Текст книги "Иоанн Безземельный, Эдуард Третий и Ричард Второй глазами Шекспира"

Дворец короля Иоанна

Входят король Иоанн в короне, Пембрук, Солсбери и другие лорды. Король садится на трон.

А с чего это Иоанн вдруг корону нацепил? А с того, что затеял повторную коронацию. Дело в том, что коронация подразумевает принесение баронами вассальной клятвы (или вассальной присяги), дескать, буду служить тебе, король, верой и правдой и выполнять все твои указания. Поскольку принц Артур действительно имел более веские основания претендовать на трон, после первой коронации многие бароны как-то заколебались в своей любви и преданности монарху. Надо бы королю усилить свои позиции, пусть еще раз присягнут. Артур-то уже не помеха, приказ умертвить принца отдан, стало быть, и исполнение не за горами. Вассалы сейчас принесут клятву, а спустя короткое время им объявят, что принц-претендент скоропостижно скончался, и никаких поводов для недовольства больше не будет. Что ж, план неплох. Только остается неясной одна деталь: вроде король в разговоре велел Хьюберту де Бургу убить принца, а потом речь идет о письменном приказе выжечь глаза. Про «убить» ни слова не говорится. Если же считать, что насчет «убить» договоренность остается устной и тайной, то для чего вообще нужен приказ ослепить? Претендент все равно остается жив и продолжает быть угрозой. В общем, не очень понятно.

Король Иоанн в исполнении актера Роберта Мантелла. Фотография начала XX века.

Итак, Иоанн входит в тронный зал и обращается к баронам:

– Я снова прохожу церемонию коронации. Надеюсь, вы все рады меня видеть.

Ну, может большинство и рады, но есть и сомневающиеся. Например, уже знакомые нам Пембрук и Солсбери. Впрочем, если с Уильямом Длинным Мечом (Солсбери) мы худо-бедно познакомились, когда он приходил к Констанции и рассказывал о том, что Иоанн и Филипп ее кинули, то с Уильямом Маршалом, графом Пембруком, мы практически не сталкивались. Он стоял на сцене в самом начале первого акта (молча), пока Иоанн разговаривал с французским послом Шатильоном, а потом Иоанн велел Пембруку проводить высокого гостя. Так что до настоящего момента Уильяму Маршалу, «самому блистательному рыцарю эпохи», не досталось пока что ни одной реплики.

Так вот, Пембрук и Солсбери открыто выражают королю свое недоумение и недовольство процедурой повторной коронации.

– Для проведения церемонии не было никаких оснований, кроме вашего собственного желания, – говорит Пембрук. – В стране спокойно, мятежей нет, никто не подвергает сомнению ваше королевское достоинство.

– Это все пустое излишество, – подхватывает Солсбери. – Только пыль в глаза пускать. Деньги на ветер.

– Мы, конечно, вашей воле не перечим, ваше величество, но все это напоминает старый анекдот, который уже сто раз рассказывали и который невыносимо скучно слушать, – продолжает Пембрук.

У Солсбери находится еще один весомый аргумент:

– Когда все идет привычным, давно установленным порядком, то народ спокоен. Но если вдруг ни с того ни с сего этот порядок изменить, возникает масса ненужных вопросов: «А что это вдруг? А что случилось? А с чего бы это? Может, грядут существенные перемены, а мы чего-то не знаем?»

Что ж, политология и социальная психология – науки древние, и не надо думать, что если их начали преподавать в вузах только в прошлом веке, то соответствующие отрасли знания лишь в прошлом веке и родились. В Средние века люди не глупее нас были. И ситуации с «повторной коронацией» – придумка не сегодняшнего дня.

Пембрук, в свою очередь, коротко и емко высказывается на тему «лучшее – враг хорошего»:

– Когда умелый ремесленник пытается создать шедевр, у него все равно ничего не получается, потому что превзойти самого себя невозможно, выше головы не прыгнешь, а тот талант, который есть, губится этой тщетной попыткой. Небольшую прореху не всякий увидит, а если наложить на нее заплату – она сразу всем бросится в глаза и привлечет внимание.

– Вот почему мы считали ненужным проводить повторную коронацию, – заканчивает объяснение граф Солсбери. – Но вы не последовали нашему совету, ваше величество. Что ж, так тому и быть, ваше слово – закон, наше дело – подчиняться.

Иоанн не снисходит до аргументированного ответа.

– Я уже ранее говорил вам, почему мне нужна эта коронация. Но есть и другие причины, намного более веские, я о них потом скажу. Скажите-ка, какие улучшения в жизни страны видятся вам первоочередными и необходимыми? Я готов вас выслушать и исполнить все, что вы посоветуете.

Слово берет Пембрук:

– Тогда я возьму на себя смелость высказать от имени присутствующих наше общее желание: нужно немедленно освободить принца Артура из тюрьмы. Это необходимо для нашей общей пользы. Люди ропщут, они не понимают, зачем держать в заключении принца, если ваша власть совершенно законна и не подлежит никакому сомнению? Если вы правите страной легитимно, то почему ребенок находится в тюрьме вместо того, чтобы учиться и предаваться радостям детства? Чтобы враги престола не могли воспользоваться волнением и страхами народа, мы очень просим вас дать принцу свободу. Нам не нужно ничего лично для нас, а свобода Артура послужит всеобщему благу и вашему благу, государь.

С точки зрения политики – все идеально верно, а вот с точки зрения аргументов – не так чтобы очень. Артур – ребенок? Ему в момент пленения 15 лет, он возглавлял войска. И всему, чему надо, его давно уже обучили, образование закончено, ибо начиналось года в три и велось очень интенсивно (так было принято в дворянских и тем более в королевских семьях). Какие могут быть «потребные детству развлечения» в таком возрасте? Детство давно позади, в 15 лет иные короли уже на троне восседали. Кстати вспомним, что до Жан-Жака Руссо даже понятия такого не было: детство как золотой период беззаботной и легкой жизни. Были некие дети, маленькие и несознательные, которых нужно было как можно быстрее всему обучить и сделать взрослыми и самостоятельными, чтобы помогали, а не требовали внимания и заботы.

Но короля Иоанна пассажи про сочувствие к маленькому ребенку нимало не смущают, и он благосклонно говорит:

– Вы правы, я так и сделаю. Поручаю вам воспитание принца.

Ага, полководца, герцога Бретонского и графа Ричмонда еще и воспитывать надо, оказывается.

Входит Хьюберт.

– Что скажешь, Хьюберт? – спрашивает его король.

Авторской ремарки больше никакой нет, но, судя по происходящему на сцене, Хьюберт подходит к королю и что-то потихоньку ему докладывает, а Пембрук и Солсбери, наблюдая эту картину, обмениваются мнениями.

– Это тот самый тип, которому поручили убить принца, – тихонько говорит Пембрук. – Он получил письменный приказ и показывал его одному моему другу, а друг мне пересказал. Вид у него мрачный, угрюмый, небось уже выполнил заказ и пришел отчитаться.

И снова «письменный приказ об убийстве». Да что ж такое-то! Всего лишь в предыдущей сцене этот самый приказ был о том, чтобы выжечь глаза.

– А король то бледнеет, то краснеет. Похоже, у него в душе как будто зреет нарыв, – замечает Солсбери, поглядывая на Иоанна.

– Как созреет – так брызнет гноем во все стороны, а в результате пацан погибнет, – качает головой Пембрук.

Иоанн выслушал сообщение Хьюберта и громко объявляет:

– К сожалению, я не смогу выполнить свое обещание и удовлетворить вашу просьбу по независящим от меня обстоятельствам. Дело в том, что принц Артур внезапно скончался.

– Видимо, болел чем-то неизлечимым, – скептически комментирует Солсбери.

А Пембрук даже и не думает скрывать, что не поверил в официальную версию:

– Ага, он еще сам не чувствовал, что заболел, а мы уже все слышали, что смерть его близка и он умирает. Ничего, виновные рано или поздно за все ответят, – с дерзким вызовом бросает он.

Иоанн то ли не понимает, что ему буквально в лицо швыряют обвинение, то ли понимает, но строит из себя невинную овцу:

– Что вы на меня так смотрите? Я, что ли, виноват, что принц смертельно заболел? Я не Господь Бог, людскими жизнями не распоряжаюсь.

– Что-то тут нечисто, – говорит Солсбери. – И очень некрасиво, что великий король унизился до таких постыдных вещей. Ну что ж, желаю успеха. Прощайте!

– Стой, Солсбери, я с тобой, – подхватывает Пембрук. – Пойдем вместе на могилу мальчика. «Была его наследьем вся страна – три фута получил он». Какая подлость! Но этого нельзя больше терпеть. Мы скоро со всем разберемся и восстановим справедливость.

Лорды уходят.

Следующие слова Иоанна лишены каких-либо ремарок, но исходя из логики событий, они произносятся «в сторону», как бы про себя. Потому что немыслимо даже представить, что король мог вслух сказать кому-то:

 
– Они горят негодованьем. Каюсь!
Непрочно то, что строишь на крови!
Чужая смерть для жизни не спасенье.
 

Гениальные слова! Годятся в качестве эпиграфа практически к любой книге по истории. Даже не хочется пересказывать их в прозе, лучше все равно не сформулировать.

Входит гонец.

– А ты чего такой мрачный? – спрашивает его Иоанн. – Рассказывай, как дела во Франции?

Гонец сообщает дурную весть: огромная французская армия движется на Англию.

Иоанн ошарашен.

– Ну, а что наши лазутчики-то? Валялись пьяные и всё проспали, что ли? А моя мать? Она не в курсе, что Франция собрала огромную армию? Почему вовремя не сообщила?

Элеонора, как мы понимаем, находится в это время во Франции. Она действительно любила родную землю больше, чем Англию, и при любой возможности оставалась там подолгу, особенно в Аквитании.

– Государь, – скорбно произносит гонец, – ваша мать скончалась первого апреля. И говорят, что за три дня до этого умерла Констанция Бретонская, лишившись разума. Но вот тут я точно не скажу, возможно, это только слухи и пустая болтовня.

Уфф! Наконец-то хоть одна точная дата, к которой можно привязать действие! Алиенора Аквитанская действительно скончалась 1 апреля 1204 года во Франции, в Фонтевро. А вот Констанция, как мы уже знаем, умерла не за три дня, а за два с половиной года до этого. Но что такое два с половиной года в перспективе столетий?! Те же три дня. Будем снисходительны к автору. Только заметим себе, что если принцу Артуру в момент пленения в 1202 году было 15 лет, то к моменту смерти бабушки уже стало побольше. И разговоры про детские игры и жалость к ребенку выглядят еще более странными.

– Мама умерла! – восклицает Иоанн. – И во Франции наши дела плохи! Кто возглавляет их армию?

– Дофин, – отвечает гонец.

– Я с ума сойду от таких известий…

Входят Бастард и Питер из Помфрета.

Иоанн переключает все внимание на Бастарда.

– Ну, рассказывай, как народ отнесся к твоим действиям по сбору средств? Только имей в виду: у меня уже мозги плавятся от плохих новостей.

– Ну, извиняйте, барин, – разводит руками Бастард. – Если будете избегать плохих новостей, они все равно вас достанут и неслышно выпрыгнут из-за угла.

 
Когда о худшем слышать не хотите, —
Оно на вас обрушится неслышно.
 

– Ладно, прости, племянник. Просто столько всего навалилось… Но ничего, я уже в норме и готов выслушать что угодно и от кого угодно.

Бастард приступает к докладу о проделанной работе:

– Я у попов таких дел наворотил! В общем, сами оцените, когда подсчитаете, сколько денег я вам собрал. Но путешествуя по стране, я обратил внимание, что народ страшно возбужден. Повсюду какие-то дикие бредни и слухи, все чего-то боятся, а чего – сами не знают. Вот, я вам привел пророка, нашел его в Помфрете; там за ним люди толпами по улицам таскались, а он им вещал, что, мол, вы, государь, в праздник Вознесения еще до полудня потеряете корону.

– И зачем ты все это болтал, бездельник? – строго вопрошает Иоанн, обращаясь к Питеру-пророку.

– Я предвидел, что все именно так и будет, – сдержанно отвечает тот.

– Так, Хьюберт, давай этого умника в тюрьму, пусть посидит там, а в праздник Вознесения как раз его и повесить. Отдай его под стражу – и бегом назад, ты мне будешь нужен здесь.

Хьюберт уходит с Питером.

Питер из Помфрета – реальное историческое лицо. Он действительно предсказывал, что король Иоанн перестанет быть королем «в будущий праздник Вознесения». Правда, происходило это в 1213 году, а вовсе не в 1204, когда скончалась мать Иоанна, Алиенора Аквитанская (так написано у Холиншеда[8]8
  Рафаэль Холиншед – прославленный английский хронист, священник, составитель «Хроник» Холиншеда, к которым обращаются все исследователи событий английской истории.


[Закрыть], а Шекспир, создавая свои исторические пьесы-хроники, опирался именно на его труды. Насколько Холиншед был точен – не мне судить). Правда и то, что король предал неосмотрительного пророка мучительной казни, причем не одного, а вместе с сыном, который вообще был ни при чем.

Внимание короля вновь обращается к Бастарду.

– Ну что, милый племянник, слыхал, кто пожаловал к нам в гости?

– Так все знают, что французы. Я по дороге встретил Бигота и Солсбери – они злые, глаза сверкают. А с ними вместе и другие бароны. Идут искать могилу Артура. Говорят, якобы сегодня ночью его убили по вашему приказу.

Стоп. В какой момент Уильям Маршал, граф Пембрук, превратился в Роджера Биго (эта фамилия иногда пишется «Бигот» или «Бигод»), 2-го графа Норфолка? Вроде из королевского дворца Солсбери в гневе уходил вместе с Пембруком, а теперь он, выходит, тусуется с неким Биго? Вообще-то все вполне могло быть и так. Мы же помним, что отцом Уильяма Длинного Меча, графа Солсбери, был король Генрих Второй, а матерью – юная графиня Ида де Тосни. Так вот, после рождения внебрачного ребенка эту Иду выпихнули замуж за Роджера Биго. Супруги прожили достаточно счастливую (по понятиям тех времен) жизнь. Уильям воспитывался и жил вдали от матери, впервые познакомился с ней уже подростком, но с мужем матери отношения у него вполне могли сложиться. Так что явной неправды в этом моменте не усматривается. Кроме того, у нас в запасе есть и Хьюго Биго (Бигот), старший сын Роджера и Иды, единоутробный брат Длинного Меча. Он всего на шесть лет младше Солсбери, к моменту событий уже стал взрослым молодым мужчиной и, как известно из истории, тоже был крайне недоволен правлением Иоанна и вместе с отцом примкнул к взбунтовавшимся баронам. Возможно, речь идет о нем? Ну да, в перечне действующих лиц обозначен некий «Роберт Бигот, граф Норфолк». Не Роджер и не Хьюго, а Роберт. Вот и поди пойми, из кого именно слепил Шекспир этого человека. Если он именуется графом Норфолком, значит, он отец, Роджер, поскольку пока отец жив, сын титула не получает, но ведь Шекспир у нас большой затейник, ему ничего не стоит сделать вид, что папаша уже отдал богу душу и титул перешел к сыну, Хьюго. Однако совершенно непонятно, почему вместо Пембрука вдруг рядом с Солсбери появился то ли отчим, то ли брат. С какого перепугу, да еще и без всяких объяснений и предпосылок? Возникает подозрение, что снова имеет место авторская невнимательность при переделке более раннего (своего или чужого) текста, где этот Роберт (либо Роджер, либо Хьюго) Биго фигурировал в качестве персонажа.

Иоанн, услышав о том, что бароны отправились искать могилу убитого принца, просит Бастарда их догнать.

– Уговори их возвратиться. Я знаю, что нужно сделать, чтобы вернуть их уважение и преданность, – говорит король.

Здесь не очень понятно, кого «их»: всех баронов или только Солсбери и Бигота? Ладно, посмотрим, что будет дальше.

– Я их найду, – обещает Бастард.

– И давай побыстрее, нужно торопиться. Нельзя, чтобы подданные становились моими врагами, когда страна напугана грядущим вторжением вражеской армии. Ноги в руки – и к лордам, а потом назад, ко мне.

– Само собой. Сейчас время такое, что медлить нельзя ни в чем, – с пониманием откликается Бастард и уходит.

Иоанн доволен реакцией племянника и тут же направляет следом за ним гонца.

– А ты беги за ним: вдруг ему во время переговоров с лордами понадобится посланец, чтобы мы могли своевременно обмениваться информацией.

Гонец, судя по всему, тоже уходит, но ремарки на этот счет никакой нет. Иоанн же горюет об умершей матери, но как-то невыразительно и до неприличия лаконично. «Скончалась мать моя!» И на этом всё. Никакого длинного монолога с цветистым описанием скорби смерть королевы не удостоилась. То ли Шекспиру эти страдания не были интересны, то ли он умышленно показывает нам сыновнюю бесчувственность Иоанна.

Возвращается Хьюберт, который, видимо, успел определить несчастного пророка Питера в застенок и отдать все распоряжения насчет повешения в праздник Вознесения (это сороковой день после Пасхи). Если учесть, что 1 апреля уже миновало (день смерти королевы Элеоноры), а Пасха бывает так или иначе всегда весной, то можно предполагать, что напророченный день «утраты короны», он же день казни Питера, наступит довольно скоро.

Хьюберт рассказывает Иоанну, что в народе неспокойно, обсуждают какие-то многозначительные небесные явления (в небе светили пять лун, при этом четыре стояли неподвижно, а пятая кружила вокруг них), люди болтают о каких-то злых судьбах, о смерти Артура, о чем-то перешептываются. И еще говорят, что тысячи французских солдат уже высадились в Кенте.

Иоанн раздражен:

– Слушай, сколько можно меня нервировать этими разговорами про смерть Артура?! Ты, между прочим, сам его убил. Да, я хотел, чтобы он умер, но убил-то его ты своими руками. Ты почто мальца погубил?

От такой наглости Хьюберт обалдевает.

– Что, государь? А как же ваш приказ? Вы же сами велели мне убить его.

– Знаешь, в чем проклятье королей? В том, что им служат рабы, которые готовы немедленно бежать и исполнять любую прихоть, если им вдруг ни с того ни с сего покажется, что государю этого хочется. Стоит нам моргнуть – они уже считают, что это приказ, равный по силе закону. Беда правителя в том, что случайно брошенное слово могут посчитать обдуманным решением.

О как, оказывается! Иоанн вообще ничего плохого для Артура не хотел, он только высказал туманное соображение о том, что если бы принца не было в живых, проблем было бы меньше. А глупый «раб» Хьюберт счел это прямым указанием и побежал выполнять.

Но Хьюберта так просто на понт не взять, у него документик припасен на этот случай. Де Бург протягивает королю бумагу.

– Вот приказ с вашей подписью и вашей печатью. Какие ко мне претензии?

– Да черт бы побрал эту печать с подписью, они меня погубят! – взрывается Иоанн. – Мы иногда совершаем плохие поступки просто потому, что можем!

 
Как часто мы свершаем злое дело
Лишь потому, что так доступны средства!
 

– Ты случайно оказался рядом, – продолжает король, – я посмотрел на тебя и подумал, что ты легко пойдешь на преступление и вообще годишься для опасных предприятий, ты же такой страшный, ну чисто бандит с большой дороги, вот мне и пришло на ум убийство. Ну просто по ассоциации. И я бросил легкий намек на смерть Артура, не более того. А ты уж и рад стараться, чтобы мне угодить.

 
А ты, подлаживаясь к королю,
Не побоялся принца погубить.
 

Хьюберт аж дар речи потерял от подобной наглости.

Король Иоанн в исполнении актера Р. Д. Маклина. Иллюстрация из журнала 1903 года.

– Мой государь…

Он пытается что-то сказать, но Иоанн такой возможности ему не дает.

– Да стоило тебе только удивиться в тот момент или хоть головой покачать – я бы опомнился и устыдился. А ты что? Подхватил мой намек, как будто так и надо. Ты и меня не отговорил, и сам не колебался ни секунды. Поди прочь! Не попадайся мне на глаза! Дворяне от меня отвернулись, враг стоит почти у самых ворот, страну терзает междоусобица – это все потому, что моя совесть не смирилась с убийством родственника, моего племянника Артура.

Знаете, мне что-то даже комментировать расхотелось. Думаю, вы сами скажете все нужные слова.

А Хьюберт – чистая все-таки душа! – не понимает всего отвратительного лицемерия, всей лживости короля.

– Я легко примирю вас с совестью, ваше величество: ваш племянник жив, на моих руках нет крови. Может, у меня внешность грубая, но душа у меня есть, и такого смертоубийства она не допустила, я не смог стать палачом невинного ребенка.

– Так Артур жив? – восклицает Иоанн. – Беги скорее к лордам и обрадуй их, пусть перестанут считать меня злодеем, вернутся и будут по-прежнему повиноваться мне. И прости, что я в сердцах наговорил про твою внешность, я просто голову потерял от гнева. Беги скорее за лордами, я буду их ждать в своих покоях.

Уходят.

По только что окончившейся сцене у меня есть два вопроса. Первый касается лордов, которые, согласно авторской ремарке, входят в тронный зал вместе с королем, Пембруком и Солсбери. После того как Пембрук и Солсбери высказали королю свое несогласие с его политикой и побили с ним горшки, Шекспир пишет: «Лорды уходят». Вариант первый: уходят все присутствующие, на сцене остается один Иоанн. Тогда понятно, что всех последующих разговоров не слышит никто, кроме непосредственных участников. Но если лорды ушли вслед за мятежными баронами, то это же открытое групповое неповиновение, выказывание грубого пренебрежения к монарху. И что, Иоанн вот так просто смолчал? Никак не отреагировал?

Вариант второй: ремарка «Лорды уходят» относится только к Пембруку и Солсбери, и тогда возникает другой вопрос: а куда подевались остальные лорды? И вообще, что делали на протяжении всех разговоров? Стояли истуканами? Если остались с королем, то как отреагировали на бунт двоих непокорных дворян? Зачем они были здесь нужны? Если они не уходили, то, стало быть, слышали разборку между Иоанном и Хьюбертом, а в это уж совсем невозможно поверить. И ни единой ремарки от автора…

Второй вопрос у меня по поводу Хьюберта. Вроде в разговоре с Артуром он озвучил план: донести до короля ложное известие о смерти принца при помощи королевских шпионов. А тут вдруг является и докладывает лично. План поменял? Почему? Не удался финт со сливом фейка через осведомителей? Хотелось бы каких-то пояснений, но их нет. Более того, вдруг откуда-то появляется некая бумага. Типа «ордера на убийство». Но Артуру, как мы помним, тоже показывали письменный приказ, только там речь шла о выжигании глаз. Здесь же обсуждается документ, где прописано указание на убийство, и о таком же документе говорит, по-видимому, Пембрук графу Солсбери в начале сцены. Так сколько было этих письменных приказов-то? Два разных, что ли?

И снова мы видим отсутствие быстроты реакции у Иоанна. Разгневанные бароны, Пембрук и Солсбери, публично слагают с себя вассальную клятву и уходят, а король – что? Ничего. Ни слова. Ни оценки случившегося, ни возмущения, ни угроз хотя бы «в спину», ни обещания мести и расправы. Проглотил и утерся, как только запахло сопротивлением и непокорностью. Вспоминаем записи хронистов – да, очень похоже на правду. Более того, король посылает за баронами, хочет их вернуть, он уже придумал, чем и как их умаслить. Не наказать, а договориться. Ох…