Текст книги "Любовные драмы русских принцесс. От Екатерины I до Николая II"

Большая любовь в письмах

Прежде чем прикоснуться к письмам, надо вспомнить, что Европу сотрясали так называемые Наполеоновские войны. Военная обстановка разлучила супругов. Их долгое время связывали только письма. Письма, проникнутые взаимными чувствами любви. Ныне, в пору кратких, бестолковых смс, изобилующих ошибками, кажется невероятным, что люди писали друг другу о любви, и писали искренне, писали с душой.

Вот письма Марии Павловны к супругу.

«Пятница 6/18 января 1805 года. 10 часов утра.

Мой лучший Друг! Когда я писала Вам вчера вечером, я не получила ещё Вашей записки из Эрфурта: мне трудно было бы описать все то удовольствие, которое я испытала при его получении. Любезный Шарль, в этом знаке внимания весь Вы, и Ваша жена испытывает к Вам за то благодарность, какую вообще только можно испытывать. (…) мне Вас очень не хватало за завтраком, раз двадцать я уже готова была сказать Бойе (видимо, какому-то служителю), чтобы он послал за Вами».

Портрет великой княжны Марии Павловны. Художник В. Л. Боровиковский

Марии Павловне словно казалось, что любимый супруг где-то рядом, что он просто вышел из комнаты. И он был с ней рядом, потому что был в её душе, и она в тот же день в 2 часа снова писала ему:

«Любезный Друг, в это мгновение я получаю Ваше утреннее письмо. О! Мой добрый Друг, какую радость оно мне доставило, любезный Шарль, ты любишь меня! Считаешь ли ты, что это взаимно, или нет! Мой добрый Друг, приезжай, приезжай скорее, прошу тебя, мне кажется, что уже вечность, как я тебя не видела… Прощайте, мой любезный и добрый Друг, вспоминайте иногда Вашу преданную Жену и Друга, Мари».

Прекрасны слова любви, прекрасны восклицания о желании увидеться скорее, просьбы «приезжай скорее».

«Воскресенье, 15/27 октября 1805 года, вечер.

Любезный Друг! Сегодня утром я получила твое письмо из Арнштадта (город в земле Тюрингия. – А. Ш.). Шарль, ты просто сумасшедший, что пишешь мне после такой утомительной дороги. Поверь, я до глубины души ценю это внимание, которое так тебе свойственно. (…)

Наше Дитя, любезный Шарль, чувствует себя отлично, его приносили сегодня утром ко мне, а после обеда я поднялась к нему; он немного простужен, но ничего страшного: каждый раз, как я его вижу, я целую его за тебя и за матушку. Шарль, этот малыш прелестен, твоя Сестрица долго была у меня; тебе известно, как я её люблю; (…) сейчас я болтаю с тобой, находясь наедине с тобой мысленно, я люблю оставаться одна, когда хочу посвятить себя тем, кому в особенности отдано мое сердце! Ничего не говорю о своем здоровье, я чувствую себя вполне хорошо. Прощай, мой любезный, мой лучший Друг: я не знаю, когда это письмо сможет отправиться, но я не хочу пропустить возможности рассказать тебе о том, что делает наше Дитя. Наше Дитя, любезный Друг! Люблю его от всей души. Не забывайте меня».

Какие чистые и тёплые слова любви! И сразу бросается в глаза, сколь сильнее по стилю и своей изобразительности письма Марии Павловны, воспитанной в России, впитавшей в себя ширь лугов и полей, величие рек и гладь озёр, сияние бездонных небес.

Бывало, что и не находилось времени для писем длинных, но краткие сильны своими чувствами:

«Понедельник, 16/28 октября, вечер.

Любезный Друг, пишу тебе всего два слова, Малютка чувствует себя хорошо, я тоже, целую тебя тысячу раз».

А вот письма герцога в этот период.

Май 1805 года…

«Сударыня,

Пребывая в твёрдом убеждении, что у Вашего Императорского Высочества не найдётся иных дел, кроме как прочитать это письмо, когда Ваше Императорское Высочество его получит, беру на себя смелость писать Вам, прося о неслыханной услуге известить меня о Себе, если у Вас есть на то досуг и желание; в таком случае соблаговолите писать мне на Магдебург.

Час захода солнца пробил; и я также захожу в свою постель; позвольте же поцеловать Вам ручки и просто Вас поцеловать.

Герцог».

Просто, нежно, с чувством. Супруг называет письмо супруги неслыханной услугой. А для неё это такая же радость – писать письма, – как для него их получать и отвечать на них.

Следующее письмо из Мaгдебурга:

«9/21 мая 1805 года.

Величественнейшее Величество!

Сударыня,

(…) Примите благосклонно, Сударыня, мою живeйшую благодарность за немыслимую милость, которую Вы мне оказали, преодолев столь очаровательное отвращение к тихой и мирной нации. Лавры начали произрастать у меня на лбу после того, как я положил конец визиту пяти кавалерийских полков, своими строгальными ручищами я их шлифую, пока они не становятся гладкими как слоновая кость. (…)

(…) Войска наступают, и обязанности меня призывают, я прощаюсь с Вами, дражайшая, любезная, восхитительная Принцесса, поручая себя всецело Вашему милостивому ко мне отношению, Вашей дружбе, терпению. Падаю ниц перед всеми членами моего уважаемого семейства, целую по три раза моего наследника… и дочь. (…)

Прощайте, любимейшее мое Дитя.

Герцог».

В период Наполеоновских войн Марии Павловне дважды приходилось эвакуироваться из Веймара. В 1806 году она перебиралась в Шлезвиг.

Письма супруга в 1806 года проникнуты тревогой. Пришлось оставить Веймар, из которого только что эвакуировалась его семья. Карл Фридрих сообщал супруге:

«(…) Мари, в настоящий момент только Вы должны решать, что должно делать. Вы сестра Русского Императора, и если есть политические причины, которые заставляют Его желать Вашего приезда в Петербург, при котором, по-видимому, речь идёт лишь об одной персоне, то власть мужа заканчивается, и все мы, кто Вас так любит и обожает, не можем сделать ничего лучшего, как доверить выбор пути, по которому Вы последуете, Вашему светлому уму. Мари, любезная моя Мари, мы хотим, чтобы Вы были счастливы, и это единственная причина, по которой мы оставляем за Вами решение того, как устроить сейчас Ваши дела».

На такое письмо надо решиться. Супруг в беспокойстве. Что ждёт его родину? Как быть? И он находит в себе силы сказать, что в данных обстоятельствах «власть мужа заканчивается».

О войне герцог пишет кратко, как о чём-то незримо присутствующем рядом, а ведь в это время обстановка складывалась не самая благоприятная. В следующем письме, написанном в ноябре 1806 года, приоткрывается завеса. Письмо навеяно поражением при Йене и Ауэрштедте:

«Очевидно, прекрасная моя Принцесса, любезное мое Дитя, любезнейшая Мари, что судьба посылает нам жестокое испытание! Но в конце концов, все это для того, чтобы проверить стойкость нашей души. Я уже более не говорю, что всё это мне безразлично! Но несмотря на все, клянусь Вам, все еще пребываю в хорошем настроении, которое было мне большой подмогой в весьма опасные моменты, когда мой Ангел-хранитель чудесным образом меня сохранил!»

Из письма матери Карла Фридриха видно, что Мария Павловна отказалась покидать родину своего супруга. Герцогиня Луиза Саксен-Веймар-Эйзенах 17 октября 1806 года писала своей невестке Марии Павловне:

«Любезная Дочь, какие страшные дни мы пережили. Я ожидала и уже готовилась к большим неприятностям, но не к тем несчастьям, которые пережил город, и не к тем, которые, возможно, ожидают нас еще. Я благодарю Бога, что Вы здесь не остались, потому что в ином случае как бы Вы пережили все эти сцены боли и страдания, вынести которые было для нас самих таким большим испытанием. Я надеюсь, что Вы находитесь в добром здравии, прощайте, любезная Дочь, прощайте от всего сердца».

Сам же герцог Карл Август писал императору Александру I:

«20 июля 1807 года:

Ваше Величество,

Курьер (…) принесёт, Ваше Величество, к подножию Вашего трона моё письмо, в котором я осмеливаюсь смиренно оповестить Ваше Императорское Величество о том, что был вынужден отправить в один из первых дней военных действий своего Гофмаршала Эглофштейна через Шлезвиг в Петербург, дабы искать, Ваше Величество, Вашей защиты и просить Ваше Императорское Величество соблаговолить позаботиться о благе нашей семьи в период, когда речь идёт о том, чтобы решить вопрос о нашем существовании, обратив либо плохое в худшее – либо превратив посредственное в лучшее. Моё письмо, которое курьер доставит Вашему Императорскому Величеству, даст Вам дополнительные разъяснения касательно того, что можно в настоящий момент сделать, дабы нагнать упущенное время и то, которое мы еще рискуем потерять в случае, если Ваше Императорское Величество не окажет нам Своей великодушной протекции. Эглофштейну поручено доставить все документы, касающиеся этого важного дела, а Госпожа Великая Княгиня Мария соблаговолит Сама защищать перед Вашим Императорским Величеством Ее собственные интересы и интересы её будущих детей, я оставляю все это на ее усмотрение. Не для себя обращаюсь я к Вашему Императорскому Величеству, которое никогда более не услышало бы даже и моего имени, будь я один; однако доверие, которое оказало мне Ваше Императорское Величество, позволив Госпоже Великой Княгине Марии войти в нашу Семью, вменяет мне в обязанность блюсти интересы этой Семьи, которая своё положение приобрела лишь тогда, когда Госпожа Ваша Сестра, Ваше Величество, вошла в нее и когда Ваше Императорское Величество назвало нас своими ближайшими родственниками. Если бы я был один, Ваше Величество, я бы попросил сейчас у Вашего Императорского Величества определить меня куда-нибудь на службу на границу с Китаем; я попытался бы забыть те события, которые обессмыслили моё существование».

С тоской по России

В 1825 году на престол вступил младший брат Марии Павловны, Николай I, который высоко ценил её и писал впоследствии: «Я чтил её как мать и ей исповедовал всю истину из глубины моей души».

В Википедии отмечена необыкновенная культурная деятельность Марии Павловны:

«Одарённая природным умом, а по словам Шиллера – и „большими способностями к живописи и музыке и действительной любовью к чтению“, Мария Павловна в первые годы своего замужества во многом пополнила своё образование беседами с выдающимися людьми и уроками у профессоров Йенского университета. Под руководством профессора Керстнера она серьёзно занялась логикой, историей, философией. С 1837 года читал ей книги и давал отзывы богослов и археолог С. К. Сабинин. Когда муж её стал великим герцогом, Мария Павловна приняла на себя покровительство наукам и искусствам, чем до некоторой степени вознаградила поэтов и художников Германии за утрату, понесённую ими в лице её знаменитого свекра. Трудами Марии Павловны создался не совсем обычный музей, посвященный памяти Гёте, Шиллера, Кристофа Мартина Виланда и Гердера, прославивших Веймар своей литературной деятельностью. В пристроенной архитектором Кудрэ к старому дворцу новой части были выделены покои, получившее название Dichtersale – „Залы поэтов“. Каждый из покоев был посвящён одному из четырёх поэтов. А на лестнице, ведущей в эти комнаты, стояли бюсты людей, в своё время способствовавших славе Веймара: художника Лукаса Кранаха, композитора Иоганна Себастьяна Баха, дирижера Иоганна Гуммеля. Ей же первой пришла в 1842 году мысль привлечь в Веймар Листа, что снова подняло славу небольшого города. Гёте, принадлежавший к числу друзей Марии Павловны, называл её одной из лучших и наиболее выдающихся женщин нашего времени. Уже взойдя на герцогский престол, она устраивала при дворе литературные вечера (это был знаменитый на всю Европу „веймарский кружок“), на которых йенские профессора читали лекции, обыкновенно сама Мария Павловна избирала тему чтения. Герцогиня поощряла изучение истории Веймарского герцогства и соседних с ним княжеств. Впоследствии накопившиеся материалы позволили основать в 1852 году Общество истории».

Она тосковала по России:

«В 1855 году после смерти Николая I на престол вступил его сын Александр II. Несмотря на почтенный возраст (ей шел семидесятый год), Мария Павловна отправилась на его коронацию. Это было последнее посещение родины».

А спустя четыре года, 11 июня 1859 года, Мария Павловна, несмотря на лёгкую простуду – подозревали грипп, – решила съездить в Бельведер, чтобы поздравить с днём рождения своего сына. Она заболела гриппом, но в легкой форме.

Недомогание казалось настолько незначительным, что даже врачи не возражали против поездки. Съездила, поздравила. Побыла немного в гостях и отправилась домой.

И вдруг спустя полтора часа к сыну прискакал курьер с сообщением о смерти Марии Павловны от апоплексического удара.

Мария Павловна завещала похоронить её вместе с мужем, но в то же время сделала оговорку – похоронить в русской земле. Её завещание было исполнено. Её похоронили в мавзолее, радом с мужем в земле, привезённой из России. Рядом с мавзолеем построили православную церковь Святой Марии Магдалины. Иконостас был исполнен русскими мастерами и привезён в Веймар.

Потомство Марии Павловны было по тем временам не велико, но и слишком мало – два сына и две дочери подарила она своему супругу Карлу Фридриху. Все они были внуками замечательного русского государя Павла Петровича, зверски убитого врагами России и ими же невероятно оболганного.

Старший, Павел Александр (1805–1806), названный в честь отца Павла Петровича и двоюродного брата императора Александра I, скончался в детстве.

Мария Луиза (1808–1877) вышла замуж за принца Карла Прусского.

Августа (1811–1890) стала супругой первого в будущем германского императора Вильгельма I и королевой Пруссии, супруга Вильгельма I.

Карл Александр (1818–1901) женился на своей кузине Вильгельмине Софии, дочери нидерландского короля Виллема II и великой княжны Анны Павловны.

Мария Павловна стала бабкой кайзера Фридриха III и прабабкой Вильгельма II.

Любовь и супружества «Екатерины III»
Великая княжна Екатерина Павловна (1788–1819)

Сообщение о кровопролитном сражении на берегах реки Колочи у безвестного доселе села Бородино пришло в Тверь, ненамного опередив сплошные подводы с ранеными.

В Твери уже всё было готово к встрече героев битвы с наполеоновскими полчищами, потому что организацию госпиталей взяла на себя деятельная и властная, несмотря на свои молодые годы, великая княгиня Екатерина Павловна, четвёртая по старшинству дочь императора Павла Петровича и любимая внучка императрицы Екатерины Великой, а в те страдные дни супруга принца Георгия Ольденбургского, генерал-губернатора Тверской, Ярославской и Новгородской губерний, главного директора путей сообщения Российской империи.

Великая княжна Екатерина Павловна. Художник Ф. Штирнбранд

В официальных сообщениях говорилось о жестокой сече, о больших потерях убитыми, ну а то, что раненых было очень много, видел и сам губернатор и тверичане.

Екатерина Павловна вместе с супругом прочитывала сообщения. И одно из них особенно взволновало её – это было горькое известие о тяжёлом ранении командующего 20-й русской армией генерала от инфантерии князя Петра Ивановича Багратиона.

Прочитав сообщение, Екатерина Павловна потребовала к себе курьера. Стала задавать вопросы о самочувствии князя, о характере ранения. Но курьер не мог ничего вразумительно объяснить.

– Не ведаю, ваше высочество, не ведаю подробностей. Моё дело быстро депешу доставить. Остальное… – и он только развёл руками, прибавив, правда: – Жаль, ой жаль князя! Душа человек и храбрец, каких мало.

– Но хоть что-то? – перебила Екатерина Павловна.

– Знаю токмо, что прямо с поля битвы повезли Петра Ивановича в имение князя Голицына.

– Далеко-то как! – воскликнула Екатерина Павловна. – Нет бы к нам в Тверь…

Имение Бориса Андреевича Голицына, возглавлявшего в ту пору Владимирское ополчение, располагалось в Юрьев-Польском районе Владимирской области. Подальше Твери, конечно. Да и спокойнее там. Ведь Тверь-то на пути к Санкт-Петербургу. А что, если Наполеон на столицу решит идти?! Впрочем, командованию уже тогда понятно было, что после сражения на берегах Колочи нет уже сил у французов совершать такие походы.

Екатерина Павловна отпустила курьера. Надо было остаться наедине со своими мыслями.

А подумать было над чем… Для неё князь Пётр Иванович был не просто князем, не просто генералом, ревностно служившим государю и Отечеству. Её связывали с князем тайные, едва уловимые для посторонних нити. Какие это нити? Какова сила их притяжения? Невероятно на первый взгляд! Представительница правящей династии, великая княгиня и генерал. Правда, генерал, как тогда говорили, благородных кровей – князь хоть и грузинский, но родовитой, родовитость которого признана русским обществом.

Екатерина Павловна была обеспокоена сообщением, и обеспокоена поначалу просто тем, что князь получил ранение. О трагическом не думалось. Вон сколько раненых. И ведь удалось выхаживать и возвращать в строй многих, очень многих.

Но в первые дни никаких подробностей известно не было. Сообщения о состоянии князя стали поступать позже. Сначала ей сообщили о том, что князь Голицын повелел своим крестьянам выстлать соломой дорогу от большака до своего имения, чтобы Багратион не страдал от тряски кареты на ухабах, а когда увидел, что и это не помогает, приказал нести раненого до самого имения на руках.

«Так, значит, ранение очень тяжёлое! – подумала Екатерина Павловна. – Но что же, что…»

Попытки узнать что-то более подробно пока оказывались безуспешными. Конечно, на первом месте было беспокойство за жизнь князя, но была и ещё одна причина, которая заставляла проявлять столько внимания. Это уже относилось к обстоятельствам особого характера. Доподлинно неизвестно, какие отношения связывали Екатерину Павловну с генералом, по образу и подобию Суворова – так называли в ту пору Багратиона, – но тревоги имели, видимо, под собой очень серьёзную основу.

«А если не удастся вылечить князя, если он, представить страшно, покинет сей мир? – эти мысли не отпускали ни на час. – Жаль, как же жаль его! А что будет с письмами!»

Такие мысли буквально приводили в ужас…

Сообщение о кончине князя Петра Ивановича Багратиона обрушилось как снег на голову. Лекари надеялись до последнего, а потому о тяжести ранения говорили в общих чертах. Но исход был неизбежен. Это случилось 12 сентября 1812 года, и почти тут же, едва получив известие и подробно расспросив курьера, его доставившего, курьера, который был свидетелем произошедшего, Екатерина Павловна спешно написала письмо своему старшему брату – императору Александру I:

«…Багратион умер вчера ночью; вестник видел его смерть, и один из его адъютантов сказал, что он отошёл в мир иной, итак, это правда. Вы помните о моих отношениях с ним и то, что я вам сообщила о том, что у него в руках остались документы, которые могли бы жестоко меня скомпрометировать, если бы попали к посторонним. Он клялся мне сто раз, что уничтожил их, но я знаю его характер, и это позволяет мне сомневаться в истинности его слов. Мне бесконечно важно (И вам тоже, смею заметить), чтобы эти акты остались неизвестными. Прошу вас: прикажите наложить печать на эти бумаги и передать их вам, и позвольте мне их просмотреть, чтобы отобрать те из них, что принадлежат мне. Они должны быть или у князя Салагова, который, я уверена, был их хранителем, не знающим, что ему было доверено, в прошлых кампаниях, или у него самого. Если вы найдёте, что это нельзя сделать таким образом или что есть какой-то другой способ их забрать, сделайте это, и немедленно, дело не терпит отлагательств; ради бога, пусть никто не узнает об этом, это может меня ужасно скомпрометировать. Простите, мой дорогой друг, что в такой момент я вам докучаю с такой несерьёзной просьбой…»

Ну что же, можно было бы заметить, что нет ничего удивительного в этаком письме к брату. Ничего удивительного в обстановке обычной, мирной. Но шла война, и стрелка весов пока ещё, как казалось, могла склониться в любую сторону. Да, Русь непобедима, да, русская армия не погибла, а, напротив, исчезла из поля зрения Наполеона. Наполеоновские же банды, оказавшись в Москве, предались грабежам, и дисциплина, а следовательно, боеспособность стремительно падали. Но ведь французы были в Москве, а не русские в Париже…

И в такое суровое время младшая сестра бомбила старшего брата письмами, которые отрывали от дел, от руководства страной, которые требовали каких-то серьёзных действий и решений. Казалось, император вправе просто отмахнуться от дамских фантазий и оставить всё до лучших времён. До того ли?! Но император не посчитал всё, что написано сестрой, пустыми фантазиями и уже 24 сентября написал ответ:

«…То, что вы мне сообщили в вашем письме от 13, так тронуло меня, что я тут же отложил свои дела. В тот же момент я приказал найти Салагова. Он был болен, в постели, и смог приехать ко мне лишь на следующий день, 22. Он мне сказал, что было время, когда он был хранителем бумаг усопшего, но что потом по его приказу он отдал их некоему Чекуанову, грузину, служащему псарного двора. Он предложил себя в качестве посланника к этому субъекту, утверждая, что знает шкатулку, в которой должны находиться наиболее интересные бумаги покойного. Вчера, 23, он дал мне знать, что нашёл некоторое количество бумаг покойного у этого субъекта, что он провёл остаток дня, опечатывая их, но что там были только текущие служебные бумаги и что маленькую шкатулку усопший забрал в свой последний приезд сюда. Он прибавил, что самое верное средство вернуть её обратно – это послать означенного Чекуанова с фельдъегерем в Симу, где он (Багратион) умер, чтобы забрать её, и что это единственный человек, который может её опознать. И даже что он боится, как бы семья Бориса Голицына не наложила на неё руку».

Для чего архив Багратиона князю Голицыну? Безусловно, не для каких-то крамольных целей. Голицын мог забрать его, чтобы сохранить память о великом человеке, о полководце славной суворовской школы. Но ведь могли быть и другие желающие захватить бумаги Багратиона, и, как знать, какие цели могли преследовать таковые желающие.

Прочитав письмо императора, Екатерина Павловна не перестала беспокоиться, ведь пока так и не удалось установить судьбу её писем, которые могли оказаться среди других бумаг и стать достоянием тех, кто прикоснётся к архиву. Тем не менее она поблагодарила брата:

«…У меня нет слов, чтобы сказать вам, как я тронута деликатностью, которую вы проявили, исполняя мою просьбу по поводу бумаг Б.

Вы превзошли все мои ожидания, и я за это очень признательна, только я сожалею, что мои старые ошибки доставили вам столько затруднений».

Закончился сентябрь, минул октябрь, а судьба писем всё ещё была неизвестна. Лишь в письме от 8 ноября державный братец смог успокоить сестру:

П. И. Багратион. Художник Дж. Доу

«…В то время как я послал фельдъегеря с этим грузином, Салагов принёс мне шесть громадных кип и уверил меня, что это служебные бумаги, не имеющие никакой ценности, и что они были доверены усопшим этому грузину. Поверив ему на слово, я их не коснулся, но, видя свои бесплодные поиски среди бумаг, привезённых фельдъегерем, я принялся просматривать эти шесть кип, и после того, как я занимался этим шесть дней кряду, я увидел, что Салагов прав и что там нет абсолютно ничего… Салагов сказал мне, что в бытность его в Молдавской армии он сам видел, как тот (Багратион) сжёг некоторое количество бумаг и вследствие этого всё, что не нашли, должно быть, было сожжено. Таково, друг мой, состояние дел…»

Немного отлегло от души.

«Значит, всё-таки сжёг, – думала Екатерина Павловна, – но все ли письма сжёг, все ли свидетельства уничтожил?»

Она знала, что князь Багратион постоянно возил с собой небольшую шкатулку, которую никому не показывал и заглядывал в неё, по свидетельству адъютантов, лишь тогда, когда мог позволить себе остаться один на один со своими мыслями и воспоминаниями – то есть в редкие минуты отдыха, которые выпадали нечасто.

Вскоре Екатерине Павловне стало известно, что хоть о письмах нигде не упомянуто, но шкатулку всё же после смерти князя открывали. Что же там нашли? Оказалось, что в ней хранились портреты Александра Васильевича Суворова, супруги князя Екатерины Павловны, урождённой Скавронской, и вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны.

Напрямую расспрашивать великая княгиня Екатерина Павловна не считала уместным, хотя знала, что Багратион хранил и её портрет, написанный с неё, когда она была ещё юной великой княжной, то есть до замужества.

В конце концов, стало известно, что среди вышеперечисленных портретов был и этот её портрет, подаренный ею князю Петру Ивановичу. О письмах не спрашивала. Зачем привлекать лишнее внимание. Но то, что о письмах её никто не упоминал, могло означать не только то, что они сожжены, но и то, что кто-то спрятал их до поры до времени.

Тайны переписки с братом по поводу каких-то писем, могущих скомпрометировать великую княгиню Екатерину Павловну, волнения её, о которых тоже стало известно некоторым царедворцам, позволили некоторым биографам и исследователям предположить, что есть что-то такое в отношениях князя и великой княгини, что необходимо было тщательно скрывать от посторонних ушей и глаз.

Так что же всё-таки было? Сразу и не ответишь. Для этого надо обозреть историю жизни Екатерины Павловны, историю того, как складывался её характер, и, конечно, историю знакомства с князем Багратионом и тех отношений, которые не были скрыты загадками и тайнами. Некоторые исследователи и биографы высказывали предположение, что великая княжна Екатерина Павловна была влюблена в князя Багратиона.

Итак, четвёртая внучка! Любимая внучка! Екатерина Павловна…

Мы познакомились с судьбами трёх старших её сестёр. Судьбы двух из них – Александры и Елены – оказались трагическими. Судьба третьей по старшинству внучки великой государыни, напротив, была счастливой.

Какова же судьба Екатерины Павловны и почему о ней говорили как о претендентке на престол, как о возможной государыне Екатерине III?