Текст книги "Пути Звезднорожденных"

Глава 2
Элай, сын Элиена

1

– Да ты что делаешь, недоносок?! Ты что де… – успел крикнуть Вада и рухнул в ледяную воду, поднимая облако колючих брызг.

– Держись, я сейчас! – Элай – это его только что обозвали недоноском – присел на корточки и мертвой хваткой вцепился в скамейку.

Лодка ходила ходуном, а последовать за товарищем Элаю очень не хотелось. На дне лодки, прямо у его ног, подле вместительной корзины с обедом, дожидались своей очереди гарпуны, сети, «обманки» и прочие штуковины, совершенно необходимые каждому, кому взбрело в голову промышлять налима двумя лигами ниже Таможенной Плотины.

– Минуточку еще подожди, а? Я уже иду! – добавил Элай, ни на миг не ослабляя хватки. – Холодно, я понимаю. Потерпи чуток!

Но Вада не слышал его. Днище лодки, превратившись в смертоносный молот, опустилось на голову отчаянно барахтающегося Вады. Столь стремительно, что тот даже не успел осознать: он уже умер.

– Вада, ты где там?! Чего затих, а? – поинтересовался Элай, осторожно выпрямляясь. Он очень старался казаться самому себе мужественным и спокойным.

Сердце его трепыхалось в груди, словно запертая в клетку пичуга при виде любимого кота хозяйки.

– Ты чего там – налим ползадницы откусил, да?

Элай осторожно подполз к тому борту лодки, с которого сверзился Вада. Тишина. Ни плеска воды, ни призывов о помощи.

Элай выглянул за борт. Буро-красные водоросли, на них – не то пузырьки, не то жабья икра, от воды пахнет тиной, волнение совсем небольшое.

– Вада, что за тупые шутки? Отзовись, – попросил Элай шепотом.

Но ответа не последовало. Где-то на берегу, скрытом стеной тумана, глухо заревел олень, которому не было до происходящего в лодке ровным счетом никакого дела.

Элаю сделалось по-настоящему страшно.

2

– На налима? Осенью? Жить им надоело, что ли, малохольным? – вслух рассуждал конюх, подливая бражки своему собутыльнику, такому же конюху, когда Элай и Вада, гордо взвалив на плечо снасти, проследовали к пристани.

Эти слова донес до ушей Элая пронырливый ветер. Разумеется, сии откровения не предназначались для ушей Элая, сына свела Элиена, равно как и для ушей его товарища Вады, юноши безродного, но бойкого и сметливого.

«Вот вернемся – я ему покажу, этому смерду, кто тут малохольный…» – сплюнул Элай, бросая снасти в лодку.

У него тотчас же созрел план мести (которым он поспешил поделиться с Вадой) – дурацкий, как и все прочие его планы. Даже неученому гервериту известно, сколь обильное и безудержное расстройство желудка вызывает большой зуб налима, измельченный и вымоченный в уксусе, если его подмешать к еде. Вот конюху-то он зуб и подмешает. В том, что они с Вадой без труда добудут крупного налима, Элай не сомневался. Тогда, на пристани, все эти жалкие сортирные расклады казались смешными.

Сейчас Элай сидел, сгорбившись, на дне лодки. Его глаза были закрыты. Бородавчатая харя конюха издевательски скалилась под смеженными веками наследника оринского престола.

В уключинах болтались жалкие обломки весел. Когда невиданной величины и свирепости рыба прошла под лодкой в первый раз, она играючи снесла мощным панцирным хвостом левое весло. Правое весло налим попросту перекусил.

Снова затрубил на далеком берегу пятнистый олень и этот звук вывел Элая из оцепенения.

Он должен что-то сделать. Что?

Двигаться к берегу.

Как ему двигаться к берегу? Налегая на весла.

Имеются ли весла? Нет.

Остался только шест, выточенный из молодого вяза. Прочный, тяжелый. Такой шест нужен для того, чтобы отталкиваться от берега и преодолевать отмели. Можно ли двигаться, орудуя этим шестом, словно веслом? Вот это вряд ли.

Элай обернулся.

Позади лодки, неспешно, но неуклонно несомой течением вперед, к гибели, он заметил некое странное движение. Поверхность воды кипела, словно бы в глубине нежданно отверзлись недра и из них, пузырясь и бурля, пошел предвечный пар, которым, как утверждают мудрецы, наполнены недра земли.

Это были налимы. Они с жадностью пожирали тело утопленника Вады и между делом дрались друг с дружкой за самые сладкие куски.

Элай чуть не заплакал. Ему хватило сообразительности понять, что пуститься к берегу вплавь – не лучшая идея. Налимов в этих местах много, а мяса мало.

Впрочем, вода была такой холодной, что даже если бы все налимы Ориса окочурились в одночасье или перешли бы к травоядению, Элаю едва ли удалось преодолеть хоть половину расстояния до берега.

Его отец, Элиен Тремгор, пожалуй, справился бы с этой задачей даже в свои сорок. Но куда ему до отца! Он, Элай, не Звезднорожденный, но лишь сын Звезднорожденного.

3

Элаю не хотелось умирать.

Размахивая руками, он стал звать на помощь. Быть может, там, на берегу, есть кто-нибудь, кто поймет, что произошло? Какой-нибудь рыбак, который догадается, что за спасение сына свел не пожалеет ни денег, ни прибыльных должностей? Быть может, тот олень, что трубит сейчас, подзывая подругу, уже выслежен охотником, у которого – совершенно случайно – в прибрежных плавнях припрятана лодка?

– Э-ге-гей, помогите сыну свела!

Никто не откликался.

– Тысяча золотых за спасение!

Без ответа. Даже олень заткнулся.

Когда Элай сорвал голос, он сел на скамью и решил испробовать последнее средство. Средство, к которому он не прибегал ни разу за свои семнадцать лет. Он вознес мольбу к Неявленным, к Высоким Сущностям.

Конечно, Элай не умел молиться – раньше все время было недосуг, не доходили руки. В конце концов, хотя писаного запрета в Орине не существовало, частные молитвы не поощрялись. Отец рассудительно замечал, что всякий, кто хочет быть услышанным, должен обладать силой особого свойства, а вот силой-то как раз обладает далеко не всякий. Собственно, только жрец, да и то, как правило, один на целую коллегию. Ну а малообщительные диофериды во время редких публичных выступлений намекали, что молитва может быть услышана не тем, кем надо. И понята превратно. А потому, добрые граждане Орина, не балуйте и на заемную у Неявленных удачу пасть не разевайте.

Но теперь Элай догадался: молиться совершенно обязательно. Хоть как.

Вначале он воззвал к духам предков, которые, быть может, смилостивятся и не оставят в беде отпрыска древнего рода Акретов.

Затем – к огненноокому Гаиллирису, покровителю Харрены. Жрецом Гаиллириса, это Элай помнил, был его отец. И чудес он сотворил, по слухам, немерено. Может, и у него, Элая, сработает?

А после, неожиданно для самого себя, Элай помянул имя Великой Матери Тайа-Ароан.

Элай помнил, что среди всех непоощряемых в Орине молений менее всего поощрялись призывы к милости Владетельницы Багровой Печати. Даже, кажется, за прямое гласное обращение к Великой Матери могли выслать за семидесятую лигу, а то и вовсе к праотцам – тут в голове Элая полной ясности не было. И все равно сын Элиена с жаром принялся взывать именно к ней. Что с того, что его мать бледнела и делала большие глаза при одном упоминании Тайа-Ароан? Что с того, что отец предостерегал его пуще сглаза от молитв Великой Матери?

«Предостерегал? Запрещал? Что ж, так даже лучше. Простолюдины уши ей не намозолили своими просьбами», – успокоил себя Элай.

Он страстно шептал молитвенные формулы, всплывшие невесть из каких потайных закоулков его памяти, и требовал спасения. Старательно делал такое же вдохновенное лицо, какое было у отца на торжественных жертвоприношениях. Получалось плохо.

«Но главное, чтобы в душе… это самое», – не унывал Элай.

Нос заложило, он начал гундосить. Спина, лоб, живот покрылись липкой испариной. По щекам текли слезы. Как ни хорохорился Элай, а убедить себя в том, что Великая Мать – это такая добренькая тетя, которая явится и решит все проблемы, не требуя ничего взамен, ему не удавалось. Его руки были сложены на груди в древнем и величественном молитвенном жесте, но его пальцы дрожали, как у молодого рыночного воришки, обрабатывающего свою первую подводу с товаром.

Непонятные, чужие слова, которые он произносил – а теперь он молился не про себя, а в голос, – были ему непонятны. Он не знал, что означают эти слова, но чувствовал: что-то жуткое.

А между тем слова, которые озвучивали уста Элая, были таковы, что, услышь он их повторенными эхом, да еще и на родном языке, его лицо покрылось бы морщинами, а волосы поседели от корней и до кончиков. Не так-то приятно слышать некоторые вещи.

Итак, Элай не ведал, что творит. И все равно материя мироздания плавилась под его молитвой, а огненный перст судьбы, словно грифель, торопливо вычерчивал на небесной доске данные им клятвы. Тогда Элай еще не знал, что отныне сказанное им в лодке будет с ним до смерти и после смерти, воскресая и изменяясь в пучинах кошмарных видений, от которых не просто очнуться.

Предоставленная самой себе лодка тем временем приближалась к мысу, который рыбаки, по весне промышлявшие в здешних местах все тех же налимов, окрестили Кривой Ногой. За этим мысом Орин резко сужался, течение становилось неукротимым и взгляду самоубийцы, которому не посчастливилось обогнуть Кривую Ногу, открывались Пороги.

Одной каменной гряды было достаточно для того, чтобы расколоть в щепу самую крепкую лодку и размозжить об острые скалы голову, пусть даже самую тупоумную.

Элай высморкался в кулак и снова зарыдал, его переполняла жалость к себе. Семнадцать лет – это слишком рано для смерти.

Он больше не пытался отогнать прочь мысли о неизбежности гибели, теперь он ими упивался. Умереть? Прекрасно! Распрекрасно!

Элай обеими руками стиснул кинжал, висящий у пояса. Еще утром он рассчитывал вырезать им большой зуб добытого налима. Теперь, похоже, придется употребить благородную сталь на дело воистину благородное: перерезать себе горло.

«Как это величественно – уйти, как подобает воину, не дожидаясь, пока бурный поток низвергнет тебя вниз», – размышлял Элай, как бы со стороны любуясь собственной твердостью духа. На самом деле, где именно нужно резать, чтобы «уйти как воин», Элай понятия не имел.

Элай глубоко вздохнул. Поднял взгляд в затянутое свинцовыми тучами небо.

– Прощай, – сказал он.

Голос его дрожал.

Если бы дело было ночью, Элай наверняка увидел бы там, над головой, лик Великой Матери, снова, впервые за семнадцать лет, проявившийся на безразличном небосводе. И тогда душа сына Элиена Звезднорожденного наполнилась бы неизъяснимым ужасом, которому он не сыскал бы имени. А так ему просто было очень и очень страшно.

Элай перевел взгляд на кинжал.

Вздохнул, приставил его острием к горлу. Отвел руку для удара. И вдруг заорал:

– Великая Мать услышала меня!

Лодка поравнялась с поросшим соснами гористым мысом. На одно крохотное мгновение первобытная жуть вновь овладела Элаем. «Какую плату потребует от меня Великая Мать?» Но он устало отогнал от себя эту мысль, как иные отмахиваются от назойливой мухи. Не ведая при этом, что укус ее может оказаться смертельным.

К Элаю двигалась другая лодка, в которой, насколько он мог разобрать, сидел человек, споро налегавший на весла.

Элай разглядел своего спасителя не сразу – он был слишком поглощен удивительно яркими видениями, которые развернулись перед его мысленным взором. Ему мерещились собственные похороны.

Раньше ему доводилось видеть только чужие похороны, и теперь он был растроган и перепуган. С мрачным злорадством Элай, словно бы наяву, разглядывал Гаэт – свою мать, – целующую его, Элая, хладные уста. Своего отца, застывшего у могилы, куда только что уложили гроб-бочку, с печатью немого отчаяния на челе. Он, удивленный и испуганный Элай, скользил, словно бестелесный невидимка, по затянутому скорбью родному городу, заглядывая в винные кувшины, стоящие на украшенном белыми хризантемами жертвеннике, и в лица своих обидчиков и друзей.

Кувшины были пустыми, лица – равнодушными. «А как же запоздалое раскаяние? Неужели никому не стыдно, что, когда я был жив, они были ко мне так жестоки?» – возмутился по этому поводу Элай, и это возмущение вмиг разрушило иллюзию.

Теперь уже можно было разглядеть спасителя. Щуплый, высокий, гладко выбрит. Сложения невоенного. Войлочная шапка с ярким фазаньим пером. Пристойное дорожное платье на деревянных застежках, такие носят северяне. На плечах – пелерина из волчьего меха. Это тоже на северный манер.

На поясе – тугой сарнод и ножны. И еще одни ножны, подлиннее. Что, интересно, такой щеголь ищет в этой глухомани, в стороне от дорог? Бруснику собирает?

Элаю очень хотелось думать, что спасение его – вещь благая, но случайная. Незапланированная. Но в это как-то не верилось…

– Привет тебя, юноша, – сказал северянин, тяжело дыша. Голос у него оказался высоким, каким-то немужским, но Элаю было не до этих странностей.

– Привет! Еще какой привет! – заулыбался Элай, когда их лодки поравнялись. – Ты даже не представляешь, что…

– Ладно-ладно, любезничать потом будем. Лучше прыгай ко мне, пока нас обоих не унесло, – отмахнулся северянин.

Его войлочная шапка была низко надвинута на брови, что, впрочем, не в состоянии было затенить правильные, чересчур правильные черты лица.

Скоро они причалили, и невысокие сапоги Элая здорово хлебнули ледяной воды.

4

– Только я не мужчина. – Ийен лукаво усмехнулась и рывком сняла шляпу. Волосы цвета спелой ржи расплескались по ее плечам.

– Я вижу, – откликнулся Элай, стаскивая размякший сапог. – А платье мужское?..

– В мужском платье легче путешествовать. Никто не орет «эй, красотка!», не норовит ухватить тебя за передок, не зовет вместе поужинать. Кому нужен тщедушный юноша? Впрочем, попадаются господа, которым юноши – самое то. Но ты ж не из таких, а?

– Я? Н-нет. Не из таких. Кажется.

– Ну чего ты? Я просто пошутила.

Ийен заразительно расхохоталась, и в хохоте девушки Элаю на миг почудилось нечто зловещее. Могильным холодком веяло от ее смеха, и это никак не вязалось с ее миловидным, простоватым личиком.

– Что-то не так? – спросила Ийен, заметив замешательство Элая.

– Нет, я просто… просто сильно перетрухнул. В лодке.

– То ли еще будет, – как-то гадко хмыкнула Ийен.

Бросив на Элая испытующий взгляд, она принялась расстилать конскую попону и распеленывать тюк с вещами. На мгновение Элаю показалось, что девушка знает о его молитве Великой Матери. Но откуда? И потом, что за зловещее «то ли еще будет»?

«Зловещее-зловещее! Да что я заладил, как козел какой-то? Хватит с меня на сегодня всего этого „зловещего“ дерьма», – решил Элай и, отшвырнув сапоги, отправился разводить костер.

– Ну, про меня ты уже знаешь, – начал он, когда они сели перекусить. Тут-то и пригодилась пузатая корзинка, взятая из дому и спасенная из обреченной лодки. – А ты что здесь делаешь?

Элай подозревал, что правды Ийен ни за что не скажет, но ему было все равно: лишь бы не молчать. В конце концов, главное, что он остался жив. А остальное – необязательные нюансы. Ясное дело, Ийен как-нибудь отшутится. Вменяемому мужчине нечего делать возле Порогов, а девушке – и подавно. К вящему удивлению Элая, Ийен не стала отшучиваться.

– Я пришла сюда, чтобы поговорить с тобой с глазу на глаз, Элай, – сказала она без тени улыбки.

У Элая непоэтически заурчало в животе от тоски и дурных предчувствий. Внезапно то липкое, илистое помрачение души, что толкнуло его на мольбу Великой Матери, вновь ожило и цепкие щупальца миров зла зашарили по его коже, проникая в каждую ее пору, пробираясь в самые отдаленные уголки мозга, оплетая чувства паутиной предопределенности.

Элай не мог вымолвить ни слова. Его худшие опасения сбывались. Эта девушка – не случайность. Сейчас Великая Мать потребует с него плату за спасение…

– Еще вчера я узнала, что вы собираетесь к Порогам на рыбалку. И я решила, что это прекрасное место для разговора без свидетелей, – продолжала Ийен, приветливо глядя в глаза Элаю.

– Еще вчера? – переспросил Элай.

Это «вчера» немного успокоило его. Вчера он еще и не думал взывать к Тайа-Ароан. Вчера наставник учил его истории и высшему счету, потом они с Вадой дулись в кости…

– Да, вчера вечером. А сегодня утром я уже ждала вас здесь.

– Это хорошо, что ждала, – сказал Элай с вымученной улыбкой. – А зачем? Что ты, собственно, хотела мне сказать?

Улыбнувшись одними губами, Ийен безмолвно приблизилась к Элаю, обвила шею юноши руками и ее уста прильнули к его недоуменным устам, склоняя к долгому поцелую.

– Люби меня и это будет ответом, – шепнула Ийен.

5

«Надо же как неожиданно. Она что, шлюха? Но какая, Хуммер ее раздери, хорошенькая! У них на Севере что, все такие?» – недоумевал Элай, когда последний страстный вздох слетел с его горячих губ и Ийен положила голову ему грудь.

– Я знала, что будет так, – сказала Ийен.

– Так это и был тот самый разговор, ради которого ты проторчала на берегу так долго? – спросил Элай, вяло поглаживая золотую головку девушки.

– Это было только его начало.

– Может, тогда продолжим? – Элай требовательно положил руку на грудь Ийен. – Мне многое нужно тебе сказать…

– Постой, Элай. Не будь таким нетерпеливым! – хохотнула Ийен, мягко отводя руку юноши.

– Почему нет? Знаешь, Ийен, ты очень красивая. У меня таких раньше не было. И я снова хочу тебя, – настаивал Элай.

– Есть женщины, по сравнению с которыми я дурнушка.

– Не говори ерунды, Ийен!

– Ты мне не веришь?

– Конечно, нет! Что ты думаешь, я баб не видел? Иди ко мне, моя сладкая. Не будь упрямой. А потом мы поедем в Орин и мой отец даст тебе кучу денег. А? Нравится? Ну иди же, давай, у меня внутри все горит…

– Постой, Элай! – строго сказала Ийен. – Перед тем как мы сделаем это снова, взгляни-ка вот сюда, – и с этими словами она протянула Элаю бронзовое зеркало.

В досаде закусив губу, Элай приподнялся, принял зеркало и нехотя положил его себе на колени.

Бронзовое зеркало никак нельзя было назвать диковиной. Он, сын гиазира свела, мог вымостить такими путь из трапезной в свою опочивальню. Элай с трудом скрыл свое разочарование.

– Ну зеркало. И что с того?

– Взгляни в него. Не бойся.

Элаю стоило многих трудов скрыть раздражение. «Ну чего она прицепилась, да еще так некстати! Неужто думает, что я рожи своей никогда не видел?»

Но своей рожи в зеркале Элай не увидел. Из зеркала на него смотрела женщина.

Назвать ее красивой значило бы не сказать о ней ничего. Ее бездонные черные глаза лучились неведомой силой, губы сулили блаженство, ее дивные волосы были серебристыми, словно мех песца, а шея тонка и сильна, словно лебединая. Весь облик женщины был проникнут изяществом и напоен волшебством. Элай готов был поклясться: смертные женщины не бывают такими… такими… зовущими и одновременно недостижимыми.

Густые черные брови женщины были сомкнуты над переносицей. С ее губ слетали слова, которых ни Элай, ни Ийен слышать не могли.

О да, похоже, женщина была в гневе. Она говорила с кем-то, кого зеркало отражать не желало. Может быть, она даже устраивала кому-то выволочку.

На щеках красавицы играл румянец. Ее волосы ласкал ветер. «Может быть, она сейчас стоит на пристани? Или на палубе корабля?» – предположил Элай. А сластолюбивая часть его души уже нашептывала, какое это счастье – овладеть такой женщиной на балконе, глядящем на море. Элай никогда не видел моря, но почувствовал: незнакомка из зеркала и море как-то между собой связаны.

Женщина из зеркала неожиданно улыбнулась. Не Элаю, нет. Но Элай, в сердце которого уже набирало силу неутолимое желание, убедился: в радости женщина из зеркала столь же совершенна, сколь и в гневе.

Элай застыл в молчании. Он был не в силах оторваться от явленной зеркалом картины. Он не помнил толком, сколь долго любовался лицом небожительницы с серебристыми волосами. Быть может, мгновение, быть может, час. И даже смешливая Ийен не тревожила его, оставив наедине со своими грезами.

А когда Элай наконец отложил зеркало и обратил на Ийен взгляд, исполненный тоски и вожделения, она тихо сказала ему:

– Она ждет тебя в Наг-Нараоне.

– Где это, Ийен?

– Может, ты еще и где Синий Алустрал не знаешь?

6

Страсть к Ийен умерла в нем так же внезапно, как и появилось.

Ийен спрятала колдовское зеркало в походную суму, и Элай признался себе, что пресытился. Теперь Ийен не вызывала в нем желания и даже не казалась красивой. «Если та, из зеркала, „красивая“, то Ийен просто выдра какая-то», – разочарованно вздохнул Элай.

Прощание вышло прохладным.

Правда, Ийен нисколько не расстраивалась по этому поводу. Если бы Элай был повнимательнее, он бы смог даже заметить на лице девушки улыбку удовлетворения. Так улыбаются торговцы, не без прибыли сплавившие партию лежалого товара. Но Элай не блистал наблюдательностью. Тем более что мысленно он уже был дома и потчевал рассказом об ужасном происшествии родителей.

Когда они вышли на дорогу, Элай купил лошадь у первого попавшегося на глаза всадника.

– Ну что, приглашаю тебя, стало быть, в гости. Я ведь сын свела. Принимать тебя будем по-царски.

– Это лишнее, – отмахнулась Ийен. – У меня дела.

«Странная она все-таки девушка. И от денег отказалась, и в гости не хочет», – пожал плечами Элай. Но настаивать не стал. С тех пор как он увидел женщину из зеркала, общество Ийен его тяготило.

– Ну тогда прощай. Спасибо тебе, Ийен, за все. Я буду вспоминать тебя. Честно, – сказал Элай, старательно изображая проникновенность.

– Хочешь – вспоминай, не хочешь – не надо, – ухмыльнулась Ийен и, даже не удостоив Элая прощального поцелуя, ускакала.

Не жалея клячу, Элай скакал во весь опор. Сердце его бешено колотилось. И немудрено! Ведь за этот день на его долю выпало столько приключений, сколько с лихвой хватило бы на иную нескучную неделю. И то подумать: потерять товарища, едва уцелеть самому, повстречать красавицу вольных нравов, познать ее благосклонность и, наконец, увидеть женщину, единственно достойную поклонения и любви!

Нет, он не станет выкладывать родителям правду о своей любвеобильной спасительнице. И, уж конечно, умолчит о женщине из зеркала. Чего доброго, отец поднимет на смех его идею повидать Синий Алустрал!

Наконец взмыленная кляча была поручена заботам конюха, о мести которому Элай теперь и не вспоминал, а сам он помчался по лестнице, ведущей в библиотеку, пропуская зараз по три ступени.

– …и девушки связывают себе колени шелковым поясом перед тем, как принять яд. – Это рокочущий бас отца.

– Дорогой, я не совсем поняла, зачем? Зачем они связывают колени? – Это грудной голос матери.

Элай остановился у приоткрытой двери в библиотеку, чтобы перевести дух. Он хотел предстать перед родителями опечаленным и суровым. То есть таким, каким положено быть мужчине, оставившему за спиной опасность, видевшему смерть друга. Да и подслушать разговор родителей – всего минуту-другую – он тоже не возражал. В конце концов, просто интересно, зачем эти девушки завязывают себе колени перед тем, как наглотаться яду. Когда он услышит зачем, он постучит в дверь и все такое прочее.

Он расскажет им все по порядку. Что надо – утаит, что надо – приукрасит.

Он будет героем дня.

Потом мать поохает, а отец, задумчиво перебирая четки, будет задавать ему дурацкие вопросы. Когда тема его чудесного спасения будет высосана, словно фляжка доброго гортело, он, Элай, воспользовавшись всеобщей растерянностью, спросит у отца дозволения посетить Синий Алустрал. Ему совершенно необходимо съездить туда. Во-первых, чтобы развеяться. А во-вторых? Ясное дело, чтобы поучиться у легендарного Герфегеста Конгетлара боевым искусствам Синего Алустрала…

Элай спрятал довольную улыбку. Что-то подсказывало ему, что отец не откажет.