Текст книги "Глобус Билла. Первая книга. Почти человек"

– А кто ж там может посылать осмысленные сигналы? Призраки? – Он повернулся к отцу и сделал руками порхание.

– Юмор плохой. – Буркнул отец.

Как все тираны, он был суеверен. Билл дал отцу возможность разобраться в своём внутреннем мире и тем временем отошёл к стене, где его заинтересовала какая-то другая карта. На ней, как успел заметить Билл, политическое пространство Родины изобразили с другой точки в Большом Квадрате. Сам злато-красный шар Родины смещён, ближе к центру светило какой-то диковинной формы – вроде сплющенного футбольного мяча.

Внизу под картой от руки – но не папиной – приписаны слова. Билл прочитал: «Тот, кто написал о нас с завязанными глазами, слепец…» потом неразборчиво, про золотого леану, приходящего и сидящего возле…

Он услышал отцовский голос и отошёл. Ему показалось, что отец всё это время смотрел на него или на карту.

Его величество сказал:

– В послании сказано, сир шутник… что это некто сир Мардук. Из династии, которая некогда правила миром… мирами.

Билл присвистнул и осёкся – денег не будет. За такое папа и единственного сына не пожалеет.

– Но ведь все они погибли во время Кое-чего Ещё?

Отец выглядел откровенно озабоченным, надул губы, сгорбил плечи. Очки рассеянно сунул на нос, и шальная комета поселилась в уголышке левого стекла, как выбравшаяся наружу из папиного мозга мысль.

– Но, может, кто-то выжил… всё же?

– Но каким образом? Кто его там обеспечивает гренками на завтрак, да и сажать за анекдоты некого? Это ж, папа… ты представь себе.

Баст-старший на это дуракаваляние в драматический момент укоризненно сказал: «Э, э», и опять принялся размышлять.

– Кто-то же посылает вот эти…

Оба посмотрели на обрывистую красную ленту, будто Эриду дразнила языком единственный очаг разума.

– Постой, папа… Как ты, говоришь, он назвался?

– Мардук.

– А это кто? О нём было что-то известно… о нём вообще что-то известно?

Папа пожал плечами.

– О, папа, ну, наскреби остатки совести. Ни за что не поверю, будто ты…

Баст-старший вздохнул и вроде как сдался. Результаты рекомендованной операции имели такой вид: вздохнув, он поднял и опустил брови.

– Он прямой наследник династии Ану.

– Той самой, что правила миром… мирами?

– Да, той самой, сыночек. Я ведь сказал, дуся. Ты вот папу не слушаешь совсем.

Билл выгнул губы. Теперь понятны папины упражнения в стихосложении и это его «ещё хуже». В самом деле – выяснить, что в наличии, пусть даже на расстоянии в дюжину ярролет живёт и здравствует тот, чьё место ты занимаешь… да ещё и сигналы тебе посылает.

– Во всяком случае, он так назвался. – Сказал папа. – Это может быть, кто угодно.

Папа не прост. Он присягу с сапёрной лопаткой приносил. Перед ним захлопнулись двери во время коронации, и он, взяв ружьё у караульного, хохоча, расстрелял дверь. Таким образом, он появился во всех журналах, посвящённых стилю и моде, из-за чего десятки красивейших женщин планеты пострадали, так как их место на лаковых обложках заняла папина лоснящаяся кубическая голова. Папа смотрел сияющими очками с разворотов вместо Мистрис Июнь, и миллионы нибирийских мужчин, наткнувшись на него, вместо эмоционального взрыва испытали, правда, тоже эмоциональный, но имеющий совершенно другую природу.

Он лично убрал свой портрет из комнаты сына – было всего три комнаты (исключая санузлы и помещения со швабрами) на планете, где бы не висел этот портрет, так как в его собственной из соображений этики висел, как мы уже знаем, предшественник.

Также он убрал из всемирной системы хранения информации удалённые данные о тектонических изменениях, что к лучшему изменило статистику погибших от катаклизма.

– Верно, – согласился Билл. – Но это, наверное, ещё хуже. Самозванец, который не имеет никаких прав, опаснее, чем…

Он сделал вид, будто и не думал договаривать фразу – с таким лебединым укором посмотрел на него отец.

– Сынок… – Сказал величайший из самозванцев, качая головой, так что блестящие очки создали вокруг его головы ходящий ходуном ореол торопливого святого, не желающего сидеть смирно. – Династия Баст – одна из самых древних и упоминается в таких документах, о которых даже мне не рассказывают. Жрецы мне буквально уголок, – вытянул большой и указательный и показал малое пространство между ними, – показали во время, ну… всяких штучек-дрючек, которым меня подвергали.

– Звучит волнующе. – Продолжал соглашаться Билл. – Предпочту не знать, что с тобой делали, чтобы не передумать стать царём. Но что мы-то будем делать?

Папа вздохнул.

– Мама твоя, знаешь, что в таких случаях отвечает?

– Знаю.

Помолчали.

– Следовательно, – медленно проговорил Билл, – все эти годы он там жил и, судя по всему, не утратил человеческого или нибирийского облика. Азбуки боевых пилотов не забыл, эвон, как строчит. Уже расшифровали, кстати?

– Да. – Буднично сказал отец. – Я тебя из-за этого и пригласил, оторвав от общения с друзьями.

– Папа, просто попить в кухоньку спустился. Не ставь их на учёт в графу «друзья». Тебе же меньше расходов, клянусь.

Отец погрозил.

– Делать мне больше нечего.

– Что там в письме?

Отец помедлил:

– Пишет… Пришло нам время познакомиться поближе, дорогие деточки.

– Так и пишет?

– Ну, да.

– И всё?

– Пишет, что соскучился. В последние годы он много думал о своей белокурой исторической Родине.

– Соскучился… белокурая… Вот, прямо, так?

– Билл, прекрати повторять за мной, как девица из эскорта.

– Извини… я просто… и что, он, этот Мардук, хочет всю историческую?

– Нет. Он назвал имя.

– Имя… извини… прости… Имя?!

– Билл.

— Как вам известно, ваше высочество, ещё до вашего рождения ваша матушка леди Сунн узнала о том, кто, на самом деле, её приятель. Они познакомились в студенческие годы… это такая романтическая история…

– Полегче насчёт романтики. А впрочем?

– Побережье… драматический кружок «Пурпурная кровь»… Словом, ваше высочество, кратковременный роман…

– Рассказ.

– Что, ваше высочество?

– Я имею в виду жанры. У каждого есть свои требования. Эта история – не роман. Уж вы-то должны знать, какие толстые романы сделали имя нибирийской литературе.

– Ах, ваше высочество… Леди Сунн интересная натура, это уж вы должны знать. Характер, личность…

– Я знаю.

– Она увлеклась вашим батюшкой, когда он ещё не увлёкся политикой. По каким-то причинам они расстались. Скорее всего, ваше высочество, имела место разница интересов и жизненных установок. Когда она узнала, что у неё будет ребёнок, леди Сунн оставила всё на усмотрение звёздам. Кроме того, имело место какое-то предсказание или что-то вроде. Впрочем, это уже мои домыслы. Не осмелюсь предположить, что на решение леди Сунн могли возыметь влияние посторонние факторы… просто она могла слышать.

Говоривший оборвал себя:

– Нет уж… это я отклонился. Это ерунда… ну, упомянул, вы уж… выбросьте из головы… – И он показал, как Билл должен это сделать. – А будущее его величество принялось делать политическую карьеру, следуя своим, э… наклонностям и несомненным талантам.

– Это точно.

– Простите, ваше высочество?

– Ну… таланты.

Далее собеседник Билла забормотал, как после стакана одноимённого напитка, которое папа Билла в госмасштабах выпускал за копейку, брал не менее трёшницы (старыми), но продавал ни в коем случае не раньше одиннадцати утра.

Если смысл сказанного, как следует отжать, крутя фразу резкими движениями солдата, драящего пол в комендатуре и для очистки совести напоследок плюющего под стол, на котором некогда лежал его военный билет, то получилось бы примерно вот что.

Позднее – после того, как звёзды свершили всё, как им хотелось, леди Сунн, узнавая со стороны, так сказать, будущего бывшего отца своего ребенка, пришла в ужас, но смирилась по очень простой причине. Ведь ничего другого не оставалось.

– Его величество умолял её, и она позволила воспитать вас, как наследника. – Выбираясь из нечленораздельной речи, неподобающей профессору, на чистую воду сложноподчинённых предложений, сказал тот, кто взял на себя смелость ответить на некоторые вопросы наследника.

Билл в свою очередь ударился в бормотание и невнятно ляпнул:

– Ведь и она также хочет Унаследовать Всё, что бы она ни говорила.

Профессор укоризненно покачал головой, на коей останки волос были приглажены в ожидании заслуженного лаврово-тернового (в зависимости от политического курса) венка.

– Она сочла, что её наказанием за выбор, сделанный в юности, будет постоянное осознание того, что… м…

– Что она не разглядела в студенте сатрапа.

Тот поднял протестующую руку:

– Что ребёнок не виновен… ах, ваше высочество, она сама была в ту пору совсем ещё дитя.

Билл – отдав должное профессору за то, что тот не обернулся на дверь – кивнул.

– Она сказала, что раз она умела отличить плохую книгу от хорошей, то обязана была разбираться в нибирийцах.

Профессор опять запротестовал всем своим академическим телом:

– Она была превосходным критиком. Её колонка в газете… из неё до сих пор перепечатывают отрывки в учебники. Она так и не захотела издать её отдельной книгой, и вообще поставила знак отрицания на своей литературной карьере, но…

Профессор приосанился. Если б он был дракон, из ноздрей его деликатного носа, несомненно, повалили бы две тонкие струи огня.

– Я, смеющий называть себя коллегой её величества, – он всё же обернулся, хотя и так на двух последних словах несколько понизил голос, – был удостоен чести вести летопись династии Баст и его величество лично попросил меня побеседовать с вами… то есть, я хотел сказать, ответить на могущие возникнуть у вас вопросы, ваше…

Билл приложил руку к груди – своей, а не профессорской. Но профессор не позволил сбить себя монаршим обаянием.

– Критически высказываться о побуждениях и тайнах леди Сунн… я даже вам не позволю, ваше высочество.

Билл согласился:

– Смело.

Он заговорщицки наклонился к профессору и, взяв кусочек мела с края доски, сказал, рисуя что-то на свободном от хвоста какой-то формулы, пространстве:

– Вы уж в летопись этот разговор не заносите. А то мне стыдно будет.

Этот разговор состоялся, когда Биллу было восемнадцать… ну, с парой дней. Девять лет ему было, когда Семья Воссоединилась. Это так называлось. В сущности, так оно и произошло. Ну – а как? Просто появился папа. А где он до этого обретался?

– С помощью непорочного зачатия у моего сына появился отец. – Сказала леди Сунн тогда своей подруге. В смысле, не совсем подруге, но, если не быть придирой в области филологии, можно и так выразиться.

– Для этого, – ответила та, тонко улыбаясь и постукивая в пол клюкой, будто отбивала текст на клавиатуре, – требуется лишь одно – согласие леди.

– Да. – Согласилась леди Сунн. – Государство спросило, хочу ли я отца для ребёнка этак… чудесным образом. Я, – продолжала она не без вздоха, – подумала и сказала «да».

(Леди Сунн всегда была правдива с собой.)

В газетах, которые тоже дали согласие, стало самой естественной штукой упоминать, что у династии есть наследник, вот радость-то.

То есть, следовало признать вот что. Девять лет понадобилось сиру Баст, чтобы понять, что у него не будет официального потомства. Чистейшего нибирийского сына, полученного правильным образом.

Ну, сказать, что он не знал, что у него уже есть сын – нет, этого хроникёр, разумеется, не скажет. В стране, где всякое слово – в том числе, конечно, Слово Правды, – становилось известно в первую очередь этому копошливому торопыге, не знать он не мог.

Когда Баст впервые увидел Билла, он был, ну, как это… поражён.

– Но он… он…

И монарх выпалил:

– Он ведь… Баст…

И, растерянно глядя, добавил уже другим тоном:

– И он… потрясающий… это мой…

Он вытер шею, и в этот момент леди Сунн опять предложила ему либо глотнуть чаю с коньяком, либо один из упомянутых ингредиентов в беспримесной чистоте.

– Это чудесный ребёнок… – Умилённо сказал он.

В эту минуту чудесный ребёнок опять прыгнул с ветки на ветку перед террасой, где происходило питьё чая, воссоединяющее семью, и издал отвратительный истошный вопль.

Баст дрогнул и пролил ингредиент.

Билл оказался вровень с окном и заглянул в него. Если учесть, что он был раскрашен диковинными узорами, которые, как объяснили монарху, логически обоснованы игрой в какого-то героя, то вид был теоретически неописуемый. Во всяком случае, это описание было бы под силу разве что леди Сунн, хоть она и порвала с литературой. Поэтому она с лёгкостью справилась с задачей.

– Билл, – сказала она страшному лику в окне, – тебе идёт.

Чудовище в окне прорычало:

– Я не Билл. Я – другой! Ужасный!

Леди Сунн, молча, задвинула занавеску и, улыбаясь, посмотрела на сделавшего ей официальное предложение абсолютного монарха.

– С мальчиками легко. – Объяснила она. – С девочкой я не знала бы, что делать.

Занавеска в окне вздулась от крика, более похожего на вой ветра. Баст стойко взялся за чашку. Он уже начал привыкать.

Началось приключение «Воссоединение Семьи», собственно, именно с этого раздирающего душу крика, в котором, несомненно, было что-то страшное и, как признался себе Баст – властное.

Когда монарх вылез из очень длинной машины со стыдливо затенёнными окнами на скромной и укромной улице в знойный день Хищника и прошёл в сопровождении секьюрити по этой улочке, цвели большие ярко-красные цветы на толстых стеблях с шипами.

В том, что шипы не декорация, монарх убедился самолично. Посасывая палец под тревожным взглядом секьюрити, он отказался подождать вертолёта с врачом и, оглянувшись, спросил:

– Как вы думаете, милый, кто-нибудь засёк, что я…

Видите? Монарх понимал, что красные цветы – чья-то собственность. Это уже хорошо, в плане оправдания леди Сунн.

Он посетовал:

– Как я не подумал про цветы раньше.

Он поглядел на них. Это были настоящие охотники, пожиратели плоти, и они отведали его собственной. Он добросовестно прикрывал секьюрити сзади, пока тот ломал стебель, обернутой в полу пиджака рукой, пыхтя и обливаясь потом.

Календарь обозначил этот день как солнечный, и глубоко в небесах знак Двойников уступил место морде крадущегося Хищника, порыкивающего издалека, в ту минуту, когда роза, гневная и облитая кровью, осталась в кулаке секьюрити.

Тут монарх и услышал этот крик, торжествующий и, прямо скажем, страшный. Он подскочил. Потом он клялся, что в ту же минуту его сердце было отдано Биллу. Поверить? Интересно было бы узнать, что подумала леди Сунн.

Ему самому на самом деле в эту минуту почудилось, что рык издал цветок с разверстой багровой пастью. Секьюрити мужественно и жалко улыбнулся. Его величество увидел, как он прячет в карман израненную на службе руку. Но времени сказать что-нибудь, что секьюрити потом сможет продать какому-нибудь журналу для девушек и таким образом заработать на домик в царской деревне, уже, к сожалению, не было.

Они вошли за низенькую калитку и прошли узенькую аллейку-коридорчик с маленьким каменным бассейном, которые здесь на окраине приняты вместо жестяных моек для посуды. Здесь прохлада овладела вспотевшими мужчинами, а висящие половники и шумовка, блестящие и чистые, имели почему-то насмешливый вид, привнося в образ дома, где обитала самая влиятельная женщина мира, застывшие реплики комических второстепенных персонажей.

Всё это понравилось Басту и встревожило его. Главное, конечно – она… самая влиятельная. Монарх кое-что вспомнил: побережье и большую вывеску поперёк набережной с каким-то неожиданным словом – «пурпурная» или «лиловая». Второе слово он забыл. Вывеску следовало натянуть над набережной. На стремянке в листве вечно зелёных деревьев он видел длинные, очень длинные стройные ноги, просто бесконечно стройные и длинные ноги.

И оттуда она сказала тогда ему что-то насмешливое и ранящее в самое сердце, как этот ужасный цветок, который он украл на улице.

Секьюрити взвизгнул.

Баст высокомерно взглянул туда, куда смотрел секьюрити, для которого вступление в загадочный дом уже ознаменовалось кровопролитием. На низенькой крыше террасы лежали серые мышки, неживые. Хвостики свисали.

Низкий женский голос сказал откуда-то из дома:

– Это мыши, ваше величество, мыши. Соседская кошка приносит их сюда. Я не знаю, что она имеет в виду. Можешь спросить сам.

Он затрепетал, и сказал себе, что с ним трепещет всё государство. Это он раньше так шутил, пока не посерьёзнел. Но фраза осталась. Он собрался с духом ответить, хоть что-нибудь. Но тут вопль раздался вновь. За террасой на маленькой зелёной полянке посреди дворика в окружении низких крыш что-то двигалось.

Он шагнул, приглядываясь, сердце стучало, как выпивший стукач, на самого себя. На огромном дереве, затеняющем окна, кто-то прыгал среди ветвей.

Монарху заранее объяснили, что мальчик – тут объясняющий сделал запинку, так как понимал, что с терминологией пока дела неясные – мальчик очень рослый и сильный, и его интересы фокусируются в сфере подвижных игр.

Он тогда покровительственно и с уверенностью сказал:

– Ну? В сфере, значит. Ха. Ха. Мило.

А сейчас он, знаете? Просто испугался. Это чувство не было для него внове, но страх имел иную природу.

Яростные крики чередовались с прыжками. В движении читался ритм, точно неведомый метроном отбивал его неслышно для непосвящённых. Нечто крупное, отмечавшее свои перемещения подобным образом, явно страха не ведало.

Он загляделся, сильно вздрагивая, всякий раз, когда в ветвях мелькала густая светлая грива и показывалась то коричневая рука, хватавшая ветку, то – и сердце давало сбой – чей-то лик, явно не нибирийский.

– Баст, ты потолстел. – Сказала, выходя она. – Кровь и плоть твоих врагов пошли тебе на пользу.

И тут произошли сразу два события, нет – три.

Ну, во-первых, дурак-секьюрити схватился за бок. (Уволить сразу. О домике может забыть.)

Опять же, во-первых, её красота проникла в его кровь и плоть, как инъекция Слова Правды. И одновременно с этим, вместо того, чтобы поздороваться и вообще держать себя неспешно, он, держа похищенную розу наотмашь, зашипел:

– Дорогая… тш!

Укололся и зашипел ещё раз.

Она рассмеялась. Она всё поняла, хотя он тут же с усилием улыбнулся, поправил ярко блеснувшие очки и громко произнёс заготовленный и меркнущий тут, в сумеречном дворике, комплимент.

Он застеснялся сына! Вот этого прыгающего по ветвям, даже не увиденного толком. В его ведь, и вправду, неслабом уме пронеслось всё мироздание разом, и он понял, что ему хочется, чтобы Это Прыгающее думало о нём хорошо!

Она оставила его вместе с комплиментом потеть и позвала:

– Билл.

– Его зовут…

И тут он засуетился и опять нечаянно посмотрел на дерево. Кажется, движение замедлило ритм. Очередной крик прозвучал тише, но с вызовом.

– Заходи в дом, Баст. – Сказала она, потеряв интерес к дереву.

Его ввели на террасу, а разжалованному секьюрити он велел взглядом остаться в саду, хотя жара была невыносимая. Он заметил, что она с состраданием посмотрела на дурака, готового её застрелить.

На террасе, где она почти толкнула его на широкий кожаный и потёртый диван у окна, он сразу и жадно прильнул к живой картине, ткнувшись носом в занавеску. Со двора дышало зноем прекраснейшее из чудовищ – лето.

Она взглянула на лежащую наискось на столе розу. Встала и ушла в угол террасы, он услышал тонкий звук воды.

Она вернулась, роза злобно посмотрела на него слепым личиком из банки. Леди Сунн с грохотом, выплеснув воду на деревянный стол, поставила банку с наклейкой «Перец Красный». Потом приподняла сиденье одного из диванов, вытащила облатку с таблетками и принялась вышелушивать оттуда на ладонь одну, две.

Он с отчаянием спросил:

– Тебе плохо… дорогая?

Она мельком, но внимательно посмотрела и сунула таблетки в банку. Он вздохнул.

– Для неё. – Коротко ответила, но не ему, так как смотрела в личико цветка.

И вот тогда с дерева спрыгнул тот, кто сидел на дереве. Монарх сглотнул – но то был не чай, то был не коньяк. Это был его фермент, его жидкость с формулой его сути – эта спасительная субстанция такая же, как у того существа.

И он вот тогда сказал:

– Но он… он… прекрасен, Сунн, он… Баст.

И осёкся.

– Лучше бы он был похож на тебя. – Умильно сказал он, и разговор был прерван.

На террасу вошёл мальчик. Хрипло сказал:

– Драсьте.

Он был ужасен. Лицо его скрывали линии, проведённые с помощью, как подсказывал монарху опыт, зелёнки и глины. В густых светло рыжеватых волосах торчали веточки с листьями. Рубашка и штаны имели растерзанный вид. Ноги были босы, руки в закатанных рукавах исцарапаны.

Баст, отныне сделавшийся Баст-старший, проговорил:

– Детка… Билл….ах, Билл, ты играешь… смотри, не ушибись… Билл.

Билл объяснил:

– Я не Билл. Я другой. Р-р-р…

И тут монарх сделал испуганное лицо и посмотрел на неё. Она смилостивилась, приподняла брови. Этот безмолвный разговор продолжался с полминуты.

Она сказала:

– Наша семья, Билл, воссоединилась.

И представила их.

К тому времени, когда ему исполнилось восемнадцать, Билл уже, конечно, хорошо знал, кто его папа – в смысле, на самом деле. Точно так же, как во время игры в Другого, Живущего на дереве, он знал, кто он сам.

В тот день воссоединение было на минуту прервано конюхом, старым чистокровным нибирийцем, пришедшим спросить, можно ли забрать чемодан и Билла – в таком порядке. Им, дескать, ехать, а у него сердце не на месте…

Конюх прервал речи и спокойно обратил взоры в сторону нового лица. У Баста глаза полезли на лоб. А как же секьюрити? Хотел спросить он.

Сунн промолвила:

– Дружище, познакомьтесь… папа Билла.

Старик удивлённо воскликнул:

– Никак объявился, богатырь. А мы уж не чаяли.

Но с тревогой увидел царь, что глаза конюха удивления не излучают. Он пробормотал что-то вроде:

– Рад, страшно рад познакомиться, милейший. Стало быть, это вы, м… курируете свободное время его высочества.

Конюх кивнул:

– Ага. Именно я пасу сатанёнка. А вы его, как повеличали?

Опять же ни изумления, ни мало-мальски краски какой на железных скулах Баст не увидел.

– Я вам, – теряя интерес к царю, и, чуть снижая голос, обратился конюх к Сунн, – матушка, вот что поведаю. Что касаемо кобылы для пацанёнка, так я её выездил.

Билл, сидевший смирно, прикладывая к затылку мешочек со льдом, вмешался:

– Так, дядька, я мог бы и сам.

– Нишкни. – Заметил конюх.

Баст сдержал негодование и умильно улыбнулся жене, надеясь, что скрежетания зубов она не услышала.

– В самом деле, Билл, – поморщившись, сказала Сунн. – Что отец про тебя подумает. Старших перебиваешь…

Билл заткнулся и принялся под шумок таскать ледышки из мешочка, пробуя их на вкус длинным языком.

– Боюсь, дружище, – продолжала Сунн, – планы несколько изменились.

Она посмотрела на его величество. Но тут Билл, забыв об опасности показать плоды плохого воспитания, взвыл:

– Не, я поеду! Поеду! Дядька, скажи им!

И с детской непогрешимостью угадав виновника изменившихся планов, посмотрел на отца. Баст мигом сообразил – а папа вообще не глуп – что надо немедленно принять решение, от которого будет зависеть судьба династии.

Он встал, пожал плечами, сунул руки в карманы и, покачавшись с носка на пятку, сказал:

– Ну, что вы, мои дорогие… Билл, – обратился он впервые к сыну и почуял, как сердце его дрогнуло, – Билл, поезжай, раз уж у тебя планы. Кобыла… я понимаю…

Билл, тем не менее, посмотрев на него, опять воззрился на мать, потом на конюха. Баст с трудом подавил обиду, но смолчал.

– Кобыла… – Растерянно повторил он.

Сунн была на высоте. Она промолвила:

– Билл, раз твой отец не возражает, так и быть.

Конюх дипломатично прибавил:

– Я его раза прокачу. И домой. А посадка у него хороша. Я его уж в седле прочно установил.

Билл, возбуждённый счастливым поворотом, воскликнул, почему-то поворачиваясь – вероятно, чтобы как-то проявить благодарность – к новообретённому отцу:

– Главное, это не пукать!

На веранде стало тихо, и потому они услышали, как постанывает во дворе секьюрити. Сунн вздохнула и взглянула на мужа. Тот с несколько бледной улыбкой ободряюще кивнул. Сунн сказала конюху:

– Вы не могли бы…

Тот ушел, посмеиваясь, и скоро стоны утихли. Кого-то отливали водой.

– Билл, ступай и сожги эти лохмотья.

Проводив сына, Сунн со вздохом взглянула на мужа.

– Ты понял? Друзей у него из твоего круга, Баст, не было. – Сказала Сунн.

– И ну их… – Неожиданно щедро сказал Баст.

Он снова пришёл в хорошее настроение. Лихо развернувшись к выходу, он наступил на одну из потерянных Биллом ледышек, и, спустя мгновение, Сунн увидела, как ноги её мужа взметнулись вверх, будто на террасе утратилась гравитация.

Леди Сунн немедленно оказала ему первую помощь. Сидя с тем же мешочком, который ему пришлось прикладывать не к голове, Баст говорил с короткими передышками, меняя положение мешочка:

– Удивительный мальчик… Образование… Но мы не должны мешать его способностям… и чтобы проклятые диссиденты до него не добрались со своими разлагающими…

Его речи замедлились, и он умолк.

– Я что-то не то говорю, дорогая?

Сунн возразила, прислушиваясь к происходящему за стеной:

– Ну, что ты. Не думай, пожалуйста, что я идеальная мать, Баст.

– Конечно, идеальная. Он – чудо.

Сунн покачала головой. И шёпотом сказала:

– Я не всегда знаю, что у него на уме.

Баст тревожно спросил:

– А ты обычно…

– Ты же знаешь, Баст… нибирийцы для меня, как на ладошке. А уж под тобой я всегда на три метра видела.

Баст захихикал, принялся возражать и вдруг потянул носом. Сунн привстала. В этот момент ворвался конюх, волоча на плече мокрого секьюрити, и крикнул:

– Пожар! Где сатанёнок?

– Абу-Решит, я забыла добавить «фигурально выражаясь»…

Почему мама согласилась?

Конечно, Билл нашёл случай и неуклюже соблазнительный, как тогда его походка, повод пристать к матери по поводу этого предсказания. Но ничего предсказуемо не добился. Леди Сунн сказала только, что:

– Мне, представь, цыганка нагадала.

Задавая вопросы и запутываясь в своих собственных словесных ловушках, как знаменитая тётя Полли, Билл сумел узнать, что как-то юная Сунн ждала городской транспорт, к ней подошла женщина и вот так же, как Билл сейчас, попыталась выцыганить у неё что-то.

– И она получила то, что просила?

Леди Сунн пожала плечом.

– Как сказать…

Видимо, всё же да, так как довольная гадалка сообщила Сунн, что видит её Судьбу и что это в придачу – Судьба Нибиру.

– Она пообещала мне, – смилостивившись над извертевшимся Биллом, – что у меня будут дети и…

Билл затаил дыхание.

– Можешь спустить лишний воздух, Билл, пока не случилось чего-нибудь неприличного. Она навязала мне нескольких детей…

– Множественное число, мама?

– Да. – Отрезала леди Сунн. – Множественное.

– Сколько?

Леди Сунн неохотно сказала:

– Неважно. Я ещё ей ответила, что с меня будет достаточно одного. И она усмехнулась с этаким зловещим видом и говорит: как скажешь, как скажешь.

– Правильно, мама, зачем тебе ещё какие-то дети.

– Действительно. …Билл, ты такого высокого мнения о моём потомстве?

– Ох, мама, если быть скромным, то с тех пор, как жизнь вышла на сушу, она не принимала такой совершенной формы.

– Выползла, Билл. Как это делают некоторые формы жизни и до сих пор… например, после выпускного в школе или после первого мальчишника в университете.

– Мама, вернёмся к детям. Эти дети… они, что же – выдающиеся? Постарайся вспомнить точное слово, мама. Ты же любишь точность в тексте. И вот что, мамочка… Может быть, всё же – мамочка, постарайся припомнить – один из них?

– Билл, ей-Богу… Она лепетала с торжественным видом, что от кого-то из них произойдут герои.

– Мама, и что, никакой конкретики?

– Что за дурацкое слово, Билл. Это хорошее имя для ручного варана. Нет, никаких варанов там не было.

– Ох, мама, признай, что просто подошла маршрутка и ты… ну, ты же не любишь опаздывать.

Леди Сунн не стала обрывать суесловие. Улыбнулась – но не сыну.

– Камешек дала…

– Что за камешек?

– Не знаю. Булыжник, наверное. Билл, да ты, оказывается, сентиментален… или ты хочешь, чтобы от тебя произошли герои? И вообще… Если ты ещё хоть раз посмеешь спрашивать меня о моих личных делах… Будешь получать открытку с репродукцией классической картины, всякий раз, когда начнёшь рассказывать девушке, что ты умеешь двигать взглядом камни.

– Мама…

– В детстве ты рассказывал девочкам, что умеешь двигать ушами.

– Мама, ты что-то путаешь… ты уж прости…

– По-твоему, можно что-то перепутать, когда у тебя одна форма жизни, о которой вам рассказывают все подряд, и главное, Билл – вещественные улики. Счета за разбитые окна, плачущий мальчик со свороченным набок носом, которого мне тыкали буквально в лицо… Билл, я не путаю.

– Мама…

– Отвяжись. Вот так всегда, когда свяжешься с белыми. Жадные вы все такие.

Билл не знал, что так же она ответила много лет назад, когда его величество робко спросил:

– Почему ты назвала его так? Бильга… Это ведь означает – тот, кто был прежде?

– Если тебя беспокоит, не задумывала ли я государственный переворот, то – нет. Не все такие жадные, как ты, Баст. Мало тебе этой штуки с красными границами, которые ты, по-моему, просто наугад рисуешь на карте неба, так тебе и моё произведение подавай. Моё, Баст. Моё. Ну, ладно… Мне просто… мне захотелось.

– Бильга сир Баст. – Повторил монарх так и сяк.

– Ты. Ты ведь – Билл, если я не ошибаюсь?

Билл молчал. А что он мог сказать. Но сказать что-нибудь было надо. Он никогда не прибегал к откашливанию, чтобы оттянуть время на размышления, и очки не протирал… разве что содрать с папы и попротирать, но это как-то…

– Он кем мне приходится? Он вообще кем-то нам приходится?

Отец сверкнул – ёлочная игрушечка, которую взяли двумя пальцами полюбоваться.

– Ишь, как заговорил. Я думал, ты, тово… в обморок рухнешь. Такой большой, тяжёлый… а я буду стоять на коленях и растерянно озираться. Ну, кем, кем? Все всем кем-нибудь приходятся.

– Помимо этой философской мысли, больше ничего?

– Все династии так или иначе связаны. Если он тот, за кого себя выдаёт, он внук Ану, и, следовательно, он тебе что-то вроде тринадцатиюродного дяди. Когда всё это произошло, ему было что-то, как тебе.

– Ух, ты. Но он тогда в изрядном возрасте? Да ещё радиация, не говоря уже о Кое-чём…

– Хочешь узнать, не впал ли он в маразм? На таком расстоянии установить трудно, но судя по тому, что он знает имя единственного наследника Нибиру, с этим, – папа без жалости постучал себя по бритой голове, – у него, к счастью, или, к сожалению, полный порядок.

Воцарилось (ну, тут же царь) тяжёлое молчание. Билл двоевластие пресёк:

– Ну, и когда же ты это скажешь?

– Что, что?

– Сынок, удивительно… и откуда твой дядя за много световых лет знает, как тебя, пупсик, зовут?

Отец ни гу-гу.

– Ты сомневаешься во мне? Поскольку я много времени провожу в обсерватории? На всякий случай напомню, я там провожу его один. Ну, на случай, если сегодня ночью к подъездам всех астрономов Нибиру должны подлететь чёрные шатуны, чтобы провести гражданские учения «выводим профессоров».