Текст книги "Пепел и песок"

36

СЕМЬ ДНЕЙ ОДНОГО ГОДА

– Таким образом, товарищи, вмешиваясь в связи между частицами, мы можем не только изменять свойства материи, но даже влиять на хронологию. Попросту говоря, вносить коррективы в исторический ход событий. Таково свойство К-излучения, открытого мною.

Анатолий Тимофеевич оглядел аудиторию сквозь большие очки и, взяв мокрую тряпку, принялся вытирать руки от мела.

Несколько мгновений в аудитории Объединенного ядерного института было тихо. Все пытливо всматривались в ряды цифр на большой доске, которые освещали лучи майского солнца. Потом ученые заговорили, все громче и громче. Наконец Бруно Скьяпарелли из Миланского университета вскочил и простер к Анатолию Тимофеевичу свои беспокойные руки:

– Анатоль, это есть неправильный расчет!

– Где, Бруно? – невозмутимо спросил Анатолий Тимофеевич. – Покажите, пожалуйста.

Бруно, не в силах сдерживаться, произнес густой монолог на родном итальянском, в котором никто не разобрал ни слова, за исключением per favore. Правда, участники конференции особо и не пытались: настолько все были потрясены вызывающим заявлением их коллеги, Анатолия Тимофеевича.

Затем к доске вышел полный лысоватый Берндт Ланге из Берлинского института теоретической физики. Он с немецкой удалью похлопал Анатолия Тимофеевича по плечу и громко произнес:

– Мой друг Толь немного опережать свое время. Да, я уверен, что когда-то мы будем получить возможность влиять на материю так, что менять ее хронологические характеристики. Когда-то мы сможем получить К-излучение. Мой друг Толь сделал первый шаг. Теоретический. Но второй шаг, практический, случится нескоро.

Анатолий Тимофеевич взглянул на Берндта холодно:

– Моя экспериментальная установка позволяет уже сейчас провести небольшой эксперимент. К-излучение существует, и я могу его модулировать.

В аудитории стало совсем шумно. Доносились слова «профанация» и «психиатр». Но невозмутимый Анатолий Тимофеевич их словно не слышал.

Наконец к доске выбежал маленький Алекс Либерман из Массачусетского технологического университета. Волосы его были, как всегда, растрепаны, на худой шее болтался черный галстук с явными следами от кофе. Либерман схватил кусок мела и стал с нажимом выводить на доске цифры. Белая крошка сыпалась на пол. Аудитория прочитала – 09.05.1967.

– Это дата of today! – пояснил Либерман, тыча пальцем в доску. – Мы запомним ее! Если мой коллега докажет, что он is right – это будет великая дата. Если нет – это будет his day of misfortune. День его позора!

– Я готов, – улыбнулся Анатолий Тимофеевич. – Пройдем в Экспериментальный корпус?

Физики стали ретиво подниматься со своих мест. Даже крайние скептики не желали пропустить подобный опыт. И только на последнем ряду спал счастливым сном лаборант Стругацкий. Все последние дни и ночи он провел вместе с Анатолием Тимофеевичем, спешно завершая монтаж экспериментальной установки «К-1». И теперь лаборанту Стругацкому снился ансамбль с дурацким названием «Машина времени», который, приплясывая твист, исполнял песенку со странным припевом: «Мы частицы, мы частицы, почему нам не сидится?» Стругацкий улыбался во сне.

Физики высыпали на площадь перед лекционным корпусом. На клумбе здесь уже распускались первые голубые тюльпаны, луковицы которых прислали в Дубну коллеги, голландские физики. Ученые немедленно достали сигареты и закурили. Алекс Либерман любезно предлагал окружающим свои американские, бездымные, но все здесь предпочитали прекрасный российский «Дымок» без никотина. А итальянец Скьяпарелли и вовсе с удовольствием курил ароматный «Беломор».

В небе раздался птичий крик.

– Летят журавли! – воскликнул кто-то из физиков.

Все физики, как по команде, подняли головы и посмотрели на клин птиц, которые возвращались на родину после затяжной холодной зимы. А немец Ланге даже успел мысленно высчитать скорость журавлиного полета.

Установка «К-1» занимала часть укрепленного подвала в Лабораторном корпусе. Непосвященный увидел бы в ней только пугающий хаос из проводов, лампочек и маленьких экранов, по которым пробегали нервические зеленые полосы.

Анатолий Тимофеевич отдал этому хаосу десять лет жизни из своих сорока. С ним с трудом уживались лаборанты: Анатолий Тимофеевич был исключительным педантом и не терпел даже трехминутного опоздания. В Дубне, этом международном центром ядерной физики, месте, где ученые всего мира жили веселой и шумной коммуной, – даже тут Анатолий Тимофеевич ни с кем не сближался. Он жил один в небольшом домике на Заречной улице, никогда не приглашал гостей и письма получал только по работе. Уже в тридцать лет Анатолий Тимофеевич был удостоен Государственной физической премии имени Попова – Маркони за работу «Создание атмосферы на Луне». Именно Анатолий Тимофеевич предсказал, что освоение Луны начнется в ближайшие десять лет, а в ближайшие тридцать человечество начнет активно ее заселять. Теперь этот прогноз сбывался. Более того, сбывался даже быстрей, чем Анатолий Тимофеевич предлагал.

Что было неудивительно. Еще в 1961 году Американский союз, Российско-Кавказская Федерация и Ассоциация стран Азии подписали в Гаване знаменательный меморандум «Коммунизм – новая реальность». Тем самым утвердив на большей части Земли новый невиданный общественный строй. На планете прекратились даже мелкие локальные войны из-за спорных территорий. Только в Эфиопии воевали два племени, но исключительно бескровно, с затупленными копьями – для развлечения вездесущих туристов из Монголии. Границы были открыты, и американские фермеры возделывали рисовые поля во Вьетнаме, студенты из Ирака и Ирана с жадностью изучали сопромат в Тель-Авивском университете, а бразильские футболисты передавали опыт сборной Албании.

Однако вернемся в подвал Лабораторного корпуса.

Физики, надев белые халаты, столпились в небольшой комнате с пультом управления и сквозь толстое стекло разглядывали «К-1». Они видели это чудо впервые: во время монтажа Анатолий Тимофеевич сюда никого не пускал, а лаборанты давали руководителю проекта клятву о неразглашении. И никто из них, даже затаив обиду на сурового Анатолия Тимофеевича, никогда не нарушал ее.

Итак, Анатолий Тимофеевич объяснил коллегам, что задействует «К-1» на самой малой мощности. То есть вмешательство в структуру времени не распространится дальше предыдущего дня.

– Я сам еще не просчитал все последствия, – пояснил он. – Так что, мы все вместе сейчас станем и объектами эксперимента.

Не всем физикам приглянулась такая перспектива, однако даже вида никто не подал. Только Скьяпарелли на всякий случай перекрестился и пробормотал: «Да хранит нас Леонардо да Винчи».

Анатолий Тимофеевич щелкнул тумблерами. Послышалось гудение. Физики затихли.

…Лаборант Стругацкий проснулся и оглядел пустую аудиторию. Первым делом, лаборант Стругацкий вспомнил, что во внутреннем кармане пиджака у него лежат два билета на сегодняшний концерт The Beatles во Дворце науки Дубны – для него и брата. (На концерте предполагался сюрприз, о котором всем уже было известно: музыканты должны были финальную песню “Подмосковные вечера” спеть с солистом Большого театра, баритоном Леонидом Брежневым.) Но следующая мысль Стругацкого была далеко не такой приятной. Он сообразил, что эксперимент начали без него. Стругацкий вскочил, сбежал вниз и толкнул дверь аудитории, чуть не сбив с ног министра культуры Боливии Че Гевару, который приехал посмотреть знаменитый на весь мир ядерный центр.

Когда лаборант Стругацкий примчался к Лабораторному корпусу, физики уже выходили оттуда. По их лицам было понятно: ничего интересного они не увидели.

Анатолий Тимофеевич сидел у пульта, обхватив голову руками. Его большие очки лежали рядом.

– Что случилось? – тихо спросил Стругацкий.

– Эксперимент провалился, – ответил Анатолий Тимофеевич глухо.

Через десять минут оба молча вышли из Лабораторного корпуса.

Налетел легкий весенний ветер, и он принес с собой чудесный аромат. Анатолий Тимофеевич даже обернулся, но не понял, откуда возник этот щемящий запах.

– Хотите, я с вами сегодня еще раз все пересчитаю? – предложил добряк Стругацкий. Ради профессора он было готов пожертвовать даже концертом.

– Нет. Не стоит, – сухо ответил Анатолий Тимофеевич. – Это мое дело. Вы свободны.

Лаборант Стругацкий сел на велосипед «Харьков-Харлей» и укатил в общежитие, где его ждала веселая компания с кубанским виски и квас-колой. Нельзя же было молодым людям идти на концерт, не выпив чуть-чуть.

А ко Дворцу науки съезжались машины всевозможных размеров и расцветок. Всем гостям предстояло пройти по красной ковровой дорожке. Популярный куплетист Ли Харви Освальд приехал в открытом кадиллаке в компании с композитором Александрой Пахмутовой, одетой в маленькое черное платье от Фурцевой. Писатель Эрнест Хемингуэй прибыл на старой «Победе» и привез с собой друга, известного агронома Никиту Хрущева. Хрущев вышел из машины босиком – так, как он привык ходить в своем колхозе имени Вивальди.

– Не понимаю я ничего в энтой музыке! – резюмировал Хрущев, хлопнув дверцей.

Модные художники Адольф Гитлер и Сальвадор Дали примчались на разрисованных под хохлому мотоциклах «Урал». Душку Гитлера немедленно схватили под руки Эдита Пьеха и Эдит Пиаф, повлекли во Дворец по ковровой дорожке. Забытый Дали сердито поправил усы, но тут же нашел новый повод для огорчения: куда более пышные усы гордо выносил из восьмиметрового «Запорожца» сам Семен Буденный, ведущий популярной во всем мире игры «КВН».

Знаменитый летчик Джон Кеннеди прилетел на маленьком голубом вертолете. Едва он покинул кабину, как туда заскочил черноволосый мальчик лет пяти и стал нажимать кнопки.

– Усама, прекрати! – увещевала его мать, затянутая в зеленый брючный костюм.

Одной из последних подъехала ко Дворцу на алой «Волге» редактор журнала «Мода» Твигги Гагарина.

– А где же твой муж, дорогая? – спросил у нее молодой модельер Ясир Арафат.

– Юра? На Луне! – смеясь, ответила Твигги. – Ты разве не читаешь газет? Он в экспедиции вместе с Нилом Армстронгом и Володей Высоцким.

И только Анатолия Тимофеевича все это веселье никак не касалось. Он не слышал, как Битлз поют по-русски «Подмосковные вечера» и подпевает им не только Брежнев, но и весь пестрый зал, и вся веселая планета: с концерта велась прямая трансляция. Он брел домой к себе на Заречную улицу и мучительно думал, где, в каком месте он допустил просчет. У одного из домиков на своей улице он вдруг резко остановился, его взгляд уперся в мраморную табличку «Не шуметь! Здесь живет и работает академик Муссолини». Но Анатолий Тимофеевич не замечал этой таблички – ему показалось, что он догадался, где допустил просчет. Числа шумели в голове Анатолия Тимофеевича, заставляя его морщиться.

И тут раздался мелодичный звон. Анатолий Тимофеевич взглянул направо и увидел, что прямо на него на велосипеде мчится девушка со светлыми волосами. Она была в легком платье. Она улыбалась. Не Анатолию Тимофеевичу, а своим юным мыслям. Девушка пролетела мимо. Напоследок удивленному Анатолию Тимофеевичу остался лишь тот нежный аромат, который сегодня уже доносил до него весенний ветер.

Анатолий Тимофеевич никогда не был женат и даже не помышлял о таких пустяках. Вся его размеренная жизнь была подчинена только науке. Если он и общался с женщинами, то это были либо продавщицы в местном супермаркете «Хэрродс», либо – что случалось намного реже – кто-то из знаменитостей, приезжавших в Институт. Последний раз диалог с мрачным профессором пыталась завести Брижит Бардо, но Анатолий Тимофеевич предоставил все общение галантному лаборанту Стругацкому, а сам принялся листать журнал «Физика будущего», где была напечатана увлекательная статья молодого экономиста Эдуарда Лимонова.

Но в эту минуту, когда вдалеке еще можно было разглядеть легкое платье и развевающиеся светлые волосы, – в эту минуту Анатолий Тимофеевич вдруг почувствовал: он пропустил в жизни что-то важное. Может быть, не менее важное, чем сама ядерная физика.

В груди у него защемило. Анатолию Тимофеевичу захотелось, чтобы эта девушка, чтобы эта Катуар, как он назвал ее про себя в честь городка по дороге в Дубну, чтобы она притормозила рядом на своем титановом велосипеде. Чтобы взглянула на него с нежностью и улыбнулась:

– У вас все хорошо?

И тогда он ей ответит… Что он ответит, Анатолий Тимофеевич так и не успел придумать: начался весенний дождь.

Всю ночь он ворочался в мучительном полузабытьи. Под всполохи и дальние раскаты грома Анатолий Тимофеевич принимался пересчитывать какие-то бесконечные формулы, где в знаменателе оказывались велосипедные колеса, а сумма исчислялась легким ароматом, который вовсе не поддавался математическим законам.

Наутро, выпив крепкого грузинского кофе, Анатолий Тимофеевич принял решение. Он позвонил лаборанту Стругацкому. Тот еще спал, но заговорил голосом подчеркнуто бодрым:

– Да, Анатолий Тимофеевич! Конечно, Анатолий Тимофеевич! Сейчас приеду, Анатолий Тимофеевич!

И действительно через двадцать минут уже ставил свой велосипед у дверей шефа.

– Вот что, – начал профессор. – Мы начнем серию экспериментов. Они достаточно рискованные, но на то мы с вами и ученые. Только обещайте мне, что никому не будете говорить об этом.

Анатолий Тимофеевич помолчал и неожиданно спросил:

– Как, кстати, вчерашний концерт?

– А что? – испуганно взглянул на него лаборант Стругацкий.

– Просто интересно, – ответил Анатолий Тимофеевич и первый раз за два года тесного общения лаборант Стругацкий вдруг увидел, как тонкие губы профессора изобразили мимолетную улыбку.

Но вместо экспериментов на «К-1» Анатолий Тимофеевич вдруг потребовал от лаборанта Стругацкого странную вещь – разыскать светловолосую девушку на велосипеде, которую профессор обозначил кодовым словом «Катуар». Познакомиться с ней и осторожно выяснить ее родословную.

– Это нужно для эксперимента, – объяснил Анатолий Тимофеевич.

Из этого объяснения лаборант Стругацкий решительно ничего не понял, но на всякий случай не стал задавать лишних вопросов. Был он человеком остроумным и обаятельным, а потому познакомиться с девушкой не составляло для него труда.

Через два дня лаборант Стругацкий принес Анатолию Тимофеевичу листок с подробным генеалогическим древом «объекта под кодом Катуар».

– Отлично! – воскликнул Анатолий Тимофеевич и теперь уже улыбнулся по-настоящему. – Начинаем эксперименты.

В первый день экспериментов Анатолий Тимофеевич и лаборант Стругацкий добились лишь того, что в помещении стало подозрительно много мух.

– Весна в этом году ранняя, – пояснил сообразительный лаборант Стругацкий.

– Завтра усиливаем импульс излучения! – приказал Анатолий Тимофеевич.

– Не опасно? – спросил лаборант Стругацкий.

Но профессор не ответил.

После второго дня экспериментов Анатолий Тимофеевич заметил, что с соседнего домика исчезла мраморная табличка про академика Муссолини.

– Интересно, – пробормотал профессор и вздрогнул, услышав звонок велосипеда.

Катуар в желтом спортивном костюме «Адидасочка» пронеслась мимо. На Анатолия Тимофеевича она даже не взглянула.

– Еще усилим импульс! – твердо произнес профессор.

На третий день в Дубне не оказалось профессоров Скьяпарелли, Ланге и Либермана. Словно и не было никогда. Анатолий Тимофеевич безжалостно деформировал прошлое своим К-излучением.

На четвертый день пропал лаборант Стругацкий. Вместо него появился смешливый доцент Иванов, на лацкане пиджака которого блестела медаль «За оборону Москвы».

– Это что за оборона такая? – спросил Анатолий Тимофеевич, ткнув пальцем в медаль.

– Вы чего, профессор? – улыбнулся доцент Иванов. – Про войну забыли?

– Какую войну? – нахмурился Анатолий Тимофеевич.

Впрочем, Иванов тут же вспомнил о том, что профессор пережил блокаду Ленинграда, и потому даже с его великим мозгом порой случались неприятности. Поэтому он не стал развивать тему войны.

На пятый день у Анатолия Тимофеевича обнаружилась жена, учительница истории. Это для него было катастрофой похуже атомной бомбардировки Хиросимы, о которой он услышал от коллег по дороге на работу. Но Анатолий Тимофеевич смирился. Ради своей цели он готов был пожертвовать многим.

А Катуар так и не останавливалась возле него на своем велосипеде. Правда, теперь она стала брюнеткой.

На шестой день по радио сообщили о начале арабо-израильской войны. Уютный праздничный мир, в котором Анатолий Тимофеевич провел сорок лет, рушился на глазах под жестоким воздействием К-излучения. Надо было остановиться, пока не поздно. Но педант Анатолий Тимофеевич желал довести эксперимент до конца.

Наступил седьмой день. За завтраком жена зачем-то рассказала Анатолию Тимофеевичу про убийство президента Кеннеди в 1963 году. Анатолий Тимофеевич допил невкусный грузинский чай и вышел из дома.

В лаборатории он дал самый мощный разряд К-излучения.

В глубине веков крестоносцы наотмашь рубили головы сарацинам. Джордано Бруно мучался на костре. Наполеон приказывал в Москве вешать поджигателей. Солдаты с искаженными от газового удушья лицами падали в грязь под Верденом. В мюнхенской пивной несостоявшийся художник истошно кричал о «своей борьбе».

…Внутри «К-1» что-то вспыхнуло и экраны погасли. Гул затих. Анатолий Тимофеевич понял, что его изобретение, не выдержав напряжения, сломалось. По всей Дубне погас свет.

Анатолий Тимофеевич вышел из Лабораторного корпуса. Доцент Иванов сидел на лавочке с бутылкой пива и мычал что-то про Мурку и ее наган. Увидев профессора, он усмехнулся:

– А что если нам по американцам атомной бомбой жахнуть, а? Чтоб знали, гады, кузькину мать!

Анатолий Тимофеевич молча прошел мимо. На улице Революции, которая в другой истории была Заречной, Анатолий Тимофеевич вдруг услышал звон велосипеда. Да, это мчалась Катуар. Та, ради которой безумный профессор исказил всю мировую историю.

И все свершилось. Катуар притормозила около усталого профессора. Поставила ножку в застиранном носке на грязный тротуар. Повеяло духами «Красная Москва». Девушка посмотрела на изможденное лицо Анатолия Тимофеевича и спросила:

– Чего, отец, нехорошо тебе?

Мечта Анатолия Тимофеевича сбылась. Он победил.

– Мне хорошо, – он снял очки. – Теперь уже хорошо…

37

– Энде, Птица! Конец!

Катуар вытирает глаза лапкой Лягарпа.

– Спасибо, Марк. Спасибо, песок.

– Видишь – никого не убил в финале.

– Грустно. Всех жалко. – Катуар берет Лягарпа как младенца, укачивает. – Ты очень хороший, Марк. Очень чистый. Молчи! Я знаю.

ЗТМ.

38

– В общем, он снимает порнофильмы, – Требьенов смотрит на меня строго, ему не до шуток – Но нет хороших сценарных идей. – Я ведь вас правильно понял, Велимир Велимирович?

Господин вида учителя физики, в очках и аккуратными сединами, кивает:

– Совершенно нет. А я не хочу снимать убогие сюжеты, которые мне предлагают. Сильвер сказал – вы можете помочь. Денег у нас не так много, но как бы побольше, чем ваша стипендия.

ТИТР: ЗА ПЯТНАДЦАТЬ ЛЕТ ДО КАТУАР.

– Я не получаю стипендию, – отвечаю.

– Тем более вам это может быть интересно! А почему не получаете?

Требьенов останавливает меня жестом ласкового регулировщика (сам скажу!):

– Одна досадная тройка в сессии, Велимир Велимирович.

– А, понятно… Кстати, можете меня звать просто Мир Мирыч.

Требьенов послушно кивает и тихо поясняет мне:

– Пусть тебя не смущает слово «порнография». Искусство можно делать и здесь. Когда бы вы знали, из какого мусора…

– Не мусора, а сора, – уточняет Велимир Велимирович. Или Мир Мирыч. – Так что же вы скажете?

Что отвечать? Надо отказываться, и очень быстро, пока учитель физики не назвал сумму, которая может оказаться сильнее закона земного притяжения. Мои крошки-сюжеты не могут попасть в грязные руки. И зачем я столько лет страдал? Для чего развивал свой орган полета? Он нежный, он оголенный, чуть тронь, и я буду стонать…

– Мы предлагаем тысячу долларов за сценарий тридцатиминутного фильма.

– Почему именно тридцать минут?

Что ты спрашиваешь? Скажи: «Пшел вон, похотливый физик!» Тысяча долларов! Учитель физики бьет током.

– Больше – будет уже скучно. Все-таки у нас как бы такой особый жанр, – произносит Велимир Велимирович. – Давайте я вам покажу, что мы делаем. У нас есть очень хорошие фильмы. Приходите к нам в Институт тракторостроения.

– Куда?

Требьенов улыбается:

– Они арендуют там помещение. Все равно трактора никто не строит. Там же у них и студия.

Велимир Велимирович вынимает визитку из внутреннего кармана теплого пиджака, кладет передо мной:

– Вот адрес. Давайте завтра в два часа дня. Раньше не получится, я встаю только в 12: снимаем по ночам в основном.

– Приходится держать секретность? – вздыхает Требьенов.

– Да какая секретность, помилуйте! Днем все наши актеры работают и учатся. Ну что, рассчитаемся?

– А вы больше не будете кушать? – ласково осведомляется Требьенов.

– Нет, не буду. У меня своя диета. Не волнуйтесь, я заплачу.

Еще один удар током.

Мир Мирыч зовет официанта, перебирая рукой воздух. Я разглядываю его визитку: она перламутровая, искрится под декабрьским солнцем. Хотя в клубе «Ефимыч» нет никакого солнца. «Трубецкой-Бенуа Велимир Велимирович. Студия «Потемкин».

Официант подходит, прилипает подошвами к деревянному полу и ждет, пока Мир Мирыч достанет из того же теплого кармана таблетку и прикажет:

– Мне стакан воды.

– Без газа, как всегда?

После четырех чашек кофе и суммы тысяча долларов мне тоже очень хочется стакан воды. Два стакана воды.

– Э-ээ… А можно…

Официант не видит меня:

– Что еще, Мир Мирыч?

– Что еще? Ну и, как бы, счет.

Снова Марк:

– А можно…

Официант поворачивает ко мне мраморное лицо. Язамираю. Официант не ждет, уходит вдаль. Скотина! Тварь! Ты будешь плясать под шум моего прибоя! Я залью тебе кипящий перламутр в глотку! Я вернусь!

– Что с тобой? – Требьенов вглядывается в меня.

– А что?

– У тебя такой взгляд…

Мир Мирыч зевает:

– Не высыпаюсь совершенно. А вчера еще был прием в Патриархии.

– Прямо в Патриархии? – Требьенов разводит руки, видимо, изображая распятие.

– Да. Моей жене вручали приз «Тихий ангел» – сам Патриарх. За ее фильм «Свято место».

– Да! – восклицает Требьенов. – Великолепный фильм! Просто великолепный!

– Вы видели? – Мир Мирыч подозревает неладное.

– Конечно! Такое нельзя пропустить. Актеры подобраны идеально!

– Вообще-то он, как бы, документальный…

Скромный зал. Иконы в золотых окладах.

Патриарх троекратно целуется с женой Мир Мирыча. На ее голове скромненький синий платочек. В первом ряду сидит Мир Мирыч, сочится миром. Патриарх затягивает пасхальным распевом:

– Этот фильм пронизан духом православия, и в наше тяжелое время способен пробудить в людях…

Стоп кадр. Стоп. Кадило, замри.

– Это было очень приятно, – завершает Мир Мирыч эпизод в окладе. – Прямо из рук Патриарха. – задумывается, прислушивается к эху далеких псалмов. – Мы с женой на одном курсе во ВГИКе учились. Только она потом пошла в документалку, а я стал игровые снимать. Наш курс вел сам Божедомский.

– Великий мастер, – прикрывает глаза Требьенов.

– А вы у кого на курсе учитесь? – Мир Мирович снимает очки, чтобы лучше видеть меня.