Текст книги "Чарлстон"

28

Братья пришли к согласию, но Пинкни недолго наслаждался покоем. Он ожидал, что со Стюартом будут хлопоты, но все обошлось. Несколько месяцев Пинкни продремал в опасном благодушии. Пробудила его внезапно разыгравшаяся буря.

В октябре 1872 года для Лиззи начался второй год обучения у миссис Пинкни и первый – в школе танцев. Подготовка проходила бурно. Девочке шили первое длинное платье, и она обсуждала со всеми цвет, покрой рукава, отделку, пояс, количество нижних юбок и что ей делать с волосами.

– Что это за волосы! И надо же мне было родиться в семействе Трэддов! Они как проволока – гадкая, ржавая проволока.

Она то бушевала, то радостно кружилась, когда ей приносили бальные туфельки или кусок, ленты. Пинкни пытался найти прибежище у Энсонов, но Люси волновалась не менее, чем Лиззи.

– Это очень важно, Пинни. Она становится молодой леди. Ничто так не волнует девушку, как первое бальное платье. Даже с подвенечным нарядом не связано столько беспокойств. Но, что бы там ни было, тебе надо привыкнуть к суматохе. Теперь у вас в доме долго не будет покоя. Сейчас она кажется тебе слишком взволнованной, а что же будет, когда она в первый раз влюбится?

Наконец знаменательный вечер наступил. Люси помогла Лиззи с приготовлениями. Она сошла вниз и позвала Пинкни и Симмонса. Глаза ее светились воодушевлением.

– Она просто прелесть, – сказала Люси. – Пожалуйста, скажите ей это.

Они стояли у лестницы и ждали. В столовую, приоткрывая дверь, с любопытством заглядывали слуги.

Лиззи спустилась по лестнице, как если бы на голове у нее лежала книга. Вместо коротких косичек волнистое облако красновато-золотых волос было забрано ото лба назад и скреплено широкой лентой из бледно-голубого атласа. Платье было тоже голубым. Оно было сшито из отличного муслина, легкого, как летний бриз; длинная юбка развевалась на ходу. Узкое белое кружево обрамляло вырез каре, короткие рукава фонариком и рядами украшало юбку от кромки до атласного пояса. Тонкие руки и шея девочки были бледны: свет отражался от ее выступающих ключиц. Лиззи казалась пронзительно беззащитной, юной и невинной. У Пинкни болезненно сжалось сердце. Ему хотелось плакать.

– Какая ты красивая, сестричка, – сказал он. – Позволь мне проводить тебя. – Он согнул руку в локте.

Лиззи хихикнула и взглянула на Люси:

– Ты, как джентльмен, должен догадаться, что леди еще не надела пелерину. – Лиззи вскинула украшенную бантом головку. – Уверена, он не обладает хорошими манерами, – поддразнила она брата.

Симмонс снял со спинки стула маленькую темно-синюю пелерину и неловко поклонился:

– Он ослеплен вашей красотой, мэм. Окажите мне честь.

– Ах, спасибо, сэр, вы так любезны, – учтиво проговорила девочка. Прыснув, она повернулась спиной к Симмонсу, чтобы он надел пелерину ей на плечи. – Ах, какое чудо!

В ее голосе слышалось самоупоение. Она сделала реверанс Пинкни, оперлась на его руку рукой в белой перчатке и ушла, оставив позади себя тонкий аромат жимолости.

– Как она мила, правда, Тень?

– Что? Ах, да. Должно быть, она будет там самой хорошенькой.

Люси покачала головой:

– Нет. Самый красивой будет Каролина Рэгг. Но у Лиззи превосходное настроение, а это все, что требуется.

Пинкни, предоставив Лиззи компаньонкам в Каролина-холл, возвратился домой минут через пять.

– Чему ты ее научила, Люси? Этот ребенок кокетничал с нами.

Пинкни смеялся, но глаза его были сердитыми. Люси наполнила бокал мадерой и подала ему.

– Ты кипятишься, потому что ревнуешь, вот и все. Конечно, я научила ее кокетничать. Это неотъемлемо от танцев. Помимо тебя, в ее жизни будут другие мужчины. И то же я скажу тебе, Тень. Нечего хмуриться. Давайте ужинать. Я обещала Лиззи подождать, пока она не вернется домой. Она собирается мне все рассказать.

В четверть девятого Пинкни зашел за Лиззи и привел ее домой. Девочка спешила впереди него, горя желанием изложить Люси новости. Лиззи была влюблена, и он пригласил ее на танец три раза.

Любовный роман прокрался в дом Трэддов, как змей-искуситель в Эдемский сад. Времена мирного течения жизни миновали. Лиззи забывала заказывать блюда, не обращала внимания на пыль в комнатах, не напоминала Хэтти, что надо накрахмалить рубашки мистера Пинкни, и перестала штопать ему носки. Каждый день после школы она приглашала домой Каролину. Девочки запирались в комнате Лиззи и, сидя на кровати, болтали о мальчиках, вместо того чтобы делать уроки.

Люси пришлось противостоять слезам, взрывам гнева и угрозам покончить с собой из-за того, что Лиззи именовала нищенским гардеробом. Ей же девочка поверяла свои тайны и с робостью просила совета.

Наиболее упорным атакам подвергался Симмонс. Лиззи непременно хотела учить его танцевать, чтобы иметь возможность практиковаться. Он упорствовал очень долго. Однажды вечером Лиззи плюхнулась к нему на колени и, обняв за шею, умоляла уступить ей. Джо быстро вскочил и поставил девочку на ноги.

– Ты теперь молодая леди, детка. Тебе уже нельзя сидеть на коленях у мужчины, даже у меня. Но ты, наверное, хочешь замучить меня просьбами до смерти, я согласен, хорошо, учи меня.

Вскоре уроки танцев сделались для них привычными. Мелькали косички, и ноги в черных чулках и прочных школьных башмаках спешили вслед за Джо в бурном вальсировании. Гостиная находилась над кабинетом Пинкни, и топот над головой мешал ему сосредоточенно работать.

– Хуже и быть не может, – жаловался он Люси и Эндрю.

Знал бы он, что ждет его впереди! На балу святой Цецилии 1873 года он, войдя в залу, окинул взглядом толпу и был в самое сердце уязвлен безмятежным хорошеньким личиком одной из дебютанток. Поздно пришла к Пинкни его первая любовь, и переживал он ее тяжело.

– Что мне делать, Люси? – Пинкни неосознанно тянулся к ее сочувственному пониманию.

Люси была ошеломлена его диким, жаждущим взором. Бывало, он признавался ей, что едва сдерживает гнев и отчаяние, но говорилось это спокойным ледяным голосом. Она и не подозревала, что Пинкни способен на сильную страсть. Теперь она в этом убедилась.

– Милый Пинкни, ты все знаешь не хуже меня. Оказывай ей внимание. Танцуй с ней, беседуй, дари цветы, говори комплименты. Постарайся узнать ее поближе. Хорошенькое личико для девушки не самое главное. Ты должен быть уверен, что она тебя стоит.

– Стоит меня! Люси, а кого стою я? Старый инвалид войны, производящий удобрения. В июне мне будет тридцать. О Господи, да я ей кажусь отцом.

– Откуда ты знаешь? Ты с ней беседовал на балу? Пинкни признался, что не посмел даже приблизиться к ней.

– Ну и глупо, Пинкни Трэдд, ты – мужчина, вниманием которого должна гордиться любая женщина. Ты сильный, женщинам это нравится. И чуткий – тебе можно все сказать, зная, что ты поймешь и отнесешься с участием. Ты ведь мужчина, Пинкни, а не ребенок. Она будет польщена, что ты ее заметил. Господи, да по тебе все девицы Чарлстона сохнут с тех пор, как ты вырвался из коготков Лавинии.

Да, его приглашают наперебой, согласился Пинкни, но за этим наверняка стоит стремление жить в достатке. А это все, что он может предложить.

– Не будь ослом, – отрезала Люси. Ее горячность насторожила его.

– Прости, – сказала она мягче, – мне не нравится, когда ты так ужасно говоришь о себе.

И тут же подумала, что деньги, конечно, не повредят, но если девушка оценит его только за это, то уж она, Люси, пойдет напролом. Вдруг до нее дошло, о чем в данную минуту говорит Пинкни. Он говорил, закрыв лицо руками, и оттого она с трудом разбирала слова.

– …жить монахом столько лет, – говорил он, – я не знаю, как справиться с этими чувствами. Я не спал всю ночь. И боюсь, снова не смогу заснуть. Она не выходит у меня из головы. Я никогда не испытывал ничего подобного.

Люси протянула руку, чтобы коснуться его склоненной головы, но не посмела. Вряд ли это помогло бы.

– Почему бы тебе не поговорить с Симмонсом? Возможно, другой мужчина…

– Симмонс! – презрительно фыркнул Пинкни. – Да что он знает о любви? Завел себе для удовольствия шлюшку в фабричном городке, но единственное, что он любит, – это свой счет в банке. Кроме денег, его ничего не интересует. Симмонс! Да я ушам своим не поверил, когда он мне это сообщил.

– Не смей говорить дурно о Симмонсе. Он мой друг. И твой тоже.

Пинкни застонал:

– Ты права. Я сам не знаю, что говорю. Я от всего этого чуть с ума не сошел. О Господи, мне не следовало сообщать тебе о…

– Шлюшке? Не будь глупцом. Я тоже кое-что знаю о жизни. Расскажи. Ты видел ее? Как она выглядит? Лицо накрашено?

– Ты меня потрясаешь, Люси.

– Вовсе нет. Не стоит со мной притворяться. Расскажешь?

– Нет. Забудь, что я упомянул о ней. – Глаза его озорно блеснули. – Я могу тебе сказать только одну вещь. Если ты дашь слово, что не упомянешь об этом ни единой живой душе.

– Честное слово.

– Так вот, ее зовут Аметист.

– Как?

– Аметист Перл.

– Ты это сам сочинил?

– Да как можно такое придумать?

Люси согнулась пополам от смеха. Пинкни тоже расхохотался, и с его лица исчезло страдальческое выражение. Затем оно снова вернулось.

– Ее зовут Энн, – сказал он.

– Милое имя, – отозвалась Люси.

– Просто Энн.

Он произнес это так, будто в имени девушки заключалось нечто чудесное.

– Мисс Люси, мне нужна ваша помощь.

– Тень, если ты мне сейчас скажешь, что влюблен, я запущу в тебя чем-нибудь. Мало мне, что Энн Гиньяр восемь месяцев водила Пинкни за нос. Я стала чувствовать себя старухой.

Вокруг глаз Симмонса собрались морщинки.

– Не беспокойтесь. Мне нужен ваш совет насчет вот этого.

В его руке была квадратная белая карточка. Это было приглашение на танцевальный вечер с чаем от мистера и миссис Вильсон Сент-Джульен.

Люси взяла карточку:

– Что тебе непонятно, Тень? Она избегала смотреть на него.

– Я не понимаю, что это значит, когда из моего имени успела вывалиться «м»? – Голос его звучал ласково и насмешливо.

Люси подняла голову и улыбнулась.

– Чарлстонские старожилы произносят «Симмонс» как «Саймонес». Сент-Джульены – одно из старейших и достопочтеннейших семейств Чарлстона. У них три сына, – продолжала Люси, – старший готовится стать доктором, средний ни на что не годен, а младший для мамочки – свет в окне. А еще у них есть хорошенькая благовоспитанная дочка, которую будут представлять в следующем январе.

Симмонс кивнул:

– Чистопородная кобылка голубых кровей.

– Да, только об этом, разумеется, не говорят вслух. Некоторым образом это даже комплимент. Они хотят познакомить ее с тобой, прежде чем представлять на балу. Ты заинтересован?

– Возможно.

Люси от удивления приоткрыла рот. Губы Симмонса растянулись до ушей.

– Мне не нужна их крошка. А вот посмотреть, как отнесутся Саймонсы к моему появлению на вечере, было бы занятно.

– Тень! Неужто ты собрался залететь в чарлстонское общество?

– Как сказать. Высоко ли может взобраться парень, который достаточно толстокож, чтобы в течение многих лет не обращать внимания на насмешки?

– Если он будет идти медленно и осторожно, обдумывая каждый шаг, вероятно, достигнет цели. И преуспеет больше, если удачно женится. Но не думаю, что тебе захочется играть в эти игры. Пинкни говорил, что ты упорно отказывался ходить с ним куда-либо и в конце концов он сложил оружие.

– Я смотрю на это так. Мне необходимо дело, чтобы о чем-то хлопотать. У меня есть фабрика. Я из праха возвел город, в названии которого два «м». Нынешней осенью я открываю собственный банк в Элисто Каунти. С фосфатами мне больше нечего делать. Пинкни не хочет переоборудовать производство, как сделали на первой чарлстонской шахте. Что ж, это его забота, я не буду вмешиваться. Я остаюсь в стороне.

Люси взглянула в его янтарные глаза. Они были непроницаемы, и бесполезно было задавать вопросы.

– Если хочешь, я расскажу тебе, что надо делать.

– Да, я бы попытался. Наверное, это очень забавно.

– Хорошо. Я дам тебе писчую бумагу для R. S. V Р..[3]3
  Répondez s'il vous plaît. – Ответьте, пожалуйста (фр.). Пометка на визитных карточках. (Прим: пер.)


[Закрыть] Ты пошлешь записку с Элией, а с утра в назначенный день – цветы хозяйке дома с визитной карточкой. У тебя есть карточки?

– Нет, конечно. В моем кругу, чтобы познакомиться, достаточно рукопожатия.

– Отправишься к Уолкеру Эвансу и закажешь несколько визиток. Вот тебе бумага и ручка. Я скажу, что писать. Мистер… Тень – это что, твое имя? Тебе его дали при крещении?

– Меня зовут Джо.

– Прекрасно. Значит, мистер Джозеф. У тебя есть второе имя?

Он отрицательно помотал головой.

– Сейчас мы его тебе дадим. Как насчет Теньел? Звучит представительно.

– Слишком пышно.

– Так даже лучше. Все это так забавно. – Люси озорно улыбнулась. – Хорошо, продолжай. «Мистер Джозеф Теньел Саймонс с радостью принимает любезное приглашение…»

В разгар светского сезона Люси и Симмонс вырабатывали стратегию, как генералы на поле битвы. Рассуждения сопровождались взрывами смеха. Для Люси эти часы были противоядием после возни с Пинкни. Энн Гиньяр отказала ему. Она собиралась замуж за дальнего родственника из Саванны, который в этом году заканчивал Чарлстонский колледж.

– Мафусаил Трэдд, – с горечью произнес его имя Пинкни.

Люси от всей души старалась его утешить.

– Глупая девица, – сказала она Симмонсу.

Как и следовало ожидать, Пинкни вскоре оправился от своей сердечной раны. Но когда он увидел, как Энн в свадебном наряде совершает гранд-марш на балу святой Цецилии, у него перехватило дыхание. Вдруг он почувствовал, как кто-то легко коснулся его руки. Это была Люси.

– А где ослепительная улыбка для кузины Люси? – еле слышно шепнула она. – Раздосадованные мамаши жаждут полюбоваться на тебя, убитого горем. – Она прижала веер к щеке и, высунув язык, скосила глаза.

Пинкни рассмеялся:

– На балу, госпожа Энсон! При свекре распорядителе! Или у вас стыда нет?

Люси взглянула на него с притворной скромностью.

– Даже с крохотный наперсток, – призналась она. – Это прекрасно, мистер Трэдд. Хотите, падшая женщина повторит это, прежде чем ее сцапает мисс Эмма?

Она вновь скосила глаза. Пинкни хохотнул:

– Достаточно. Ты просто чудо среди женщин. Я чувствую себя превосходно. Что ж, присоединимся к старичкам и хоть для вида повеселимся.

– Лучше узнаем, какие лошади завтра участвуют в скачках. Мы с Эндрю решили испытать судьбу.

Спустя тринадцать лет в Чарлстоне возобновились скачки. Уошингтонский ипподром готовился к праздничному открытию. Ни одна лошадь не носила чарлстонских цветов, ложи были закуплены чужаками, а ехать в верхнюю часть города предстояло в наемных каретах. И все же это были чарлстонские скачки. Все собирались присутствовать, и каждый делал хоть небольшие ставки и готовился получить величайшее удовольствие. Чужаки тоже сделались известного рода развлечением. Чарлстонцы называли это «быть вежливыми до оторопи».

Утром на Митинг-стрит встали рано. Провидение соблаговолило послать удивительно погожий, будто весенний, день, один из тех, которые превращают январь в месяц цветения японских камелий. Элия, в ливрее, которую он получил от хозяев в подарок на Рождество, величаво прошествовал к стоянке наемных карет, находившейся у парка. Первые две показались ему непригодными. Третью он одобрил с видом знатока. Посовещавшись с возницей, он вскочил на широкую плоскую приступку кареты, и руководимый им возница подкатил прямо к входной двери дома Энсонов. Движение карет по улице остановилось, пока Билли прилаживал доски от порога к широкому проему кареты и Симмонс вкатывал Эндрю вверх по склону. Билли убрал доски в карету и прикрепил к ней зеленый флаг. Оба семейства уселись в карету. Малыш Эндрю пришел в величайшее волнение, но отец его успокоил. Лиззи и Люси расселись по местам, за ними – Пинкни, Тень и Стюарт. Элия сел последним, с большой корзиной из веток пальметто, накрытой куском белого холста. Поставив корзину на сиденье, Элия дал знак вознице. Карета была готова к отправлению.

Они быстро ехали по городу, и никто их не теснил и не тревожил. Элия стоял в проходе перед креслом Эндрю и отпугивал пассажиров, посягавших на место, где стояла корзина. Кресло загораживало вход в карету с тыла. Карета проехала Митинг-стрит, пересекла Брод-стрит и Ратледж-авеню. Солнце кидало блики на Халсей Милл Понд, когда они проезжали мимо. По истечении часа они проехали Шепард-стрит. Следующие полчаса Симмонс под предводительством Элии толкал кресло Эндрю к огромным мраморным колоннам, обрамлявшим вход в украшенные флагами ложи, вдоль которых на милю растянулись беговые дорожки. Люси и Лиззи шли рядом со Стюартом и Пинкни. Маленький Эндрю держал за руку своего отца. Улица была полна народу, но никто не толкал их. Люди отнеслись к процессии с должным сочувствием.

С наступлением вечерней прохлады, незадолго до сумерек, процессия Энсонов – Трэддов проделала свой путь в обратном порядке. Они дождались кареты с зеленым флагом и досками для ската и с восхищением наблюдали, как Элия заставляет возницу отваживать других пассажиров. Они знали, что дворецкий не унизится до хлопот с досками. Стюарт и Пинкни сделали это за него. Все были счастливы и чувствовали себя усталыми от волнения. Эндрю выиграл три доллара и проиграл пять. Пинкни поставил четыре и потерял все. Холодные закуски были восхитительны, лошади великолепны, веселья было в избытке. День прошел в высшей степени удачно.

Когда они приехали на Митинг-стрит, в карете, кроме них, не было пассажиров. Огибая Брод-стрит, они увидели, что фонарщик уже зажигает фонари. Над их головами звенел колокол церкви Святого Михаила. Когда Симмонс и Стюарт вывезли Эндрю из кареты, пробило шесть. Люси растолкала уснувшего сына.

– Шесть часов. Все в порядке! – провозгласил сторож.

Пинкни помог дамам выйти из кареты.

– Лучше и быть не может, – сказал он.

29

– Мистер Пинкни! – В голосе Элии звучала мука. Пинкни выронил ручку и подбежал к входной двери.

Глаза чернокожего слуги были красны от слез. Лицо его от боли и потрясения, казалось, посерело.

– Элия, что случилось? Кто тебя обидел?

Вместо ответа внезапно постаревший дворецкий трясущимися руками вытащил крохотную книжку в красном кожаном переплете.

– Они закрылись, мистер Пинкни. Несколько джентльменов помогли мне прочесть надпись на дверях. Банк закрылся. Все мои сбережения пропали.

– Ты, должно быть, ошибся, Элия. Тебе неверно прочли. Возможно, в банке перерыв на ленч. Я пойду взгляну. Не расстраивайся.

Но Национальный банк сбережений освобожденных и Страховая компания закрыли свои двери навсегда. В ответ на телеграмму и письма Финансовый департамент прислал краткое объяснение: банк разорился, вкладчикам деньги не возвращаются.

– Черт их побери! – прорычал Пинкни. – Их поддерживало федеральное правительство. Эти мошенники надули черных бедняков, которые доверяли им. Сначала они дали им землю, а потом забрали ее. Открыли школы и вскоре закрыли их. А теперь они украли у негров деньги. Они очень пеклись о своих чернокожих братьях, когда Линкольну во время выборов требовались голоса! Да как они смеют так с ними обращаться! Я готов вернуться в Геттисберг и начать все сначала.

– Вот уж избавь, – сказал Симмонс. – Сколько у Элии было денег на счету?

– Более восьмисот долларов. Он откладывал едва ли не каждый пенни в течение девяти лет. Я открыл для него этот проклятый счет. Мне придется снять все деньги с собственного счета, чтобы возместить ему убыток и заплатить налоги, на земельные владения они вновь подскочили.

– Я дам старику деньги.

– Я не могу этого позволить.

– Мне это не трудно.

– Но за Элию отвечаю я, а не ты.

– Не упрямься, капитан. Разве ты не предоставлял мне всегда пищу и кров? Если я это принимал, прими и ты несколько зеленых банкнот.

Все решило одно-единственное слово: «капитан». Тень давно уже к нему так не обращался. Пинкни хлопнул товарища по плечу:

– Спасибо. Я скажу Элии.

– Только не говори ему, что это от меня. Элия сноб, визитками его не подкупишь. Я как был, так и останусь для него белым отребьем.

Пинкни улыбнулся:

– Это потому, что ты никогда не приглашал его на танец. Юные леди уверены, что ты сэр Ланселот, если не сам король Артур.

Симмонс далеко продвинулся в светской жизни, с тех пор как Люси проговорилась, что он владеет банком – и это была правда – и что его мать из знатного семейства, которому некогда принадлежала плантация Теньел в Виргинии. Последнее Люси сочинила на ходу и сообщила своей партнерше по висту, хозяйке дома. Та не пригласила на вечер Симмонса и вдобавок выиграла у гостьи крупную сумму. Новость заставила ее позеленеть, с удовлетворением сообщила Люси.

Пинкни старался позабыть об этом приключении. Его беспокоило, что Симмонс и Люси прибегают к хитростям. Если они зайдут слишком далеко, тесный, замкнутый светский круг отвергнет их. Симмонс вряд ли будет огорчен, но для Люси это единственно приемлемое общество, где она может бывать. Картины ее жизни с Эндрю предстали перед глазами Пинкни, и он попытался выбросить эту заботу из головы. Сейчас надо побеспокоиться об Элии, старик выглядит совершенно разбитым.

– Спасибо, мистер Пинкни, но я этого не заслужил, – сказал Элия, когда Пинкни предложил ему денег. – Одной рукой я брал ваши деньги, а другой клялся действовать против вас в течение многих лет.

Слезы катились у Элии из глаз, он что-то невнятно бормотал. Пинкни только и смог разобрать, что лига и папаша Каин.

– Элия, – сказал он, – все это в прошлом. Ты ходил на собрания, слушал речи, но ведь ты никогда не действовал против нас. Давай забудем прежнее.

Элия не мог молчать. Он рассказал Пинкни о таинственных ритуалах, назвал имена слуг, которые поклялись сжечь дома своих хозяев, и описал внешность папаши Каина.

– Лицом он точь-в-точь мистер Уэнтворт, друг Стюарта, только гораздо старше. Это он разбил голову мистеру Стюарту. Он говорил о нем. Сказал, что в другой раз расколет ее пополам.

– Я обо всем позабочусь, Элия. Не беспокойся. Но тебе следует прекратить посещение собраний.

– Я туда больше не хожу: джентльмены из янки на собраниях говорили, что они друзья черных. Спрашивается, какой же друг обокрал бедного негра, отобрал сбережения за всю жизнь. Нет, мистер Пинкни. Больше мне с лигой не по пути.

Пинкни кивнул:

– Все к лучшему. Завтра я отведу тебя в банк для белых, где имею счет сам. Там твои деньги будут в безопасности.

Элия взял Пинкни за руку обеими руками:

– Спасибо. Ты всегда был хорошим мальчиком… Пинкни рассмеялся:

– Старый обманщик! Я был несносен, и ты это отлично знаешь.

– Ты всегда вел себя благородно. За исключением, пожалуй, двух-трех раз.

Пинкни, обняв его, ушел к себе. На душе у него стало легче.

Случай с Элией побудил Пинкни обратить внимание на политическую жизнь в Южной Каролине и стране в целом. Он избегал политики, стараясь не придавать ей значения, стоял в стороне, убеждая себя, что все равно ничего нельзя поделать. Он ожидал, что Симмонс более осведомлен, так как он постоянно общался с саквояжниками, но очень удивился, узнав, что Стюарт принимает деятельное участие в Демократическом клубе.

– Через два года, – сказал ему младший брат, – будут выборы президента Соединенных Штатов, а также властей штата Южная Каролина. Мы уже начали подготовку и надеемся одержать победу во что бы то ни стало. Улисса Гранта не будет в Вашингтоне, он не может баллотироваться снова. Мы собираемся выдворить остатки его армии из нашего штата.

– Каким образом?

– Вываляем в смоле и перьях и отправим по железной дороге, если возникнет необходимость. Но они и так уйдут. Их давным-давно уже выгнали из восьми конфедератских штатов. Но они остаются во Флориде, Луизиане и Южной Каролине почти десять лет. Это слишком долго.

– Надо бы их подтолкнуть, – заметил Симмонс. – Ты знаешь, что заявил наш досточтимый сенатор?

– Нет, не знаю, – ответил Пинкни.

– Это был Дж. Дж. Паттерсон. Ты так глубоко засунул голову в песок, что даже не заметил, как он приехал из Пенсильвании в семьдесят втором и давал взятки, чтобы его выбрали. На следующий день его спросили, собирается ли он вычистить выгребную яму в палате представителей Штата. Паттерсон хохотал чуть не до обморока. Тут, в Южной Каролине, лет пять еще будет что грабить. Он не уйдет, пока его не заставят.

– Мы намереваемся это сделать, – сказал Стюарт. – Надо только дождаться семьдесят шестого года.

– А что до тех пор?

– Будем работать, сохраняя спокойствие.

– А папаша Каин? Я ведь говорил вам, что мне рассказал Элия?

– Он тоже ждет семьдесят шестого. Это ставленник республиканцев. О папаше Каине не беспокойся. Я за ним присмотрю.

Пинкни успокоился. Он и не подозревал, как много перемен принесет на тихую Митинг-стрит ближайший год.

Пинкни погрузился в привычную необременительную рутину, которая тянулась годами: читал газеты за завтраком, сидя за длинным столом; сопровождал Лиззи в школу, прежде чем отправиться на работу, заходил за Лиззи, идя домой на обед; после полудня наблюдал, как разгружают баржи из Карлингтона; шел домой ужинать, посещал балы; по воскресеньям ходил в церковь, по вторникам дежурил в драгунском полку, раз в месяц бывал в Торговой палате; праздновал вместе с семейством Рождество – с некоторой напряженностью, которую вносило присутствие Джулии, – и исправно участвовал в праздничных обедах, чаепитиях, скачках и танцевальных вечерах. Порой его вновь одолевали приступы малярии. Во время болезни он позволял Люси и Лиззи хлопотать возле него, посылая Элию к доктору Тротту за хинином, и несколько дней дурного самочувствия расценивал как оправдание тому, что оставил Карлингтон под присмотром управляющего. Симмонс укорял его за пренебрежение к делу, мать в письмах сетовала, что дети дурно относятся к ней, так как до сих пор не удосужились посетить ее в Пенсильвании. Лиззи распекала за консерватизм. Он чувствовал, что жизнь течет мимо него, но это мало его беспокоило. Он изведал войну, заботы, восстания, нужду, страсть и отчаяние, прежде чем ему исполнилось тридцать. Теперь, в тридцать один, он впал в оцепенение покоя.

В 1875 году Пинкни, уступив настойчивым просьбам Лиззи, купил участок на острове Сулливан. Весна прошла в постоянных встречах, с подрядчиком и всевозможных обсуждениях. Лиззи по крайней мере дважды в неделю меняла мнение о местоположении двери в своей спальне и количестве полок в кладовой. Несмотря на все разногласил, постройка дома была закончена, прежде чем школа миссис Пинкни тридцатого июня закрылась на каникулы, и дом был ничем не хуже других домов на острове.

Перед войной остров представлял собой небольшой элегантный курорт и являлся прибежищем для тех чарлстонцев, которые не хотели ехать в Саратогу или Ньюпорт, чтобы спастись от летней жары. Он назывался Молтревиль – по имени форта Молтре, находящегося на его южной оконечности. На острове были роскошные гостиницы, кроме того, несколько сот семей имели там обширные дома с конюшнями, кухнями и помещениями для слуг. Каждая гостиница содержала оркестр, устраивались танцы. По прогулочной дорожке вдоль террасы расхаживали гуляющие, наслаждаясь морским воздухом. Все это было разрушено канонадой флота, но любители соленого морского воздуха вновь стали отстраиваться в семидесятых. Не стало ни гостиниц с оркестрами и прогулочными дорожками, ни затейливых особняков; только песок и море были все те же. Но этого было достаточно.

Лиззи любила дом на острове. Его простота напоминала ей лесной дом в Барони, только ветер здесь дул и днем, и ночью. Дом стоял на высоких креозотовых сваях, возвышаясь над дюнами, пролегавшими между ним и кромкой берега. Между сваями свободно циркулировал воздух. Длинная узкая комната располагалась параллельно береговой линии, в крыльях маленькие комнаты шли цепью по направлению к дороге, выложенной толчеными раковинами. В одном крыле дома находилась комната для гостей, а также спальни Лиззи, Пинкни и Стюарта. В другом была кладовая, кухня и спальня для Хэтти и Клары. Раза два за лето остров навестил Симмонс; Джулия жила в комнате для гостей в августе, когда в Барони не было другой работы, как только наблюдать, не приближается ли ураган. Дом с трех сторон опоясывала веранда, которая, за исключением штормовых дней, служила общей комнатой. Вдоль нее стояли длинные диваны с подушками, стулья и столы из бамбука, который кое-где рос в Карлингтоне. Но лучше всего – для Лиззи – был большой веревочный гамак. Когда Джулия была в отъезде, Лиззи выносила на веранду одеяло и подушку и спала в гамаке, покачиваясь на прохладном ночном воздухе. С веранды через дюны шел дощатый настил, ведший к защищенной крышей площадке у самой приливной полосы. В перерывах между купанием здесь можно было найти тенистое убежище. Несмотря на защиту навеса и на поплиновый купальный костюм с длинными рукавами и шляпу с оборками, которые нависали над лицом, влажные от воды, лицо Лиззи через два дня после прибытия покрылось веснушками. Девочка со стоном вздыхала и каждый вечер прикладывала к лицу пахту, чтобы отбелить кожу, но кругом было столько интересного, что она решила не придавать веснушкам большого значения. Неподалеку находился домик Рэггов, и Лиззи с Каролиной сновали друг к другу в гости, как крохотные песчаные крабы на отмелях после отлива.

Перед рассветом Пинкни и Стюарт садились в наемную карету, которая везла их к парому, ходившему с южного конца острова. Там Стюарт принимал командование. Его команда уже спускала разведенные пары. Пинкни обычно был единственным белым пассажиром. Когда паром останавливался у горы Плезант, его заполняли негры, везущие свой товар на городской рынок. От пристани на Маркет-стрит Пинкни проходил пешком шесть кварталов до своей конторы на Брод-стрит. Люси кормила его обедом. И Симмонса тоже, если только он не был в Симмонсвиле. В конце дня поездка повторялась. Стюарт в шесть часов производил последний перевоз, и они возвращались домой загодя, чтобы еще до ужина успеть искупаться.

В доме редко зажигали керосиновую лампу. После ужина все обычно сидели на веранде, спокойно беседуя в сумерках и наблюдая, как гаснут краски на вечернем небе. Расходясь по спальням, несли в руках свечи, пламя которых отбрасывало огромные пляшущие тени. Мерное набегание волн и шорохи песка на крашеных дощатых полах сразу же убаюкивали.

В жаркий полдень Лиззи и Каролина, в подсыхающих купальниках, валялись в гамаке и строили планы на будущее.

– Я выйду замуж за миллионера вроде мистера Симмонса, только ростом повыше, – говорила Каролина, – у меня будет дюжина детей, сто новых платьев и карета с бархатными сиденьями.

– А я выйду за смелого красавца вроде Айвенго, который спасет меня.

– От чего?

– Не знаю. Может быть, от табуна лошадей. Он увидит меня случайно, влюбится и не посмеет подойти, потому что… Да неважно почему. Вдруг лошади вырвутся из конюшни и помчатся по Митинг-стрит, а я буду возвращаться от кузины Люси, где я сделала что-нибудь хорошее, славное, например не дала Эндрю устроить пожар… А он будет прогуливаться, надеясь хотя бы взглянуть на меня, и…