Текст книги "Перекресток Старого профессора"

Александра Миронова
Перекресток Старого профессора

© Миронова А., 2018

© ООО «Издательство «Э», 2018

* * *

Моей маме. Спасибо за веру в меня

Сегодня ночью она обрезала волосы. Сама. Маникюрными ножницами. Ей не спалось, ничего не помогало – ни два бокала вина перед сном, ни косяк, выкуренный втихаря в ванной. Спасительных дорожек не было, он об этом позаботился. Ближе к двум часам поняла – все дело в волосах: слишком тяжелые, тянут вниз, к земле. К той, что ушла. Ведь он всегда говорил, что у Моны локоны точь-в-точь, как у нее.

Конечно, он будет орать. Может, даже ударит. Накажет. Лишит чего-нибудь. Фантазия у него богатая. Около часа она крутила в голове разнообразные изощренные способы, которые все это время использовались для ее наказания и укрощения. Перебирала словно бусины, нанизывая одну на другую, точно зная, что его фантазия куда богаче ее воображения.

Ближе к трем взяла ножницы и откромсала длинные кудри. Они упали на пол словно змеи, душившие ее все эти годы. Стало легче. Голова как перышко. Маленькими ножницами совершать акт вандализма было не очень удобно и она так устала, что в конце концов, отрезав последнюю прядь, бросила ее прямо на паркет. Сама опустилась рядом, да так и заснула, пригревшись на теплом полу.

Хорошо, заранее завела будильник, иначе бы точно проспала и весь коварный план покатился бы к чертям. Ей важно было не опоздать, чтобы сполна насладиться эффектом своего непослушания.

Ведь он всегда вставал в шесть утра, что бы ни случилось. Время с шести до семи было для него неприкосновенным. Она бы многое отдала, чтобы узнать о происходящем в этот час за дубовой дверью кабинета, но та всегда была закрыта на замок. От нее.

Ровно в семь часов десять минут он спускался вниз к завтраку – с еще влажными после душа волосами, вкусно пахнущий. На столе уже ждали газеты. Мона никогда не понимала этой нелепой привязанности к макулатуре. Такое впечатление, что все движения экологов и защитников природы прошли мимо. Он не признавал искусственную кожу и меха, электронные книги, веганское питание. Наверное, поэтому она последние три года ела только овощи и фрукты, а одежду носила исключительно из синтетических материалов. Впрочем, кого это волновало?

Ровно в семь десять она сидела за большим столом, накрытым к завтраку на одну персону. Горничная удивилась, увидев Мону в столовой в такое время. Обычно та не появлялась раньше полудня. Девушка распорядилась сделать ей смузи со шпинатом (новомодная штука, говорили, что от нее худеют). Та молча удалилась. Мона по привычке запустила руку в волосы и чуть не вскрикнула от удивления – рука быстро прошла сквозь короткие пряди и очутилась на воле, а ведь раньше она всегда путалась в длинных локонах и могла часами крутить их. Мона вдруг подумала, что она как рука – вырвалась на свободу. Но за это придется заплатить.

Отец спустился ровно в семь десять. Выбрит, одет, готов к новому дню. В руках бумаги – секретарь, приезжавшая в дом к шести тридцати, всегда распечатывала электронную почту к завтраку. Мона вжала голову в шею – ну, сейчас начнется.

– Привет, папа, – с трудом сглотнув, поздоровалась она.

– Привет, – кивнул дочери Михаил Борисович – высокий, статный, похожий на вылитого из серебра колосса. Он отлично вписывался в атмосферу столовой, обставленной в стиле неоклассики.

Он был готов к началу рабочего дня – белоснежная рубашка и безупречно сидящий английский костюм.

Отец прошел на свое место во главе большого стола и сел. Тут же рядом появилась горничная, налила традиционную чашку кофе – завтрак он всегда начинал с нее. Михаил Борисович положил рядом бумаги и, игнорируя дочь и ее новый облик, погрузился в чтение. Горничная, поставив перед Моной стакан со смузи, испарилась. Девушка сделала глоток и робко поинтересовалась:

– Как дела?

– Хорошо, – ответил отец, не отрываясь от бумаг.

– Что пишут?

– Это по работе. – Он сделал глоток кофе. Мона почувствовала глухое раздражение в его голосе.

– Я понимаю, что не анекдоты из Интернета. Что по работе пишут?

Он поднял голову и внимательно посмотрел на дочь. Замуж. Срочно замуж. Девка дуреет от обилия свободного времени. Поморщился словно от боли и сделал еще один глоток, прежде чем ответить.

– Что тебя интересует? Биржевые сводки, биткоин, курс золота? – поинтересовался насмешливо, не сводя глаз с дочери. К сожалению, несмотря на образование, полученное в одной из лучших британских школ, она вряд ли понимала, о чем он сейчас говорит.

– Ну, – дочь поперхнулась зеленой гадостью, которую цедила из высокого стакана. Очередная диета. Ее уже ветром сносит, – расскажи мне, что такое биткоин?

– Маша, тебе что, нечем заняться? – Отец отложил в сторону бумаги, одним глотком допил кофе и приступил к завтраку – традиционной овсяной каше, сваренной на воде.

– У меня куча дел, папа. – Дочь добавила сарказма в голос, но отец, кажется, ничего не заметил.

– Ну так и займись ими и не отвлекай меня. – Михаил Борисович с трудом проглотил первую ложку каши, раздосадованный тем, что дочь прервала утренний ритуал. Он о чем-то думал до того, как вошел в столовую, но Маша сбила его с мысли. Что ей в голову стукнуло подняться в такую рань? Ведь обычно спит до двенадцати. Нет, определенно, у девчонки слишком много свободного времени. Михаил Борисович отодвинул стул и встал. Поест в офисе. Попросит, чтобы кашу принесли из столовой.

– Деньги нужны? – дежурно поинтересовался он.

– Нужны. И часы новые. – Мона улыбнулась отцу, демонстрируя подарок – очень дорогие часы, инкрустированные драгоценными камнями. Она прекрасно знала, что их упоминание заденет его. И оказалась права.

– А с этими что? – Отец нахмурился.

– Сломались, – пожала плечами она, выразительно тряхнув рукой.

– Быть того не может, – Михаил Борисович тяжело посмотрел на дочь, – у меня часы того же бренда, уже десять лет идут бесперебойно. Ты что-то с ними сделала?

– Ничего я с ними не делала, они просто остановились, ясно? Посмотри, пожалуйста, может, там что-то с заводом?

– Я не часовой мастер, обратись по гарантии, – отрезал отец.

Михаил достал из бумажника две купюры по пятьдесят долларов и бросил на стол – не стоит слишком баловать детей и давать им в руки крупные деньги. Особенно учитывая предыдущий опыт. Дочь не сводила с него глаз, гадая, заметит ли он ночной акт вандализма, скажет ли что-нибудь про Лясечку, про гордость, про волосы? Заорет, в конце концов? Но отец лишь чмокнул ее в щеку, собрал все бумаги и вышел из комнаты.

Еще несколько минут Мона смотрела ему вслед, закусив губу. Локоны было жаль до слез. Смоляные, густые, блестящие, кудрявые. Все зря. Отец ничего не заметил.

Михаил Борисович прошел через холл, свернул в небольшой коридор, открыл дверь в гараж, быстро вошел в него и сел в машину. Со всей силы ударил по рулю. Чертовка девчонка! Она все-таки отрезала волосы, а они делали ее так похожей на мать и заставляли его снова и снова прощать все выверты и капризы. Естественно, она это сделала, чтобы развести его на эмоции. Естественно, он не поддался. Но это не может так больше продолжаться.

* * *

– Слушай, а Роману ты это давал читать?

Алиса смотрела на Яна хрустальными глазами, кивая на толстую пачку листов, которую держала в руках. Его рукопись.

– Нет, что ты, – усмехнулся Ян, – писатель у нас в семье один. Я и не лезу. Просто пишу каждый день понемногу, для собственного удовольствия.

Здесь он немного слукавил. Писательство было для него не удовольствием, а роком, судьбой. Ведь несколько поколений его семьи так или иначе были вовлечены в работу с языком. По учебникам его деда и отца преподавали в школе, а его родного брата все чаще сравнивали то с Чеховым, а то и вовсе с Достоевским. Сам Ян застрял где-то посредине – и преподавая, и втайне работая над рукописью.

Ян искренне верил, что нет ничего в мире сильнее слова. Он был влюблен в него, одержим. Он пришел в этот мир для того, чтобы сделать его лучше через свои книги. Он пополнит словарный запас человечества. Ведь чем больше слов человек знает, тем шире он мыслит, тем больше понимает и тем свободнее становится.

Таланты Яна на педагогическом поприще не остались незамеченными – несмотря на молодость (а он только недавно отпраздновал тридцатилетие) уже несколько раз был удостоен награды «Учитель года». Лучшие гимназии города боролись за него и даже (неслыханное дело в сфере образования!) пытались перекупить у конкурентов. А уж об очереди из желающих получить его в качестве репетитора и упоминать не стоило. Ян был нарасхват, и люди записывались к нему за несколько лет.

Все это было его жизнью, работой, призванием, а тексты – тексты были его страстью. В них он изливал себя настоящего. Слова извергались из него словно расплавленная бронза, которая, застыв, должна была стать памятником.

Каждый вечер, завершив все дела, он заваривал литр крепкого чая, садился в старое кресло в кабинете, включал высокую лампу, и вся его жизнь сужалась до теплого круга света, в котором оказывалось потертое кресло. Он открывал компьютер и уходил в другую реальность, и там чувствовал себя богом. Легким росчерком пера – как жаль, что это старомодное выражение уже нельзя применить в современных реалиях – он творил миры, правила, людей такими, какими бы ему хотелось их видеть. Он словно старательный копатель слой за слоем отбрасывал всю шелуху фраз и клише, первых приходящих на ум, погружаясь все глубже, в самую суть, подбирая самые точные слова и выражения.

В старом кресле Ян засиживался порой до утра. Это было хобби, увлечение, способ получить удовольствие.

Но выносить эти работы на другой уровень? Показывать их профессионалам? Сравнение с Романом тогда просто неизбежно.

– Ты боишься, что вас будут сравнивать? – догадалась Алиса, пристально наблюдая за его выражением лица.

Они познакомились недавно. Девушка позвонила и попросила о нескольких частных уроках. Обычно Ян обучал детей, но работа со взрослым человеком показалась достаточно интересным вызовом. Хотя он так и не мог понять, зачем уроки понадобились Алисе. Да, она не была образцом изящной словесности, но и особых ошибок в речи не допускала.

В ответ на ее вопрос он покраснел. Сравнения с братом он и страстно желал, и боялся одновременно. Страх показаться бездарностью на фоне гениального Романа разъедал его как соляная кислота. Поэтому он старался об этом не думать. Поэтому никому и не показывал свои тексты кроме Алисы. Почему решил доверить их ей, он и сам не знал. Хотя нет, кому он врал – все прекрасно знал, хотел произвести впечатление, ведь в глубине души надеялся, что написал гениальный роман. Который превзойдет все то, что написал Роман. Романы, которые написал Роман, – каламбур всегда казался ему на редкость дурацким.

– Если хочешь, я могу сама дать ему рукопись и сказать, к примеру, что это я написала. Так ты будешь уверен, что рецензия беспристрастная, – предложила Алиса.

– Роман не рецензирует рукописи, – покачал головой Ян.

– Доверься мне, – обольстительно улыбнулась девушка, – просто дай его координаты, и я все устрою.

Алиса приходила к нему вечером после работы, они встречались на веранде старого родительского дома, девушка садилась в папино кресло-качалку (старику она настолько нравилась, что он сам уступал ей любимое место), они занимались, а потом Алиса читала рукопись. Ян сидел напротив и наблюдал за круглым добродушным лицом, по которому, как по глади озера, пробегали волнами всевозможные эмоции – удивление, восхищение, сопереживание, печаль, обида и искреннее горе.

Дочитав роман до конца, Алиса несколько часов просто сидела молча, сложив руки на коленях, а затем спросила, есть ли у него что-нибудь еще? И с этих пор это стало их традицией, ритуалом – веранда, кресло, чтение, вплоть до первого снега, когда веранду замело и сидеть там стало решительно невозможно – не помогали ни пледы, ни обогреватели.

Ян подозревал, что Алиса тайком ждет приезда Романа на Новый год, чтобы ненароком встретиться с ним и подсунуть ему рукопись брата. Она не знала, что Роман вот уже много лет не приезжал в родительский дом. Был слишком занят.

Но Ян, настолько вдохновленный ее энтузиазмом, зимой сам решил поехать в столицу, в издательство. Никакой бумажной или электронной почты, он должен отвезти рукопись лично. Роман? Да к черту Романа! То, что он написал, намного сильнее всего, что создал его модный братец. Иначе бы Алиса так не реагировала.

Родители открыто протестовать не решились, но прямо перед поездкой мама все-таки распереживалась – ну зачем, неужели ему плохо живется? Да его на руках носят ученики и родители, зачем он лезет в писатели, уже один есть в семье! Разве Ян не понимает, какой это неблагодарный труд и как все зависит от вдохновения, от настроения того, кто принимает решение, от капризной публики, моды, в конце концов? Да, Роман попал в струю, но он… Мама не договорила, вовремя прикусив язык. Соперничество между сыновьями не прекращалось ни на минуту с того момента, как она родила младшего.

Она могла и не продолжать. Ян знал, что она считает Романа более талантливым. Но стараниями Алисы он позволил себе роскошь наконец-то поверить и в собственные способности. Ян чувствовал себя дайвером, вынужденным долгое время экономить кислород и наконец-то вынырнувшим на поверхность и захлебнувшимся свежим воздухом. Когда позволил себе поверить, что тоже может стать писателем, выражать себя, сделать шаг и выйти за рамки той скорлупы, в которой жил все тридцать лет, ему показалось, что наконец-то он начал дышать.

Для поездки выбрал шинель. Почему-то ему казалось, что писатель должен выглядеть как-то особенно (возможно, потому, что Роман не уделял внешнему виду никакого внимания). Да и не может он явиться в издательство, неся в руках пластиковый пакет с рукописью, просто в джинсах и потертой дубленке, в которых ходит большую часть времени. Так его наверняка примут за графомана и не пустят дальше охраны. А если он будет выглядеть достойно, смело, интересно, то, возможно, у него есть шанс добраться до редактора.

Старую серую шинель с потускневшими медными пуговицами отыскала Алиса, работавшая костюмером в театре. К ней он добавил тяжелые армейские ботинки, черный свитер под горло в стиле Стива Джобса (предпринимателю он принес удачу в свое время. Возможно, Яну тоже повезет) и серые брюки. Увидев себя в зеркале, даже отшатнулся – это был не он. Но Алиса убедила, что он выглядит сногсшибательно. Самому Яну пришло в голову сравнение с треугольником – вся его фигура была пронизана стремительной угловатостью, даже волосы, падавшие на глаза, вдруг сложились сосульками и заострились, как колючки ежа. Бледное лицо, черные горящие глаза, весь порыв и стремление. Он поделился своими мыслями с Алисой, и та хихикнула – ей казалось, что он больше похож на карандаш, такой же высокий и худой, а она рядом с ним как ластик, – маленький и толстый.

* * *

Кейт как всегда опаздывала. Где-то она вычитала такой прикол, на свидания не надо приходить вовремя, тогда сразу понятно, интересна ты или нет. Если парень ждать не будет, можно сразу слать лесом, а если досидит, то годный, готов к рассмотрению. Ну и еще нужно сделать умное лицо, типа была очень занята и поэтому опоздала. В этом же источнике Кейт вычитала, что мужики не любят бездельниц, чтобы их зацепить, нужно всегда быть занятой. Он должен умолять найти для него время в плотном графике. Все бы хорошо, но основная проблема была в том, что Кейт начала опаздывать везде, включая встречи с подругами. Мона всегда приходила вовремя и жутко бесилась, но ничего поделать не могла.

Вот и сегодня она цедила минеральную воду без газа в небольшом кафе посреди торгового центра, роясь в телефоне и подсчитывая лайки к новой фотке в Инстаграме, каждые две минуты включая камеру, чтобы проверить как выглядит. Сегодня кроме встречи с Кейт еще ожидало и первое настоящее свидание с Грегором, ее новым увлечением. Он намекнул ей на романтический сюрприз и сказал, что будет ждать в одном из магазинов. В кабинке для переодевания.

От очередного сеанса самолюбования Мону отвлек шум ссоры – через два столика от нее сидела парочка. Девушка с размазанным макияжем, одетая как сельская учительница, и довольно симпатичный парень. Судя по свитеру в обтяжку, под которым угадывались крепкие мускулы, он уделял внешнему виду гораздо больше времени, чем его подруга.

Девушка что-то бессвязно говорила, повышая и повышая голос, а парень напряг спину и наклонялся к ней все ближе, отчаянно шипя и стараясь купировать скандал. Но ту было не остановить. Она вскочила и закричала:

– Ты, урод! Я видела фотографии! У меня дома, на моей постели, а она знает, что это моя квартира?

– Вот дура, – рассмеялась за спиной у Моны наконец-то явившаяся на встречу Кейт, – вот че орет-то?

– Может, ее это заводит? – протянула Мона, одним глотком допивая воду и вставая.

– Ты ничтожество! Ты ничто без моего папы! А она знает о ребе… – Договорить девушка не успела. Парень отвесил ей такую мощную оплеуху, что она отлетела, задев стул, упавший на пол, споткнулась об него и тоже упала. Парень кинулся к ней и занес ногу для удара.

– Вот сволочь! – с чувством сказала Кейт, впрочем, не двигаясь с места, чтобы как-то остановить парня или помочь девушке.

– Сама дура виновата, не фиг орать как потерпевшая, – пожала плечами Мона. Взяла подругу под руку и увлекла в сторону магазина, где ее ожидал Грегор.

Молодого человека тем временем скрутили два парня, сидевшие за соседним столиком, девушка рыдала на полу, размазывая слезы и задыхаясь от злобы, обиды и бессилия. Подруги прошли мимо нее, но Мона вдруг остановилась и сделала пару шагов назад:

– Иди умойся, тушь растеклась, – кинула она ей и через минуту уже забыла о дурехе, ведь впереди было большое приключение. И парень ее мечты.

Магазин, в котором они договорились встретиться, был большим. Помещение – забитое рядами вешалок с одеждой, среди них узкие проходы, по которым бродили несколько посетительниц, вырвавшихся на свободу в обеденный час. Так, ничего особенного, обычные неудачницы – кто ж еще может одеваться в таком месте?

– Ты посмотри, это дерьмо действительно покупают, – восхитилась Мона, доставая с вешалки платье пятидесятого размера – темно-синяя плотная ткань, по ней рассыпаны небольшие цветы желтого, голубого и розового цвета. Длина ниже колен и рукав в три четверти.

До встречи с Грегором оставалось еще пять минут.

– Если я когда-нибудь такое надену, пристрели меня, – захихикала подруга, одетая сегодня в свитер с плюшевым мишкой – опознавательный знак Москино, легинсы от Дольче и Габбаны и их же полосатые кроссовки на высокой платформе. Пшеничные волосы небрежно забраны в гульку на затылке, на голове огромные очки из новой коллекции Прада, через плечо переброшена маленькая сумочка в виде книжки – последний писк обалдевшей от вседозволенности моды.

На молодом личике читалось неприкрытое удивление. Подобное пренебрежение к качественной одежде отечественного производства, которой отдавали предпочтение тысячи женщин страны, было искренним. Кейт не снобствовала. Она действительно не представляла, что кто-то добровольно может надеть на себя вещь без модного лейбла.

Мона автоматически доставала какие-то вещи и вешала их назад, то и дело бросая настороженные взгляды на полного лысого охранника, маячащего в дверях (господи, что тут красть-то? Такое дерьмо и даром никому не нужно!), блуждала взглядом по залу и неизменно упиралась в одну из примерочных кабинок – здесь они были разными для мужчин и женщин.

Грегор сказал, что будет ждать ее в мужской. Она догадывалась, что он задумал, именно поэтому и потянула с собой Кейт. Немного нервничая и еще больше от этого заводясь, Мона шепнула подруге:

– Прикрой меня.

Кейт закатила глаза, погружаясь в изучение очередного платья и извлекая его на свет божий.

– Не, ну а это ты видела, это вообще на какие сиськи рассчитано, вырез такой? – Но поймав взгляд подруги, вздохнула и кивнула. – Иди уже, прикрою.

И тут же капризно заголосила на весь магазин:

– Девушка, у вас есть такое в размере икс-эс?

Произнесла она это таким тоном, что на нее обратила внимание не только продавщица, но и охранник с клиентками. Выглядела Кейт в этом магазине как принцесса Кейт (на которую отчаянно хотела быть похожей) в афганском поселении. Пользуясь всеобщим замешательством, Мона скользнула к мужским кабинкам, добралась до самой дальней, поскреблась, как кошка, и горячо зашептала:

– Ты где?

– Здесь! – Грегор распахнул дверцу кабинки, и Мона чуть не задохнулась – парень был абсолютно голым и всем своим видом демонстрировал, что заждался ее. Она на секунду залюбовалась кубиками на рельефном торсе – пожалуй, соревноваться с Грегором мог только Паша, но тот плотно сидел на бодибилдинге…

Додумать не успела, он втянул ее в кабинку и тут же прижал к стене, стягивая шорты, под которые она предусмотрительно не надела нижнего белья.

* * *

Анастасия любила, когда ее дни подчинялись строгому расписанию. Без него с их образом жизни никак нельзя. Ведь если пустить дела на самотек, то все рухнет.

Вначале ей было тяжело войти в такой ритм – ведь до того, как вышла замуж за Луи, она была весьма легкомысленной и ветреной особой. Звездой. Примой театра оперы и балета. Каждое утро валялась в кровати до двенадцати, затем неспешно ехала на репетиции – и даже если опаздывала, ей никто не смел пенять. Лишь на представления надлежало являться вовремя, и это было единственное, что ей удавалось. А после были рестораны, кабаки, езда по ночному городу и тысячи глупостей, которые совершали ради нее влюбленные мужчины. Но после замужества, когда Луи увез ее во французский замок и сделал настоящей графиней, она словно в казарму попала. В прямом смысле этого слова!

Анастасия больше не могла позволить себе спать до двенадцати. В течение шести лет она родила Луи четырех детей – троих мальчиков и одну девочку – и воспитание графских наследников легло на ее хрупкие плечи. Да, разумеется, у нее была многочисленная прислуга – няни и горничные, но за конечный результат отвечала она одна.

Единственная роскошь, которую себе позволяла, это встать в шесть утра и в течение часа полежать в ванне с пеной, набираясь сил и энергии на предстоящий день. Вода всегда придавала бодрости. Но сегодня с утра она была лишена этого невинного удовольствия – в старом замке прорвало очередную трубу!

Открутив золотистый кран и с грустью констатировав, что вода из него не льется, Анастасия приняла окончательное решение – когда у детей закончится школа, она заставит мужа вместе с ними уехать на месяц, наймет рабочих и заменит все системы коммуникации! И плевать ей на старину и аутентичность. Вода в кране дороже.

Пока Анастасия давала распоряжение прислуге, чтобы вызвали аварийную бригаду, проснулся старший сын Филипп, ее радость и гордость. Он был фантастически красив – унаследовал темные блестящие кудри отца и синие глаза и легкую фигуру матери. Владел в совершенстве пятью языками, с легкостью мог цитировать Шекспира и Канта, собирался поступать на философский факультет и тратил время не в праздных развлечениях, а читая серьезные философские трактаты и посещая университет вольнослушателем. Собирался поступать в Оксфорд, и Анастасия не сомневалась – сына там примут с распростертыми объятиями.

Филипп уже был одет и готов к выходу. Как всегда строгие темные брюки и белая рубашка.

– Доброе утро, мама. – Он поцеловал женшину в щеку. – Завтрак готов?

– Да, твоя каша и тосты на столе, планируешь сегодня задержаться? – Анастасия с нескрываемой любовью смотрела на сына. Как же он быстро вырос. Венец человеческого творения.

– Возможно, заеду к бабушке, проведаю. – Филипп поставил кожаный портфель возле лестницы и направился в столовую, где уже хлопотали горничные.

– Лучше бы ты девушку проведал, – вздохнула Анастасия сыну вслед. Старую графиню де Монмулан она недолюбливала. Впрочем, чувство было взаимным, старуха всегда считала брак сына мезальянсом.

– Успеется, – крикнул матери из столовой Филипп.

Анастасия бросила быстрый взгляд на огромные напольные часы – почти семь. Пришло время будить близнецов. Конечно, можно было поручить это кому-то из прислуги, но ей нравилось самой заниматься детьми. Ведь в конце концов это ради них она бросила сцену!

Подхватив подол длинного платья (Анастасия даже дома не позволяла себе расслабиться и перейти на жуткие домашние костюмы), она легко взбежала по мраморной лестнице. Легким, ласкающим движением касаясь медных перил, свернула в правый коридор. Комнаты Анри и Франсуа находились рядом. Но не успела Анастасия поднять руку, чтобы постучать к Анри, как дверь распахнулась и сын, одетый в спортивный костюм, показался на пороге.

– Привет, ма! – Он клюнул ее в щеку и, в один прыжок преодолев пространство до комнаты брата, стукнул в дверь.

– Погнали! – гаркнул он.

– Тише, Луизу разбудишь! – шикнула на него мать и снова невольно залюбовалась – близнецы получились ее копией. Высокие, светловолосые, синеглазые. Похожие на античного Давида.

– Да она давно не спит, – пожал плечами Анри и снова приготовился стучать в комнату брата, но дверь отворилась и Франсуа показался на пороге, одетый в шорты и футболку.

Близнецы уже много лет профессионально занимались спортом. Анри отдал предпочтение групповым видам и был капитаном юношеской футбольной команды. К нему уже серьезно присматривались охотники за головами. А Франсуа в прошлом году выиграл юношеский Уимблдон. Они походили на греческих богов – каждая мышца юного тела накачана и прорисована. В повороте головы врожденное изящество. Неудивительно, что их, столь юных, уже так любили таблоиды.

Близнецы скатились вниз по мраморной лестнице, переполошив весь дом и вызвав улыбку на губах матери – нет, однозначно, бросить сцену и родить детей было самым мудрым решением в ее жизни.

Пришла очередь Луизы. Анри говорил, что она уже встала? Дочь была совой и любила поваляться в постели подольше, как и мать. Но не сегодня.

– Мама, нужно спешить, ты уже собрала печенье? – Двенадцатилетняя Луиза была одета в джинсы и футболку. Все еще ребенок, но еще совсем чуть-чуть, и начнет округляться и отдаляться от матери.

Луиза была похожа на отца – невысокая, стремительная, энергичная, смешливая, с темными горящими глазами. Настоящая француженка. Она была бунтаркой. Цель и смысл ее выступлений периодически менялись: ей хотелось объять необъятное, сделать все и сразу.

Сейчас юная графиня была против несправедливого обращения с животными – вот уже больше года она не ела мяса, отказалась от кожаной обуви, с упреком смотрела на мать, когда та зимой надевала меха в оперу (сказать что-либо, впрочем, не позволяло воспитание). Луиза верила, что всего через пару лет она сможет изменить мир к лучшему. Такая же мечтательница, как и отец.

Анастасия рассматривала дочь – смоляные волосы забраны в хвост, черные глаза в окружении пушистых черных ресниц требовательно смотрят на мать.

– Мама, печенье? – настойчиво повторила Луиза, и Анастасия с ужасом осознала, что она напрочь забыла про печенье, которое та напекла вчера вечером и собиралась вместе с такими же неравнодушными молодыми людьми продавать сегодня утром на вокзале.

Все собранные средства они намеревались отправить в приют для бездомных животных. А она, Анастасия, вызвалась им помогать. В их кругах сейчас было модно заниматься благотворительностью, а она как раз никак не могла подобрать направление по душе. Немного поразмыслив, графиня решила, что бездомные зверюшки это то, что нужно. Ну кто не любит миленьких маленьких кошечек и собачек? Только вот она совершенно забыла о том, что обещала дочери упаковать печенье в красивую коробку, чтобы придать более товарный вид.

– Я распоряжусь подать завтрак, – уведомила она дочь. Пока та будет завтракать, она успеет упаковать дурацкое печенье. Так и знала, что все пойдет не так! Стоило трубе прорваться.

– Не надо! – слишком поспешно возразила дочь и отвела глаза.

Анастасия с трудом подавила вздох – все ясно, против феодальных отношений она нынче тоже бастует. Отказывается от прислуги, все предпочитает делать сама, но умений еще не хватает. И сейчас вместо того, чтобы съесть распаренную овсянку с медом и орешками на завтрак, пойдет грызть хлеб с маслом – вершину кулинарных творений.

– Надо, – настояла мать. Вообще она старалась не вмешиваться в порывы детей, но если это грозило обернуться больным желудком, ее материнским долгом было этому помешать.

Дочь не осмелилась перечить и с грустным видом отправилась в столовую. Пока Луиза ела, графиня тихо приказала горничной красиво упаковать печенье. Сама сменила одежду – для торговли на вокзале решила одеться демократично – на последней неделе моды она купила комбинезон, облачающий тело в мягкую ткань одним движением молнии, и серебристые кроссовки. С удовольствием полюбовалась на себя в зеркале: многочисленные роды ничуть не испортили прекрасную фигуру балерины. Все те же стройные ноги, узкие бедра, сильные красивые руки словно лебяжьи крылья. Она решила оставить светлые волосы распущенными, для утра надела в уши скромные каратники, но обручальное кольцо с массивным бриллиантом снимать не стала. С ним она никогда не расставалась – подарок мужа.

* * *

Из кабинки Мона выпала пять минут спустя после самого головокружительного секса в своей жизни. Ощущения были абсолютно не похожи на все то, что она испытывала раньше, – опасность и страх быть застигнутыми в любой момент накаляли все до предела и ей даже показалось, что она слишком громко кричала. Судя по ошарашенному виду одной из продавщиц, что-то искавшей на полке рядом с примерочными кабинками, это было действительно так.

Женщина средних лет в ужасе смотрела прямо на нее, а Мона, поправляя встрепанную стрижку и окончательно стирая с лица красную помаду (Грегор упомянул вчера, что красные губы его заводят), схватила две первые попавшиеся вещи и потрясла ими перед носом обалдевшей продавщицы:

– Где тут у вас женские примерочные?

Растерявшаяся женщина махнула рукой, указывая на противоположный конец зала, и, забыв о том, что искала, развернулась и поспешила к охраннику. Мужчина, когда-то служивший в спецназе, получив травму, оказался выброшенным со службы. После долгих и мучительных поисков работы он наконец-то очутился в торговом центре. Работа не вдохновляла его, в отличие от недавно родившейся дочери. Поэтому местом он дорожил и относился к своим обязанностям с ответственностью.

– Витя, у нас там парочка сексом занималась, – с ужасом прошептала ему продавщица. Не оборачиваясь к ней, он молча кивнул. Казалось, охранник невозмутимо осматривает лежащий перед ним мраморный коридор – глаз цепляется за неоновые вывески, осточертевшие манекены, девушек, меняющих экспозицию в одной из витрин. Но впечатление было обманчивым, Витя прекрасно видел все, что происходило в магазине, и словно записывал каждое движение в блокнот в голове. Он четко, словно на докладе у командира, отрапортовал продавщице: