Текст книги "Три года осени"

– Я люблю этот парк, – открыв глаза, с упоением произнёс скрипач. – С ним нет воспоминаний.

В силу этих слов завибрировал воздух, ибо длинные ветви ивы, похожие на заплетённые косы, слегка затрепетали.

– Меня вдохновила твоя вчерашняя игра, – признался композитор. – Я написал стихи на твою музыку. – Он вдруг замялся, но отважился продолжить:

– Твоя осень ещё не закончилась?

Спина скрипача вдруг ссутулилась, тело обмякло и стало клониться, падать, но так и не упало – застыло на полпути до земли и сделалось неподвижным. И как бы ни старался композитор метать в это изваяние негодующие взгляды, скрипач был непробиваем.

– Так не может долго продолжаться! – Сгоряча заключил он и, не выдержав, поднялся во весь рост, во всю мощь своих голосовых связок композитор стал бросаться словами вместо бомб:

– Ты всё время ждёшь! Ждёшь какого-то вожделённого момента или несуществующего человека! Очнись!! Разве это не самообман?!

Покончив с бесполезным обстрелом, он возмущённой громадиной зашагал вокруг лавочки, при этом широко размахивая руками. – Ведёшь сябя как нежилец, а какой-то посредник между жизнью и смертью! – С последними словами он резко замер. Его пронзительный взгляд был направлен строго на макушку скрипача. И чем больше он смотрел на неё, тем дольше становилось молчанье, будто оба в одночасье проглотили языки, и не о чем вдруг стало говорить, незачем было встречаться. Композитор сконфужено отвернулся и обречённо уставился себе под ноги.

– Что ты там сочинил?

От внезапного вопроса композитор вздрогнул и тут же спохватившись, передал в протянутые руки скрипичный футляр.

В предвкушении новых впечатлений я села под ивой. Отголоски городской суеты тут же заглушил очаровательный голос скрипки. В этом пронзительном звуке родилась волна, и музыка слилась с бархатным голосом композитора. Его слова были полны любви, его песня воспевала сердце человека, которое свято верит в жизнь. И когда в последний раз на зов смычка отозвалась струна, то поднялся ветер, зашелестела ива – я аплодировала.

– Вчера я видел, как смеётся солнце, – положив скрипку на колени, упоенно признался скрипач. – Я каждый день вижу жизнерадостную девушку. Она не такая как все. В ней есть что-то особенное, что-то чистое и непорочное. – Он задумался, – вчера вместо монет она положила цветы. – По его губам скользнула улыбка. – Она чем-то похожа на мою дочь. …Да, такая же юная. Мечтательница!

Композитор решил не перебивать и слушать скрипача, пока тот не выговорится, но уличный музыкант замолчал, утонув в воспоминаниях.

– Цветы вместо пуль! – После непозволительно длинной тишины проговорил твёрдо он. – Я бы тебя расстрелял! – Композитор сосредоточился, выпрямился и пылко продолжил: – Ты перестал верить в жизнь! Нужно довериться ей, какой бы коварной она ни была!

– А сам-то веришь? – Не смотря в его сторону, спокойно произнёс скрипач.

Его собеседник громко вздохнул.

– Ты ещё юн мой друг, – покачав головой, подытожил он.

– Значит, мы оба подлежим расстрелу. – Подхватил композитор и расплылся в улыбке.

– Вчера вечером, я позвонил дочери. Она пообещала приехать.

– Она приедет, – словно зная наперёд, подтвердил композитор и тут же усомнившись, спросил: – Она давно приезжала?

– Уже две осени прошло, – пряча взгляд, ответил скрипач. – Я внучку вижу только на фотографиях. – Он усталым жестом поднял с земли несколько опавших листьев. – Ты заходи ко мне, хоть через месяц, а то заглядываешь, раз в полгода, – договорив, он подул на ладонь и листья, сорвавшись с руки, были подхвачены ветром, который закружив их в запутанном вихре, бросил к ногам композитора.

– Приду, … – пообещал тот.

***

Ближе к вечеру я заглянула в сердце города. Оживлённые центральные улицы порадовали мои глаза. Люди наперебой постукивали каблучками, на разный лад звенели голоса. Среди этого всеобщего потока я заметила молодого человека с подтаявшим вафельным рожком в руках. Он купил его для своей маленькой сестрёнки, которая стоя в сторонке, хлопала в ладоши. Она не сводила глаз с разноцветных воздушных шаров, что бездельно болтались у сувенирных лавок.

Я попросила ветер сотворить шалость. И подув сильнее, он выхватил из связки шар в форме огромного сердца.

Девочка, восторженно подбежала к брату и, дёргая его за пальто, закричала:

– Смотри! Смотри! К воздушным замкам летит!!

Шар парил легко и беспечно. Забыв о силе притяжения, он летел над огромным городом, мимо дымоходов и крыш. Этим временем, сидя на подоконнике, Мадлен удивлённо прильнула к стеклу. Она увидела одинокое сердце, и вдруг шар задержался, он, словно стал сомневаться, желая остаться, но под напором беспризорного ветра вновь собрался в путь. Мадлен соскочила с подоконника, накинула пальто и выпорхнула птицей на улицу.

Её робкая походка не заставляла меня бежать. Мы неторопливо шли в парк. Мадлен вела меня, а я плелась рядом, наблюдая, как тёплым застенчивым взглядом она смотрит по сторонам. Остановившись у киоска, Мадлен купила сахарную вату и, наслаждаясь её сладким запахом, вошла во владения парка весьма счастливой.

Поспешу разуверить, ей вовсе не нравится быть одной. Счастье есть для всех и каждому своё. Счастье Мадлен заключалось в самых простых и редких вещах, которые даром раздаёт одиночество. Не обессудьте, я не пытаюсь сводить её с людьми, которые бы изменили этот уединённый образ жизни. Я только стараюсь осуществить мечты и подарить человеку то, что он заслуживает, то, что ему действительно нужно. А нужно ей что-то настоящее, неподдельное и самое главное на всю жизнь.

Этот день был, наверное, самым лучшим, а впрочем, вчерашний был лучше всех! Этот день был самым худшим, и выбило пробки, перегорела жизнь, …по-разному думали люди. Я брела за ними, я смотрела каждому в глаза и шептала, что нужно пережить эту ночь, дождаться ещё одного рассвета и вновь поверить в себя.

Глава IV. Если ты встретишь меня

Белые пушистые снежинки опускались на ресницы и таяли, едва коснувшись тёплых ладоней. Жёлтые опавшие листья встречали первые хлопья снега и бережно хранили их, не давая, дотронуться до мокрой земли. Прохожие обегали лужи и, поёживаясь от холода, сетовали на погоду.

Миновал целый месяц. Для простуженной Мадлен вчерашний день ещё не прошёл, а новый не спешил начинаться. Текучесть времени утратило всякий смысл. Дни и даты слились воедино, число бесконечность отмеряло жизнь. Всё казалось обременительным, как и эта затянувшаяся осень.

Вчера, сегодня, завтра она вновь забиралась на подоконник и читала книги. Из-за простуды Мадлен не ходила на работу, но эта возможность не утешала её. Ведь пришлось на приличный срок отказаться от занятий по вокалу.

Дождь как по излюбленной мишени вновь ударил по стеклу. Услышав дробный стук, и словно от него же проснувшись, Мадлен увидела, что от утреннего снега не осталось и следа. Зазвонил телефон. Разговор с коллегой, которая бурно высказывалась и жаловалась на какие-то обстоятельства, подсказал ей, что она давно ни с кем не общалась. Мадлен вдруг почувствовала грубость стен и тяжесть вдыхаемого воздуха, словно кто-то перекрыл кислород, а вместе с ним и нить её истории. Ей ничего не оставалось, как только выйти на улицу и снова учиться дышать.

На улице она, конечно же, появилась, где на её голову рухнуло небо в виде липкой и водяной пыли. В последние дни небесная канцелярия совсем распоясалась, выписав целую дюжину заунывной погоды, что впрочем, благополучно сказывалось на выручке кофейных заведений. В подтверждение вышеизложенного факта Мадлен без сомнений завернула в ближайшее кафе.

Пахло зёрнами только что сваренного кофе, но из-за заложенности носа она не уловила этот притягательный аромат. Бесполезно принюхиваясь, Мадлен села поближе к окну, успев принять вид заядлой посетительницы, которая пришла насладиться чашечкой горячего напитка.

– Вот досада, – подумала она, – мне совсем не нравится кофе. Придётся прямо сейчас начать его любить, к тому же выпал подходящий случай.

Заказав себе, целую чашку горячего снадобья, она сделала маленький глоток и тут же сморщившись, добавила кубик сахара и щепотку корицы.

– Для первого раза сойдет, не правда ли?

Мадлен вздрогнула и, оторвав взгляд от кофейной чашки, увидела юного человека с белыми, как снег волосами.

Критически оглядев её с ног до головы, он сочувственно добавил:

– Ты слышишь?

– Что? – Растерянно промолива она, едва улавливая суть происходящего, в котором что-то пошло не так словно кто-то включил другую реальность, снабдив её странными персонажами. И тому в подтверждение этот чудак, он явно свалился с Луны к тому же уж очень неудачно. Про таких незваных, да ещё вечно куда-то в даль смотрящих, говорят – они приходят из ниоткуда и уходят в никуда. Словно всегда здесь были, всех знают, всё видели. В общем, ничем их не удивишь разве что лишний раз, угостив чашкой кофе, отчего они подобреют, раскланяются и тут же уйдут восвояси.

– Прислушайся, – всё продолжал о своём человек. – Здесь на разный лад поют ветра и, пританцовывая, уводят вдаль, нашёптывая недосказанные слова. Посмотри, – он взглядом указал на окно. – Ты видишь? Здесь по серпантинным улочкам гуляют добрые призраки, пьют на брудершафт и просят закурить.

Мадлен лишь хлопала глазами и думала, куда бы ей сбежать, да так чтобы незаметно и без лишних разъяснений. Тем временем собеседник полез во внутренний карман плаща и с превеликим трудом вытащил из него изрядно потрёпанную книгу больше похожую на стопку бумаг.

– Кофе без книг пить не рекомендуется. Строго говоря, нельзя. – Он положил на стол свою злополучную ношу.

Мадлен сделала вывод, что ей пора уходить и чем раньше, тем лучше.

– Не обессудьте, – смотря ей прямо в глаза начал он. – Если я Вас чем-то обидел, прошу, простить мне эту глупость. Меня редко кто видит, а впрочем, я невидим. Виной тому – я сам, ибо не вожусь с людьми. Я не общителен. – Он подошёл на шаг ближе. – Я хочу подарить Вам рукопись.

– Вы писатель? – Продумывая план отступления, спросила Мадлен.

– О нет, и никогда им не был. – Человек неловко потупился в пол. – Я знаю, это всё глупо, но я верю в неслучайные встречи.

– Но почему мне? – Мадлен растеряно посмотрела на рукопись.

– Увидев Вас, я вспомнил своё имя.

Она хотела возразить даже стала подбирать слова, но когда подняла глаза, то человека уже не было. Она удивленно посмотрела по сторонам и ещё, наверное, минут пять ошарашено созерцала оставленную стопку бумаг.

Мадлен не без опаски дотронулась до обезображенного и рваного переплёта, ощутив его тонкие изгибы, похожие на морщины. Видимо то, что когда-то являлось твёрдой обложкой, изрядно оказалось кем-то затёртой. Быть может, книгу читали слишком долго и многие.

От нечего делать она стала листать, ощущая сложный запах старых и ветхих страниц, как вдруг нечаянно наткнулась на заинтриговавшие её почти блеклые строчки:

«…Меня учили читать, писать, опрятно одеваться, но никто не удосужился научить самому нужному, а именно уметь прощать, уметь вставать в пять часов и идти на работу, когда очередная ночь проведена без сна в обнимку с банкой кофе. Меня не научили самому главному, а это вновь уметь любить, когда взорваны все звёзды, когда нет сил идти и оставаться для кого-то солнцем. Меня действительно не научили самому главному – уметь жить».

Она перелестнула ещё несколько страниц…

«…Она не почувствовала как впрочем, и я ничего такого что напомнило бы о наших объятиях. Теперь нас связывала только боль и подступающее море слёз. Гореть мне. Гореть мне в аду! И я буду гореть синим пламенем! Буду сгорать от стыда, пока сердце моё не расплавится и не превратится в нечто живоё и большее, в нечто пульсирующее новое солнце и тогда быть может, я смогу утешить её…».

Мадлен закрыла глаза. Ей захотелось прочитать эту книгу от первой и до последней страницы, не пропустив запятой, ни одной буквы.

Задумавшись о своей мечте, она приблизилась к окну и, проведя пальцем по запотевшему стеклу, оставила на нём размытую линию. Всматриваясь в её тонкий след, словно что-то или о ком-то вспоминая, Мадлен решительно добавила ещё несколько чёрточек и завитков и на мокром стекле проявилась надпись – «7 небо».

Оплатив счёт и в последний раз, взглянув на свою надпись, Мадлен покинула кафе. Проводив её взглядом, я осталось стоять у окна, за которым по-прежнему бродили добрые призраки, нашептывая недосказанные слова:

Давай же собирайся, иди же ко мне, я жду тебя так давно, что не помню звука собственного имени. Нас уведут с тобой вены бесконечных дорог, что перемещают потоки взаимных притяжений. Притянись ко мне, воротись, обернись и я уведу тебя за собою. Ищи меня ветром в поле, белыми хлопьями по тёплым ладоням. Разгадай тайну бытия! Создай, выдумай заново жизнь в этом городе. Тёмными, светлыми, сильными, робкими – какими бы ни были, я узнаю тебя! Неужели любовь, что сделала нас безутешными, способна связать наши сердца?

Стёкла плакали, расплывались буквы. «7 небо» стало едва заметным. Нечто подобное происходит и с психеей человека. Так уходят мечты. Так исчезает смысл – желание жизни.

За окном неизменно падало небо, а люди продолжали идти наперегонки с призраками, которые слоняются то тут, то там по своим незаконченным делам или, прижавшись к стенам, подпирают осыпающуюся штукатурку незапамятных и обветшалых как и они сами зданий. Теперь среди этой честно́й компании была и Мадлен. Она слилась с ними, растворилась каплей упавшей в бездонное море.

***

Несколько дней спустя поздним вечером в доме скрипача раздался телефонный звонок. Звонила его дочь, чтобы сообщить время прилёта. Завтра к полудню она будет на пороге родного дома. Разговор был сухим и коротким, но сердце скрипача затрепетало. Сердцу стало тесно в груди, того гляди – выскочит и побежит вприпрыжку!

Всю ночь, не смыкая глаз, этот человек провёл в щепетильных хлопотах, тщательно подготавливаясь к долгожданной гостье. Он спешил устроить праздник, преобразить дом и, перевернув в нём всё вверх дном, уснул только под утро. И пока его голова покоилась на подушке набитой недосмотренными снами, над его внешним видом колдовала любовь – безусловная родительская. Она сотворила вполне себе обычное земное чудо – отрастила ему крылья за спиной, и до седьмого неба стало возможным подать рукой. Само по себе это всё неплохо, но курьёз в том, что с точки зрения обыденной жизни здесь очевидно одно: что скрипач живёт для других людей, точнее от чьих улыбок зависит его собственное счастье.

Иногда привычки могут изменить ход событий, как и вышло с Мадлен. А вышло весьма драматично, особенно когда привычка перерастает в потребность видеть человека каждый день. И вдруг этот кто-то просто взял и исчез. Исчез по своему велению, по своему хотению, не предупредив твоё сердце о внезапной потере. А сердце у Мадлен трепетное, любит переживать по всяким пустякам. И сейчас вот настал тот самый подходящий пустяк, когда принято растерянным взглядом смотреть по сторонам. Но Мадлен смотрела отчаянно и безнадёжно. Уличного музыканта не было. Его нигде не было. Он потерялся в толпе, он исчез в шуме шагов прохожих.

– Девушка, Вы что-то потеряли?

Мадлен испуганно обернулась, ведь обращались именно к ней. Рядом стоял высокий молодой человек. Заглянув в его серые глаза, ей показалось, что под ногами разверзлась земля. И в этом мгновении вселенная замерла. Всё остановилось, даже сама Мадлен была не в состоянии сделать шаг.

– Нет, – испуганно проговорила она, вновь запустив движение перезагрузившегося мира. – Всё в порядке, – и договорив, как ни в чём не бывало, поспешила исчезнуть вслед за скрипачом.

– Постойте! – Крикнул ей вслед всё тот же человек. – Вы обронили перчатку! – Мадлен обернулась. Между ними на вымощенном полу, лежала женская жёлтая перчатка.

– Нет, – улыбаясь, ответила она. – Это не моя, я не ношу перчаток.

Молодой человек улыбнулся в ответ. – Тогда у Вас сейчас, – неуверенно заговорил он, – замёрзли руки.

– Мне нравится греть руки в карманах пальто, – смущённо призналась Мадлен. – Мне надо идти, извините.

Этот человек ещё долго смотрел ей в след, наверное, ожидая, что Мадлен обернётся, но она быстро умчалась прочь. Она бежала от мыслей, что с уличным музыкантом что-то случилось, а случиться, конечно, могло что угодно, но он просто не пришёл. Вот и всё! И словно заклиная этой мыслью весь мир, Мадлен без оглядки бежала с места трагедии своего ранимого сердца. Её силуэт исчез. Композитор почувствовал, что упустил нечто важное, нечто подобное одному яркому дню после целого века ночи. Вспоминая причину своего нечаянного появления в этом ничуть не приветливом месте, он подобрал осиротевшую перчатку и от её наличия в руках, наконец-то осознал, что не слышит очаровательного голоса скрипки.

Надеюсь, он проспал либо переехал на соседнюю планету, придумывая причины исчезновения, композитор холодными пальцами набирал телефонный номер. Безответные гудки затеребили нервы, в голову полезла ерунда. Композитор начал переступать с ноги на ногу, затаптывая панику, как вдруг по ту сторону провода раздалось громкое:

– Да, да!

Композитор выдохнул, словно кто-то отвёл дуло от его виска. Захлебываясь от прилива счастья, скрипач торжественно объявил, что с минуты на минуту приедет его дочь! Приедет не одна, а с внучкой!!

Внезапно став частью чужого счастья композитор задался мыслью, каково это быть отцом и дедом одновременно? Он давно перестал мечтать о подобном, а слово «семья» для него обернулось запретным плодом. Задумавшись о любви, ему сделалось тошно не сказать, что уж совсем захотелось вывернуть себя наизнанку, но и снаружи не вмещалась вся эта невысказанная боль.

Этим же днём после работы, в связи с последними событиями Мадлен не спешила к подземному переходу. Для её персонального мира уличный музыкант стал синонимом внутренней силы или не признанным ангелом хранителем, который воспевает мечты людей, что растоптаны на ступеньках неудавшихся восхождений по жизни.

Ей просто хотелось, чтобы не было так одиноко особенно в такое время года. Роняя невидимые слёзы, Мадлен пришла на занятия весьма подавленной. В силу своей проницательной натуры преподавательница смогла почувствовать состояние своей ученицы.

– Девочка моя, хочется плакать – плачь, только молю, не рви себе сердце.

– Всё хорошо, – смущёно ответила Мадлен и тут же, не справившись с эмоциями, вновь сфальшивила в нотах.

Обучение не складывалось и завершилось чуть раньше положенного срока. Женщина не поспешила провожать свою подопечную и предложила ей горячего чая с миндальным печеньем. Мадлен несколько смутившись, согласилась.

– Девочка моя, – заговорила преподавательница, приглашая за маленький кофейный столик, – если пожелаешь, то можешь приходить ко мне в любое время.

– Я благодарю Вас, – застенчиво улыбаясь, призналась Мадлен. – Вы добры ко мне.

– Ты для меня как моя не родившаяся дочь, – обронив эту фразу преподавательница, стала разливать по чашечкам чай. – Читала «Маленького принца»? – Мадлен кивнула головой. – Так вот я и есть тот самый прирученный лис, которому опять случается плакать. Сердце у меня такое – вечно хочет, чтобы его кто-нибудь приручил.

За долгим разговором они допивали почти остывший чай. Женщина рассказывала о своих былых временах, показывая альбом с чёрно-белыми фотокарточками. Мадлен вдруг почувствовала, что уличный музыкант вернется, и скрипка вновь зазвучит под барабанные дроби дождя, под порывистое солирование ветра.

Глава V. Последние дни осени

Следующим утром скрипача пробудил приятный запах только что приготовленного омлета. На его кухне орудовала дочь. Пленённый едой, улыбаясь, как чеширский кот, он заторопился на кухню. Дочь встретила отца искренней улыбкой и с заботой усадила за стол.

– Папа, – вздыхая начала она, – прости меня за редкие встречи. Иначе я не могу. Ты же знаешь, какая у меня суматошная работа. – Подав ему тарелку с горячим омлетом, она села напротив, подперев щёку рукой.

– Доченька, я всё понимаю, – он с трепетом посмотрел ей в глаза. – Ты ни в чём не виновата. – Думая, что разговор разрешён, он поводил носом над благоухающей едой. – Мммм, как ароматно! Даже лучше чем твоя мама готовила!

– Мама всегда готовила и делала всё с любовью, а я от привычки. – Договорив, она спрятала руки под стол, которые от подступившего волнения бросило в дрожь. И не сводя глаз, в упор, словно держа на прицеле, она осмелилась задать вопрос:

– Отец, почему так не справедлива жизнь? Почему мамы так рано не стало?

Скрипач не ожидал такого разворота событий, которые вынудили его подавиться. Прокашлявшись, он пожелал провалиться сквозь землю прямо в царство Аида. – Дочка, – задыхаясь, с трудом начал он и тут же закашлялся вновь. Слова непролазной массой застревали в его груди и с трудом выкашливались наружу. Пересилив себя, ему удалось задержать дыхание, сердце бешено застучало и с языка соскочило бесполезное «прости».

Мне показалось, что в этот момент он постарел. Постарел сразу на несколько тысяч лет вперёд и стал мёртвым. Слёзы сами без спроса накатили на его глаза, и он испугался, не зная, что теперь делать дальше. Дочь пересела и обняла его за сутулые и дрожащие плечи. Они оба познали эту ношу невосполнимой и общей потери: она не дополучила материнского тепла, он остался без той, которой клялся в вечной любви.

Этим утром я посетила ещё одного человека, который проснулся раньше обычного и разбудил в отместку кота. Пушистый комок сделал вид, что испугался, но, чувствуя безграничную доброту своего хозяина, остался неподвижно валяться на мягком ковре. Без завтрака, забыв бумажник, композитор быстро собрался и выбежал на улицу, где его приветливо встретили холодные капли дождя. Не замечая всей этой дождливой атмосферы, он помчался неведомо куда. Тучи всё гуще и гуще затмевали небо. На город обрушился проливной дождь. Мадлен вызвала такси, ведь у неё не было зонта, а простывать она категорически отказывалась.

Этой ночью дождь не унимался ни на минуту. Благо скоро зима. Её холода украдкой подкрадывались к слякотной осени и та, чувствуя морозы, пыталась задержаться, борясь со снежными хлопьями, которые изредка падали как скудное подаяние.

Под утро разошлись тучи. И жёлтый глаз солнца заглянул в спящий город. Мадлен проснулась. Она потянулась и, прогнав вялую дремоту с глаз, на цыпочках босиком по холодному полу, подбежала к окну и улыбнулась ещё сладко спящему городу.

– Доброе утро, – слетело с её алых губ, и словно услышав эти слова, многие открыли глаза. Только вот у композитора день не задался с самого утра. Его вновь разбудил кот, который как угорелый носился по комнате. Не рассчитав траекторию бега, на полном ходу он сбил напольную вазу и та с грохотом, рассыпалась вдребезги. Пушистый зверёк притих. Композитор вскочил с постели, силясь понять, в чём дело и видя промах кота, подумал, что это самый надёжный будильник, чем вместе все взятые часовые механизмы. После такого грохота спать совсем не хочется, тем более после грохота дорогостоящей вазы. Уж слишком звонко она разбилась, напоминая кругленькую сумму покупки. – Ну что ж, на счастье, – позёвывая, пробурчал он и принялся убирать осколки, на которые с досадой смотрел пушистый комок.

Заглянув в сонные окна скрипача, я от неожиданности вздрогнула, ибо слишком привыкла к тишине его безлюдного дома.

– Деда, просыпайся! – С плюшевым медвежонком в руках вбежала в комнату девочка пяти лет. – Деда, – не унималась она, говоря радостно и немного картаво, – деда, пойдём гулять! Сегодня тепло! Смотри, видишь, как светит!? – Она устремила свои тоненькие пальчики на зашторенное окно, в которое россыпью света проникал новый солнечный день.

Для скрипача, в отличие от меня, приход внучки был ожидаем. Он давно проснулся и смотрел в потолок. Приподнявшись в постели, скрипач улыбнулся и посадил малышку на колени.

– Деда, мы пойдём гулять?

– Конечно, – управляя плюшевым медвежонком, ответил он. – Конечно, пойдём! Но для начала накормим твоего косолапого уж очень он проголодался!

– Тогда завтракать! – Ликуя, воскликнула девочка и бросилась на кухню, волоча за собой медвежонка.

– Отец, – внезапно раздался голос дочери. Она, как будто случайно заглянув в комнату, растерянно стояла на пороге. – Ты обычно рано просыпаешься…

– Не волнуйся за меня, – не смотря ей в глаза начал он. – Это всё магнитные бури, – он улыбнулся. – В моём возрасте все дела сделаны, а цели достигнуты.

Зря перед ней он кривил душой, ибо дочь чувствовала, что отец что-то скрывает, недоговаривает, но как уличить во лжи, если родные близкие люди чужие греют города? Его дочь скоро уедет и только через два года, когда уже некому будет звонить, она изольет бумаге душу.

Здравствуй, Бог. Я не знаю твоего языка, ни адреса. Скажи мне, всемогущий Бог, для чего ты забрал к себе мать? Зачем так рано отнял отца? Почему? За что?

Ответь, научи понимать тебя!

Если бы наша жизнь складывалась иначе, если бы люди прислушивались и слушали друг другу, а не пытались перекричать. О, Бог! Как жить и уживаться с потерями? Как прожить дольше и больше? Чтобы больше счастливых дней, больше бережных слов и крепких отношений. Больше из этого только ложь во благо и колкие слова! О, если бы мы больше любили руками, а не пустыми обещаниями. Как же хочется касаться и обнимать! О, как я тоскую по маминым рукам!

Как жаль, что нам не хватило чуточку взаимопонимания и щепотки прощений. Как больно от того, что жизнь коротка! Ох, как же она коротка, а люди внезапно смертны! Живи хоть тысячу лет, но не переживёшь самой смерти.

Прошу тебя Бог, напомни им о моей любви. Так пусть же им там снятся сны, которые лучше чем эта жизнь! Так пусть же в этих снах наша семья счастливая память друг друга!

***

Во второй половине дня я заглянула в окна Мадлен. Комната пуста. На подоконнике, где чаще всего я люблю наблюдать за людьми, лежала затёртая в ветхом переплёте раскрытая книга. Я не удержалась и прочла первое, что попалось на глаза:

«Я расскажу тебе твои сны. Ещё в детстве ты видел иные миры. Мы любили смотреть на звёзды, и однажды тёмной ночью ты увидел угасающий свет. Ты успел ему вслед загадать желание. Так падал и сгорал метеор, а люди говорили: – «Так падают звёзды». Звёзды сыпались и сыплются с неба огненными слёзами. И даже днём эти слёзы незримо продолжают падать за шиворот горизонта. Кто-то оплакивает Землю, целясь в неё осколками своего разбитого сердца, которые сгорая, уносят за собой нечаянные желания. Сгорая, они проблеском света озаряют свой последний полёт».

Оторвавшись от чтения, я заметила ещё тёплую кружку недопитого чая, которая невольно стала подсказкой – Мадлен недавно ушла. Не засиживаясь, я пошла за ней следом, улавливая аромат её свежих духов, который сопровождался стуком тонких каблучков. Эти неизменные спутники женственности привели меня к преподавательнице, которая подготовилась к приходу гостьи и испекла луковый пирог.

Я подошла как раз вовремя: они сидели за столом в гостиной и вели разговор.

– Раньше в молодости, – всё продолжала рассказывать о себе женщина, наливая, в чашечки чай, – я с удовольствием прибегала к маме на кухню и помогала ей с ужином. Даже когда переехала и жить стала одна, я любила баловать себя разными кулинарными рецептами, а потом, – она вдруг замолчала и подала тарелочки с пирогом. – А потом я разлюбила готовить завтраки, обед и ужин. – Вновь не договорив, женщина обхватила руками горячую чашечку чая, замечая, что гостья, с зелёными глазами нерешительно смотрит на пирог.

– Не бойся, он съедобный, – и над этой фразой они обе рассмеялись.

Я наблюдала за ними, взгромоздившись на подоконник. Если не присматриваться к юной Мадлен и к её серьёзной на вид даже дерзкой собеседнице, то они весьма с обычной повседневностью, как все люди на земле пили чай. Но таков мой удел – мне приходится смотреть на мир со стороны, замечая все швы, которыми сшиты и заштопаны люди.

Родители Мадлен с детства учили её быть ответственной перед правилами поведения приличных норм, на которые преподавательница не обращала ни малейшего внимания, считая этикет слишком заурядным. Для неё существовало только одно правило – не запачкать скатерть души. Ко всему остальному она применяла отбеливатель.

– Мадлен, ты одна у меня не спрашивала, – иронично обратилась к ней женщина. – Наверное, ты не такая любопытная…

Услышав довольно-таки откровенное мнение, Мадлен застенчиво улыбнулась, а женщина надменно продолжила:

– У меня часто спрашивают, почему я одна? Неужели пристрастие к музыке заменило мне мужа и семью?

Договорив, она внимательным взглядом окинула ученицу. Мадлен почувствовала неловкость, понимая, что её проверяют на болтливость, которой она в крайней степени была лишена. К счастью, пауза оказалась недолгой.

– Я открою тебе маленькую тайну, – женщина понизила голос до шёпота. – Я просто живу так, как могу, как получается, а получается именно так – с горем пополам и ужин с одиночеством. – Договорив, она улыбнулась. – Прошу тебя, Мадлен не поддавайся мнению людей, ибо каждый норовит дать совет, как якобы следует жить эту жизнь, хотя сами толком ничего в ней не смыслят. Увы, для большинства масс жизнь лишь сплошная череда навязанных мнений.

С последними словами женщина откинулась на спинку стула. – Мне кажется, мы смотрим эту жизнь через замочную скважину. Да, да Мадлен! Вот представь, что перед тобой закрытая дверь. Нет стен, нет потолка, ни пола. Только белая деревянная дверь со свежим запахом ядовитой краски. Ты ещё не родилась, но тебе уже совсем скоро приспичит зачем-то и куда-то идти. Стоишь, выжидаешь и пока не решаешься повернуть эту позолоченную ручку в двери, ибо не знаешь, что находится там, по ту сторону порога.

От любопытства вертишься на месте, ковыряешь пальцем в носу и наконец-то заглядываешь в замочную скважину.

Смотреть на мир через замочную скважину всё равно, что видеть как мы копошимся полжизни, решаем что-то там, успевая порадоваться и между тем поплакать, а потом точно снег на голову, пора собирать пожитки, билет-то уже выдан на тот свет, причём выдан как свидетельство о рождении. Билет не сдашь, не продашь, не отмолишься. В общем, деваться некуда, идёшь умирать.

Умирать не страшно. Страшно не знать, кто же поставил эту злополучную дверь и для чего она здесь? Где это ЗДЕСЬ? Что же представляет собой весь этот замысел, в котором есть ты, я, он, она и все остальные вместе взятые со своим нажитым скарбом и назойливым опытом, что подобен занозе в истоптанной подошве?

Мадлен, – её голос стал задорным. – Неужели при таком раскладе мы лишены права на счастье?