Текст книги "Снежная почта"

«Легко, мой друг! Апрельски блещут воды…»

 
Легко, мой друг! Апрельски блещут воды,
Печаль светла, а грусть еще светлей.
Мы счастливы от северной природы,
Хотя немного радостей у ней.
 
 
Легко, мой друг! Встречать и расставаться
И знать, что где-то на исходе дня
Губами, как в беспамятные двадцать,
Глазами ты заворожишь меня.
 
 
Легко, мой друг! Наш город невесом.
Он, словно парус, плавает в тумане.
Все держится на бликах и обмане,
И ты идешь с таинственным лицом.
 

«Предчувствие любви прекрасней, чем любовь…»

 
Предчувствие любви прекрасней, чем любовь.
В нем нет упрека,
Нет шелухи ненужных слов
И повторения урока.
Что там случится? Камень и вода,
Да ночи перстенек мерцает.
Предчувствия знакомая звезда
Горит, смеется, тает…
Ты так свободен в мыслях, что порой
Чужой переиначиваешь опыт,
И сердце, увлеченное игрой,
Заранее воспоминанья копит.
И видит улицу и дом,
В котором на ночь окна тушат,
Где лестницы имеют уши,
И двери отпираются тайком.
 

Через мостик
(Из Жоржа Брассанса)

 
Через мостик наискосок —
И сразу найдешь ты свободу.
Дай мне сдернуть твой поясок,
Увести тебя на природу.
Как земля на Пасху тепла!
Я скину сабо, ты – галошки,
И туда, где колокола
Нам звонят чуть-чуть понарошке.
Динь-динь-дон! Выводят так тонко,
Нам с тобою счастье даря.
Динь-динь-дон! Молчи! Я тихонько
Позлатил ладонь звонаря.
 
 
Дай мне сдернуть твой поясок!
Помчимся, пьяны от веселья,
Через мостик наискосок,
В это царство цветов весенних.
Среди них – о да, это так! —
Я знаю, какой к тебе нежен.
Не ромашка это, не мак,
Слава Богу, это подснежник.
Вот один, укрытый листвою,
Бархатист, как щечка твоя.
Мы его захватим с собою.
Ты – единственная моя!
 
 
Лишь один легчайший прыжок —
И сразу звенит тарантелла.
Дай мне сдернуть твой поясок,
Кружева дай тронуть несмело.
Позлащу ладонь пастушка,
Пускай нам сыграет обаду.
А теперь еще три прыжка,
И меня бояться не надо!
Твоя ножка в зелени бьется.
Луг весенний мягче всего,
А репейник будет колоться —
Я зубами вырву его!
 
 
Будет смел и нежен мой взгляд.
Как мы захотим, так и будет.
Если это грех – очень рад! —
Вместе мы отправимся в ад
Через мостик наискосок.
Я молюсь на твой поясок.
 
 
Перевод с французского
 

Прогулка в Репино

 
Воскресные прогулки хороши
Не только потребленьем кислорода.
Полезнее гораздо для души
Узнать в тиши, что думает природа,
Какого рода замыслы у ней
И не прошла ли мода у ветвей
Менять прическу в это время года?
 
 
Снег ноздреват и так водой богат,
Что кажется – вода богата снегом.
Водители готовы, говорят,
Отметить ледоход автопробегом.
Мелькнул «Москвич», прошелестел «Фиат»,
Автобус финский неизвестной марки,
Как самолет, стремительный и яркий,
Промчался мимо. Финны в нем сидят.
 
 
Свой взгляд на человеке необычном
Остановлю. Чудак! Тепло одет!
Передовик труда, его портрет,
Наверное, знаком мне из газет,
И потому его лицом привычным
Доволен я. Кивну ему: привет!
Меж нами, вроде, разногласий нет.
Я тоже был работником приличным.
 
 
Легко, мой друг! Благодарю тебя.
Я до сих пор у памяти во власти.
Ты знаешь, наше время торопя,
Мы слишком редко замечаем счастье.
Сегодня же оно, как никогда,
Во мне резвится, прыгая дельфином,
Заметное ударнику труда,
Понятное, наверно, даже финнам!
 

«Нас ночь на крыльях подняла…»

 
Нас ночь на крыльях подняла.
Исакий, погруженный в сон,
Виднелся слева, как скала
В потоке ветреном времен.
 
 
А справа, темный, как магнит,
Подковой памятники сжав,
Казанский сохранял гранит
Российских каменных держав.
 
 
История сплетала сеть,
Религий царственный покрой.
И мусульманская мечеть
Стояла где-то за рекой.
 
 
Но не кресты, не купола,
Не роскошь Спаса-на-крови,—
Нас поднимала и влекла
Одна религия любви.
 
 
Она умела с давних пор
Упрятать под ним крылом
И ночь, и город, и собор,
И тени на лице твоем.
 

«Ты послушай, послушай, послушай…»

 
Ты послушай, послушай, послушай
Тишину белой ночи моей.
Я печали ее не нарушу,
Подожду, помолчу вместе с ней.
 
 
Над фигурами Летнего сада,
Что белеют в прозрачной среде,
Разлилась неживая прохлада,
Разошлась, как круги на воде.
 
 
И над Марсовом полем, и дальше,
Над Михайловским замком самим,
Ночь раскинула строго, без фальши,
Облаков позолоченный дым.
 
 
А на тихой реке, на Фонтанке,
Укрываясь в пролетах мостов,
Серебром потемневшей чеканки
Отражаются стекла дворцов.
 
 
В пустоте маслянистого света
Каждый отблеск свечою дрожит,
И проститься с прохладою лето,
Слава Богу, пока не спешит.
 

«Когда ночного города часы…»

 
Когда ночного города часы
Раскручивают тонкие пружины,
Парадные просторны и пусты
И фонарями сплющены машины,
Бегущие по влажной мостовой,
По диабазу площади Дворцовой,
Когда Александрийский столп над головой
Торжественным сияньем обрисован,
Когда шестерка бронзовых коней
Почти срывает с арки колесницу
И белый ветер спящих тополей
Окутывает мраморные лица,
Когда событий утренняя связь
Покажется до странности нечеткой,—
Пройдешь под императорской решеткой
И на мосту закуришь, торопясь.
 

«Неслышно тебя обнимая…»

 
Неслышно тебя обнимая,
Шепну: – Наконец-то, одни!
Как тихо ты дышишь, родная!
Как бледно мерцают огни!
 
 
Одни в этой комнате темной,
Где час пролетает, как миг,
Над нами лишь город огромный,
Он тоже достаточно тих.
 
 
Любимая! Шепотом вешним
Позволь мне коснуться лица.
Мы спрятались, будто в скворешник,
Два нежных и теплых скворца.
 
 
И, взявши друг друга за руки,
Мы тихие песни поем,
И снова лишь час до разлуки
Пробыть нам осталось вдвоем.
 

«Не бойся звуков. Мы одни…»

 
Не бойся звуков. Мы одни.
Нас ночь не замечает.
Ты на моем плече усни,
Пускай нас дождь качает.
 
 
Не различаю в этот миг,
Что будет впереди.
От губ твоих, от глаз твоих
Я не могу уйти.
 
 
Не торопи меня домой,
Не охраняй меня
От этой радости земной,
От своего огня.
 
 
Ни слова мне не говори!
Так было суждено,
Давно погасли фонари,
В твоем окне – темно.
 

«Уже незаметное утро…»

 
Уже незаметное утро
Дотронулось краешков глаз.
Подумай, как просто и мудро
Природа устроила нас.
 
 
Она словно знала, как вечны
Признанья твои и нежны,
Как волосы ночью беспечны,
А губы мягки и влажны.
 
 
И, день перепутавши с ночью,
Из сна перенесшая в явь,
Она создала нас воочью,
Из утренней мглы изваяв.
 

«Чертой неуловимою…»

 
Чертой неуловимою
Мелькнула на стене…
Вернись ко мне, любимая,
И задержись во сне!
 
 
Чтоб я тебя, летучую
И зыбкую, как дым,
Ласкал, не веря случаю,
Дыханием своим.
 
 
Но не достигнуть голосом
Тебя в такую рань.
Твоим упавшим волосом
Мне стянута гортань.
 

Лунные сны

 
Милая, вспомни луну!
Сонная пропасть Вселенной
Нам заморочила очи,
Держит нас в темном плену.
 
 
Милая, так хороши
Звезды, как дырочки в небе,
Чтобы подглядывать тайно
За состояньем души.
 
 
В окна мне бьется волна.
Ночь, точно Черное море,
Так же тепла и бездонна,
И солона, и полна
 
 
Негою. Грех небольшой
Сном колыбельным оплачен,
Или оплавлен луною,
Или оплакан душой.
 

 
Зыбкий лунатик, как дым,
Вьется на угольной крыше.
Он дирижер наших снов,
Мы их ресницами слышим.
 
 
Ночь перенаселена.
Кот, изогнувшись, как арфа,
Что-то мурлычет, а хвост
Держит скрипичным ключом.
 
 
Рифма сбежала к другим.
Я не ревную. Напротив.
От одиночества сладко
В комнате пахнет луной.
 
 
Легкий лунатик и кот,
Вытянувшись, улетают.
На шерстяных облаках
Рифмы печальные спят.
 
 
Господи! Как глубоки
Тайны твои и причины
Взгляда, кивка головы
И мановенья руки.
 

 
Автомобиль ночной, как жук,
Шершаво едет под балконом,
Согласно мировым законам
Вокруг распространяя звук.
 
 
Луна распространяет сны,
А я кладу их в бандероли,
Рассчитывая в этой роли
Пробыть до будущей весны.
 
 
Пускай тебе приснится скрипка,
Кота соседского улыбка,
Луна – и в профиль и анфас
Объединяющая нас.
 
 
Пускай тебе приснятся птички
Фотографов, зрачки зверей,
Все запятые и кавычки
Печальной повести моей,
 
 
Летающие обезьяны,
Бананы, лунная трава,
Изюм из булочки, туманы,
И талисманы, и слова,
 
 
Которые другим не снятся,
Пускай приснится астроном,
Экватор, ария паяца,
Бутылка с марочным вином.
 
 
Стихи без рифмы и размера,
Ромашки, Золушкин наряд,
Пиратский флаг, святая вера,
Змей-искуситель, рай и ад.
 
 
Пускай приснится наше утро,
Халатик, тени на лице,
Соседи, крест из перламутра,
Моя любовь и я в конце.
 

«В темном городе уснули…»

Пью вино «Напареули»,

Что осталось от гостей…

А. Кушнер

 
В темном городе уснули
Все знакомые давно.
Я один сижу на стуле,
Пью армянское вино.
 
 
Хоть бы черт какой приехал!
В одиночку пить не в счет.
Мне поет Эдита Пьеха
Про какой-то поворот.
 
 
Хоть бы ведьмочку какую
Сатана прислал ко мне!
Я сижу, сижу, тоскую,
А вино на самом дне.
 
 
Вижу: чертик из бутылки
Косо смотрит на меня.
Все заснули, как в могилке.
Спит и ведьмочка моя.
 

«Затворница! В коробке телефона…»

 
Затворница! В коробке телефона
Неверный отзвук прозвенит.
Тебе пора проснуться, Персефона,
Обидится Аид.
 
 
Несчастлива случайная победа,
Но поражение страшней.
Прикованная к скалам Андромеда,
Обидится Персей.
 
 
Мне кажется, что преданность – измена,
Но только головою вниз.
Отдай другому яблоко, Елена!
Обидится Парис.
 
 
Уставшему от суеты и крика
И отворившему окно
Орфею – кто там сзади? Эвридика? —
Орфею все равно.
 

«Так легко принять на веру…»

 
Так легко принять на веру
Блеск твоих опасных глаз,
Эту музыку, не в меру
Опьяняющую нас.
 
 
Так легко поддаться ласке
Или выдумать ее,
Отвечая без опаски
На доверие твое.
 
 
В танце медленном и страстном
Так легко, теряя нить,
Молодым, желанным, властным,
Как над пропастью, скользить.
 

«Ты – камушек Вселенной…»

 
Ты – камушек Вселенной,
Ночной метеорит.
Твой след, слепой, мгновенный,
В душе моей сгорит,
Царапиной отметит,
Звездой в окне блеснет,
Всю жизнь мою осветит,
По сердцу полоснет.
 
 
Ты – камушек пространства,
Летучая звезда.
Какое постоянство —
Года, года, года…
Так много в них сиянья
И жгучего огня,
Что ты на расстоянье
Испепелишь меня.
 

«Почему ты мне не пишешь?…»

 
Почему ты мне не пишешь?
Может быть, бумаги нет?
Напиши тогда на крышах
Мне ответ за восемь лет.
 
 
Напиши его на свечке,
На заснеженном дворе,
На орешке, на дощечке,
На березовой коре.
 
 
Напиши его на шпалах,
На билетах проездных,
На слезящихся вокзалах
И бесслезных мостовых.
 
 
Нацарапай, как придется,
Тонкой бритвой на руке.
Кровь по капельке прольется
И засохнет в кулаке.
 

«Оно почти прозрачным было…»

 
Оно почти прозрачным было,
Когда взглянул я на просвет, —
Письмо, которое вместило
Десяток строк и восемь лет.
 
 
Уже забытый этот почерк
И женский правильный нажим,
И вдруг – молниеносный прочерк,
С которым в прошлое спешим.
 
 
Еще конверта не вскрывая,
Припомнить точно день и час,
Когда завеса дождевая
В том августе укрыла нас.
 
 
Увидеть странными глазами
И мокрый скверик, и канал,
И зонтик крохотный над нами,
Что тщетно нас объединял.
 
 
И лишь припомнив поминутно
Тот день с начала до конца,
Прочесть письмо – спокойно, трудно,
Стирая быстрый пот с лица.
 

«Спасибо, ромашка лесная!…»

 
Спасибо, ромашка лесная!
Подсказка твоя прописная
Сегодня и мне помогла.
Гадала ты: «Любит – не любит…»
Шептала: «Погубит… Погубит…» —
Бросала и снова рвала.
 
 
Когда лепестки облетели
Подумала ты: «В самом деле…» —
Растерянно так, на ходу.
Не верьте, не верьте приметам!
Но верьте цветам и поэтам,
Хотя бы один раз в году.
 
 
Поверьте ромашке, июлю,
Свиданью, дождю, поцелую
И паре рифмованных строк.
Все это как будто не ново,
Но вот уже сказано слово
И с венчика снят лепесток.
 

На озере

 
Хочу простоты, как воды родниковой!
Уже на губах пересохло от лжи.
Бегу от любви бестолковой
На озеро, где камыши
Шуршат, из воды прорастая.
Качается лодка пустая
И хлюпает днищем, и рыбья блестит чешуя,
Присохшая к доскам…
Хочу простоты, как жилья
Над берегом плоским.
 
 
Близнец-рыболов тонкой удочкой машет,
Невидимой леской свистит.
Его поплавок, точно бабочка, пляшет,
А мой, одинокий, грустит.
Послушай, приятель! Скажи мне секрет
Удачного лова.
А он улыбается. Он мне в ответ
Ни слова.
 
 
Послушай, приятель! Песок под ногами уходит.
Бесшумная рыба, как сторож, по озеру бродит.
Надменная рыба блестит, как зрачок.
И ты одинок, и я одинок.
 
 
Хочу тишины,
Разделенной на две половины,
Как на две струны,
Чтоб у каждого были причины
Молчать до поры, вспоминая о том,
Как падала осень, укрывшись листом,
И что ты сказала.
Давно ли, недавно, а может, весной?..
Близнец-рыболов замахнулся блесной
Устало.
 

«Вдруг на лестничной площадке…»

 
Вдруг на лестничной площадке,
Выйдя с другом покурить,
Ты поймешь, что на Камчатке
Никогда тебе не быть.
 
 
И, ловя себя на слове,
Что порядок, мол, в семье,
Ощутишь броженье крови
Непонятное в себе.
 
 
Это давнее томленье,
Зов морей и диких скал
От себя, как преступленье,
Слишком долго ты скрывал.
 
 
Ну, скорей! Лови минуту
Непокорности своей!
Разом – бешено и круто,
Как волне, отдайся ей!
 
 
Будешь ждать – не хватит духу,
Скажешь сам себе: каприз!..
И застонет зверем глухо
Лифт, проваливаясь вниз.
 

«Откроешь встречному судьбу…»

 
Откроешь встречному судьбу,
Сомнения, догадки.
И нет причины никому
Играть друг с другом в прятки.
 
 
Расскажешь все наперечет,
Чтоб жизнь твоя, как птица,
Не знала, завершив полет,
Куда ей возвратиться.
 
 
И возникала где-то там —
В Сибири, на Кавказе,
Подобно слову по складам
В чужой дремучей фразе.
 

«Родившись – о смерти не помни…»

 
Родившись – о смерти не помни.
Она подождет, подождет
В пробоине каменоломни
И в тесных трясинах болот.
 
 
Она затаится в засаде,
До времени спрячется в тень,
Покуда, на время не глядя,
Свершаешь ты собственный день.
 
 
Спешишь на работу, с работы,
Влюбляешься, ищешь строку,
Как будто бессмертное что-то
Тебе предстоит на веку.
 
 
Как будто получишь минуту
Свой труд оценить и понять,
Вздохнуть облегченно – и путы
Назойливой вечности снять.
 
 
Но брезжит под лобною костью
Кристаллом прозрачного льда,
Темнея от гнева и злости,
Внезапная наша беда.
 
 
Торопит, заждалась, устала
Вести бухгалтерию лет.
Не скажет, что времени мало,
А скажет, что времени нет.
 
 
И все-таки – пой, как поется,
Встречая и празднуя час.
Быть может, и смерть ошибется,
Как ты ошибался не раз.
 

Декабрьские стихи

 
Читая толстые романы
С интригой или без нее,
Я видел города и страны,
Людей, природу, бытие.
 
 
Там бушевали чьи-то страсти
В безумном вихре новостей.
Я им внимал. Я был во власти
Психологических затей.
 
 
Блестящ, как офицер на вахте,
Герой судьбой повелевал,
Легко выдерживал характер,
А если нужно, то ломал.
 
 
И героиня томным взором
Смотрела на него с укором,
Ждала, надеялась напрасно
И мучалась разнообразно.
 
 
Их жизни, сложностью маня,
Как с горки, кубарем катились,
Ко мне никак не относились,
Как будто не было меня.
 
 
А я стоял в очередях,
Считая мелочь до получки
И в ценах разбирался лучше,
Чем в театральных новостях.
 
 
И если что-то день за днем
Внутри меня происходило,
Оно невыразимо было,
Неописуемо пером.
 
 
Оно, как понял я поздней,
Припоминая вехи года,
И было – бытие, природа
С душевной сущностью моей.
 

Орион

 
Дело в том, что над нами горит Орион.
Я тебе говорю: ты отмечен звездой!
Млечный Путь, словно обруч на бочке пустой,
Окружает мерцание мертвых имен.
 
 
Я не помню, когда я родился и жил,
Кто созвездием тесным меня окружил,
Кто летел надо мною, бесшумно паря,
В ледяной, неземной пустоте января.
 
 
Почему же тебя, мой неузнанный брат,
Полюбил, погубил ледяной звездопад?
На коротком отрезке, прочерченном вбок,
Как царапину сердца, оставил ты срок.
 
 
Вычисляя порядок небесных светил,
Я забыл твое имя и путь твой забыл,
Чтобы вновь повторить, как заученный жест,
Круговое движенье сияющих звезд.
 
 
Так гори, Орион, на скрещенье путей
Указателем воли забытых людей!
Оставляй нам надежду на лучший исход,
От рожденья до смерти и дальше – в полет!
 

Дерево

 
Я жизнь проживу такую,
какую смогу.
Когда мое сердце
вырвется на бегу,
Когда тишина наступит,
и упадет звезда,
Вырастет дерево
из моего следа.
 
 
Я жизнь проживу —
дыханье закончит вдох,
Чтоб я, даже мертвый,
последний шаг сделать мог,
Чтобы упасть лицом
и слышать, как за спиной
Вытягивается дерево
тонкое
надо мной.
 
 
Я жизнь проживу такую,
какую смогу.
Лица не сберечь —
сердце свое сберегу,
Корнями сосудов
опутанное в клубок,
Чтобы взошло мое семя,
и деревом стал росток.
 

Клоун

 
Ты знаешь, что клоуны – самые грустные люди?
А клоун со скрипкой – философ, чудак, нелюдим.
Не надо смеяться, когда он дурачиться будет!
Посмейся немного – он снова сегодня один.
 
 
Ледышка, синичка, ты рано отвыкла от цирка!
Пройдем за кулисы. Философ сложил чемодан.
Он едет домой, а дома уборка и стирка,
Он спрятал парик и щеки оттер от румян.
 
 
Пока он идет по проходу, прощаясь со львами
И кланяясь тиграм (им тоже невесело жить),
Оттайте, ледышка! Он хочет увидеться с вами,
А впрочем, не стоит. Ведь клоуну надо спешить.
 
 
Но если хотите – свою он продолжит работу,
Чтоб вы рассмеялись, он снова наденет парик.
Но вот не выходит, не получается что-то.
Он к желтым опилкам и свету арены привык.
 
 
А здесь за кулисами он, словно жалкий любитель,
Размахивает руками, фонтаны пускает из глаз…
Ходите в театр, синичка! Шекспира цените!
Стихи изучайте! А цирк – для детей, не для вас.
 

«Я не отвечу, промолчу…»

 
Я не отвечу, промолчу
И в темноте прихожей
Лицо улыбке научу,
На бабочку похожей.
 
 
Пускай садится на уста,
Пуста и бесполезна,
Как тень кленового листа
На желобе железном.
 
 
Пускай покажется такой,
Обманывая душу.
Я буду вежлив и покой
Печалью не нарушу.
 
 
Я буду тихим, как во сне,
И пить я буду в меру,
И так счастливо будет мне
По вашему примеру.
 
 
И так покойно и легко,
Что удивлюсь послушно,
Услышав где-то далеко
Свой голос равнодушный.
 

«Ты спросишь, почему…»

 
Ты спросишь, почему
Тревожно так на свете?
Тебя я обниму
И не смогу ответить.
 
 
Твоих касаясь век
Горячими губами,
Скажу, что этот век
Еще не прожит нами.
 
 
Скажу: веселой будь!
Им хорошо живется.
Скажу: когда-нибудь
Все в мире утрясется.
 
 
Добавлю, может быть,
Уже неторопливо,
Что детям нашим жить
Достанется счастливо.
 

Не горюй!

Вахтангу Кикабидзе

 
Не горюй!
Наша жизнь – не награда.
На нее обижаться не надо.
Лучше выпей сухого вина,
Чтобы краше казалась она.
 
 
Лучше песню запой да спляши,
Чтобы стекла вокруг задрожали
От неловких движений души,
Отыскавшей отраду в печали.
 
 
Не горюй!
Горевать – это просто.
Ты мужчина высокого роста.
У тебя благородство и честь,
И друзья неподкупные есть.
 
 
Так пусти эту чашу по кругу,
Осуши нашу радость до дна!
Мы в глаза поглядели друг другу.
Не горюй!
В них надежда видна.
 

Три послания другу

В.П.

 
Сегодня чертова погода.
С чего начать мне разговор?
Друзей все меньше год от года,
Но это, право, не в укор
Тебе, мой друг необходимый.
Тебя я потерял давно,
Поэтому мне все равно,
С кем проведу я эту зиму.
 
 
Сегодня снова, как тогда,
Висят на небе провода,
Вовсю оттаивают стекла,
Запахло гриппом и цингой,
Дорога черная намокла
И шевелится под ногой.
Весна накапливает ярость,
Она в конюшне застоялась.
 
 
Я написать тебе готов
За десять лет десяток слов.
Мой слог понятен стал и скучен.
Добропорядочность в крови.
Как говорит мой визави,
Я протяженностью измучен,
Ленивый, как портновский метр.
Но впрочем, ты не геометр!
 
 
Мы говорили слишком тихо.
Теперь совсем не говорим,
Как будто кончилась интрига,
Любовник цел и невредим.
Мы говорили слишком тонко
И, зная подлинность стихов,
От разговоров ждали толка,
Как возвращения долгов.
 
 
Теперь и это надоело!
Ищу цитаты то и дело,
А на дворе стоит февраль,
И календарь открыл кавычки.
Пишу статьи, ломаю спички
И мне Онегина не жаль.
Он перепутал все на свете,
Явившись мне в кордебалете.
 
 
И я спешу, пока могу,
На целый год наговориться.
Я тоже у тебя в долгу
И в девятнадцать, и под тридцать.
(Предельный возраст для мечты,
Как говорил когда-то ты).
Теперь, немного успокоясь,
Я в прошлом, как в воде, по пояс.
 
 
Опять я вспомнил анекдот.
Неужто это все пустое?
Вот я пишу, как Дидерот,
С оптимистической тоскою.
Я научился рифмовать:
Врагу – могу, собаки – враки.
И все-таки был прав Бетаки,
Он знал, что надо рисковать!
 
 
А мы, невольники размера,
Сложили свой иконостас
От Кушнера и до Гомера
Протянутый, как ватерпас.
Но восхищения не видно.
Мы ретроградствуем в тиши.
Ты приуныл? Тебе обидно?
Молчи, скрывайся и… пиши!
 
 
Пиши! И тут не оговорка.
Чужие строчки, как свои.
Бреши, критическая сворка!
Я кинул кость тебе, возьми!
Моя не виновата Муза,
Она пока не член Союза.
Вольнонаемная она,
И этим, видимо, сильна.
 
 
Старик, прости мне этот слог.
Я лучше выдумать не мог.
Зато вовсю повеселился,
Я целый месяц не писал.
Как говорится, бес вселился
И графоманией связал.
На самом деле, я серьезно
Пишу тебе, пока не поздно.
 
 
Итак, я начал о погоде,
Но закругляться надо, вроде.
У нас готовится весна.
А что у вас, на Ординарной?
Облеплен снегом столб фонарный,
Ему, конечно, не до сна.
Сегодня я в своей тарелке
Сижу, как снайпер в перестрелке.
 
 
Сегодня снова, как тогда,
Когда нас не было на свете,
Горланили повсюду дети,
Был праздник, падала звезда,
Был праздник. Медною трубой
Он выводил такие звуки!
Дрожали губы, пели руки,
А рядом жили мы с тобой.
 

 
Я думал, что тебя теряю.
Дождавшись, наконец, письма,
Теперь я тихо повторяю:
«Какая долгая зима!»
И в этом тихом восклицанье
Слились февральские ветра,
И праздники, и прорицанья,
И разговоры до утра
С самим собою на бумаге,
Осточертевшие бедняге!
 
 
Мы пробираемся впотьмах.
Нас мучит дьявольская пытка.
Казалось бы, еще попытка,
Еще один, последний взмах
Пера – и формула готова.
В ней, как всегда, всего три слова.
Любовь, свобода и покой…
По-прежнему в руках – синица,
Свобода борется с тоской,
Покой? Покой нам только снится.
 
 
Мы говорим: когда-нибудь!
Но мальчики в кудрявых космах
Толпой загадочной, как космос,
Затопчут незаметный путь.
 
 
Подальше от возни мышиной!
Стихи раздавлены машиной,
Их убирают на чердак
Шпион, редактор и дурак,
Садятся рядышком за столик
Дурак, шпион и алкоголик,
Все трое дышат в телефон:
Дурак, редактор и шпион.
 
 
Тебя, невольный сын эфира,
Списали временно в резерв.
Ты, как монах, ушел из мира,
Пощекотав немного нерв
Тишунину и иже с ними,
Друзьями тихими моими.
 
 
Ты скажешь, как всегда: эпоха…
Все перепуталось… Пора
Молчать от вздоха и до вздоха,
И завтра будет, как вчера.
А я отвечу, что дела,
Что денег нет, но все в порядке.
Решаем вечные загадки
Над вечной плоскостью стола.
 
 
Казались противоположны
Подходы наши: ты стратег,
Я тактик. На посылки ложны,
И здесь решает третий снег,
 
 
Который медленно, но верно,
На одинаковых правах
Объединяет нас навечно,
Как дождь в кривулинских стихах.
И почта давняя по кругу
Февральскую минует вьюгу,
Но только за четыре дня
Доходят письма до меня.
 
 
… Читатель мой! Храни бумаги!
Пускай они лежат в пыли,
Как в трубку свернутые флаги
На корабле вдали земли.
Храни их так, на всякий случай,
На случай гибели летучей,
Когда придется среди скал
Тревожный передать сигнал.
 
 
Или когда на горизонте
Земля распахивает зонтик,
Чтобы ими, словно благодать,
Сигнал победы передать.
Храни бумаги и записки,
Стихи подальше убирай,
И в тайны нашей переписки
Неукоснительно вникай.
 
 
Биографические знаки,
Приметы времени и мест
Весьма полезны для зеваки,
Которых пруд пруди окрест.
Но ты, внимательный читатель,
За ними душу примечай.
Душа бессмертна. (Это кстати,
Чтоб ты, приятель, не скучал.)
 
 
Старик, сегодня тишина.
Твой третий снег лежит на крыше.
Что ты ответил – он не слышал,
Ему подробность не важна.
Он слышал – как. Он бессловесен,
Но зная музыку твою,
Ему других не надо песен,
Как оттепели – февралю.
 
 
Итак, я завтра уезжаю,
Портфель вещами нагружаю.
Героя худенькая тень
Качнется за стеклом вагонным.
Лечу в Москву по перегонам,
И лень писать, и думать лень.
Полезна эта терапия
От искусительного змия,
И, если истина в вине,
Она пользительна вдвойне.