он убит…

– Жаль, – сказал я. – Это был чистый ангел, а не человек.

Зонтик

Вдруг пошел дождь из букв. Сначала мелкий, которого никто не замечал, а потом настоящий ливень. Буквы были черные, пахнувшие типографской краской. Их потоки застилали свет. Падая на землю, дождь превращался в густые черные лужи из букв, копошившихся, как клубок червей. Их и прочесть нельзя было толком.

А дождь все лил и лил, похлестывая землю черными типографскими строчками. Некоторые умудрялись читать их на лету, пока они не превращались в лужи. Другие глотали их и умирали от несварения желудка. Я поступил иначе.

Я набрал достаточное количество твердых знаков и смастерил из них зонтик. Пришлось проявить терпение, потому что твердые знаки теперь – редкость.

Хулиганы

Всю ночь под окнами слышались пьяные крики и песни. Кого-то били, кто-то визжал и матерился. К утру все утихло. Я вышел на балкон и увидел, что на небе кривыми буквами нацарапано непристойное слово. Оно тянулось с запада на восток.

Как назло, день выдался безоблачный, и слово очень бросалось в глаза. Буквы были черные и жирные. Видимо, писали углем.

Прохожие пробовали не обращать на надпись внимание. Но дети настойчиво требовали объяснений. Мамаши на ходу выдумывали какие-то сказки воспитательного характера, стараясь не разрушить у детей светлого чувства оптимизма.

На следующий день прилетели вертолеты. Под брюхом каждого из них висел человек с мокрой тряпкой. Все вместе они старались стереть неприличное слово. Небо основательно запачкали, но надпись все равно было видно.

Наконец пошел дождь и все смыл.

А ведь можно было в ту ночь позвонить в милицию. Никто этого не сделал, и я в том числе. В следующий раз они будут пить водку и закусывать луной вместо плавленого сырка. Об этом стоит подумать.

Черт

– Вы черт? – спросил я.

– Конечно, черт, – важно согласился он. – Разве не видно?

– Не видно, – сказал я.

Он показал мне хвост и продемонстрировал копыта и рожки. Рожки подсвечивались изнутри красными лампочками. На каждом копыте стоял штамп ОТК и Знак качества. Хвост был сделан из мохера.

– Ну? – спросил он.

– Жаль, – сказал я. – Я совсем не так представлял себе черта.

– А как? – опешил черт.

– А вот так, – сказал я и вывернулся наизнанку, как варежка. Мне стало темно внутри себя и немного стыдно. Не знаю, чего он там увидел. Я бы сам хотел на это посмотреть.

Когда я вывернулся обратно, черт был уже далеко. Он скакал на своих копытах, поджав хвост и обхватив голову руками. Крик его был невыносим.

Кроты

Я хожу по лесу, всматриваюсь в рисунки на листьях, глажу кору деревьев и ни о чем не думаю. А в это время тихие кроты роют свои темные норы.

Я слушаю птиц, смотрю в небо и дышу всей грудью. А слепые кроты упорно и трудолюбиво плетут подземную сеть.

И вот когда я думаю, что умиротворен и успокоен гармонией природы, лес внезапно обрушивается, подточенный миллионами кротов. Корни обнажаются, и я вижу деревья целиком. Они лежат тут и там, преграждая дорогу, а с корней, точно кровь, капает красная глина.

Это так некрасиво и так похоже на правду, что кроты в испуге зарываются глубже и продолжают работу там. Они роют и роют, и неизвестно, до чего они еще дороются.

Вся земля в невидимых, тайных извилинах, точно мой мозг, модель которого здесь описана.

Голова

Наконец я не выдержал и взмолился.

– Господи! – сказал я. – Что мне делать с этой дурацкой головой? Я не желаю понимать все на свете! Я от этого страдаю. Мне надоело все видеть и все слышать. У меня голова раскалывается!

После некоторого молчания сверху раздался недовольный и, как мне показалось, сонный голос:

– Чего ему нужно?

– Башку новую хочет, – перевел мои слова другой, более грубый голос.

– Так дайте, в чем же дело? И не отрывайте меня по пустякам, – капризно сказал первый голос.

– На складе только синтетические, – сообщил грубый голос.

– Ах, оставьте меня в покое! – раздраженно проговорил первый.

И тут же ко мне на стол упал большой полиэтиленовый пакет, на котором болталась этикетка: «Голова мужская. Размер 58».

Я надел новую голову и посмотрел вокруг. Рядом со мною раскачивались огромные вопросительные знаки, из-за которых ничего не было видно. Они колыхались, как водоросли, а я смотрел на них безразлично, точно на дальних родственников. Они не вызывали во мне никаких эмоций.

На дне полиэтиленового пакета я обнаружил бумажку: «Проданная голова обратно не принимается и не обменивается». Но даже это оставило меня равнодушным.

Конец света

К этому дню готовились очень тщательно. Заранее напечатали пригласительные билеты, назначили докладчика и выступающих в прениях, привели в порядок микрофоны. Но народу все равно пришло мало. Многие предпочли смотреть конец света по телевизору.

В назначенный час протрубили трубы, произошло небольшое землетрясение с грозой, потом кого-то судили. Все честь честью.

На следующее утро газеты поместили краткую информацию о событии: «Вчера в нашем городе состоялся конец света. На конце света присутствовали…»

Далее шел список ответственных работников. В заключение было написано: «Конец света завершился праздничным фейерверком».

– Ну, слава Богу! – говорили все. – Наконец прошел этот конец света. И ничего особенного. А сколько было шуму!

Самое удивительное, что некоторые до сих пор об этом ничего не знают. Они все еще готовятся достойно встретить конец света. Эти люди заслуживают сожаления. Благодаря своей отсталости они тратят лучшие годы жизни на подготовку к какому-то жалкому концу света, который, оказывается, давно прошел.

Удочка

Сверху к нам забросили удочку. Удилища вообще не было видно, а леска уходила высоко в облака, протыкая их, точно спица. Она была толщиною в руку и сделана из нержавеющей стали. К концу лески был приварен крюк, как у подъемного крана. На нем болтался рекламный проспект с описанием рая и плакат: «Милости просим!»

На крючок сразу же стали цепляться желающие. Многие прихватывали пожитки. Они облепили крючок, как муравьи, и стали кричать:

– Господи, да тяни же быстрей!

Леска дернулась, и кандидаты в рай медленно поползли вверх, напоминая виноградную гроздь. Когда она проплывала мимо моего балкона, я успел сунуть последнему кандидату записку, чтобы он передал ее там какому-нибудь начальству. В записке было написано: «Прибыть не могу. Грешен».

Как только мой почтальон спрятал записку в карман, леска лопнула с ужасным звоном. Все посыпались на асфальт, потом поднялись, отряхиваясь от пыли, и долго бранили меня за то, что я перегрузил леску.