Текст книги "Опасные советские вещи"

Третья агитлегенда: борьба с унижающим и обманчивым даром

Изолировать и напугать: идеологическая работа в канун Олимпиады

В июле 1980 года репортер газеты «Чикаго Сан Таймс», освещавший Олимпиаду-80 из Москвы, написал об удивительной советской манере общения с иностранцами:

700 000 [советских] школьников были отправлены из города в лагеря, чтобы избежать идеологического заражения, а те, кто остался в городе, были предупреждены не брать жевательную резинку от иностранцев, потому что она заражена и содержит бактерии, которые распространяют болезнь или инфекции. На этой неделе один британский журналист на Красной площади дал маленькому мальчику упаковку жвачки. Отец мальчика грубо схватил его за руку, выхватил жвачку и бросил на землю. «Нет, нет», – закричал он журналисту[315]315
  Harvey 1980: 1.


[Закрыть].

Американский журналист стремился продемонстрировать полицейский характер советской власти, которая пресекает контакты своих граждан с иностранцами, изолируя их от гостей Олимпиады и пугая нелепыми историями. И его впечатление было во многом точным.

Советское руководство действительно стремилось «очистить» Москву от детей на время проведения Олимпиады. Почему именно от детей? Видимо, потому, что дети считались наиболее уязвимыми и перед идеологическим, и перед инфекционным заражением (которого, как мы покажем, многие чиновники боялись совершенно всерьез); возможно, также потому, что вывезти ничем не занятых летом детей проще, чем работающих взрослых. Так или иначе, в секретной записке, составленной КГБ в июле 1979 года и адресованной московским городским властям, руководителям различных ведомств, организаций и учреждений предписывалось «принять меры к направлению максимального числа учащихся общеобразовательных школ г. Москвы и Московской области в пионерские лагеря»[316]316
  Пять колец 2011: 353.


[Закрыть].

Такие меры, как свидетельствуют многочисленные воспоминания очевидцев, были приняты. И нередко они включали в себя распространение текстов, медицинских по форме и мифологических по содержанию. Учителя и директора школ убеждали родителей вывезти детей из города, используя аргументы об инфекционной опасности, якобы исходящей от иностранцев: «Рекомендовали вывезти детей на время Олимпиады. Объясняли, что боятся, что ввиду прибытия большого количества народу из разных мест возможны разные непривычные инфекции»[317]317
  Г. Т., ж., 1950 г. р., Москва (опрос).


[Закрыть]. Подобные «меры» со стороны властей если не запустили слухи на тему «иностранцы распространяют заразу»[318]318
  Н. С., ж., 1973 г. р., Москва (опрос).


[Закрыть], то точно сделали их циркуляцию более интенсивной.

Однако (псевдо)медицинские аргументы не всегда оказывались действенными. К тому же невозможно было физически изолировать всех детей, отправив их на время Олимпиады за город. Пытаясь как-то минимизировать их контакты с иностранными гостями (о причинах такого стремления будет сказано ниже), представители самых разных властных институтов, от школы до парткома, нередко использовали не просто аргумент «приедут иностранцы, больные холерой», но весьма специфические истории об отравленных дарах. Наш собеседник вспомнил инструктаж, полученный им в школе в мае 1980 года, в котором прямой запрет не контактировать с иностранцами, потому что подарки отравлены, сопровождался в качестве доказательства агитлегендой, построенной по модели совершенно классической городской легенды об «одной девочке»:

Женщина в милицейской форме приходит к нам на урок математики. Рассказывает, что если вдруг родители не смогут вывезти нас из Ленинграда, то мы не должны ходить по улицам, особенно по центру города. Но уж если и вышли, ни в коем случае не подходить к иностранцам. Но если уж они сами подошли к нам, то забыть накрепко, что мы учимся в английской школе, в контакты не вступать, на вопросы не отвечать и самим вопросов не задавать. Но если вдруг так случится, что контакт состоялся, то ничего иностранцам не дарить и от них ничего не брать, ибо… Вся жвачка будет отравлена. Одна девочка попросила (о, позор!) у иностранца жвачку и отравилась. Она лежит сейчас в больнице, ей уже семь литров крови поменяли, ничего не помогает. Другой девочке насильно подсунули конфету за то, что она показала, как пройти в Эрмитаж. А мама дома эту конфету открыла, разломила и там – толченое стекло[319]319
  Рассказ публициста Ильи Забежинского, 1967 г. р., Санкт-Петербург (пост на Facebook от 14 июня 2019 года).


[Закрыть].

Перед нами – третья советская агитлегенда. Она рассказывала о том, как советский гражданин нарушал запрет на контакт с иностранцем и был за это наказан. Этот тип агитлегенды распространялся в 1980 году практически везде, и не только в школе. Их распространяли наделенные институциональным авторитетом учителя, вожатые, лекторы и воспитатели. Например, в одной московской школе истории про иностранные авторучки, которые взрываются в руках, рассказывали учителя «в порядке политинформации»[320]320
  А. В., ж., 1973 г. р., Москва (опрос).


[Закрыть]. А в ленинградской школе на Ждановской набережной на уроке политинформации, который школьники готовили под руководством учителей и комсоргов, сообщалось, что «враждебный Запад планирует всякие диверсии, чтобы сорвать нашу чудесную Олимпиаду, что иностранцы будут специально раздавать детям жвачку, в которой скрыты железные лезвия, иголки и прочая дребедень»[321]321
  К. Б., м., 1970 г. р., Москва (опрос).


[Закрыть]. Иногда слухи об опасных иностранных дарах возникали в школьной среде естественным образом, но затем получали авторитетную поддержку от школьной администрации и учителей:

В школе эти слухи подкрепляла одна из учительниц, рассказывая про отравленную жвачку. Еще среди детей ходили слухи про красивую пишущую ручку со взрывным устройством внутри. А вообще строго-настрого запрещали поднимать с земли «все красивое иностранное»[322]322
  В. С., 1975 г. р., Москва (опрос).


[Закрыть].

Чтобы убедить слушателей в реальности опасного дара, в некоторых случаях люди, ответственные за идеологическую работу, не ограничивались только распространением текста. Они устраивали целый мини-спектакль, где перед школьниками выступала «жертва» преступлений иностранцев. Фольклорист Линда Дег (о ее теории подробно мы говорили в главе 1), наверное, очень бы обрадовалась такому примеру, ведь перед нами настоящая псевдоостенсия – инсценировка городской легенды с целью вызвать страх:

К нам в класс приводили мальчика чуть старше (мы были в первом, он по виду лет 9–10), который рассказывал, что его иностранка в темных очках угостила на улице жвачкой, а его мама-химик проверила эту жвачку в лаборатории, и в ней оказался яд. Мы, конечно, всему этому поверили[323]323
  О. З., ж., 1972 г. р., Москва (опрос).


[Закрыть].

Поэтому неудивительно, что удачная агитлегенда провоцировала остенсивное поведение – например, отказ от лакомств под влиянием таких историй:

Мне было 5 лет, братьям – по 3 года, мы шли от нашей дачи к бабушкиному дому в деревне, и какой-то человек предложил нам жвачку (голубые подушечки, помню как сейчас). Я у братьев отобрала и выкинула в траву, сказав, что жвачка может быть отравленной[324]324
  Е. С., ж., 1986 г. р., Воронеж (опрос).


[Закрыть].

Однако несмотря на усилия идеологических работников по распространению агитлегенд, далеко не всем детям истории об «отравленных дарах» казались такими убедительными. Так, в 1980 году одна учительница рассказала школьникам о лезвиях, спрятанных в американской жвачке. Но дело происходило в Одессе, портовом городе, где все дети были хорошо знакомы с импортными жвачками, поэтому школьники только очень вежливо и с большим недоумением выслушали рассказ учителя и сразу же забыли странный запрет[325]325
  А. К., м., 1967 г. р., Одесса (интервью).


[Закрыть].

Другие случаи провала агитлегенд были наполнены гораздо большим драматизмом. Например, когда в 1976 году класс нашего собеседника из подмосковных Подлипок повезли на экскурсию в мавзолей, детям было сказано, что жвачки у иностранных туристов брать не надо, потому что, во-первых, это «недостойно», а во-вторых, опасно, потому что «жвачки могут быть отравленными». Хотя педагоги, как мы видим, использовали сразу два аргумента, сообщив детям одновременно и о «фольклорной» опасности, и об «идейной» недопустимости иностранного дара, их предупреждения не возымели должного эффекта. Когда какой-то иностранец выкинул уже пожеванную (!) жвачку в урну, половина класса в едином порыве кинулась ее поднимать[326]326
  А. В., м., 1963 г. р., Москва (интервью).


[Закрыть]. Такими же малоэффективными оказались истории об опасных жвачках для учащихся одной московской школы с углубленным изучением французского языка. Перед приездом французской делегации учительница рассказала детям историю об «одном мальчике», который «съел иностранную жвачку и умер, второй тоже съел, но потом попил водички, поэтому поболел, но не умер»[327]327
  К. Д., ж., 1979 г. р., Москва (интервью).


[Закрыть]. Однако, когда французы приехали, дети обступили их и требовали жвачек с такой бесцеремонностью и напором, что ошарашенные гости просто не знали, куда деваться.

«Мы не нищие», или Зачем советской власти агитлегенда

Читатель этой книги, наверное, вспомнит много подобных историй об опасных иностранных вещах из главы 5 (с. 369): о зараженных джинсах, взрывающихся ручках, отравленных жвачках, которые предлагались иностранными злодеями. Распространение и «достраивание» этих историй учителями и пропагандистами накануне Олимпиады совершенно не случайно. Эта агитлегенда боролась с «унижающим даром», то есть желанием советского человека приобрести, выменять, а еще хуже – выпросить у иностранца импортную вещь, которая обладает иллюзорной привлекательностью. Такое желание однозначно осуждалось и, как считалось, было способно нанести стране репутационный ущерб.

СССР периода холодной войны был очень озабочен тем мнением, которое составят о стране иностранцы. Борьба с принятием и выпрашиванием подарков была только одним из проявлений этой озабоченности. Другим ее проявлением была тревога по поводу того, что западный наблюдатель увидит некоторые неприглядные стороны советской действительности. Эта тревога владела представителями советской власти самых разных уровней, начиная с самых первых лет создания СССР и до самого его конца[328]328
  Подробнее об этом см.: Голубев 2018.


[Закрыть]. Именно поэтому вся послевоенная система иностранного туризма в СССР была организована таким образом, чтобы советская действительность представала перед зарубежными гостями в самом выгодном свете. Одни объекты были рекомендованы (и иногда даже обязательны) к показу: архитектурные достопримечательности, музеи, образцовые колхозы и предприятия; другие, наоборот, не должны были попадать в поле зрения иностранца ни в коем случае[329]329
  Подробнее об этом см.: Хрипун 2010; Орлов, Попов 2018.


[Закрыть]. Помимо зданий и территорий, представлявших интерес для потенциальных «шпионов», это были объекты, люди или вещи, которые могли создать впечатление экономической или культурной отсталости страны. Так, гиды-переводчики, работавшие с тургруппами из капиталистических стран, должны были пресекать любые попытки туристов сфотографировать помойку, ветхое строение, пьяных людей и т. п.[330]330
  Орлов, Попов 2018: 414–415.


[Закрыть] В 1960–1980‐е годы авторы пропагандистских брошюр призывали своих читателей внимательно следить за тем, что именно фотографируют в советских городах иностранные туристы, предупреждая, что последние могут пытаться фотографировать не только памятники архитектуры, но и очереди, свалки и ветхие дома, чтобы потом опубликовать снимки в какой-нибудь западной газете и опозорить нашу страну на весь мир. Перечень объектов, запрещенных для фотосъемки, был весьма обширен. В 1960 году американский турист Роберт Критчнер саркастически заметил, жалуясь симпатичному русскому парню (не зная, что это агент КГБ с оперативным псевдонимом «Карузо») на ограничения, налагаемые на западных туристов: «В СССР туристам ничего нельзя фотографировать, только горы и море»[331]331
  ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1339. Л. 4.


[Закрыть].

Советские люди – даже если они не имели никакого отношения к системе «Интуриста» – твердо знали, что советская действительность должна представать перед иностранцами «в лучшем виде». О том, что это знание было всеобщим, говорит анекдот, «соль» которого иногда непонятна современному читателю:

Иностранный корреспондент берет в цеху интервью у передовика производства:

– Сколько вы получаете?

– Девяносто рублей в… (гебист мигает рабочему) в неделю.

– Каковы ваши жилищные условия?

– Одна комната… (гебист мигает) на каждого члена семьи.

– А какое у вас хобби?

– Двенадцать сантиметров… (гебист растерянно мигает) в диаметре[332]332
  Мельниченко 2014: № 3131.


[Закрыть].

Желание советского человека получить импортную вещь – точно так же как и наличие очередей – свидетельствовало о несовершенстве советской экономической системы и тем самым могло дать западному недоброжелателю повод для злорадства. Поэтому такое желание следовало или искоренить, или хотя бы сделать не таким заметным для внешнего взгляда. В идеале гражданин СССР, столкнувшись с иностранной вещью, должен был действовать как лирический герой известного стихотворения Маяковского – то есть демонстрировать полное равнодушие или даже презрение:

 
Я в восторге
от Нью-Йорка города.
Но
кепчонку
не сдеру с виска.
У советских
собственная гордость:
На буржуев
смотрим свысока.
 

Хотя стихотворение «Бродвей» было написано Маяковским в 1925 году, оно могло и в позднесоветскую эпоху служить точной инструкцией к тому, как следует себя вести, столкнувшись с привлекательными продуктами капиталистического мира. Герой стихотворения являет собой образец «советской гордости» – он никак внешне не показывает свое чувство восхищения перед капиталистическим миром и смотрит на него демонстративно «свысока». Так же гордо должны были вести себя советские граждане, большие и маленькие: «Брать лакомства и жвачки у иностранцев не рекомендовалось, потому что мы не нищие»[333]333
  Н. М., м., 1950 г. р., Москва (опрос).


[Закрыть].

В реальности, однако, такие образцовые проявления «советской гордости» встречались редко. Гораздо чаще можно было наблюдать свидетельства ее полнейшего отсутствия. В портовых городах существовало огромное количество фарцовщиков, перепродающих импортные вещи, а многие ленинградские и московские школьники атаковали иностранцев возле стоянок автобусов, гостиниц и городских достопримечательностей с целью выпросить, купить или выменять жвачку[334]334
  Богданов 2015: 80–81; Орлов, Попов 2018: 426–427.


[Закрыть].

Насколько сильным могло быть желание заполучить импортную жвачку, свидетельствует один трагический эпизод, никогда не освещавшийся советской прессой. В марте 1975 года на стадионе «Сокольники» в Москве проходил матч между юношескими командами Канады и СССР. Спонсором игры был производитель жевательной резинки компания Wrigley. После матча советские болельщики, ожидая раздачи жвачки, ринулись к тому выходу из стадиона, возле которого стояли автобусы канадцев. Выход оказался перекрыт, а в помещении стадиона отключили свет, в результате чего образовалась давка, в которой погиб 21 человек (13 погибших были моложе 16 лет). По одной из версий, и закрытый выход, и отключенный свет были результатом намеренных действий администрации стадиона, которая стремилась предотвратить утечку «постыдной» информации – ведь канадцы могли из своего автобуса фотографировать советских подростков, жадно хватающих жевательную резинку[335]335
  См. комментарии к посту пользователя man_with_dogs: https://man-with-dogs.dreamwidth.org/943530.html?thread=5789354 (дата обращения 22.08.2019).


[Закрыть]. Поскольку советская система в целом прикладывала огромные усилия для того, чтобы создать положительный образ страны для Запада, эта версия не кажется совсем уж неправдоподобной.

Такое очевидное стремление во что бы то ни стало заполучить жвачку или другую западную вещь могло, говоря языком советского официоза, создать «у зарубежных гостей неправильное представление о советской действительности»[336]336
  Цит. по: Орлов, Попов 2018: 435.


[Закрыть]. Поэтому начиная с 1960‐х годов власть вела безнадежную борьбу с попытками выменять или выпросить у иностранца западную вещь и с прочими практиками, красноречиво указывающими на полное забвение принципов «советской гордости». В 1987 году в административном кодексе РСФСР даже появилась статья «Приставание к иностранным гражданам с целью приобретения вещей»[337]337
  Там же: 436.


[Закрыть].

Обманчивая красота западного дара

Но подозрение в опасности иностранных даров было вызвано еще одной причиной. Опасна была сама соблазнительность иностранной вещи, которая в советской идеологии представлялась метафорой западного мира в целом. В соцреалистических романах и советских травелогах западный мир представал таким же притягательным внешне, но опасным по своей сути, как жвачка с толченым стеклом. Идею обманчивой привлекательности советские идеологические работники внушали туристам и командировочным, отправляющимся в капиталистические страны. Так, сопровождающий тургруппу сотрудник «Интуриста» должен был проводить с выезжающими «разъяснительную работу», чтобы «туристы правильным образом поняли фактическую действительность за границей и чтобы им не вскружил голову шик»[338]338
  Там же: 295.


[Закрыть]. Оказавшись за границей, идеальный советский турист не должен был поддаваться на картины товарного изобилия, а должен был видеть их иллюзорную, обманчивую сущность, например разглядеть, что «вся эта роскошь, чистота, порядок созданы для… богатеев, людей, не знающих, куда девать деньги и свободное время»[339]339
  Там же: 258.


[Закрыть]. Точно так же герой соцреалистического романа должен был видеть за красотой женщины-иностранки коварную шпионку. Так, в романе Всеволода Кочетова «Чего же ты хочешь?» американская шпионка Порция Браун наделена «ангельски правильным овальным чистым лицом» и голубыми глазами, но эта обманчиво невинная наружность не мешает советским героям распознать ее подлинную сущность. В художественном мире соцреализма заморская красавица выполняла ту же функцию, что и отравленные джинсы в мире городской легенды: она соблазняла советского человека, но затем обнаруживала свою настоящую, опасную и враждебную суть, и это неприятное открытие убеждало героя в обманчивости западного мира в целом.

Поэтому неудивительно, что агитлегенды третьего типа, особенно в канун Олимпиады, внушали представление об иллюзорности западных благ. Особый упор при этом делался на внешнем виде опасных иностранных вещей, которые характеризовались как «яркие» и «красивые»:

В Москве в связи с Олимпиадой полно слухов и кривотолков. Девочек (Таню-Олю), прежде чем распустить на каникулы, предупреждали, чтоб не смели братъ-подбирать на улицах, на скамейках жевательную резинку и все прочее, яркое и манящее (курсив наш. – А. А., А. К.), все будет заражено![340]340
  Дедков 2005: дневниковая запись от 11 июля 1980 года.


[Закрыть]

«Внедрение» подобных агитлегенд в детскую среду было довольно распространенной практикой. Об этом свидетельствует одна шутка, появившаяся в Ленинграде, предположительно, в конце 1970‐х – начале 1980‐х. Сотрудник КГБ показывает школьнику жевательную резинку, спрашивает: «Что это?» и получает идеологически верный ответ о подлинном содержании иностранной обманки: «Тертое стекло, куриный помет и сметана»[341]341
  Вышенков 2014.


[Закрыть].

Именно в силу такой метафорической связи принятие иностранного дара становится политическим действием – принимая в дар иностранную вещь, ты одновременно позволяешь миру капитала соблазнить себя и таким образом совершаешь политическое преступление. Этой связью отчасти объясняется довольно странное (на первый взгляд) предупреждение, которое один наш информант в детстве слышал от бабушки: «возьмешь у иностранца жвачку – посадят в тюрьму по 58‐й статье»[342]342
  И. Н., м., 1966 г. р., Санкт-Петербург (опрос).


[Закрыть], то есть за антисоветскую агитацию и пропаганду.

Морфология агитлегенды об отравленном даре

Сам сюжет агитлегенды об отравленном западном даре возник не просто так. Он представляет собой сложное переплетение фольклора и назидательной советской литературы. Во-первых, мы видим в этой агитлегенде следы фольклорных представлений о своем и чужом (c. 307), согласно которым чужак не может быть безобиден. Во-вторых, своим существованием именно в такой форме она обязана идеологической воспитательной литературе, которую читали все советские дети. В таких книгах, будь то советский детектив или пропагандистская брошюра, невинный советский человек сталкивался с западным шпионом или подлым иностранным корреспондентом, который норовит сфотографировать что-то не то. Анализ литературных сюжетов о шпионах и иностранных корреспондентах, с одной стороны, и фольклорных рассказов об отравленных дарах, с другой, показывает, что первые имеют вполне себе фольклорную структуру, а шпионы и корреспонденты просто выполняют ту же функцию, что и фольклорные отравители.

Вернемся еще раз к двум страшным агитлегендам, которые рассказала сотрудница милиции школьникам в 1980 году:

Одна девочка попросила (о, позор!) у иностранца жвачку и отравилась. Она лежит сейчас в больнице, ей уже семь литров крови поменяли, ничего не помогает. Другой девочке насильно подсунули конфету за то, что она показала, как пройти в Эрмитаж. А мама дома эту конфету открыла, разломила и там – толченое стекло.

Они выглядят похоже, у них одна и та же структура, которая разительно напоминает фрагмент волшебной сказки: царевне запрещено брать яблоко – царевна берет яблоко – царевна отравлена и крепко спит в смертельном сне – ее мачеха полностью удовлетворена. Структуру этих двух агитлегенд можно было бы изобразить в виде последовательности сюжетных элементов:

1. Запрет на контакт: не брать вещь у иностранца/не заводить знакомства с иностранцем.

2. Нарушение запрета – герой принимает опасный дар.

3. Герой терпит ущерб.

4. Последствия действий врага: смерть, болезнь или наказание.

Фольклорист Владимир Пропп в своей известной книге «Морфология сказки» доказал[343]343
  Пропп 2001.


[Закрыть], что все волшебные сказки строятся на подобной жесткой последовательности подобных элементов, которые он называл функциями персонажа. Конечно, в волшебной сказке их не четыре, а гораздо больше, однако агитлегенда (как, прочем, и легенда) – это текст короткий, не занимающий внимание слушателя надолго. Его задача – рассказать о трагических последствиях нарушения запрета (и тут все умерли!), а не о том, как главный герой решил задачу, спас принцессу и получил свои полцарства. Кроме того, в агитлегенде первая функция может только подразумеваться, потому что инструктор из райкома или милиционер, как правило, сначала озвучит запрет не общаться с иностранцем, а потом подкрепит его страшной историей. А вот три остальные функции присутствуют всегда.

Однако кое-чем эти две агитлегенды, рассказанные сотрудницей милиции, различаются. В первой из них девочка сама виновата в том, что попросила у иностранца жвачку и тем самым нарушила запрет: «Одна девочка попросила (о, позор!) у иностранца жвачку». Во второй девочка приняла отравленный дар обманом: «Другой девочке насильно подсунули конфету». Мотивировки нарушения демонстрируют два типа преступления советского человека при контакте с западным миром (стремление к его вещам и потеря бдительности), и первое преступление, конечно, гораздо страшнее. Поэтому в первой истории девочка при смерти, а во второй мама отбирает жвачку и находит толченое стекло. Так появляется новая мини-последовательность элементов (хода в терминологии Проппа): появление спасителя и обнаружение обмана.

Точно такую же структуру имеют и литературные истории о дарителях-шпионах. Так, например, в одной из пропагандистских брошюр 1963 года[344]344
  Лякин и др. 1963: 121–122.


[Закрыть] рассказывается история «молодого сотрудника одного Ленинградского института» Рудакова, который завел знакомство с аспирантом из США. Функция запрета («не заводить знакомства с иностранцем») здесь не проговаривается, но подразумевается: читатель уже в курсе, что советский студент не должен приятельствовать с американцем. Со временем аспирант стал «снабжать Рудакова различными западными книжонками, пикантными рассказами и картинками». Так реализуется второй элемент, она же функция: герой нарушает запрет и принимает опасный дар. Что, естественно, приводит к третьей функции (герой терпит ущерб): Рудаков вынужден поставлять секретную информацию для ЦРУ, после чего он «попадает в поле зрения КГБ». Тут появляются последствия действий врага: герой стал предателем Родины и понес за это наказание.

Несмотря на схожесть структуры, литературные или пропагандистские тексты, выдержанные в жанре назидания, отличались от собственно фольклорных качеством того вреда, который наносит враг. В фольклорных текстах, которые рассказывали во дворе, а также в агитлегендах, которые повторяли их практически без содержательных изменений, враг вредит конкретному советскому гражданину, наносит ущерб его здоровью: «Вот тот мальчик взял у иностранца жвачку, съел и умер – в ней были битые стекла»[345]345
  И. К., ж., 1971 г. р., Москва (опрос).


[Закрыть].

В пропагандистском или литературном варианте ущерб наносится не только герою, но и стране, которая несет репутационные потери или становится уязвимой перед иностранными разведками. Все жители советской страны являются «вторым телом короля»[346]346
  Канторович 2014.


[Закрыть] и несут коллективную ответственность. Просчеты одного оборачиваются стыдом для всех. Недаром школьников, которые пошли клянчить жвачки к «Интуристу», некий «человек в штатском» обвинил в том, что они позорят страну:

Нас научила наша предприимчивая одноклассница, что за жвачками надо идти к Интуристу, и там просить их у иностранцев. Некоторые, говорит, ходили, и им дали целый блок и еще джинсы подарили! Собрались, пошли, оккупировали крыльцо Интуриста и стали бегать с криками «Гум, гум, гив ми гум!» за выходящими из гостиницы. И между прочим, над нами никто не ржал, все только сурово хмурились, а потом вышел дядька в костюме и начал орать, что мы позорим имя советских школьников, и сейчас нас корреспонденты иностранных газет снимут, а потом напечатают фотографии с подписями «Советские дети просят хлеба», и так мы опозорим всю страну[347]347
  Н. Ф., ж., ок. 1974 г. р., Москва (сообщение на Facebook).


[Закрыть].

Один наш собеседник резюмировал эти типы вреда следующим образом: «в иностранных жвачках либо яд, либо взрывчатка, либо вражий журналист сфотографирует и напишет, что мы голодаем и берем подачки»[348]348
  Д. Ф., м., 1971 г. р., Москва (опрос).


[Закрыть]. Либо, добавим мы (помня о поучительной истории аспиранта Рудакова), шпион в обмен на жвачку сделает тебя предателем родины.

Выше мы доказывали, что агитлегенда построена вокруг нарушения запрета с последующим трагическом исходом: мальчик не послушался запрета подходить к иностранцу, взял отравленную жвачку и умер. Однако в некоторых историях смертельного исхода удается избежать. В агитлегенде, которую мы разбирали выше, появился спаситель (мама), который распознал трюк врага (нашла толченое стекло в жвачке) и минимизировал ущерб. Это не единственный пример. Иногда появляется агитлегенда про отравленные дары, где герой разоблачает трюк подлого иностранца. Структура такой агитлегенды следующая:

1. Герой встречается с врагом.

2. Герой подозревает обман.

3. Герой разоблачает обман.

4. Награждение героя (эта функция может отсутствовать).

Примером агитлегенды с такой структурой может послужить рассказ, услышанный 11 июля 1980 года на некой московской фабрике от лектора-пропагандиста:

В обеденный перерыв застал в сборочном цехе лектора Общества «Знание» – стращал девчонок всякими ужасами, которые нам грозят в дни Олимпиады, и первые якобы уже имеют место. Будто бы только что зафрахтовал на весь день нашего таксиста иностранец, чуть не полста рублей в час посулил. И до вечера катался по разным адресам – развозил красивые свертки, набитые в багажник и на заднее сиденье. Но бдительный советский шофер, заподозрив неладное, оперативно сдал иностранца в милицию. Раструментили (так в тексте. – А. А., А. К.) там свертки, а в них – джинсы из США. И оказались те штаны дерюжные, как экспертиза установила, насквозь заражены самым натуральным сифилисом![349]349
  Елин 2008: дневниковая запись от 10 июля 1980 года.


[Закрыть]

Структура таких историй также почти в точности повторяет детективные сюжеты, изложенные в самых разных советских текстах пропагандистского толка. В 1939 году поэт Евгений Долматовский написал стихи о поимке шпиона у дальневосточных рубежей. Стихотворение было превращено в песню «Коричневая пуговка», которая стала очень популярной. Довольно быстро советская песня стала фольклорной балладой и с небольшими изменениями бытовала во дворах вплоть до 1980‐х годов (один из авторов этих строк часто слышал ее в детстве). При этом некоторые пели ее всерьез, а некоторые воспринимали текст песни как пародию, особенно в позднесоветское время[350]350
  Официальный и фольклорные варианты можно найти здесь: http://a-pesni.org/dvor/korpugovka.php (дата обращения 22.08.2019).


[Закрыть]. В этой песне мальчик Алешка, идя по дороге, наступает ногой на странную пуговицу: «И вдруг увидел буквы нерусские на ней». Бдительные дети сообщают об этом пограничникам, которые обнаруживают подозрительного иностранца:

 
А пуговицы нету
У заднего кармана,
И сшиты не по-русски
Широкие штаны.
А в глубине кармана –
Патроны для нагана
И карта укреплений
Советской стороны[351]351
  Долматовский 1939.


[Закрыть].
 

Шпион опознается по скрытому знаку, что роднит оригинальный текст, появившийся в 1939 году, с другими историями о гиперсемиотизации 1930‐х годов (с. 85), но сам сюжет не отличим от агитлегенд про бдительного советского разоблачителя.

Но все же, повторим, такие позитивные агитлегенды о бдительном гражданине в 1980‐е годы встречались гораздо реже, чем рассказы о страшной рвоте, посинении и судорогах, которые ожидали наивного советского ребенка, все-таки проглотившего иностранную жвачку. Как тут не вспомнить теорию когнитивистов Криса Белла и его коллег об «отрицательном эмоциональном отборе» (с. 44), которую в двух словах можно сформулировать так: «чем более отвратительна и страшна история, тем лучше она запоминается и тем больше нам хочется рассказать ее другому».