Текст книги "Рассказы"

Про независимость и зависимость

В школе у меня был друг. Звали его Саша.

Все началось в первом классе. Почти сразу выяснилось, что мы живём в одном доме, и в сентябре 1985 года мы поссорились из-за чего-то, связанного с нашими велосипедами, еще не успев подружиться.

Во втором классе мы уже близко дружили, после школы играли вместе на улице или дома, обычно у меня, несколько реже у него.

В пятом классе Саша оказался в больнице, мы с его мамой ездили его навещать, писали огромными буквами «С ДНЁМ РОЖДЕНИЯ!» на снегу перед окном палаты.

В старших классах Саша стал отличником, учился только на пятёрки, был самым сильным учеником в нашем классе. Помимо этого, он был и самым сильным парнем – красивый и статный, он занимался восточными единоборствами, благодаря чему умел драться, и рядом со сверстниками чувствовал себя спокойно, уверенно и комфортно.

Втайне я ему завидовал. Я учился посредственно, восточными единоборствами не занимался и никогда к этому не стремился, и по этой причине драться не умел. Родители добровольно-принудительно отправили меня учить английский в дополнение к изучаемому в школе немецкому, но это было как-то между прочим, это не повышало моей самоуверенности, не придавало физических сил моему неразвитому телу. В конфликтах с одноклассниками, стоявшими ниже меня на социальной лестнице и от того ведущих себя куда более развязно, чем я мог себе позволить, двоечниками, второгодниками и хулиганами, мне приходилось идти на унизительные компромиссы, проглатывать обиды, делать вид, что я не испытываю унижения и стыда. Должен признать, в редких ситуациях Сашиных неудач я испытывал радость и определённое злорадство.

В старших классах мы с Сашей стали неразлучными друзьями, каждый вечер проводили вместе, в компании наших общих друзей, или вдвоём. Нам всегда было о чём поговорить и чем заняться. Разговоры с моей стороны были невменяемо заумные, Саша же любил с дотошностью эпилептоида пересказывать недавно увиденные видеофильмы. Занятия наши были в основном связаны с аудиокассетами, компьютерами или экономическими играми, а иногда оказывались откровенно подростково-хулиганскими.

Помимо интеллектуального контакта, у нас был контакт эмоциональный. У нас было много общего – в его семье, так же, как и в моей, при внешней видимости благополучия, всё было плохо. Его, физически развитого и чувствовавшего своё мужское созревание, бил отец, тоже сильный, статный и красивый, пилот гражданской авиации, судя по всему, психологически не готовый признать в своём сыне сильного и красивого мужчину, уже не маленького ребёнка, но в определённом смысле конкурента. Для Саши это было унижением, с которым он не мог справиться. «Пойми» – объяснял я ему в 1993 году, гуляя по Ясеневской роще – «только ты сам можешь попытаться исправить эту ситуацию. Старайся быть более гибким, не провоцируй отца на конфликты, ищи возможности компромиссов». Не знаю, откуда я всё это знал в свои 15 лет, но смысл моих речей был именно таким. К сожалению, в данном вопросе Саша не мог меня понять, слишком сильно была задета его гордость, слишком невыносимым было унижение. Он должен был доказать отцу, что он всё равно сильнее, что отец более не может, не смеет им управлять, что он – независим.

Способ демонстрации родителям собственной подростковой независимости был найден нами обоими один и тот же – мы увлеклись наркотиками. Начав с теоретических изысканий, добывая крупицы информации из официальных газет, телепередач и разного рода неформальных печатных изданий, коих в то время было множество, мы довольно быстро перешли к практическим экспериментам.

К концу 11го класса мы оба могли похвастаться несколькими правдивыми историями употребления психоактивных веществ, как перорального, так и внутримышечного применения, не говоря уж о курении. Это, как нам казалось, выгодно выделяло нас из серой массы сверстников, выставляло в выгодном свете как юношей утончённых, стремящихся к необычному опыту, ищущих магического знания. Отчасти так оно и было.

Самым популярным наркотиком в 1995 году в Москве был героин. Чтобы раздобыть его, тем самым переступив, наконец, грань, отделяющую любителя от профессионала, мы связались с местной компанией настоящих наркоманов. Ребята эти были нашего возраста, жили в соседних домах, часть из них раньше училась в нашей школе. Некоторое время ребята пытались отговорить нас от затеи попробовать героин, объясняя, что лучше с этим не связываться, потом всё же продали заветный пакетик белого порошка.

И вот мы сидим вчетвером с Сашей на квартире одного из энтузиастов магических поисков, разглядываем заветный пакетик, и решаем, кому идти в аптеку за шприцами. Идти никому не хотелось – было страшно и неловко, да и чёткого понимания о том, какие действия и в какой последовательности необходимо совершить, ни у кого не было. Пока тянулось время, стала известно, что наркоманы нас обманули, насыпав в пакетик вместо заветного вещества обыкновенную муку. Расстроившись, мы съели таблеток и поехали кататься на троллейбусах.

Довольно скоро наши отношения с компанией наркоманов резко ухудшились. Они стали вымогать у меня деньги и отнимать вещи. В сентябре 1995 года, когда в ответ на мой отказ платить очередную дань мне пару раз доходчиво ударили в нос прямо на моей лестничной клетке, я не выдержал давления, и честно рассказал обо всём родителям – и о наших с Сашей поисках необычного опыта, и о неоднократно отдаваемых наркоманам родительских деньгах. Папа поговорил с участковым, подловил в подъезде пару гонцов-вымогателей, на несколько недель меня отправили пожить в другой район. Для меня всё это было унизительно, я испытывал сильный страх перед угрозой физического насилия, ведь я не умел драться, не мог дать сдачи. Для меня вся эта ситуация была сигналом, что, возможно, магические знания и необычный опыт следует искать в каком-то другом месте.

Местные наркоманы пытались вымогать деньги и отнимать вещи и у Саши, однако для него делом чести было всякий раз давать отпор. Однажды после очередной стычки он пришёл ко мне весь в крови, чтобы отмыться и привести себя в порядок перед тем, как идти домой, чтобы мама не узнала о его приключениях. Никаких эмоциональных проблем он в этой связи не испытывал, о драке рассказывал даже весело – этот ему так врезал, а он ему вот так ответил! Саша гнул свою линию, оставаясь верным принятому ранее совместному решению попробовать героин.

И он его попробовал, осенью того же года. Сначала нюхал, потом начал колоться. В институте, куда он поступил, старшие товарищи, так же, как и наши дворовые ребята, поначалу отговаривали его, но он был непреклонен в своей решимости. Саша рассказывал мне в подробностях свои истории о возникающих проблемах с милицией, о торговле белым порошком, о больших деньгах и огромных, непомерно растущих внутривенных дозах.

В это время по району поползли ужасающие слухи о тех самых ребятах, что отнимали у меня деньги. Одного из них нашла в лифте мёртвым его мать, возвращаясь с работы. Другой сперва завязал с инъекциями, перейдя на назальное употребление, и вскоре тоже умер от передозировки. Саша всё это знал, не меньше моего.

В его поведении более всего меня удивляла и разочаровывала непреклонная решимость идти дальше по этому пути, не смотря на избиения и вымогательства в милиции, грязные чердаки и подвалы, общие с совсем уже потерявшими достоинство торчками иглы. Сашу запирали дома родители, он спускал с балкона веревочку, и я привязывал к ней деньги. Саша брал у меня деньги в долг и обещал вернуть. Саша оставался у меня ночевать, а утром уходил, прихватив мои деньги, лежавшие на открытом месте. Я ему помогал, я старался его понять, ведь мы всё ещё были друзьями.

Он вынес из родительского дома видеомагнитофон и обручальные кольца, первый раз уехал под Ленинград в реабилитационный центр (забивавший и без того не вполне ясные головы наркоманов религиозной пропагандой), сбежал из него, и стал воровать из автомобилей ленинградцев магнитолы.

Потом одна за другой пошли судимости и больницы, реабилитационные центры, короткие передышки относительной трезвости и вновь затяжные падения. Из желанного красавца-интеллектуала Саша превратился в унылое подобие мужчины, с полуразрушенным организмом, с невнятной и простой речью и затравленным взглядом уголовника. Я уже давно перестал с ним дружить, отчаявшись его понять и получить назад некогда приличные суммы денег, данные в долг. Его не любят дети, и я не чувствую никакого тепла, случайно встретив его на улице, а только неловкость, раздражение и разочарование. Я бы предпочёл и сейчас завидовать его достижениям, как тогда в школе, да только в 1995 году он сам сделал свой в полной мере осознанный выбор. Парадоксальным образом движение за независимость обернулось зависимостью куда более сильной, чем зависимость подростка от тирана-отца.

Что такое одиночество

В одной достойной внимания книжке мне сообщили, что основной мотив, который движет мной в жизни – это желание избежать одиночества. Что мой страх одиночества настолько силён, что я готов сам себя обманывать, принимая чёрное за белое, лишь бы не чувствовать себя одиноким. Что я буду идти на серьёзные уступки по отношению к другим людям, даже терпеть от них боль, лишь бы они меня не бросили. Лишь бы не остаться одному.

Около недели я переваривал эти шокирующие и такие правдоподобные известия. Действительно, я могу привести массу примеров, иллюстрирующих, как я цепляюсь за других людей, как предпочитаю не видеть их, казалось бы, очевидные, недостатки. Я очень прилипчив в общении, людям, с которыми мне приятно быть вместе, бывает сложно от меня избавиться. Я страдаю, если они отказывают мне во встрече, или общаются со мной меньше, чем мне бы хотелось. Если я влюбляюсь, то склонен идеализировать свою избранницу, сперва просто не замечать, а позже замечать, но смиренно терпеть любые её недостатки, сколь бы дикими и несусветными они мне не казались. Наоборот, я способен находить в этом особое очарование. Получается, что диагноз страха одиночества налицо.

По прошествии недели я задумался – а действительно ли так страшен чёрт, как его малюют? Неужели одиночество настолько невыносимо для меня? Чтобы ответить на этот вопрос, сперва пришлось задать вопрос иной – а что есть одиночество как таковое? Посмотрим на негативные варианты ответов, которые мне удалось обнаружить. Они выставляют дело таким образом, будто одиночество – это плохо, и тогда кажется вполне логичным стараться его избегать.

Одиночество – это когда ты один. Но понимать эту фразу буквально положительно невозможно, ведь на нашей планете одних только гоминидов такое количество миллиардов, что не хватит пальцев на одной руке. Про менее разумных животных я вообще молчу. Кроме того, разве возможно быть одному, владея речью, читая книги, слушая музыку? Даже если всё это вдруг исчезнет, твой внутренний диалог смолкнет лишь с твоим последним вздохом, чтобы там не проповедовали восточные мудрецы (просто они Л. С. Выготского не читали). Значит, тут имеется в виду смысл скорее переносный, нежели прямой.

Одиночество – это когда нет рядом любимого человека. Действительно, когда моя жена от меня ушла, было настолько невыносимо больно, что я в самом прямом смысле бился головой об стены в квартире, где мы жили вместе, и продолжалось это полгода, не меньше. Но бился ли я от того, что остался один? Остался ли я один? Нет, у меня остались родители, дочка, друзья, коллеги. Мне было больно от невозможности воплотить желание быть вместе с человеком, которого я всё ещё любил. И даже если кто-то ушёл не из брака, а в мир иной, всё равно мы страдаем не от того, что остались одни (ведь мы не остались одни, вокруг всегда полно ещё не успевших умереть, другой вопрос, какого они качества и какие истории нас с ними связывают, в сравнении с усопшим). Мы страдаем от того, что хотим, чтобы этот человек был с нами рядом, а он уже никогда не будет. Психологи называют это фрустрацией, то есть такой ситуацией, когда цель принята, а её реализация невозможна.

Одиночество – это когда те, кого ты любишь, счастливы без тебя. Позвольте, это не одиночество – есть ведь они, те, кого ты любишь, и у тебя к ним есть вполне ощутимое отношение – ты их любишь. Это больше похоже на ревность, а так же на фрустрированную потребность делать счастливыми других людей. И ещё тут можно усмотреть обострённую гордыню, вынуждающую думать, что лишь ты один можешь сделать кого-то счастливым. Значит просто позволить себе открыто любить этих счастливых без тебя, никакого одиночества.

Одиночество – это когда ты одинок, мечтаешь, чтобы нашли тебя, и совсем не хочешь искать сам. Есть у меня такой друг, про него я действительно могу сказать, что это очень одинокий человек. Но это ведь его выбор – быть таким. Потому что если он вдруг начнёт сам искать, так сразу и найдёт столько всего, что никакого одиночества не останется и в помине.

А есть ли позитивные варианты ответа на вопрос о том, что такое одиночество? Вот ответы, которые первыми пришли мне в голову:

– Ездить на машине. Да, когда я за рулём, я одинок, и я счастлив.

– Слушать любимую музыку. Сюда же можно добавить и фильмы, и книги, и любое творчество, будь то написание рассказов или киносценариев, сочинение стихов, программирование, монтаж электропроводки, или забивание гвоздей. Занимаясь подобными вещами, я всегда очень одинок (в том смысле, что связи с другими людьми почти совсем исчезают из виду, остаётся только предельная концентрация на конкретном деле), и всегда очень счастлив.

– Принимать решения в каждый момент времени. Ну конечно, попробуй, поживи как хочет твоя левая пятка, если у тебя жена и двое детей. Это касается и путешествий, и где и с кем напиваться и потом ночевать, и ухода за собственным телом. Когда я одинок, ощущение свободы очень яркое, сочное, солнечное. Это ощущение делает меня сильным и счастливым.

Так что же получается? Одиночество в своей негативной коннотации попросту не существует, является мифом. Значит, и избегать его бессмысленно – зачем пытаться спрятаться от того, что не существует в природе? С другой стороны, одиночество в позитивной коннотации не только существует, но и делает меня сильным, весёлым и счастливым. Так значит надо к нему стремиться, и побольше?

А та книжка называется «Пять травм», написала её Лиз Бурбо, её можно купить или скачать. Почитайте, узнаете много нового.