Текст книги "Чарлстон"

– Я, Лукас, беру тебя, Элизабет, себе в жены.

– Я, Элизабет, беру тебя, Лукас, себе в мужья.

«В мужья…» – подумала она. Сердце ее наполнилось радостью.

Внимание Элизабет вернулось к Адаму Эдвардсу.

– Вот вы прослушали обязанности мужа по отношению к жене. А теперь, жены, послушайте и запомните ваши обязанности по отношению к мужу, как они определяются Священным Писанием.

Элизабет внимала и умом, и сердцем.

– Жены, повинуйтесь своим мужьям, как самому Богу… Вы, жены, будьте покорны своим мужьям…

Рука ее покоилась, будто в гнезде, в крепкой, нежной руке Лукаса.

Свадебный обед происходил в саду у Трэддов. Поздно-цветущие азалии и кремовые мирты состязались с ярко-розовыми гвоздиками, нежные розы цвели вдоль стен, и любимый Элизабет запах жимолости лился из лоз, свисающих с черепичной крыши полуразрушенного сарая. Билли, ныне преуспевающий делец в обществе черных, возглавлял дюжину официантов, которых набрал на пароходе, зашедшем в чарлстонский порт. Он выглядел очень представительно в своем капитанском кителе. Пинкни продал ему паром Стюарта, едва младший брат переехал в Саммервиль.

Застолье не было пышным. Было всего около двухсот гостей. Лавиния Энсон Пеннингтон, прибыв в родной город после десятилетнего отсутствия, нашла празднество провинциальным в сравнении с развлечениями, в которых она участвовала в Филадельфии.

Красота Лавинии еще сильнее расцвела. К миловидному лицу с ямочками и блестящим густым золотистым локонам добавился лоск светскости и самодовольства. Лавиния знала, что все женщины завидуют ее модному платью с турню и стройной, как у девушки, фигурке.

– Да, – певуче сказала она Пинкни, – у нас с Недом маленький сын. Единственный ребенок. – Ее длинные ресницы опустились. – Доктор говорит, я слишком хрупка, чтобы пройти через это снова. – Она зажала рукой рот. – Ах, что я говорю! Совсем забыла, что ты еще холостяк, Пинкни. Только не говори мне, что сердечная рана до сих пор не зажила! – Ее ямочка порозовела.

Пинкни молчал улыбаясь. Если Лавиния верит, что он до сих пор любит ее, он не будет перечить. Это недостойно джентльмена.

– Мама говорит, ты была первой красавицей на выставке в Филадельфии в честь столетия независимости, – поддразнил он ее.

Лавиния приняла шутку за чистую монету.

– Не совсем, – сказала она, – звездой была императрица Бразилии, несмотря на то что она стара как мир, а император надут как петух.

К ним подошел Нед Пеннингтон.

– Истинной звездой было изобретение, которое называется телефон. Я потратил уйму деньжищ, чтобы стать абонентом, едва они ввели его в употребление.

– Нед такой прогрессивный, – с важностью заметила Лавиния. – Да и Филадельфия – один из передовых городов.

Пинкни отошел от них – якобы дать указания Билли.

– Меня словно преследует моя юность, – пожаловался Пинкни Люси через несколько часов. – Неприятно, когда тебя вынуждают вспомнить, что она была полна ужасающих ошибок.

Люси улыбнулась ему над краем бокала с шампанским. Все уже ушли, только они стояли посреди беспорядка, оставшегося после торжества.

– Мне лучше пойти домой, – сказала Люси, – ты, наверное, устал. Слугам необходимо прибрать тут.

– Пожалуйста, не уходи, Люси. Мне не хочется сразу оставаться одному. С уходом Лиззи в доме стало ужасающе тихо. Войдем. А слуги здесь уберут.

Они уселись на диван в неосвещенной гостиной и сидели в задумчивом молчании. Люси знала, что сумерки располагают Пинкни к откровенному разговору. Она взяла его за руку.

– Я чувствую себя старым, – пробормотал он некоторое время спустя, – словно жизнь моя уже оборвалась. Не трагически, а как будто закрыли дверь. Мальчик, защищавший на дуэли честь Лавинии, уже давно не я. То был глупец и плоть от плоти мира, порождавшего глупость… Тогда все было иным. Ты помнишь?

– Да, – прошептала Люси.

– Мы не осознавали тогда своего счастья. Ты тоскуешь по тем временам? Я вспоминаю прошлое не как реальность, а скорее как сон.

Люси крепко сжала его руку:

– Молодость и глупость всегда похожи на сон. Для этого не требуется столько всего, сколько было у нас. Если бы не было войны и Лиззи стала хозяйкой обширного дома со множеством слуг и отправилась в свадебное путешествие, разве от этого возросло бы ее счастье?

– Ты вновь читаешь мои мысли. Милая Люси… Да, у меня сегодня сердце щемит из-за моей сестрички. Эта по-цыплячьи маленькая свадебка, и скромные подарки гостей на их последние деньги, и крохотный домишко… Мне хотелось бы дать ей больше, но я не могу.

– Прекрати, Пинкни! Ведь мы уже все выяснили. Ты отдал бы Лиззи собственный дом, а Лукаса сделал главой компании, если бы я тебя не разубедила. Ты не вправе это делать. Они должны сами строить свою жизнь, как это делают их ровесники. Ты не можешь дать им то, что они должны заработать сами. Мир вокруг нас переменился. Мы никогда не привыкнем к нему – мы частица прежнего, ушедшего мира. Но Лиззи и Лукас принадлежат новому миру. Они не знают ничего другого, они слишком молоды, чтобы помнить. Им будет неплохо… но и нам тоже – на наш, особый лад. Мы приспособимся. Надо как-нибудь исхитриться.

– Ненавижу приспособленчество, – с жаром возразил Пинкни, – ненавижу бесхребетность.

– Да, милый, это самое тяжелое и требует немало мужества. Для меня это не так страшно, потому что я женщина. Господь создал наши сердца более стойкими. А тебе предстоят тяжелые испытания: янки окончательно ушли, и все битвы позади, помимо самой трудной. Жизнь становится невыносимо скучна, и я не знаю, как вы, мужчины, приспособитесь к ней.

Пинкни вдруг понял, что Люси говорит именно о той муке, которая его гложет, хотя он и сам не до конца осознавал это. Вокруг него ничего не происходило, и не было надежды на какие-то перемены. Продолжительный раздор наконец прекратился. Драгуны не будут больше собираться по сигналу тревоги, не будет больше ни ночных патрулей, ни опасностей на каждой неосвещенной улице. Штатом теперь управляли политики, которые управляли им всегда; законы защищали интересы белых; улицы южнее Брод-стрит стали так безопасны, что дамы могли выходить без провожатых. Не было врага, которого нужно было победить, кроме бедности, да и к той уже притерпелись. Не с чем было бороться, кроме скуки.

– Откуда у тебя столько ума, Люси? Это, знаешь ли, даже раздражает. – Пинкни говорил с нежностью, но в его голосе проскользнула нотка нетерпения.

– Прости, дорогой. Я постараюсь исправиться.

Пинкни рассмеялся:

– Я каждый день благодарю Господа за то, что он создал тебя, Люси. Ты мое счастье.

– А ты мое, Пинкни. Это все, что нам нужно.

– Ты считаешь, Лиззи счастлива так же, как мы? Ты веришь, что они с Лукасом и в самом деле любят друг друга?

– Не беспокойся, Пинкни. Она без ума от счастья. Вылитая счастливая невеста. Нам теперь следует звать ее Элизабет. Она очень волнуется по этому поводу.

37

– Ты самая красивая невеста на свете, Элизабет, – сказал Лукас.

– В самом деле?

Вместо ответа он взял ее руку и поцеловал внутреннюю сторону запястья. Сердце Элизабет забилось.

– Я слышу твой пульс, – пробормотал Лукас. Карета остановилась перед их маленьким домом. Лукас выбрался на мостовую и, не выпуская руки Элизабет, помог новобрачной шагнуть на приступку кареты. Он подхватил Элизабет на руки.

– Лукас! – взвизгнула Элизабет. – На нас смотрят.

– Пусть смотрит целый свет, – заявил Лукас, – как мистер Купер переносит миссис Купер через порог ее кукольного домика.

Элизабет чувствовала себя маленькой и слабой в его сильных руках. Ей никогда больше не быть высокой.

Лукас пронес Элизабет по узкой крутой лестнице в спальню и бросил на пышное пуховое ложе.

Элизабет погрузилась в перину, как в воду. Она раскинула руки, как будто летит.

– О, Лукас, я так счастлива!

– Слушай, – сказал он.

Через открытое окно донеслись удары колокола. Колокол церкви Святого Михаила пробил семь, и сторож выкрикнул: «…и все в порядке!»

– О да, – сказала Элизабет. Она села на кровать и обняла своего златоволосого, богоподобного мужа.

– Сегодня мы ляжем рано, – сказал он. – Я разденусь в соседней комнате. Будь готова, когда я вернусь.

Ее пальцы были неуклюжи. Крохотные пуговки ее пышной батистовой ночной сорочки не поддавались. Когда она услышала шаги Лукаса, оставалось застегнуть еще пять. Элизабет шагнула на приступку кровати и бросилась под одеяло. Она испытывала любопытство, а не страх.

Лукас задернул занавеску, и в комнате сделалось темно и душно. Он скользнул под одеяло и улегся рядом с ней. Лукас крепко прижал Элизабет к себе. Под его весом матрас прогнулся, поднявшись у нее над головой. В глубине ее сознания зашевелились обрывки воспоминаний. В какой-то миг их калейдоскоп едва не вырвался на поверхность. Страх… пламя… давка вокруг нее… крики… грубые руки отталкивают ее прочь… нечем дышать… беспомощность… одиночество… ужас… Спазм сдавил горло, и она закашлялась. Но Лукас здесь. Она не одна. Значит, нечего бояться. Колумбия далеко, и все давно позади. Руки Лукаса умело двигались. Она ощутила странное трение. Он обхватил ее плечи, тело его передернулось, и Элизабет почувствовала, как страшная тяжесть скатилась с нее. Элизабет учащенно задышала, чтобы дать доступ воздуху.

– Лукас, – прошептала она, – для этого люди и женятся?

– А что, тебе мало? – Голос его прозвучал сердито. Элизабет хотелось видеть его лицо. Она вспомнила, что говорила ей Люси.

– Это было чудесно, любовь моя, – прошептала она. Она ждала, что Лукас ей что-нибудь ответит, но в темной комнате стояла тишина. Немного погодя Элизабет уткнулась в подушку, повторила свои молитвы и приготовилась спать. «Не понимаю, отчего люди так хлопочут вокруг этого, – недоумевала она. – Что ж, по крайней мере, это не больно».

Симмонс Тень аккуратно сложил чарлстонскую газету и опустил ее на пол рядом со стулом. «Вчера днем, – подумал он, – когда я с гордостью наблюдал, как работают новые ткацкие станки. И как же это я ничего не почувствовал? Купер. Я с ним не знаком. Из скупых пяти строчек не было ясно ничего, кроме того, что Лиззи Трэдд вышла замуж».

Он с трудом поднялся и подошел к окну, чтобы обозреть свою империю. Шестнадцать месяцев назад он покинул Чарлстон. За это время фабрика выросла вдвое, а Симмонсвиль – втрое. Добавился ткацкий цех. Симмонс подумывал, что неплохо было бы также отбеливать и красить ткани. Теперь в этом не было смысла. С надеждой, что из Чарлстона придет письмо или телеграмма, было покончено.

– Налей мне виски, – приказал он девушке, которая наблюдала за ним, сидя на скамеечке возле его стула. Это была пятая работница, с которой он пытался жить после того, как ему надоела Аметист. Все они были похожи друг на друга: молодые, готовые услужить, молящиеся на него в благодарность, что он избавил их от грохота фабрики, где они задыхались от хлопковой пыли, которая, вися в воздухе, набивалась в нос и оседала на коже. Фабричных рабочих прозвали за это пыльноголовыми.

– Налей мне виски, малышка пыльноголовая, – сказал Симмонс. Он не помнил, как звали девушку.

На следующий день он поехал на ближайшую железнодорожную станцию. Отправив посылку, Симмонс сел в поезд, идущий на север. Единственным его багажом был кожаный саквояж, набитый деньгами.

– Снова подарок? – Элизабет обняла Пинкни.

– На этот раз не от меня, – ответил брат.

– Да, вижу. Вот карточка. Пинни, это от Симмонса. Вообрази, он так занят и все-таки вспомнил. Жаль, что его не было на свадьбе. Сколько оберточной бумаги! Лукас, помоги мне. В конце концов, это нам обоим… Боже! Что это?

Элизабет показала всем подарок. Мэри взвизгнула. Пинкни непроизвольно расхохотался. Элизабет с недоумением смотрела на них.

– Это мое свадебное ожерелье, – пояснила Мэри. – Видели вы что-либо более броское? Вот уж не думала, что Тень обладает таким чувством юмора. И такими большими деньгами. Представляю, сколько он заплатил, чтобы выкупить его.

– Суетные мысли, дорогая, – проворчал ее муж. Элизабет глядела на огромные алмазы, искрящиеся у нее в руках.

– Они настоящие? Трудно поверить. Как мне отблагодарить его?

– Напиши: «Спасибо за милую люстру», – съязвил Лукас.

– Ах, ты ужасен! Я что-нибудь придумаю. Пинни, ты думаешь, это действительно ради забавы?

– Нет, Лиззи. Прости, Элизабет. Тень не счел бы это шуткой. Напиши ему несколько теплых слов и поблагодари за красивый подарок.

– Хорошо, я напишу. Что-нибудь в этом роде. Хотя он, пожалуй, чересчур красивый.

Элизабет не задумывалась над тем, что формировало ее вкус. Красота окружала ее всегда: щедрая природа равнинной местности, величественность океана и небес, плавные линии чарлстонских стен и домов, строгость больших архитектурных сооружений и мебели. Чрезмерность не нравилась ей. Она казалась неестественной.

Первые месяцы после свадьбы Элизабет легко и радостно входила в роль чарлстонской юной хозяйки. Управлять кукольным домиком не составляло для нее труда. Ведь в течение нескольких лет на ней был дом Трэддов. В кукольном домике все блистало чистотой; он благоухал лимонным маслом, воском, которым натирались полы, и ароматом свежих цветов – она покупала их каждый день у негритянки на улице. Ее молодая служанка, Делия, умела великолепно гладить и обещала стать хорошей кухаркой. Лукас заявлял, что все друзья ему завидуют.

А друзей у него было множество. Почти каждый уик-энд его приглашали куда-нибудь на плантацию, и вскоре его умение стрелять из дробовика и винтовки вошло в легенды. Элизабет очень хотелось, чтобы он бывал дома утром в воскресенье; она гордилась, идя в церковь под руку с мужем. Ее сопровождал туда Пинкни, и она с удовольствием угощала брата обедом в кукольном домике. Она знала, что Пинкни скучает по ней, и потому ему приятно бывать у сестры в гостях. А Лукас любит охотиться. Он всегда приносит домой оленину, уток, куропаток или индеек – смотря по времени года.

Прочие дни недели Элизабет проводила в привычных хлопотах, которые чрезвычайно нравились ей. Первым на улице появлялся продавец креветок. Он был столь же точен, как часы на колокольне Святого Михаила. Ровно в семь слышался скрип железных колес его повозки и зычный выкрик: «Свежие креветки!» Если Элизабет не была занята на кухне, она подходила к окну, чтобы понаблюдать за соседскими котами. Коты были не менее пунктуальны. За несколько минут до появления продавца они занимали свои места на крылечках, садовых стенах и обочинах тротуаров. Они не толкались, зная, что каждому бросят из повозки одну большую океанскую креветку. Элизабет любила смотреть, как они вытягивают лапы, ловя угощенье. Ей бы хотелось иметь в доме котенка, но Лукас был против. Ему не хотелось иметь любимцев вместо детей. Он мечтал о сыне.

Вслед за продавцом креветок на улице появлялись зеленщик и торговец рыбой. За ними – пасечник, чтобы хозяйки могли купить свежий мед к лепешкам на завтрак. Конечно, закупки делала Делия, а иначе что бы она была за служанка. Делия выходила с большой миской для креветок, рыбы или устриц и с корзиной для овощей и меда. Из соседних домов тоже выходили служанки, чтобы запастись продовольствием. Делия присоединялась к взрывам смеха или, ликуя, выслушивала важные сплетни.

В половине восьмого она накрывала стол к завтраку. В восемь часов Лукас уходил на службу. В дверях он всегда целовал Элизабет в щеку, и она нарочно негодовала против выставления чувств напоказ, а Лукас неизменно отвечал, что пусть весь мир завидует тому, какая у него красивая жена. С утра она чувствовала себя счастливой, и это ощущение не ослабевало.

Около десяти Элизабет проверяла, как Делия сделала уборку, давала ей разные поручения: например, сходить в бакалейную лавку или почистить столовое серебро, полученное в подарок от Мэри и Адама Эдвардсов. Потом она наносила или отдавала визиты. Замужество как бы сглаживало ее юность. Она считалась ровесницей всех дам, чьи дети, если таковые имелись, еще не пошли в школу. С Элизабет обменивались рецептами и сплетнями больше дюжины молодых домохозяек. Одной из них, Маргарет Риверз, было уже двадцать шесть. Новоиспеченная госпожа Купер чувствовала себя очень взрослой. Прочие леди были счастливы принять ее в сестринство замужних дам. Они наперебой рассказывали ей драматические истории о родах. Элизабет держалась так, будто ей ни чуточки не страшно.

В час она возвращалась домой, чтобы проследить за приготовлением обеда, купить у цветочницы цветы, поставить их в вазы и переодеться. Лукас приходил домой в два. Жена наполняла его бокал шерри и делилась сплетнями, которые узнала от подруг. В половине третьего Делия накрывала на стол. Лукас рассказывал супруге о службе, передавал поручения от Пинкни; они обсуждали планы на вечер.

Молодые всегда либо ходили в гости, либо сами принимали гостей. Элизабет неспешно подготавливала свой наряд, а также костюм и рубашку для Лукаса. Вечера были скромными. Приходило не более восьми пар. Но все следовало тщательно продумать. Элизабет не была уверена, что ей удалось изобрести для подруг, которых она не пригласила, объяснения, отчего они предпочтены другим. Впрочем, убедительных оправданий здесь не требовалось.

– Мы не видели Олстонов целую вечность, – говорила Элизабет, и этого было достаточно. После того как все оповещались, можно было приглашать гостей.

Несмотря на сложности с выбором приглашенных, в конце концов ни одна из подруг не оставалась в обиде. Предыдущим поколениям не стоило труда соблюдать гостеприимство, так как семьи жили в просторных домах со множеством слуг, куда можно было пригласить всех друзей разом. Молодоженам послевоенных лет пришлось прибегнуть к иному способу, чтобы никого не обойти.

Способ этот сложился сам собой, и о нем никто не задумывался. Таков был порядок вещей.

Первые вечера принесли Элизабет разочарование. После множества комплиментов и кокетливых ответов, мужчины оставили женщин, собравшись в противоположном конце гостиной. Они беседовали о прошлой и предстоящей охоте, пока хозяйка следила, чтобы их бокалы были полны. Дамы группами расположились в стороне, болтая о детях, нарядах и вечерах – бывших и предстоящих. «Да мы говорим об этом каждое утро», – подумала Элизабет. Но потом она привыкла. Таков уж порядок вещей. Ей даже стало нравиться, когда взрывы мужского смеха вдруг заглушали болтовню дам. Особенно любила Элизабет смотреть на Лукаса рядом с другими мужчинами. Он был самый высокий и самый красивый. Элизабет ловила завистливые взгляды женщин, и сердце ее наполнялось гордостью.

В свободное время днем она прочитывала записки с изъявлениями благодарности, приглашения, домашние хозяйственные книги и обдумывала предстоящие мероприятия: куда пойдут они, кто обязан им и кому они, какое ей выбрать платье и какие закупки сделать к следующему их вечеру.

– Я весь день занята по горло, – со счастливой улыбкой говорила она Лукасу.

Так оно и было. К этому следует добавить стремительные супружеские набеги Лукаса каждое утро, прежде чем открывали занавески, и каждый вечер, после того как их задергивали. Однако Элизабет данная сторона жизни не слишком занимала. Наверняка Люси наговорила небылиц, чтобы она меньше боялась. Элизабет не чувствовала никакой магии. Она допускала, что и прочие занимаются тем же. Но упоминать о подобных вещах было не принято, и Элизабет не знала, как бы ей получше разузнать о них.

С наступлением летней жары кукольный домик превращался в духовой шкаф. Веранда отсутствовала, а стены были высотой всего десять футов вместо четырнадцати-шестнадцати, как в других чарлстонских домах.

– Наверное, нам надо в этом году поехать на остров как можно раньше, – сказала Элизабет однажды за обедом.

Жареная свинина с рисом и соусом вызывали у нее тошноту.

Она удивилась, когда Лукас ответил, что они совсем не поедут на остров. Впервые с тех пор, как они поженились, она осмелилась спросить, чем вызвано его решение.

– Мы изжаримся, как эта свинина, если останемся в городе, дорогой. И я должна помочь Пинни присматривать за домом. Люси с семьей можно не приглашать, если ты боишься, что Эндрю-младший будет тебе докучать. Да Люси и сама не хочет оставлять кузину Эмму, та сейчас очень больна. Я уж не говорю о том, что для меня это последняя возможность увидеться с Каролиной. Ты же знаешь, она выходит за кузена из Саванны в ближайшее Рождество и, скорее всего, покинет Чарлстон. Ах, Лукас, пожалуйста! Ведь мы с ней почти не виделись с тех пор, как я вышла замуж. Она моя лучшая подруга.

Губы Элизабет задрожали. В случае необходимости она была готова прибегнуть к слезам.

Ответ Лукаса полностью обезоружил ее. Он поцеловал ее запястье, зная, что Элизабет это любит, и пробормотал, не отнимая губ от ее руки:

– Я не собираюсь ни с кем тебя делить, моя Элизабет. Ни с Пинкни, ни с Каролиной – ни с кем. Ты моя жена и должна принадлежать только мне.

Они решили никуда не ехать.

Пока Элизабет не узнала, что мутит ее не от жары. Она ждала ребенка.

– Сын! – воскликнул Лукас. – У нас будет сын. Он опустился перед женой на колени и поцеловал ей руку.

– Теперь ты должна беречь себя. Никаких приемов, никаких вечеров. Нельзя рисковать твоим здоровьем… Здесь жарко. Позволь, я дам тебе холодной воды или лимонада. Я принесу веер и повею на тебя.

Элизабет снисходительно улыбнулась:

– Доктор говорит, я здорова как бык. И если мне что-то будет нужно, я сама возьму.

– Нет, позволь мне. Я знаю. Мы переедем на остров. Там прохладно, и морской воздух полезен для ребенка.

Никогда Элизабет так не баловали, как этим летом. Делия осталась в городе со своими родителями, и Пинкни послал Хэтти на помощь сестричке. Хэтти обращалась с ней будто с ребенком.

– Она ведет себя так, словно она моя нянька, – жаловалась Элизабет. – Заставляет меня спать после обеда.

– Правильно делает, – сказал Лукас. – Я не хочу, чтобы ты хлопотала по хозяйству. Отдыхай как можно больше. Надеюсь, Пинкни оставит ее при тебе, когда лето кончится. Зачем ему одному две служанки?

– Как зачем? Дом такой большой, а они обе уже в летах.

– И такой большой дом ему не нужен. Пинкни следует предоставить его нам. Нам понадобится больше места, когда появится маленький Лукас.

Элизабет вздохнула. Супруги никак не могли согласиться насчет имени ребенка.

– Милый, – сказала она терпеливо, – ты знаешь, я хочу назвать сына иначе. В семье Трэддов всегда выбирали имена так, чтобы было ясно, о ком идет речь, и не возникало путаницы.

– Многие дают сыновьям имена отцов. Моего отца звали Питер, и старшего брата назвали Питер. Я хочу, чтобы моего сына звали так же, как меня.

– Какое мне дело до других! Представь, каково приходится детям. Только подумай: нашему сыну исполнится тридцать лет, а его все еще будут звать маленьким Лукасом. А что, если он тебя перерастет?

– Вряд ли.

Элизабет взглянула на Лукаса: трудно было представить мужчину выше и сильнее, чем он.

– Хорошо. Этого не случится. Он и в самом деле будет маленьким. Как Стюарт. Это еще хуже. Он возненавидит свое имя.

– Не возненавидит.

– Лукас, гадать нелепо. Но я тебя за это еще больше люблю. Давай не будем спорить попусту. Ребенок родится в марте, впереди еще столько времени. И потом, может родиться девочка. Ты позволишь мне самой выбрать имя для дочери?

– Ты будешь выбирать имена для всех наших дочек, обожаемая Элизабет. Но сначала у нас родится сын, и он получит имя отца.

На следующий день он принес ей корзину, прикрытую одеялом.

– Вот существо, которому ты можешь дать имя, – сказал он.

В корзине сидел крохотный, дрожащий от страха серый котенок. Элизабет была очарована. Она посадила крошку себе на плечо; маленький язычок лизнул ей щеку.

– Эта киска составит тебе компанию.

Элизабет едва не расплакалась. Лето она проводила почти в одиночестве. Пинкни редко приезжал из города. Чтобы не стеснять новобрачных, понимала она. Лукас уезжал на рассвете и возвращался только к ужину. Каролина по нескольку дней пропадала в городе, хлопоча о свадебном наряде и приданом. Когда подруга бывала на острове, с ней было не очень-то весело. Каролина чувствовала себя несчастной оттого, что ей приходится выходить замуж за кузена из Саванны, которого она не любила. Она обожала Мэлкома Кэмпбелла, вдовца с тремя детьми, но отец не дал согласия на брак.

– Я назову ее Мосси, – сказала Элизабет. – Шерстка серая, как испанский мох. Хочешь молока, Мосси?

Котенок мяукнул. Элизабет улыбнулась – точь-в-точь как маленькая Лиззи.

– Какая прелесть! Я буду привыкать нянчиться с малышами.

После ужина Лукас пересказал ей новости.

– Нам предстоит отпраздновать важное событие. Пинкни наконец подыскал для меня подходящее дело.

– Как замечательно! Расскажи.

Элизабет знала, как порой может поступать Пинкни, который намного мудрей и старше их.

Она сочувствовала мужу, когда он жаловался, что Пинкни обращается с ним как с клерком. Лукас не нашел работы инженера, считала она, потому что не хочет быть под началом у тех, кто меньше его знает. Он проявил себя в Вест Пойнте. Непонятно, почему Пинкни сразу не сделал Лукаса равноправным партнером. Добыча фосфатов не требует большой учености.

– Я просматривал книги, – сказал Лукас, – и не вижу причины, почему бы нам не извлечь большую выгоду. Значительные доходы может приносить лавка при компании. Ее создал Симмонс, Пинкни туда даже не заглядывал. Рабочим нет нужды делать покупки где-либо в другом месте. Цены для черных втрое выше, чем платим за овощи, табак и прочее мы.

– Но это ужасно.

– Так и Пинкни утверждает. Он говорит, что лавка для удобства рабочих, а не для извлечения выгоды. Он обязал меня все исправить.

– Как хорошо! Рабочие будут очень рады.

– Но это не главное, чем мне предстоит заняться. Будет реорганизован весь процесс добычи фосфатов из котлована. Но это только начало. Я докажу Пинкни, что давно перестал быть ребенком. Он поймет, что я могу управляться с делами не хуже, чем он сам.

– Даже лучше. Он не замечает мошенничества, а ты заметишь.

– К сожалению, мне придется отсутствовать несколько недель. Я должен произвести опись в лавке и нанять подходящего управляющего.

Сердце Элизабет сжалось от тоски.

– Нет, нет, Лукас. Нельзя ли подождать до осени? Ты, как Пинни, можешь подхватить болотную лихорадку.

– Не беспокойся, любимая. Я буду покидать Карлингтон до темноты. Но я не буду успевать на последний паром. Мне придется ночевать в городе. Делия приглядит за мной.

Элизабет старалась удержать слезы. Ведь для Лукаса это большая удача.

– Конечно, – сказала она. – Я понимаю. Мосси составит мне компанию.

– Не позволяй ей спать на моей кровати, не то на подушке будет шерсть.

– Я запру дверь в твою комнату.

В доме на острове у Лукаса была отдельная спальня. Заниматься любовью вредно для будущего ребенка, к тому же он не хотел тревожить Элизабет, уезжая рано утром.