Текст книги "Смерть поэта, или «Так исчезают заблужденья…»"

– Он-то не мог, а с ним, получается, могли сделать все что угодно, – задумчиво произнес Саша.

– Алеша, читай, пожалуйста, дальше, – попросила Лидия.

Алексей прочел документ под номером 7 «Письмо д’Аршиака к Пушкину».

Monsieur!

Ayant attaqué l'honneur du Baron Georges de Heckern, vous lui devez réparation. C'est à vous à produire votre témoin. Il ne peut être question de vous en fournir. Prêt de son côté à se rendre sur le terrain le Baron Georges de Heckern, vous presse de vous mettre en régie. Tout retard serait considéré par lui comme un refus de la satisfaction qui lui est due et en ébruitant cette affaire l'empêcher de se terminer.

L'entrevue entre les témoins, indispensables avant la rencontre, deviendrait, si vous l a refusiez, une des conditions du baron Georges de Heckern; vous m'avez dit hier et écrit aujourd'hui que vous les acceptiez toutes.

Recevez Monsieur, l'assurance considération de ma parfaite considération.

Vicomte d'Archiac.

St. Pétersbourg. 27 Janvier 1837.[56]56
  Милостивый государь!
  Оскорбив честь барона Жоржа Геккерна, вы обязаны дать ему удовлетворение. Это зависит только от вас. Здесь не может быть и речи, чтобы мы что-то приняли на себя. Со своей стороны барон Жорж Геккерн полностью готов к поединку и просит вас не медлить. Любая задержка будет воспринята им как отказ дать подобающее ему удовлетворение и попытка воспрепятствовать должному окончанию дела.
  Предварительная встреча секундантов, необходимая перед каждым поединком, станет, если вы будете продолжать отказываться, одним из условий барона Жоржа Геккерна, а вы мне вчера сказали и сегодня написали, что согласны на все его условия.
  Примите, милостивый государь, уверение в моем полном уважении.
  Виконт д’Аршиак.
  С.-Петербург. 27 января 1837 (франц.).


[Закрыть]

– К чему такая настойчивость в требовании переговоров между секундантами? Мне думается, что это не просто так, – сказал Саша.

– Ну, давайте предположим, что я – злоумышленник и решил убить кого-то под видом дуэли. В этом случае мне надо заранее знать, кто у этого человека будет секундантом, чтобы спланировать, как этого секунданта заставить молчать, – начал рассуждать Алексей.

– Подкупить или тоже убить, например, под видом ограбления? – продолжила Лидия.

– Скорее второе, чтобы наверняка, – ответил Алексей. – Но Пушкин своим несерьезным отношением к дуэли избавил своих убийц от необходимости лишать жизни еще кого-то, кроме него самого. Возможно, он таким образом, сам того не сознавая, спас человеческую жизнь. Это письмо маскирует тот факт, что у Пушкина не было своего секунданта. А тот человек, которого считают секундантом, Данзас, на самом деле может быть убийцей.

– Вот это поворот! – воскликнул Саша. – Давайте читать дальше, быть может, найдем другие подтверждения этой версии.

Документ номер 8 «Письмо д’Аршиака к князю Вяземскому» вызвал оживленное обсуждение.

Mon Prince!

Vous avez désiré de connaître avec exactitude détails de la triste affaire dont Monsieur Danzas et moi avons été témoins. Je vais vous l'exposer vous prie de la faire approuver et signer Monsieur Danzas.

C 'est à quatre heures et demi que nous sommes arrivés au lieu du rendez-vous. Le vent très violent qu'il faisait en ce moment nous força de chercher un abri dans un petit bois de sapins. La grande quantité de neige pouvant gêner les adversaires, il fallut leur creuser un sillon de vingt pas, aux deux bouts duquel ils furent placés. Les barrières marquées par des manteaux; un pistolet remis à chacun de ces messieurs. Le colonel Danzas donna le signal en levant son chapeau. M-r Pouchkin était à la barrière presqu'aussitôt; le baron Heckern avait fait quatre des cinq pas qui le séparaient de la sienne. Les deux adversaires s'apprêtèrent à tirer; après quelques instants un coup partit. Monsieur Pouchkin était blessé; il le dit lui-même, tomba sur le manteau qui faisait la barrière et resta immobile la face contre terre. Les témoins s'approchèrent; il se releva sur son séant et dit: „attendez!” L'arme, qu'il tenait à la main, se trouvant couverte de neige; il en prit une autre. J'aurais pu établir une réclamation, un signe du baron Georges de Heckern m'en empêcha. Monsieur Pouchkin la main gauche appuyée sur la terre visait d'une main ferme. Le coup partit. Immobile depuis qu'il avait tiré, le baron de Heckern était blessé et tomba de son côté. La blessure de monsieur Pouchkin était trop grave pour continuer – l'affaire était terminée. Retombé après avoir tiré, il eut immédiatement deux demi-évanouissements, quelques instants de trouble dans les idées, il reprit tout-à-fait sa connaissance et ne la perdit plus. Placé sur un traîneau, fortement secoué pendant un trajet de plus d'une demi verste sur un chemin fort mauvais, il souffrait sans se plaindre. Le baron de Heckern avait pu, soutenu par moi, regagner son traîneau, où il avait attendu que le transport de son adversaire fut effectué et que je puisse l'accompagner à Pétersbourg. Pendant taute cette affaire, le calme, le sang froid, la dignité de deux parties ont été parfaits.

Agréez mon Prince, l'assurance de ma haute considération.

Vicomte d'Archiac.

Pétersbourg. 1 Février 1837.[57]57
  Князь!
  Вы хотели знать подробности печального дела, свидетелями которому были я и господин Данзас. Я сообщу их вам с тем, чтобы вы передали это письмо г. Данзасу для прочтения и удостоверения подписью.
  Была половина пятого, когда мы прибыли на место. Сильный ветер заставил нас искать укрытие в небольшой еловой роще. Так как глубокий снег мешал противникам, пришлось расчистить борозду протяженностью в двадцать шагов, по обеим краям которой они были поставлены. Барьеры обозначили с помощью шинелей; каждый из противников взял по пистолету. Полковник Данзас подал сигнал, подняв шляпу. Г-н Пушкин оказался у своего барьера почти сразу; а барон Геккерн сделал к нему четыре или пять шагов. Оба противника начали прицеливаться, через несколько мгновений раздался выстрел. Г-н Пушкин был ранен; сказав об этом, он упал лицом вниз на шинель, изображавшую барьер, и лежал неподвижно. Когда подошли секунданты, он приподнялся и сказал: «Подождите!» Пистолет, который он держал в руке, был весь в снегу, и он взял другой. Я хотел воспрепятствовать этому, но барон Жорж де Геккерн знаком остановил меня. Господин Пушкин, положив левую руку на землю, уверенно прицелился. Раздался выстрел. После этого барон де Геккерн упал раненый. Рана господина Пушкина была слишком серьезной для того, чтобы продолжать поединок, и он закончился. После выстрела он дважды терял сознание, но после некоторого времени забытья он пришел в себя и уже более не лишался чувств. Его положили в сани, и при езде по очень плохой дороге на протяжении полуверсты он страдал, но не жаловался. Барон Геккерн, поддерживаемый мной, смог вернуться в свои сани, где он ждал, когда его противник будет увезен и я смогу сопровождать его в Петербург. На протяжении всего действия обе стороны вели себя спокойно, хладнокровно и с достоинством.
  Примите, князь, уверения в моем глубоком уважении.
  Виконт д’Аршиак.
  Петербург. 1 февраля 1837 г. (франц.).


[Закрыть]

– А кто такой этот Вяземский и почему письмо с рассказом о ходе так называемой дуэли адресовано именно ему? – задался вопросом Алексей.

– Он тоже как бы поэт, но лично мне его произведения не нравятся, они мне кажутся злыми, – ответила Лидия. – Тетя Лиза говорила, что на балу у Синявских пересказывали свидетельства Жуковского и Вяземского о смерти Пушкина. Думаю, можно с уверенностью утверждать, что эти двое действуют в сговоре. А это письмо, полагаю, призвано между прочим показать, будто Вяземский – друг и наперсник Пушкина, знающий подробности его смерти от непосредственного свидетеля дуэли.

– Очень несуразно все здесь описано, – заметил Саша. – Как я понял, изначально место было выбрано не в лесу, а где-то еще. Но в лесу, где снегу по колено и надо площадку вытаптывать, они спрятались от ветра. По мне так уж лучше на ветру стоять, чем по сугробам лазить, особенно перед стрельбой. И еще. Раненый человек crie, а не dit[58]58
  Crie, а не dit – кричит, а не говорит (искаж. франц.).


[Закрыть], как здесь сказано. Если ушибешься или порежешься, и то вскрикиваешь, а Пушкин, получив ранение в живот, спокойно сообщил об этом всем окружающим.

– Так здесь же все ложь, злонамеренный и плохо сработанный вымысел от начала до конца, – возмущенно сказала Лидия.

– Что плохо сработанный, это точно, – присоединился Алексей. – Обратите внимание, что д’Аршиак здесь пишет, как раненый Пушкин страдал, лежа в санях при езде по плохой дороге.

– У нас зимой для саней дороги хорошие, снег все сравнивает, – сказала Лидия.

– Я не о том. На деле этот д’Аршиак не мог видеть Пушкина во время езды, потому что должен был находиться в других санях.

– Вот это наблюдательность! Снимаю шляпу, – изумился Саша.

– Да ладно тебе! Хотя, постойте, тут вот еще что написано: «…il avait attendu que le transport de son adversaire fut effectué et que je puisse l'accompagner à Pétersbourg»[59]59
  …он ждал, когда его противник будет увезен и я смогу сопровождать его в Петербург (франц.).


[Закрыть]. Непонятно, почему д’Аршиак не мог сопровождать Дантеса в Петербург, пока Пушкина не отвезли куда-то за полверсты…

– Наверное, потому, что никакого д’Аршиака не существовало, – предположил Саша. – Его придумали плохие сочинители, но не просчитали до конца, где и когда он должен находиться и что делать. Поэтому и вышло криво.

– Мне думается, что это все получилось не просто так, а в результате своеобразного смешения правды и вымысла, и эту правду надо постараться каким-то образом отсюда извлечь, – сказала Лидия.

Саша скептически покачал головой.

– Наверное, такое возможно, но только пока совершенно непонятно, как это сделать, – сказал он.

– Давайте дочитаем, тут немного осталось, – предложил Алексей.

Документ номер 9 «Письмо К. К. Данзаса к князю П. А. Вяземскому» вызвал у Лидии бурю негодования.

Милостивый Государь, князь ПЕТР АНДРЕЕВИЧ.

Письмо к вам от г. д'Аршиака о несчастном происшествии, которому я был свидетелем, я читал. Г. д'Аршиак просит вас предложить мне засвидетельствовать показания его о сем предмете. Истина требует, чтобы я не пропустил без замечания некоторые неверности в его рассказе. Г. д'Аршиак, объяснив, что первый выстрел был со стороны г. Геккерна (Дантеса) и что A. С. Пушкин упал раненый, продолжает: «Les témoins s'approchèrent; il se releva sur son séant et dit: “attendez!” L'arme, qu'il tenait à la main, se trouvant couverte de neige; il en prit une autre. J'aurais pu établir une réclamation, un signe du baron Georges de Heckern m'en empêch». Слова A. C. Пушкина, когда он поднялся, опершись левой рукой, были следующие: «Attendez! je me sens assez de force pour tirer mon coup»[60]60
  Когда подошли секунданты, он приподнялся и сказал: «Подождите!» Пистолет, который он держал в руке, был весь в снегу, и он взял другой. Я хотел воспрепятствовать этому, но барон Жорж де Геккерн знаком остановил меня. (франц.) Слова А. С. Пушкина, когда он поднялся, опершись левой рукой, били следующие: «Подождите! У меня достаточно сил, чтобы выстрелить». (франц.)


[Закрыть]. Тогда действительно я подал ему пистолет, в обмен того, который был y него в руке и ствол которого набился снегом при падении раненого. Но я не могу оставить без возражения замечание г. д'Аршиака, будто бы он имел право оспаривать обмен пистолета и был удержан в том знаком Геккерна (Дантеса). Обмен пистолета не мог подать повода во время поединка ни к какому спору. По условию каждый из противников имел право выстрелить; пистолеты были с пистонами, следовательно, осечки быть не могло; снег, набившийся в дуло пистолета Александра Сергеевича, усилил бы только удар выстрела, a не отвратил бы его. Никакого знака ни со стороны г. д'Аршиака, ни со стороны г. Геккерна (Дантеса) дано не было. Что до меня касается, то я почитаю оскорблением для памяти Пушкина предположение, будто он стрелял в противника с преимуществами, на которые не имел права. Еще раз повторяю, что никакого сомнения против правильности обмена пистолета сказано не было. Если бы оно могло возродиться, то г. д'Аршиак обязан был объявить возражение и не останавливаться знаком, будто бы от г. Геккерна (Дантеса) поданным. К тому же сей последний не иначе мог бы узнать намерение г. д'Аршиака, как тогда, когда бы оно было выражено словами; но он их не произносил. Я отдаю полную справедливость бодрости духа, показанной во время поединка г. Геккерном (Дантесом); но решительно отвергаю, чтобы он произвольно подвергся опасности, которую мог бы от себя отстранить. Не от него зависело уклониться от удара своего противника после того, как он свой нанес. Ради истины рассказа прибавлю также замечание на это выражение: «Геккерн (Дантес), неподвижный до тех пор, – упал». Противники шли друг на друга грудью. Когда Пушкин упал, тогда г. Геккерн (Дантес) сделал движение, чтобы подойти к нему; после же слов Пушкина, что он хотел стрелять, он возвратился на свое место, стал боком и прикрыл грудь свою правою рукою. По всем другим обстоятельствам я свидетельствую справедливость показаний г. д'Аршиака.

С совершенным и проч. К. Данзас. Февраля 6-го дня 1837 года.

– Какая гадость! – Лидия была крайне возмущена. – Этот, с позволения сказать, старый друг в своем письме мелочно обсуждает подробности замены пистолета, когда речь идет о поединке со смертельным исходом, а не об игре, правила которой можно трактовать по-разному. Конечно, письмо мог сочинить не сам Данзас, а тот же Жуковский, но суть от этого не меняется. Я думаю, Алеша прав: скорее всего, Данзас и есть убийца. Кстати, он подполковник, значит, у него могут быть охотничьи угодья и егеря. Быть может, именно Данзас устроил провокацию и вызвал Пушкина на дуэль. А Пушкин, скорее всего, писал письмо, в котором отказывался от переговоров секундантов, некоему человеку, который представлялся секундантом Данзаса.

Лидия вздохнула и потерла руками виски.

– Знаете, мне сейчас кажется, что это все какой-то тяжелый сон, – сказала она. – Мне трудно поверить, что такое может быть на самом деле. Судя по этим письмам, Жуковский и этот Данзас просто мерзавцы, они настолько отвратительны, как будто и не люди вовсе…

– Маменька, вы слишком сильно переживаете. Впечатлительным дамам, наверное, не следует читать об убийствах.

– Опять ты, Саша, за свое… Я не собираюсь падать в обморок, у моих резких слов не будет тяжелых последствий ни для меня, ни для кого-то еще. Но промолчать я не могу, надо называть вещи своими именами.

– Так и не надо молчать, – поддержал сестру Алексей. – Лида, ты по-женски сердцем чувствуешь то, что не сразу можно понять с помощью умозаключений, и у тебя отличная память. Ты, Саша, мыслишь быстро и оригинально, а у меня есть некоторый опыт общения и работы с людьми и документами. Думаю, мы все вместе сможем окончательно разобраться, что же на самом деле случилось с Пушкиным.

– Я тоже на это надеюсь. Простите мне мою горячность, пожалуйста, я постараюсь быть сдержаннее, – сказала Лидия.

Саша с нежностью посмотрел на мать.

– Послушайте, а я вот на что еще обратил внимание, – продолжил Алексей. – Это письмо, скорее всего, написано не Данзасом, но от имени Данзаса. Он офицер и по роду своих занятий должен разбираться в оружии и стрельбе. Однако он якобы пишет, что снег, попавший в дуло пистолета Пушкина, не мог помешать выстрелу, но мог увеличить убойную силу. А это, полагаю, полная ерунда: если бы это было так на самом деле, то в нашей армии взяли бы за практику набивать стволы ружей снегом или чем-то подобным.

– А ты не допускаешь, что офицер может быть дураком, любящим поумничать? – спросил Саша.

– Допускаю. Но тут еще есть свидетельство, что это письмо написали за Данзаса. Здесь единственный раз во всей переписке Пушкин назван Александром Сергеевичем, а люди, которые вместе учились, никогда друг к другу по имени и отчеству не обращаются. Давайте дочитаем последнее письмо в этой папке.

Алексей прочел документ номер 10 «Письмо графа Бенкендорфа к графу Строганову[61]61
  Строганов Григорий Александрович (1770–1857) – российский дипломат, двоюродный дядя жены А. С. Пушкина.


[Закрыть]».

Monsieur le Comte!

Je me suis empressé de faire à sa Majesté la demande de Madame Pouchkin pour que Danzas puisse accompagner le corps à sa dernière demeure. L'Empereur vient de me répondre, qu'il avait fait tout ce qu'il dépendait de lui, en permettant que M-r Danzas, qui est sans jugement resté jusqu'à la cérémonie d'aujard'hui auprès du corps de son ami; qu'un plus long délai serait contraire aux lois; mais il a ajouté que M-r Tourgeneff ancien ami du défunt, n'ayant pas d'occupation pour le moment pourrait rendre ce dernier service à M-r Pouchkin, et qu'il le chargeait du transport du corps.

En me hâtant de vous transmettre cette décision suprême, je suis. Benkendorff.[62]62
  Господин граф!
  Я немедленно доложил Его Величеству просьбу г-жи Пушкиной разрешить Данзасу проводить тело к месту его последнего упокоения. Император только что ответил мне, что он сделал все от него зависящее, разрешив подсудимому Данзасу остаться до сегодняшней погребальной церемонии подле тела своего друга. Дальнейшее снисхождение противозаконно и потому невозможно. Но он также добавил, что г-н Тургенев, бывший друг покойного, в настоящее время ничем не занят, и он уже поручил ему сопроводить тело.
  Спеша передать вам это Высочайшее решение, имею честь быть и пр. Бенкендорф.


[Закрыть]

Когда Алексей закончил читать, Саша даже присвистнул от удивления:

– Интересно, кто такой этот Тургенев[63]63
  Тургенев Александр Иванович (1784–1845) – русский историк, чиновник, близкий друг В. А. Жуковского.


[Закрыть]. Похоже, он очень важный человек, если сам государь-император знает, когда и чем он занят, и, исходя из этого, дает ему поручения.

– Ну да, хватит, мол, прохлаждаться, бери тело и вези. Обратите внимание: в этом письме ни разу прямо не сказано, кого именно хоронят, – сказал Алексей.

– Нет, надо же так беззастенчиво лгать! – снова возмутилась Лидия. – Вдова якобы просит царя, чтобы человеку, который присутствовал при убийстве ее мужа, разрешили сопровождать тело к месту погребения. Да на ее месте нормальная женщина этому Данзасу глаза бы выцарапала!

Она изобразила характерный жест. Саша с Алексеем усмехнулись.

– Наверное, это письмо сочинили, чтобы представить Данзаса другом семьи Пушкина. Тогда никто не подумает, что он может быть убийцей, – сказал Саша.

В этот момент в дверях гостиной появился Аркадий в халате и со свечой в руке. Под мышкой он держал документ, который ему ранее принесла Лидия.

– Простите мне мой внешний вид, – извинился он. – Раз вы еще не спите, решил зайти и рассказать вам, что я думаю по поводу этого письма.

– Очень мило с твоей стороны, спасибо, – сказала Лидия.

Аркадий поставил свечу на стол, отдал письмо Алексею и сел на диван рядом с Сашей.

– Папенька, – спросил Саша, – я прав, что с помощью пиявок раненых не лечат?

– Можно сказать, что да, – отвечал Аркадий. – Правда, я знаю одного доктора, который советует ставить пиявки на края ран, чтобы процесс заживления шел быстрее и не оставалось рубцов. Но это можно делать только тогда, когда рана уже затягивается и жизни больного ничего не угрожает. Если же человек потерял много крови и испытывает сильную боль, то постановка пиявок не принесет никакой пользы, а только увеличит кровопотерю и усилит страдания. Но пиявки на рану – ничто по сравнению с другой совершено чудовищной глупостью, описанной в этом письме. Только прежде я хочу спросить, есть ли здесь те, кто теряет сознание при обсуждении натуралистических медицинских подробностей?

– Ежели что, то нюхательные соли на тумбочке в спальне, – предупредила Лидия.

– Отлично! – улыбнулся Аркадий, – Раз так, то слушайте. Пища, которую употребляет человек, обрабатывается, переваривается в замкнутой системе органов, и с момента поедания до момента эээ… удаления она ни с чем другим не соприкасается. Если же в результате ранения целостность пищеварительного тракта нарушается, то его содержимое растекается внутри тела, и это приводит к заражению других органов. Человек при этом испытывает сильнейшую боль и через короткое время умирает. Поэтому, если врач хочет попытаться спасти раненного в живот, он не будет позволять ему есть или пить, чтобы не провоцировать истечение. Но в этом письме написано, что такому раненому вопреки и всем медицинским практикам, и здравому смыслу не только регулярно давали питье, но еще и промывательное поставили. Если у человека открытая рана, то сам процесс постановки будет для него мучительным, а в результате этой процедуры у него по животу разольется вода, смешанная с содержимым кишечника. Не знаю, чем мог руководствоваться врач, сделавший такое назначение. На мой взгляд, ему не лечить людей надо, а в пыточной работать. Но там написано, что это сделал некто Арендт[64]64
  Арендт Николай Федорович (1786–1859) – известный российский врач, хирург. Был начальником одного из военных госпиталей Санкт-Петербурга и главным доктором заведений санкт-петербургского приказа общественного призрения.


[Закрыть], а он сейчас известный в Петербурге чиновник от медицины.

– Но, возможно, этот Арендт сейчас живет себе спокойно и знать не знает, какие назначения он делал умирающему Пушкину, – предположил Саша.

– Может быть, – ответил Аркадий. – Описанные в этом письме клиническая картина и действия врачей не имеют ничего общего с реальностью. Тяжело раненные обычно либо пребывают без сознания, либо так сосредоточены на своих болевых ощущениях, что не замечают ничего и никого вокруг. А здесь человек с пулей в животе вел себя так, как будто у него просто насморк или легкая мигрень и при этом организовал у себя в кабинете прием по поводу своей будущей кончины. Умирающие часто бредят, зовут маменьку или женщину любимую, а этот изъяснялся очень внятно и почему-то требовал к себе каких-то посторонних.

– Папенька, скажите, а вообще можно ли спасти раненного в живот?

– Можно, но далеко не всегда. Для этого важно как можно быстрее доставить человека на операционный стол. Дать опия, чтобы во время операции он не скончался от боли. Нужно сделать чревосечение, извлечь пулю. Далее следует проверить целостность кишечника, и если повреждения незначительные, то устранить их. При обширном повреждении, скорее всего, спасти человека не получится. Внутренности следует промыть и прочистить, наложить швы на рану, оставив дренажное отверстие с трубкой, а потом молиться, чтобы не развилось заражения. Я хоть и в военном госпитале работаю, но оперировать больных с пулевыми ранениями мне приходится редко. Правда, мне удалось вылечить одного поручика, раненного в живот во время беспорядков на Сенатской. Ему повезло, он крепкого телосложения, пуля пробила мышцы, но внутренние органы не повредила

– Ты спас мятежника? – спросила Лидия.

– Нет, он из императорской гвардии. По верным законной власти войскам тогда велась стрельба из толпы и из-за укрытий, и генерал Милорадович[65]65
  Милорадович Михаил Андреевич (1771–1825) – русский генерал от инфантерии, один из предводителей русской армии во время Отечественной войны 1812 года, Санкт-Петербургский военный генерал-губернатор. Был убит на Сенатской площади во время мятежа 14 (25) декабря 1825 года.


[Закрыть] стал в тот день не единственной жертвой. Но и солдат, которые выступили на стороне мятежников, мы тоже оперировали. А с тем поручиком мы подружились, иногда переписываемся, он уже до полковника дослужился. Но вот другой пациент, попавший ко мне с таким же ранением, к сожалению, умер. Там был несчастный случай на охоте, один отставной офицер получил в живот заряд дроби. Его в госпиталь доставили достаточно поздно, дробинок было много, в общем, заражения избежать не удалось…

Аркадий вздохнул, словно заново переживая свою врачебную неудачу.

– Аркадий, скажи, пожалуйста, а других врачей, кроме Арендта, которые названы в письме Жуковского, ты знаешь? – спросил Алексей.

– Спасский[66]66
  Спасский Иван Тимофеевич (1795–1861) – известный во второй четверти XIX века доктор медицины, профессор Петербургской медико-хирургической академии.


[Закрыть] учился вместе со мной, но двумя годами позднее. Он все время первым стремился быть, лучшим, потому я его и запомнил. Сейчас его фамилия в газетах мелькает, он вроде в академии преподает и еще какие-то чиновничьи функции выполняет. Остальных вообще не знаю, даже имен не слышал.

– А вы, папенька, хотели, когда учились, быть первым? – поинтересовался Саша.

– Я хотел лечить людей, – ответил Аркадий.

– Значит, Арендт и Спасский в настоящее время не просто практикующие врачи, а в большей степени чиновники от медицины, – рассуждал Алексей. – Интересно, по какому же принципу Жуковский выбирал фамилии докторов для своего письма?

– Я тоже об этом думаю, – отозвался Саша. – Наверное, если папенька почти никого из них не знает, а Жуковский знает, то можно предположить, что были выбраны врачи, которые бывают в обществе.

– Саша, верная мысль! Тогда получается, что Жуковский в силу своей медицинской безграмотности написал глупость про лечение раненого Пушкина, а чтобы эту глупость никто таковой не считал, он представил это так, как будто Пушкина пользовали несколько врачей, известных в петербургских салонах. Все сходится! – подытожил Алексей.

– А я бы на месте тех врачей надавал бы Жуковскому по щекам за то, что он выставил их не врачами, а мучителями, – резко сказал Саша.

– Не думаю, что они так сделают, – вмешалась в разговор Лидия. – Напротив, они еще благодарить Жуковского будут. Ведь о том, что лечение было, мягко говоря, неподобающим, почти никому не известно, а факт, что сам Пушкин к этим врачам обращался, очень способствует их популярности. Аркадий, ты прости, что я плохо говорю про твоих коллег, но мне кажется, что имена чистых людей в грязных историях не используют.

– Лида, да мне ли не знать, что не все врачи на самом деле являются врачами, – ответил Аркадий.

– Как и не все писатели на самом деле писатели, – в тон ему отозвался Саша.

Лидия горько вздохнула.

– Дорогие мои, мне пора, уже совсем поздно, – сказал Алексей.

– А может, останешься? – предложила Лидия. – Мы тебе в библиотеке постелем, а то в комнате для гостей не топлено.

– Нет, спасибо, я пойду домой, завтра на службу надо. Только я предлагаю все эти бумаги, прежде чем отдать тете Лизе, переписать для себя. Возможно, что-то важное мы сейчас могли упустить, а потом найдем.

– Отличная идея! – поддержал Саша.

– Давайте я как действующий чиновник возьму себе все письма, а вы поделите между собой творение Жуковского. До воскресенья, надеюсь, все перепишу и занесу вам.

Когда Алексей ушел домой, а Саша, пожелав родителям доброй ночи, отправился к себе в комнату, Аркадий подошел к Лидии, взял ее за руку и заглянул в глаза.

– Спасибо тебе, – сказал он.

Лидия непонимающе улыбнулась:

– За что? Это тебе спасибо, ты так хорошо умеешь объяснять сложные вещи.

– За сына спасибо. У него живой и гибкий ум и чистое сердце. Я очень этому рад и понимаю, что во многом это твоя заслуга, ведь я постоянно занят, почти его не вижу. Хотя, что я говорю? Спасибо тебе просто за то, что ты есть и ты со мной.