Текст книги "Крутые излучины (сборник)"
Автор книги: Алексей Башилов
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Визитёры
Этот визитёр – животное всем известное. Однако в последнее время с особой любовью в газетах и журналах стали помещать уникальные фотоснимки его, стоящего на задних ногах, упёршегося передними в забор, тянущего зелень с культурного огорода. Видел я фотоизображения классической стойки козлов в одиночку, парами, тройками – все с остроумно-восхитительными или юморными подхвалами.
Вспомнилось детство. Мальчишки, которые пили коровье молоко, дразнили тех, кто пил козье. И хотя они знали, что козье молоко полезнее, где-то в душе всё ж обижались, что им выпало козлиное счастье. Коз разводили те, кто не в силах был прокормить корову. Козёл по сравнению с коровой более проворный и характерный, сам себя окормляющий. И вид, и манеры все говорят о его превосходстве. Видно, что мнит он себя лучшим из всех животных. Корова в жизни приноровилась иначе: даёт много молока, нетороплива, послушна, любит и источает доброту и ласку.
В отжившей свой век деревне моих родителей коров не осталось, единственная соседка продала последнюю бурёнку и завела стадо коз. Стоило мне в огороде замешкаться и оставить неприкрытой калитку, как тут же пронырливая порода этим воспользовалась. Стала сметать картофельную ботву и капусту, то всю подряд, а то – рассматривая и разыскивая повкуснее.
Но вот надменные натуры – войти в огород хватило ума, а выйти – не знают путей. Я застал их врасплох. Испугались, конечно, стали трясти бородами, мемекать о чём-то своём и как бы своим нахальным упрямством не соглашались с моим неприязненным отношением к ним. Поразительное тупоумие для прекращения безобразия и поиска выхода из огорода обнаружилось у этих «друзей». Я осторожно, но настойчиво похлопал в ладоши, козлы помоложе переглянулись и нехотя потрусили к забору, рогами нащупали лаз и один за другим, с неуклюжими поворотами заторможенных тел и недовольными разворотами головы, убрались медленно вон. Последний, самый вредный, бородатый козёл с красивым разрезом глаз и мускулистым хребтом стал путаться в планках забора, как бы не видя прохода в лаз, стал бегать кругами внутри огорода, нанося ещё больший урон. Не помогли пыльные разлёты комков, ни крепкое оскорбительное словцо – козёл всё подминал и трамбовал на своём пути.
Я сильно озлобился и возмутился, хотел поймать его за рога или поднаддать пинка, забыв, что теперь сам потопчу огород. В последний момент я удержался от ярости. Со стороны убежавшего стада припёрся помощник-козёл и своим неразгаданным блеканьем остановил жестокий набег, показал разбушевавшемуся разбойнику правильный выход. Я облегчённо вздохнул. Бородатый козёл шарахнул с размаху в указанный лаз и вырвал планку забора. Отбежал от него, остановился, потоптался на месте, поднял вертикально хвост и высыпал чёрные свои «подарки» прямо в траву, боднул головой в мою сторону и уверенно зачастил к очередному разбою. Вот, мол, какой!
Ушло прочь из огорода козлиное стадо, однако осадок в душе оставило. Не напрасно мальчишки дразнили тех, кто пил козье молоко. Белое, парное, питательное, но с козлиным душком. Не нравилось и мне в них, как и в некоторых людях, их высокомерное и хитроумное поведение, манера делать выгоду с бесконечных чужих потрат. Нет бы за собственный счёт, да обдуманно, лучшим путём. Очень живуче в животных и людях это, заданное от природы, напористое козлиное существо.
Вечером из соседней деревни с интересным названием «Слепцово» заглянул ко мне местный житель, дед Христофор, почти что Колумб, – известный на всю округу философ и говорун. Он не имел образования и в основном работал пастухом, отличался цепким складом ума и сразу врубался в любую современную тему. Пройти мимо меня ему не позволял интерес, который он постоянно испытывал к горожанам деревенского происхождения.
Выглядел он как древнегреческий мудрец, такой же лобастый, с курчавыми волосами, и имел красивую седую бороду. Когда выпивал, то мало закусывал, был словоохотлив, поддерживал содержательный разговор.
Всё бы ничего, но когда он начал говорить о прелестях перестройки, о демократии, я почему-то вспомнил сегодняшнюю историю про козла в огороде и рассказал ему.
Христофор внимательно выслушал, ничуть не удивился и даже встал на защиту хоть и наглых, но находчивых животных.
– Кто смел, тот и съел, – подтвердил дед коротко.
Сидел он на стуле гордо и статно, левую, худую, но сильную, ногу зацепив за правую.
Часто встряхивал головой, чтобы поправить разухабистый чуб, ниспадающий на красивые голубые глаза.
– Я сейчас всё делаю сам: кошу траву, заготавливаю сено, пилю дрова, держу скот. Выделенный мне из совхоза земельный пай продал, купил телевизор со спутниковой антенной, смотрю кино на любых программах, – похвалялся мой собеседник.
– Ты сейчас без совхоза и без земли. Ни оплачиваемой работы, ни частной собственности, – подтрунивал я над ним.
– На мой век хватит того, что осталось: дом, сад, огород, – он отвечал самодовольно и убедительно.
– Может, трактор тебе достанется после раздела коллективного имущества? – я старался задеть его за живое.
– Зачем мне трактор, я лошадь держу, – он твёрдо стоял на своём.
– Ты сейчас крестьянин-одиночка, а что если на твою родину китаец с техникой работать приедет? – подкинул ему я интрижку.
– Пусть приезжает, места всем хватит, – добродушно ответил он.
– А если он будет работодатель, а ты исполнитель? – продолжал я над ним подтрунивать.
– Я всегда был исполнителем: то пастухом, то разнорабочим, – ответил он без хвастовства.
– А если он потребует говорить по-китайски, что будешь делать? – знал я, что такой сложный язык ему никогда не выучить.
– Жестами буду объясняться, – отпарировал он мой вопрос.
– А не боишься одичать: землю потерял, работы нет, говорить на родном языке будет не принято. Кто ты тогда такой? – я нагнетал негативный исход.
– Я свободный россиянин, захочу сказать – и скажу, захочу сделать – и сделаю, захочу выпить – и выпью, – произнёс он и подвинул к себе стакан.
От красного креплёного портвейна дед Христофор стал беспокойнее, постоянно ёрзал на стуле, и, как бы подыскивая более удобное положение для разговора, подтянулся ближе ко мне.
– Пусть пахотная земля становится лесом, пусть природа сама себя создаёт, для этого никаких затрат не нужно. Есть солнце, земля, растения, животные – они всё сделают сами, а ты их используй, как нефть и газ. Вот тебе и новая жизнь в наших краях! – развивал яркую мысль мой собеседник.
– Ты согласен отказаться от сельского хозяйства? – задал я ему провокационный вопрос.
– Да, согласен. И не вмешиваться в дела природы, – нисколько не смутился он.
– А что делать горожанам? – забеспокоился я о себе.
– Иметь в деревне зону отдыха и охоты, – сказал он, словно подарил мне уникальную возможность.
– А продукты? – я старался загнать его в тупиковое положение.
– Перейти на подножный корм!
– Дикарём, что ли, стать? – я доводил разговор до абсурда.
– Вернуться к гомо сапиенсу, – выпалил он умным словцом словно из пушки.
– А если не все вернутся в прошлое или нас будет мало? – отводил я его от круто выбранной темы.
– Пригласим эмигрантов, и будет единство, – талдычил он о своём новом проекте.
– Но ведь нами и дворяне, и партийцы пренебрегали, а эмигранты – тем более будут заботиться только о себе, – пустил я в ход тяжёлую словесную артиллерию.
– Ничего, выживем. И по одному выживем. Козлом станем, но выживем, – уверял он меня.
– Ты будешь русским козлом, а он – русским иммигрантом, например, русским китайцем. А выживешь или нет, – это ещё вопрос.
– Выживу, а потом опять человеком стану, как в той сказочке про Иванушку-дурака.
– Выжить-то ты выживешь, даже разбогатеешь. Да вот только за частную собственность человек, скорее всего, деньги отдаст, а за родину надо жизнь отдавать. Стало быть, за родину богатенький будет откупаться, но жизнь не отдаст, а предложит тебе это сделать. А если жизнь не готов отдать, значит, не любишь ни родины, ни народа, в ней живущего. Такой человек – чужой во всех отношениях.
Смеркалось, меня клонило к более лёгкой теме, а мой собеседник с умным выражением лица продолжал бойко витийствовать о больших переменах. Тень от горевшей настольной лампы, проецируясь на стене, изображала некое подвижное существо с выступами на голове, с вытянутой бородой и горбатой спиной.
«Козодой, Козлодуев», – почудилось мне. Я перевёл взгляд на Христофора и удивился: передо мной моталась голова, похожая на козлиную: с двумя разворотами чуба, магическими разрезами голубых глаз, вытянутым огромным носом и трясущейся бородой. Эта голова что-то мемекала на современном, но непонятном мне языке.
«Оборотень, перевернулся!» – стегануло меня догадкой. Я уставился на странно преобразившегося Христофора и мысленно перекрестился.
«Да не тот ли это козёл, что в огороде беспорядок творил? И у этого точно такие же повадки. Может, пришёл мне отомстить? Видишь, умный какой! Мнёт и месит всё подряд. Мало ему моего огорода, он всю жизнь хочет перекроить, перекопытить».
Чтобы перепроверить, явь это или наваждение, я предложил двуликому существу выпить ещё по одной. Оно качнуло кучеряво-кудлатой головой и легко согласилось пройти тестовую проверку. Козлочеловек взял двумя широко расставленными твёрдыми пальцами стакан вина, вбросил разом содержимое вовнутрь чрева и заморгал глазами.
Рогатое существо с упрямо козлиным наклоном головы рвануло в дверной проём, и мы вытолкнулись вместе из дома. Во дворе на лужайке спокойно пощипывали траву и высокомерно посматривали на нас молодые козлы разбойного стада. Я придирчиво осмотрел каждого из них и не нашёл ничего предосудительного. Самый докучливый козёл тоже был в стаде и сытно разжёвывал травку. Окончательно сжившись с козлиными ликами и почёсывая правой рукой затылок, я стал размышлять о случившемся.
Твёрдую сухую землю громко простукивали ботинки уходящего прочь Христофора – пастуха, философа, визитёра. Уходил он в направлении деревни Слепцово. Видение козлиного духа исчезало, уплывало и рассеивалось, как туман. Я потрогал бороду и щетиной заросшие щёки и тут же подумал, что пора бриться.
Космогония Земли
От многократных бестолковых реформ сельской жизни за одно столетие скукожилось, а потом и совсем исчезло товарное производство в отдалённом уголке Смоленской области. Называть не будем, в каком, – их много таких, обездоленных кем-то сильным, непостижимо упрямым, чужим и далёким, почти неземным.
Теперь здесь лесное хозяйство. Пашни давно заросли нехлебной травой и дикорослым лесом, деревни исчезли или превратились в одинокие хутора. Дикости вместе с природой и в человеке становится больше: работящий мужик потерял заработок, с техники перешёл на ручной труд, выпал из общества и стал свободным и самостоятельным, как при царе ещё говорили: «Гол как соко́л», «Одёжа, что на коже, да хлеб, что в требухе».
Вместе с тем, в местах теперь первозданных стал появляться, как гриб после дождя, крупный городской собственник. С дальнего расстояния он начинает строительство новой жизни. То в одном, то в другом лесном уголке вырастает фундамент солидной постройки. Неужели на земле объявился хозяин?
Два егеря, согревшихся не от костра, наперебой рассказывают были, с ними случившиеся в здешних местах. Один – седовласый и крепкий как дуб, другой – тёмноусый и гибкий как ива. Стоят друг перед другом лицом к лицу, наперебой хвалятся, раскачиваясь и переминаясь с ноги на ногу. Говорят с азартом, искренне, как на духу, как будто так и было.
Из их пересказов можно понять, что медведь и кабан – самые опасные, внушающие страх животные. В момент встречи на них шерсть встаёт дыбом, и у охотников волосы на голове шевелятся.
Седовласый говорит: «Иду зимой с собакой лайкой по снегу. Перешёл Днепр, снял лыжи – и поднимаюсь на высокий берег реки почти ползком. Слышу: впереди собака в голос пошла. Выползаю, выглядываю: кабан здоровущий с лайкой нос в нос упираются. В ружье патроны с мелкой дробью. Я вниз, перезарядил два ствола на пули-жаканы. Опять выползаю, прицеливаюсь секачу в боковину, под лопатку. Нажимаю курок, а выстрел: «Пух!» Другой раз мужик громче низом пальнёт. Нажимаю второй – опять «пух!», из ствола пыж вылетает. Кабан как рванул от меня, – только снег бураном взметнулся. Вот как брать на охоту старые отцовские патроны!» Седовласый долго ещё махал руками, прицеливался несколько раз, вскидывая локти и указательные пальцы в направлении ружейного выстрела.
Уловив долгожданную паузу, в рассказ вступил тёмноусый: «Иду, ружьё заряжено дробью. Подхожу к копёшке старой соломы. Только хотел присесть, а оттуда кабан. Я ему из дроби: «Стук, стук!». Он на бок – «вик», и тут же вскочил вгорячах, собака за ним. Слышу: лает на одном месте. Подхожу: кабан лежит, взглянул на меня, охнул и умер. Вот так одной дробью до печёнки ему достал». Тёмноусый прицеливался по-другому: складывал два указательных пальца в одну линию, подставлял их как прицел между двух округлившихся глаз и так ловко и быстро двигал ими, что попробуй убеги, – не получится.
Таких удивительных встреч с кабаном у егерей было много. Пересказывая свои былины, страстно расширяя и округляя глаза в азарте, каждый рассказчик получал порцию живительной подзарядки. Что егеря да охотники! Простой домосед иногда такой страх напустит!.. То заяц, а то на словах – настоящий храбрец.
Самая жуть от медведя. Женщины по одной в лес уж не ходят. Как увидят на земле разрытый муравейник – знать, медведь, шатаясь, ходил, – не нужны им уже ни грибы, ни земляника, а тем более малина – его любимая ягода. А если свежая разрытая земля – тревога ажно до пят пронизывает, ноги сами несутся прочь.
Седовласый перевёл рассказ на медведя: «Однажды ставил рамки на мёд диких пчёл. Подхожу к сосне, чтоб подвесить повыше, глядь, в десяти шагах медведь косолапый на задних лапах стоит. Хотел пугнуть, а страх до самых пят провалился, горло перехватило, крикнуть не могу. Слышу: рядом ещё медведи сопят и охают. У них в это летнее время гон проходил. Еле выкрикнул, но, наверное, так громко, что медведь опустился на передние лапы и убежал. Ночью после того приснилось – с медведем борюсь. На печке лежал на овечьей шубе, запутался и вместе с ней на пол упал. Рассказал жёнке, так она только смеётся».
Тут тёмноусый стал говорить совершенно всерьёз: «Медведь бьёт человека по спине, затем когтями сдирает скальп, натягивая его на глаза, – не выдерживает медведь человеческого взгляда».
Беда людям от зверя, коль его развелось без счёта. Придёт стадо кабанов – так пропашет картофель, что для скотины останется мало. Волк овечку может зарезать, а медведь телёнка подмять. Неприятно другое: что не животные человека боятся, а человек о них постоянно думает и беспокоится за жён и детей.
Звери плодятся и размножаются. Пока не нападают на людей, но устрашают близким присутствием. Для охотника такие встречи желанны, а для жителя не очень приятны.
Я стоял рядом с егерями-рассказчиками, внимательно слушал, наблюдал за ними. Призадумался, расфилософствовался.
«Люди покидают деревни и уходят в города, заполонили дороги автомобилями, летают на самолётах, были уже на Луне, хочется им на Марс – как будто совсем не собираются жить на Земле, напротив, они устремлены от неё – неужели и правда? – в космос. Народ не хочет в деревню, как будто она отсталое прошлое. Все съезжаются в города всё теснее и плотнее, как бы строят пирамиду гигантского человеческого муравейника или улья. Человек на человеке. Уже научились перерабатывать свои отходы, использовать их повторно, урожай получать не первозданно от почвы, а от самих себя, знать, тренеруются для дальних полётов. Придёт время – и собственные газовые выделения улавливать станут. Человеческий улей приготовляется к отлёту в другие миры, а Землю для дикой природы оставляет. Наиболее шустрые, захватив самое ценное, «матку-матрицу», улетят на другую планету. Оставшаяся часть человеческого улья не сможет жить без «матки» и, скорее всего, дезорганизуется и погибнет. Тогда дикая природа пойдёт по новому круголёту развития – без людей. Для чего человеческий улей покинет Землю? Чтобы она отдохнула и приготовилась для приёма следующих поселенцев? Пусть через тысячи лет, но они прилетят, прельстившись пышно развившейся дикой природой Земли. Так и будет она перевалочной базой, научит уму-разуму инопланетян, подкормит, подкрепит силушку, чтоб потом улетели в иные, более богатые, Богом данные земли, а сюда прилетят другие инопланетники-богопосланники. Впрочем, улетающие «земляне» могут оставить свои «куколки». Законсервированные «людишки» в какой-то момент раскроются для жизни и вновь начнут питаться восстановившейся дикой природой, и тогда этим существам долго ещё жить на Земле и расселяться по другим небесным обителям и чертогам».
Во дворе тёмноусого егеря стоят рабочая телега и бездвижный автомобиль. Ехал ночью по разбитой асфальтовой дороге тихо, километров под шестьдесят, а лось сам в лобовое стекло и влетел, прыгнул одним махом через капот, ноги ушиб и убежал. На лицо седовласого сел комар, он прихлопнул его, словно поставил точку. На траве лежит плоская, опустевшая тушка крота, растаскиваемого насекомыми.
Два друга ещё о чём-то хвалятся, а я, покачиваясь в воздухе и паря над просторами изумрудно-зелёной природы, высвеченной красным заходящим солнцем, фантазирую: «А может, всё будет иначе: человечество остановит свой прогрессирующий бег и начнёт постепенный исход из мегаполисов и городов в лоно ещё не одичавшей природы. Земле нужен не столько её собственник, сколько труженик, кормящий самого себя, своим трудом и своей культурой усмиряющий рост дикой природы. Человек должен жить по совести и в гармонии с природой».
– Нужно копать корни, чтобы найти жёлуди, – слышу обрывочную фразу тёмноусого егеря, как будто он знает о чём я думаю.
– Нужно и нам вернуться к своим корням, – будто заповедь подтверждает седовласый егерь.
– Не нужно стремиться к чужим мирам, иначе свой потеряем, – блистает мудростью тёмноусый.
– Природа – опора жизни нашей, – не отстаёт седовласый.
Во дворе незаметно стемнело.
«И куда идти человечеству: в космос к братьям по разуму, продолжать конкурсную борьбу друг с другом для отделения лучшего от худшего, или просто, пока не поздно, вернуться в деревню к матушке-земле, преображая и сохраняя её красоту. А может, всё это уже происходит одновременно, здесь и сейчас, ведь космос давно уже правит Землёй и людьми».
Так думалось мне, и я осторожно взглянул на небо, на тысячеглазое живое существо. Похоже, оно действительно руководило, но молча. На небосклоне яркими точками пульсировали звёзды, сообщая, как на экране монитора, о чём-то значительном, иногда прочерчивая падающими светящимися линиями какие-то древнейшие знаки, похожие на че́рты и ре́зы, – первоначально изобретённую древнюю письменность.
Так ничего и не поняв, что именно изображено на небе, мы выпили ещё по рюмочке. Егеря запели бытовые стишки-скоморошки, частушки-загогулинки, отголоски русско-советского народного авангарда.
– Порыжела, порыжела в поле рожь. Порыжели мои брови, стал на ёжика похож, – задиристо врал тёмноусый.
– Мой дед был охотник, забил муравья. Три недели мясо ели и засолили до хрена, – бесшабашно пулял седовласый.
– Ружьё да лук не выпускай из рук, – поучал тёмноусый.
– Сеять да жать – не ложку в руках держать, – остроумничал седовласый.
– Раньше ели хлеб и сало и влюблялись очень мало, а теперь сидят не евши, зато любят ошалевши, – закручивал тёмноусый.
– Экономил Фома на мыле, пока не выросла короста на рыле, – подрезонивал седовласый.
Теперь егеря соревновались припевками. Расходиться никак не хотелось. Тишина. Небо наполнено лёгким молочный светом, от реки белым покровом наплывает туман. Кричит коростель. Пахнет свежеубранным сеном. Сумеречно-дурманящее состояние действует как гипноз. Большая круглая луна вместо солнца тягучим прилипчивым светом открыла ночные видения. Знакомые силуэты замаскированы тёмно-серебристым разливом блёклого цвета. Лунное верховодье нисходящим потоком лилось в наш дворик через душистые ветки липы, завораживая и притормаживая неизъяснимое желание перемен, которое не исчезало, а углублялось и перемещалось в другое, интимное, пространство души. Звёздное решето сыпало вниз бриллиантовые крупинки нового света, завязывая узелковыми бликами каждый лучик небесного свода. И я – будто из космоса или космос – во мне.
Егеря закончили охотничьи разговоры и импровизированные перепевки. Начали беззлобно тягаться, смещая друг друга с оси устойчивого земного стояния на ногах. Один – как медведь, другой – как кабан. Один хватал за плечи и пояс, другой делал броски для подсечки. Один мял хребтину, другой захватывал голову словно клещами.
Обменивались неизрасходованной силой или заготавливали её про запас, подминались попеременно, грохались всем прикладом о землю, возились на скошенной траве, переворачиваясь то вверх, то вниз, становясь то героем, то антигероем. Силовое поле звёзд, Луны и планет дошло до Земли и вошло в два богатырских тела, сплетая два непокорных, упрямых характера в крепкий союз. Земля и космос были едины.
А меня, неземного, волоконно-оптической ниточкой света манила к себе самая яркая звезда в созвездии Малой и Большой Медведицы. Космогонически я был послушным, ведомым неземными порывами. Мы расставались друзьями, как бы улетая на другие планеты, с трудом разрывая орбиты объятий и удаляясь в свои земные чертоги.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?